Мицунари Ганзицу
Заметки 2, Китайские Стихи Японских Поэтов
Первая встреча. Лунная ночь ранней осени
Если бы меня кто тогда спросил – а что конкретно ищу? – наверно, не сразу смог бы и ответить. То есть в случае с китайской поэзией эпохи Тан не было никаких сомнений в выборе – только Ли Бай. В канси было с точностью до… наоборот, только не Сугавара-но Митидзанэ, и даже не спрашивайте почему, тоже не отвечу.
Расскажу, как это происходило: открываю электронный ресурс, копирую в буфер текст, завожу в переводчик, слушаю, смотрю и вижу – вот, первую императорскую антологию, ту, которая выше облаков, открывают два стиха экс-императора Хэйдзэя (Хэйдзё: тэнно). Первый стих – о цветках персика. Отличное начало, кажется, все соответствует рангу, статусу, старшинству и времени года. В мою первоначальную выборку не попал, визуально не зацепило.
С третьего по двадцать четвертое стихотворение автор – сам император Сага. Отложен для случая, если ничего не понравится, то хоть что-то.
С двадцать пятого по двадцать девятое – будущий император Дзюнна, но тоже мимо.
Тридцатое и тридцать второе – Фудзивара Фуюцугу, сын Фудзивара Утимаро, третий ранг. Уже есть довольно поэтичные и достаточно известные переводы Степана Алексеевича Родина как раз именно этих стихов. Взял один стих на заметку, позже можно будет сравнить варианты перевода, если ничего другое так и не понравится.
Тридцать третье – авторства губернатора провинции Хитати Сугано-но Мамити, третий ранг. Выходец из иммигрантских родов государства Пэкчэ, лоялен клану Фудзивара, соратник Фудзивара Утимаро; логично, что включен в первую пятерку авторов.
Тридцать четвертый – тридцать пятый стихи – авторства принца Нагао-синно, или Накао-оокими, пятый ранг.
Тридцать шестой – сорок восьмой – автор Кая-но Тоётоси, четвертый ранг, тоже не случайный человек, считался посредником во многих переговорах между императорами Хэйдзэем, Сага и кланом Фудзивара, после инцидента Кусуко ушел в отставку, но император Сага продолжал ему благоволить.
Сорок девятый стих заинтересовал, а вот над пятидесятым рука замерла. В первый момент даже не понял, что на самом деле уже прочитал его по-японски в китайском прочтении, оно пелось и ложилось, что называется, на язык и на слух. Мало того, пока читал, даже понял, что видит автор и каким настроением делится. В моем восприятии стих был более похож на японскую поэзию, чем на китайскую, и наконец я посмотрел на авторство произведения.
Если сказать, что имя мне не сказало ничего, то это ничего не сказать – так мог бы описать первую нашу встречу. Фамилия в китайском прочтении не вызывала никаких ассоциаций, а в японском была как-то смутно знакома, но явно не на слуху, то есть не Фудзивара, хотя, как выяснилось позднее, связи с кланом Фудзивара все же имелись, что абсолютно неудивительно, если автор включен в императорскую антологию.
Да, разумеется, мое так называемое прочтение вслух – всего лишь японское чтение китайских иероглифов, на китайском оно звучит иначе, но смысл совершенно одинаковый и в том, и в другом языке.
онъёми
サンシュウサンゴヤ
ヤクヤ フリョウ
チュウ モウ ロ ケン ハ(ク)
ジュジョウヨウマ(ツ)コウ
ромадзи
san syu: san go ya
ya ku ya fu ryo
tyu: mo: ro ken ha(ku)
dzyu dzyo: yo: ma(tsu) ko:
пиньинь
sān qiū sān wǔ yè
yè jiǔ yè fēng liáng
chóng wǎng lù xuán bái
shù tiáo yè mò huáng
Стихотворение имело предисловие, понятное без перевода, – «Лунная ночь ранней осени», как будто бы это строка из личного дневника. Вот так и началось наше знакомство с господином Лян Цэнь Аньси (Лян Цэнь-Аньши), или, как я стал его называть в японском онъёми чтении иероглифов фамилии, господином Рё Аньси, или просто Ансеи. В одном из вариантов произношения послышался отзвук даже корейского приветствия между близкими друзьями. В японском кунъёми чтении мы знаем совсем другую фамилию этого человека, но мне пока было не до того.
