Михаил Болтунов
Гении диверсий
Дорогие друзья!
Эта книга о трех величайших разведчиках-диверсантах. Их подвигов хватило бы на десятки жизней. По ним можно писать историю нашей страны.
В основу повествования положен большой исторический период от Испании и советско-финской войны, через Великую Отечественную до афганской и чеченской войн.
Судьбы этих людей по сегодняшним меркам столь фантастичны, что в них порою трудно поверить. Однако книга построена на твердой документальной основе, архивных документах, встречах и беседах с ветеранами разведки, с теми, кто хорошо знал героев моей книги.
Хаджи-Умар Мамсуров действовал в Испании, дружил с Кольцовым, Карменом, Хемингуэем, стал прообразом главного героя романа «По ком звонит колокол». В советско-финскую войну командовал лыжной диверсионной бригадой, которая одна из немногих успешно действовала в этом конфликте. В начале Великой Отечественной создавал диверсионные партизанские подразделения. Стал Героем Советского Союза, генерал-полковником. После войны был заместителем начальника военной разведки, создавал современные подразделения специального назначения.
Иван Банов в период Великой Отечественной войны успешно командовал оперативным разведывательно-диверсионным центром Разведуправления Красной Армии в тылу врага. Наносил огромный ущерб фашистам. Был опытным, высокопрофессиональным, талантливым командиром-диверсантом. Все попытки немцев уничтожить партизанский центр окончились неудачей. За свои подвиги удостоен звания Героя Советского Союза, ему присвоено высокое воинское звание генерал-майора.
Дмитрий Герасимов прошел путь от командира разведгруппы до начальника направления ГРУ, руководил диверсионной бригадой спецназа в Афганистане, позже возглавил управление специальных операций. Будучи командиром спецподразделения «Вымпел», вместе с «Альфой» уберег страну от гражданской войны. Был представлен к званию Героя Советского Союза. Получил орден Ленина.
Вот такие удивительные судьбы. И потому мне очень хочется рассказать о них.
С уважением, автор.
Генерал Хаджи – легенда разведки
Спецпоезд Маршала Советского Союза Климента Ворошилова стоял на запасных путях под Могилевом. Шел седьмой день войны.
Позавчера за Оршей его поезд завернули обратно. Ворошилов ругался, кричал, но железнодорожник стоял на своем. Это был кряжистый, крепкий мужчина, лет пятидесяти, в форменной черной фуражке, куртке. Как оказалось, в Гражданскую войну он служил в Первой конной под началом у Ворошилова.
Своего командира узнал сразу – в гимнастерке, с синими кавалерийскими петлицами, Ворошилов точь-в-точь как на предвоенном портрете, который висит у них в красном уголке рядом с портретом Кагановича.
– Товарищ маршал! Климент Ефремович! – увещевал разбушевавшегося Ворошилова железнодорожник. – Как же я вас пропущу? На следующем перегоне немецкие танки. Мне же никто этого не простит. Ехайте обратно в Оршу.
Ворошилов кипел, но поделать ничего не мог. Железнодорожник прав – немецкие танки перерезали железную дорогу на Минск. И он несолоно хлебавши возвратился в Оршу, а потом в Могилев.
Ворошилов сидел за большим столом, установленном посреди вагона, перебирал телеграммы, которые выучил почти наизусть, и слушал Шапошникова.
Борис Михайлович, бледный, больной, лежал здесь же на диване.
22 июня, после немецких ударов, связь со штабом Белорусского особого военного округа была потеряна. Никто толком не мог сказать, что произошло, где находится командующий округом Павлов со своими генералами, что с ними?
Беспокоила Ворошилова и судьба заместителей наркома, двух маршалов Бориса Шапошникова и Григория Кулика. Они находились в войсках – первый занимался вопросами строительства укрепрайонов на новой линии обороны, второй – инспектировал войска.
К счастью, вчера к западу от Могилева полковник Хаджи Мамсуров, откомандированный в его распоряжение, отыскал маршала Шапошникова. Вместе с ним был и командарм 1-го ранга Павлов со своим штабом.
Ворошилов поехал сам, забрал Шапошникова и вот теперь слушал горький рассказ Бориса Михайловича. В маршальском вагоне находились также полковники Хаджи Мамсуров и Гай Туманян. Они помогали Ворошилову наводить порядок в войсках, а главное – разворачивали партизанское диверсионное движение.
Климент Ворошилов опять перебрал телеграммы из Москвы. Ни одной доброй новости. Отступление, бегство, прорыв немцев, окружение… И это по всему советско-германскому фронту. Маршал протянул пачку телеграмм Мамсурову. Тот молча читал, передавал листки Туманяну. Лица полковников темнели.
Маршал вспомнил командующего Дмитрия Павлова, когда тот при их встрече отдавал рапорт. Осунувшийся, постаревший за два дня войны, он тянул ладонь к козырьку. Но ладонь не слушалась хозяина, рука дрожала, пальцы дергались… Что он мог сказать теперь в свое оправдание?
Подбежал испуганный комиссар Фоминых. Фуражка набок, вздернута вверх. Ворошилов заскрипел зубами.
– Твою мать… Член Военного совета, бездельник… Спишь?
Фоминых лишь промычал что-то невнятное и отчаянно замотал головой.
Тем временем Шапошников закончил свой рассказ, замолчал и повернулся к Ворошилову.
– Н-да… – протянул Климент Ефремович, – наверное, как в старой русской пословице, допустим до Можая, а от Можая – гнать будем.
В вагоне стало тихо. Мамсуров глядел на Туманяна. Как позже будет вспоминать сам Хаджи Джиорович, после этих слов у него мороз пробежал по коже. Неужто действительно немец до Можая дойдет?
В эту минуту в дверь вагона постучали: на пороге стоял командующий округом Дмитрий Григорьевич Павлов. Он приехал доложить обстановку.
Ворошилов кивком головы пригласил его к карте, которая была разложена тут же на столе. Поднялся и Шапошников. Они оба внимательно слушали доклад командующего.
Чем больше говорил Павлов, тем угрюмее становились лица Ворошилова и Шапошникова. Они и без него знали обстановку, но в устах командующего события последних дней прозвучали еще более трагически.
Едва дослушав доклад Павлова, Ворошилов взорвался.
– Помнишь, как ты жалобу на меня написал товарищу Сталину? – вопрошал Ворошилов. – Мол, зажимаю твой рост, не даю двигаться молодым. Да тебе не округ, дивизию доверить нельзя.
Павлов, без кровинки в лице, слушал Климента Ефремовича.
– Простите меня, товарищ маршал, – бормотал он, захлебываясь то ли от слез, то ли от волнения. – Простите, дурака… Виноват я перед вами.
Никто не вымолвил ни звука. Только Ворошилов крепко выругался и отошел в другой конец вагона.
Настроение, и без того паршивое, было испорчено вконец.
Павлов уехал. Мамсуров вдруг почувствовал, как душно в вагоне. Он вышел на улицу. Вокруг было темно и только на Западе, по самому горизонту, сколько видел глаз, полыхало зарево пожаров.
Хаджи присел прямо на насыпь рядом с вагоном и смотрел на зарево. Страшно ли ему было в тот момент? Пожалуй, нет. Он ведь понимал, что главное его дело – воевать. Беспокоило другое. Он, как и тысячи советских людей, задавал себе тяжкий вопрос: как это могло случиться? И не находил ответа. Больнее всего, что на этот вопрос, судя по всему, не мог ответить не только он, полковник Мамсуров, но даже прославленный маршал Ворошилов, который еще год назад был наркомом обороны, и маршал Шапошников – вчерашний начальник Генштаба. Уж они-то знали ответы на все вопросы, как казалось вчера. Ан нет.