Небольшое лингвистическое отступление. Если вы, дорогие друзья любознательные читатели, думаете, что чтение текстов на камбуне (так классический китайский язык называется в Японии) – мое хобби, то вы совершенно правы. Но любимое занятие в часы досуга несколько отличается от сферы научных интересов, поэтому ничего не могу сказать о том, как текст, написанный на камбуне, читался вслух в 814 году в Хэйан-кё. Есть понимание о том, какая практика с течением времени в результате сложилась: текст камбун читают на бунго, на старояпонском, или, другими словами, чтение вэньяна по кунъёми и правилам японской грамматики (такое чтение называют «кундоку»). Все это замечательно, все укладывается в формат написания и чтения «Манъёсю» манъёганой, за несколькими существенными исключениями.
Пока так до конца и не ясно, уж мне точно, как быть с тем фактом, что большая часть авторов «Кайфусо», «Рёунсю», «Бункасюрэйсю», «Кэйкокусю» могла не только писать, но и читать, а особо продвинутые – и говорить по-китайски. А если учесть, что специальная разметка текста камбун «кунтэн» в виде знаков окуриганы и каэритэн появилась значительно позже, то для меня вопрос о том, на каком языке читали канси на императорских поэтических собраниях в двадцатых годах IX века в Хэйан-кё, остается открытым: пока никому из профессиональных японистов не удалось четко и ясно на него ответить. Многие из них ссылаются на исследования японских авторов, которые склоняются к тому, что стихи на китайском вообще вслух не читали. Мысль интересная, но как-то мало соотносится с тем, что первые книги детей аристократов по рождению были написаны на китайском языке, говорю о «Каноне сыновей почтительности». Надо помнить, что и произношение китайских слов менялось со временем, но меня интересует «период трансформации», который как раз и оказался отчасти представлен в императорских собраниях канси.
И именно в этот момент осознал весь драматизм ситуации для человека, не являющегося носителем языка (надеюсь, меня поймут): сначала я «увидел» красоту и легкость написания текста, осознав смысл написанного, по ходу восполняя пару пробелов просто по контексту, и только потом «услышал». Для тех, кто думает на китайском и японском языках – это единый процесс. То есть перевод оказался не в конце, а в середине процесса восприятия. В очередной раз задумался: так все-таки насколько глубоко было знание китайского языка в то время в ближнем круге императора Японии, ведь стих надо не только «видеть», но и «слышать», чтобы понять.
Потомок корейских королей и императоров Японии
У меня есть правило: перед началом работы над переводом стихов любого поэта перечитать его историю жизни. Мне это правило помогает понять, в какие периоды своей жизни поэт сложил то или иное произведение, какое у него могло быть в этот момент настроение, возможно, даже какие-то скрытые аллюзии, важны и отсылки к происходившим событиям, в таком случае становятся более понятными вложенные в произведение эмоции, хотя, скорее всего, они и не будут очень сильно проявляться в самом тексте. Но перевод – это не совсем авторское сочинение стихов, это процесс комплексный и многосоставной.
Однако, дорогие друзья любознательные читатели, в русскоязычной литературе, посвященной этому человеку, в открытом доступе нашлось буквально несколько однотипных упоминаний: два в публикациях и переводах у Максима Васильевича Грачева, одно у Александра Николаевича Мещерякова, одно у Надежды Николаевны Трубниковой, одно у Андрея Григорьевича Фесюна и одно эксклюзивное упоминание, не как о поэте, музыканте, составителе антологий, а в связи с внедрением новых технологий орошения полей в «Очерках по истории науки, техники и ремесла в Японии» Михаила Васильевича Воробьева и Галины Александровны Соколовой.