Все звенели в ушах ворошиловские слова: «Допустим до Можая…» Что это: просто минутная слабость или действительно маршал допускает такое развитие событий?
«Нет, мы скоро его остановим, – отгонял дурные мысли Мамсуров, – ударим так, чтоб неповадно было…» Только чем ударим, Хаджи?
И вправду, ведь у них сегодня самые свежие данные. Он уже неделю мотается с Ворошиловым по фронтовым дорогам и видит, как отступают, бегут наши лучшие дивизии. Сам собирал командиров на этих фронтовых дорогах, ставил им задачи от имени маршала Ворошилова не допустить прорыва танков. В его полевой сумке хранится блокнот с расписками командиров частей о полученной боевой задаче по обороне рубежей западнее Орши, Могилева, Рогачева.
И что же? Немцы прут и прут.
Это была уже четвертая война полковника Хаджи Мамсурова. В свои неполные тридцать восемь лет он успел повоевать на Гражданской, в Испании, на советско-финском фронте, и вот теперь – новая война. Это потом, позже ее назовут Великой Отечественной, напишут песни о том, как «двадцать второго июня ровно в четыре часа…»
А 22 июня он лежал дома с высокой температурой, глотал таблетки, грел шею, которую невозможно было повернуть от боли. Оказалось война – лучшее лекарство. Видимо, первое потрясение от страшного известия было столь велико, что болезнь отступила.
Утром 24-го начальник Разведуправления генерал Филипп Голиков вызвал Мамсурова к себе. Хаджи-Умар руководил 5-м разведывательно-диверсионным отделом. Признаться, он так и рассчитывал, что разговор пойдет о развертывании партизанской диверсионной работы в тылу врага.
К разговору Мамсуров был готов, захватив документы, явился по вызову. Однако начальник военной разведки завел речь совсем о другом. Оказывается, он получил приказ откомандировать Мамсурова в расположение маршала Ворошилова. Голиков сказал, что это решение считает неверным и обратился в Центральный комитет партии.
Откровенно говоря, Мамсуров удивился такому заявлению начальника. Филипп Голиков никогда не отличался смелостью и мнение свое отстаивать не умел, а может быть, и не желал. А тут, по поводу него, всего лишь полковника, такой сыр-бор.
Что мог сказать Мамсуров? ЦК оно и есть ЦК, как скажет, так и будет. Он ответил: «Я – солдат и выполню любой приказ партии».
В Центральном комитете подтвердили откомандирование, и Голиков сообщил Мамсурову, что Ворошилов ждет его на Белорусском вокзале. Поезд маршала уже стоял под парами.
До отхода состава оставалось меньше часа. Мамсуров успел забежать домой, захватил с собой пару белья, и уже на лестнице столкнулся с женой Линой. Она возвратилась из-под Гродно, где в составе курса Академии имени М. В. Фрунзе была на стажировке. Переговорив несколько минут, они распрощались, и Хаджи поспешил на вокзал.
Когда он вошел в вагон Ворошилова и доложил о прибытии, маршал спросил, почему не явился утром. Мамсуров ответил, что ему разрешили уехать из управления всего час назад.
Ворошилов был явно не в настроении. Выругавшись, он сказал, что зря защищал Голикова, когда тот оказался в списке подлежащих уничтожению. Тогда Мамсуров даже не понял, о чем идет речь – какие списки, какое уничтожение?
Ворошилов сказал, что едут они в Минск, так как с 22 июня потеряна связь со штабом Белорусского военного округа. Все попытки Генштаба выйти на Павлова до сего часа 24 июня, ни к чему не привели.
Пока ехали до Орши, откуда поезд Ворошилова повернули обратно, Климент Ефремович не уставал сокрушаться, мол, старую систему укрепрайонов вдоль границы с прибалтийскими странами, Польшей и Румынией разрушили, а новую построить не успели.
Действительно, после того, как наши войска выдвинулись западнее старой границы на 100–300 км, поступила команда разрушить прежние укрепрайоны.