Во многом помогли японские интернет-ресурсы, хорошо, что теперь не приходится терять время на технический перевод подстрочника.
Скорее всего, профессиональные переводчики, историки-японисты знают гораздо больше и более подробно о жизни и творчестве этого исторического персонажа, но позволю себе надеяться, что моя история «филологического детектива» будет интересна и другим любознательным читателям, которые могут оказаться в похожей ситуации.
Поэтому пришлось работать параллельно и с переводом, и с поиском более подробной информации о самом авторе. Доступнее всего оказался перевод, который не требовал перевода, – это годы жизни. Родился в 785 году, умер в 830 году. Да-да, разумеется, попалась парочка ресурсов, где все равно были другие даты, поэтому приходилось постоянно сверяться с японскими ресурсами, в конце концов, хоть кто-то должен нести ответственность за достоверность публикуемых данных.
По уже давно сложившейся традиции, начнем с детства и отрочества.
Итак, наступил 785 год, или четвертый год Энряку, правления императора Камму. В англоязычном сегменте информационных ресурсов те, кто не знаком с японскими правилами чтения, с удивлением встретят написание «император Канму». Ничего страшного, это один и тот же человек, пусть вас это не смущает, уважаемые любознательные читатели.
Новый, 785-й, год императорский двор, ранее располагавшийся в Наре, уже встречал в новой столице – Нагаока-кё. Перенос столицы из Нары в Нагаоку был вызван многими причинами, но, кроме природных (излишне влажный климат и заболоченность почв), я бы без колебаний сделал ставку на конфликт между властью буддийских монастырей древней Нары и властью императорского двора. Этот конфликт исследован достаточно подробно, и есть многочисленные работы, посвященные подробному анализу происходивших событий, склонявших чашу властных весов то в одну, то в другую сторону. В конечном итоге император Камму покидает Нару (в христианской традиции этому есть название «се, оставляется вам дом ваш пуст») и переселяется в ещё не до конца достроенное поселение Нагаоку. Было ли это победой? Время показало, что нет.
Можно было бы подумать, что место выбрано по принципу «за неимением лучшего», но, разумеется, это не так. К выбору места для столиц подходили со всей тщательностью: выезд на место, консультации с геомантами, астрологами, жрецами, оракулами, буддийскими наставниками, наблюдения за природными явлениями и благоприятными знамениями.
Однако если сравнивать условия нахождения императорского двора в Наре и в Нагаоке в бытовом плане, можно было бы сказать, что император ухудшил свои жилищные условия. Да, можно так сказать, если не знать одной существенной детали. В Нагаока-кё императорский двор расположился в месте, где ранее находилась резиденция вождя корейского клана Хадзи, который являлся близким родственником императора Камму.
Все дело в том, что мать Камму, Такано-но Ниигаса, была потомком корейского короля Пэкче Мурёна, ещё ее называют «последней принцессой Пэкче», а в самой Нагаоке жило много представителей иммигрантских корейских родов. Иными словами, новый год был для императора Камму полон надежд на полное освобождение благодаря поддержке корейского «землячества» от власти буддийского диктата древней Нары. На самом деле история ещё более запутанная, потому что изначально буддизм пришел в Японию именно через древние корейские государства Силла, Когурё и Пэкче, где буддизм стал официальной религией с 384 года и постепенно теснил местные синтоистские верования.
Но многим ли надеждам на светлое будущее суждено сбыться? История полна как раз обратными примерами, в их число попал и переезд императорского двора из Нары в Нагаоку. Рассчитывать, что власть отдадут без всякого сопротивления, по меньшей мере наивно, по большей – абсолютно непрофессионально для опытного политика, которым, возможно, считал себя император Камму, да разве он был такой один.
Вечером двадцать третьего дня девятого лунного месяца четвертого года Энряку произошло умышленное убийство, и младшему брату императора Камму, наследному принцу Савару, было предъявлено обвинение в том, что именно по его приказу застрелен из лука Фудзивара Танэцугу – один из тех, кто разрабатывал план переноса столицы из Нары в Нагаоку. За это Савара-синно (титул «синно» носили принцы крови, возможные наследники престола) был отправлен в ссылку, но так как виновным себя не признал, заявил, что был оклеветан завистниками, то по дороге отказался принимать пищу и умер в храме Отокуни-дэра.
Результатом этой драматической акции протеста против выдвинутого обвинения в отношении одного наследного принца, который тут же был лишен этого звания, стало назначение наследным принцем старшего сына императора Камму – принца Атэ-синно. В дальнейшем время ещё раз покажет, что на примере наследного принца Савары наследный принц Атэ ничему не научился.
В этот же самый год нёдзю Внутреннего дворца императора Кудара-но Эйцугу (Нагацугу, встречаются даже чтения как Ёсицугу) родила сына – принца, которому при рождении присвоен старший второй ранг (Шони).
Наверняка у мальчика было детское имя, которое ему присвоили на седьмой день от рождения, но об этом история пока умалчивает, так же как и о том, где именно родился ребенок. В отличие от его сводного брата, императора Саги, день рождения известен (7 сентября/3 октября 786 года), точная дата рождения маленького Ансея (назову его так) не установлена, так же, как и место рождения. Но позволю себе сделать предположение, что если даты рождения приходятся на январь – март, то он мог с матерью оставаться ещё какое-то время в Наре и появиться в Нагаока-кё несколько позже. Если кому-то из профессиональных исследователей истории средневековой Японии известно точное место рождения, то обнародуйте опровержение моей гипотезы. С удовольствием с вами соглашусь. Наверняка в три-четыре года ему надели первые хакама – интересно, завязывал ли ему пояс отец-император? Какие из знатных родственников прислали ему хакама именно для этой церемонии?
Какой же рассказ о детстве без упоминания о родительской семье. Здесь тоже не без нюансов.
История его отца, императора Камму, вошла во все учебники японской истории, но не история матери, что неудивительно, хотя она не менее интересна. Мать господина Ансея (по-другому я пока его и не называю) Кудара-но Эйцугу (Юкицуги) была дочерью Асукабэ Настопаро, по некоторым свидетельствам, род которого, возможно, ведет основание от двадцать четвертого короля Пэкче Тодзу (Тонсон) (годы правления 479-501).
Наверное, в этом моменте не было бы ничего особо примечательного, но вот тут есть одно «но». До 875 года Кудара-но Эйцугу была первой женой Фудзивара Утимаро и родила ему двух сыновей – Манацу и Фуюцугу. В этом факте опять нет ничего примечательного. Род Фудзивара в борьбе за выживание роднился со многими кланами, как бы сейчас сказали, присутствующими на территории влияния и представляющими интерес с точки зрения политической и военной поддержки. Так, на территории провинции Муцу представители рода Фудзивара заключали политические браки (замирения) с наиболее влиятельными вождями эмиси, с которыми же систематически велись боевые действия по оттеснению с занимаемых племенами эмиси территорий.
Нераскрытым остается вопрос: каким образом жена Фудзивара Утимаро, мать двоих детей, то есть, по меркам средневековой Японии, дама «бальзаковского возраста», оказалась младшей служительницей Внутреннего дворца?
Да, всем известно, что матерью императора Камму была Такано-но Ниигаса, род которой велся от двадцать пятого короля Пэкче Мурёна (в китайском чтении У Нин ван), поэтому сам император, будучи просто принцем и не имея статуса наследного, осознавал, что его шансы занять престол стремятся к отрицательным числам, так как он лишь «на одну половину японец, а на вторую – кореец». Все-таки предпочтение в наследовании престола отдавали детям не от смешанных браков с представителями иммигрантских родов.
В то же время во Внутреннем дворе императорского дворца самого Камму находились, по меньшей мере, три представительницы корейской диаспоры в Японии. Опять же что неудивительно с точки зрения политических браков правящей династии.
Но вернемся к Кудара-но Эйцугу, которая, став первой женой Фудзивара Утимаро, родила двух сыновей-погодков Манацу (в 774 году) и Фуюцугу (в 775 году). Затем следует десятилетний «заговор молчания» в доступных информационных ресурсах, а в 785 году мы уже находим официальные упоминания о ней как о младшей служительнице самой низшей степени седьмого ранга Внутреннего двора, но родившей принца от императора Камму.
В некоторых, особенно стыдливых, источниках особо оговаривается момент, что к этому времени брачные отношения с Фудзивара Утимаро были уже прекращены, что невольно складывается впечатление о наличии некоторых сомнений в отношении отцовства третьего сына Кудара-но Эйцугу. Не знаю, чем вызваны такие специальные оговорки и уточнения, ведь во времена императора Николая I мужья фавориток императора награждались внеочередными званиями и орденами благодаря «служению» своих жен в императорских покоях, при этом рожденные дети в императорскую семью не входили, записываясь на фамилии мужей.
Опять же, наверняка более профессиональные исследователи института семьи и брака Японии периода Хэйан смогут поведать нам об этом моменте более подробно, когда материалы их исследований станут более доступными широкому кругу любознательных читателей. Будем с большим интересом ждать, возможно, кому-то из уже живущих и работающих захочется поделиться с нами своими знаниями, а может быть, тем, кто придет им на смену, осталось дожить до этого счастливого момента. Причем мне приходилось читать различные статьи японских историков, занимающихся изучением рода Фудзивара, там прямо говорят, что благодаря «вкладу» Кудара Эйцугу во Внутренние покои императора Фудзивара Утимаро получил повышение и укрепил свое влияние в окружении императора Камму. А вот в своих дневниковых записях Фудзивара Фуюцугу упоминает мать несколько под другим написанием имени, что и породило некоторые сомнения относительно того, кто на самом деле его мать.
Так сложилось, что маленький Ансеи оказался по материнской линии связан с представителями Северного дома клана Фудзивара: Фудзивара Манацу и Фудзивара Фуюцугу были его сводными старшими братьями. А по отцовской линии, если придерживаться официальной версии императора Камму, он обзавелся многочисленной группой родственников, большая часть которых были друг другу единокровными братьями и сестрами. То, что ещё имеет значение: формально Ансеи – «кореец на две трети», так как его мать и бабушка по отцовской линии были представительницами королевских династий корейского государства Пэкче.
Могу только предположить, как протекали его детство и ранняя юность в окружении, но обращусь к известной публикации 2009 года в серии «Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Япония в эпоху Хэйан». Вот что мы читаем в примечании под номером сто двадцать к переводу докладной записки, где господин Ансеи уже полностью титулован в соответствии со всеми своими званиями и регалиями: «…был одной из самых известных личностей раннехэйанского периода. В его „Жизнеописании“ сообщается, что с малых лет он проявлял интерес не только к „охотам и военным забавам“, что было типично для отпрысков знатных фамилий, но и к изучению китайского литературного наследия, а в возрасте пяти лет наизусть знал „Сяо цзин“ („Трактат о сыновьей почтительности“)».
Первоначально по прочтении этого текста радости моей не было границ. Ну наконец-то, думалось мне, не надо будет тратить время на долгие поиски информации, ведь все уже есть в этом «Жизнеописании», на которое ссылается переводчик, надо только найти оригинал или перевод текста оригинала и можно сразу переходить к работе с подстрочниками стихов. Но не тут-то было. В тексте, предваряющем публикацию переводов, включенных в названную хрестоматию, в примечании под номером сорок буквально, точнее, дословно: «…несмотря на колоссальный массив информации по политической, экономической, социальной и бытовой истории периода Хэйан, содержащейся в дневниках придворных аристократов, в хрестоматию переводы этих источников не вошли». Причем, следуя логике размещения данного примечания как раз к тексту с упоминанием докладной записки господина Ансеи, получалось, что переводчик прочел это «Жизнеописание» в каком-то из документов, процитировал его в комментарии сто двадцатом, но источник не указал просто потому, что «объем источников слишком большой». Ну, если так можно делать в академических публикациях, то уж в заметках на полях прочитанного даже не любознательного, а самого простого читателя, предназначенных для таких же, как он, самых обычных читателей, которым интересно читать об истории, традициях, поэзии средневековой Японии, а не для того, чтобы на кафедрах мериться индексами цитирования, такое вполне допустимо. Так что извините, уважаемые профессиональные исследователи эпохи Хэйан, никаких претензий к данному тексту в отсутствии ссылок на источник не принимаю. Ведь для вас это работа, а для нас – просто увлечение, занятие по интересам. Мои заметки не для профессионалов, вы это все и без меня гораздо лучше и больше знаете, я пишу для тех, кто любит читать, узнавать что-то новое в том, что казалось давно известным. Если в моих заметках допущена серьезная ошибка в исторических датах или описании событий, то это просто повод задуматься, насколько четко изложена общепринятая точка зрения в научных публикациях, потому что в основе заметок – именно классические работы по истории поэзии Японии, которые мы, читатели, изучаем не с меньшим интересом, чем коллеги по кафедре. Вот для таких любознательных читателей эти заметки и напутствие, и почти путеводитель.
В принципе, ничего больше представлению о том, как прошло детство молодого господина, называю его уже ставшим мне привычным именем Ансеи, сто двадцатый комментарий так и не дал. До сих пор остаются для меня неуточненными вопросы: какой именно из отрывков первой главы «исторических записок» был прочитан в день проведения обряда первой книги, повторял ли вместо принца текст помощник или он сам, кто и какие китайские стихи сочинил в честь этого дня на вечернем пиршестве? Когда мальчику дали вместо детского имени истинное имя, в одиннадцать или шестнадцать лет? При достижении совершеннолетия обряд покрывания головы над ним проводил Великий министр или другой родственник? Проводился ли одновременно обряд соифуси и кто исполнял роль «супруги» принца, ведь брак заключался в древней Японии между пятнадцатилетним юношей и тринадцатилетней девушкой. Также неясно: а кто был наставником у маленького принца, учился ли он вместе со своими сводными братьями-погодками принцами Атэ-синно и Ками-синно, Кадзурахара-синно или у него был отдельный учитель? Был ли лично знаком с наставником принца Иё, представителем семьи Ато? Ещё мне интересно, а кто смог привить ему такую любовь к китайской литературе, что его знания позволяли оперировать множеством исторических фактов, с легкостью использовать для примеров события, описываемые в древних китайских трактатах, равнялся ли он в этом на своего учителя, когда сам стал наставником наследного принца? Общался ли он с другими своими единоутробными братьями Фудзивара Манацу и Фуюцугу, родственниками со стороны матери, дедом Настопаро Асукабэ в детстве и раннем отрочестве? Оставим это на совесть профессиональных историков-японоведов, если это им было или будет когда-то интересным. Не меньше вопросов не только к детским годам героя нашего повествования, но и к тем, кто вместе с ним вошел в круг авторов китайской поэзии.
В каждом сборнике канси императорских антологий десятки авторов, и разумеется, скорее всего, просто невозможно полностью собрать информацию жизнеописания каждого.
Информации о том, чем занимался до 802 года юный Ансеи, мне попалось очень мало, то есть с кем и как он общался в подростковый период следования авторитетам, кто оказал наибольшее влияние на его формирование характера – остается пока только предполагать. Хотя у меня есть такие предположения, но поделюсь ими позже.
А вот в каких условиях и под влиянием каких внешних событий формировался характер, известно гораздо подробнее.
Если по порядку, то это выглядит следующим образом.
До того, как маленькому Ансеи исполнилось полных пять лет, в 785, 787 и 788 годы – сильные неурожаи по всей стране, в 788 году – смерть одной из официальных жен его отца императора Камму, возможные волнения во Внутренних покоях, кто выдвинется на лидирующие позиции и возможны ли изменения в устоявшемся «статусе кво» жен, наложниц и служительниц. В 789 году умирает бабушка по отцовской линии, мать императора Камму. Официальные траурные церемонии, в 791 году – утрата главного святилища Японии в результате пожара от молнии. Явно неблагоприятные знамения.
До того, как ему исполнилось полных десять лет, в 792 году – тяжелая болезнь наследного принца Атэ, весь Внутренний дворец в переживаниях, будет ли назначен новый наследный принц; в 793 году – затяжная болезнь отца, императора Камму, весь императорский двор и Внутренний дворец пребывает в тревоге за здоровье императора и свою собственную судьбу; в 794 году императорский двор переезжает в новую столицу Хэйан-кё.
Когда ему исполнилось двенадцать лет, в 797 году, практически весь год идут затяжные дожди, в результате – многочисленные бедствия, связанные с оползнями и разрушениями.
В год его семнадцатилетия – сильнейший пожар, практически уничтоживший половину Нагаока-кё, хотя год оказался благополучным в плане успешной военной кампании против племени айну, продолжались военные столкновения с и с племенами эмиси в 789, 794 и 801 годах.
Можно ли сказать, что за стенами Внутреннего дворца в Нагаока-кё, затем в Хэйан-кё жизнь молодого господина Ансеи была безмятежной, лишенной всех и всяческих забот и тревог, проходила в полном мире и спокойствии? Не думаю.
Конкуренцию императорского дворца, императорской власти и влияния клана Фудзивара никто не отменял, хотя они часто и выступали как союзники, слишком много было разнонаправленных интересов и политических акторов со своими амбициями на исключительные взаимоотношения с правящей династией.
Если рассматривать нашего героя повествования с такой точки зрения, то он везде оказывается «чужим среди своих и своим среди чужих». Как оказалось, такая система сдержек и противовесов политических сил тоже работает.
Но ничего не остается неизменным, все течет, все меняется. Изменилось и положение юного принца Ансеи.
Последним днем жизни Ансеи в таком качестве (императорского принца) стал двадцать седьмой день седьмого лунного месяца двадцать первого года Энряку (802 года), когда в отношении него совершили процедуру сисэй кока – исключение из императорской семьи и присвоение фамилии указом императора.
Справедливости ради надо отметить, что не он такой один. До Ансеи, да и после, через сисэй кока прошли сотни принцев и принцесс, тем самым сокращая число иждивенцев на содержании императорской семьи и повышая количество дворянских кланов, кровно связанных с императорским правящим домом. Хотя, на самом деле, не настолько эти дворянские кланы однозначно были лояльны императорской власти, так как любой из них формально мог претендовать на императорский престол, ну разве что за исключением женщин после известных событий с буддийским монахом-фаворитом одной из императриц Японии.
Сомневаюсь, что это не было известно заранее и что молодой Ансеи не имел возможности морально подготовиться к такому переломному в его жизни моменту. Но что мне действительно интересно, так это то, как он сам воспринял такое событие, ведь среди равных пришлось стать не просто последним: Ансеи попросту исключили из этого круга избранных. Его второй старший ранг Шони, данный при рождении, понижался практически до ранга его матери – «седьмой младший». Напомним себе, что молодому Ансеи всего (или уже) семнадцать лет. Де-факто Ансеи не перестал быть потомком корейских королей Пэкче и сыном воплощения божества на земле – императора Японии, а де-юре – стал подданным, простым господином Рё-си (онъёми) не старше седьмого ранга.