Строительством новых укрепрайонов заниматься было некогда – разгорелись бои на Халхин-Голе, потом на советско-финском фронте… Опомнились уже накануне войны, но поздно.
Мамсурову трудно было судить, в какой мере во всем этом виноват Ворошилов. Ведь до апреля 1940 г. он оставался наркомам обороны. Однако Климент Ефремович упирал на то, что дров наломал сменивший его Семен Тимошенко и новый начальник Генштаба Георгий Жуков.
Правда, жизнь иногда преподносила поучительные уроки. Вот как об одном случае, произошедшем в дороге, вспоминал сам Хаджи Мамсуров: «Вместе с Ворошиловым мы ездили на машине в западном, северо-западном, юго-западном направлениях от Могилева в поисках штаба Белорусского округа.
Во время такой поездки проезжали мимо каких-то авиаремонтных мастерских. Ворошилов остановил машину, вышел. Ему доложили, что час назад мастерские бомбила фашистская авиация. Маршал оглядел развалины и с возмущением спросил: „Какой же дурак разрешил строить здесь мастерские?“
Совершенно не желая его обидеть, я сказал: „Наверное, без вашего ведома их тут бы не построили“. Ворошилов пристально посмотрел на меня и произнес: „Выходит, что я дурак? Старый дурак“.
Я смутился. Мне стало его жаль, и в душе я корил себя за бестактность».
Но было ли это бестактностью? Будь вокруг Ворошилова побольше таких Мамсуровых, может и не гнал бы нас враг «до Можая».
…Хлопнула дверь вагона, и на ступеньках появился Ворошилов. Мамсуров поднялся с насыпи.
Климент Ефремович долго молча смотрел на запад, на зарево, потом тихо, устало сказал: «Да, война разгорается не на жизнь, а на смерть».
Потом он велел разбудить шофера. Вместе они двинулись в штаб фронта. Ворошилов остался в штабе, а полковник Мамсуров убыл в район, где готовились люди для будущих партизанских отрядов.
«Не поминай лихом…»
Первые дни войны опрокинули доктрину «воевать малой кровью, на чужой территории». Всем стало ясно – кровь будет большая и территория своя. Тут и воевать. Теперь уже никто не спорил, что нужны диверсанты, партизаны, нужны действенные меры по борьбе с фашистами в тылу врага.
Но ни профессиональных партизан, ни диверсантов после 1937 года в стране не сыскать днем с огнем. И по существу, 5-й разведывательно-диверсионный отдел ГРУ полковника Хаджи Мамсурова оказался единственным, кто мог хоть чему-то научить будущих партизан. На большее просто не было времени.
С началом войны в Белорусский особый военный округ выехал не только Хаджи Мамсуров, но и весь его отдел.
Помогая Ворошилову уточнять обстановку, искать маршалов Шапошникова и Кулика, полковник Мамсуров не забывал о своем главном деле – развертывании партизанского движения. Кроме него, этого сделать было некому.
Разумеется, руководство Белоруссии: Пономаренко, Эйдинов, Киселев, Мазуров, – нашли, организовали людей, но их надо было ознакомить с тактикой партизанской войны, установить явки, связи, конспиративные квартиры, тайники, подготовить агентов для деятельности в подполье.
На эту огромную работу было всего двое суток. Практически весь отдел Мамсурова работал в Белоруссии: Гай Туманян, Николай Патрахальцев, Иван Демский, Василий Троян, Сергей Фомин, Валерий Знаменский, Николай Щелоков, Григорий Харитоненков, Петр Герасимов.
Это были опытные разведчики-диверсанты.
Гай Лазаревич Туманян еще в 20-е годы участвовал в ликвидации бандитских формирований в Чечне, после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе направлен в Отдельную Дальневосточную армию. Позже несколько лет работал в Китае.
С 1935 года служил в разведывательно-диверсионном отделении ГРУ, участвовал в гражданской войне в Испании.
Василий Абрамович Троян также находился в Испании, потом был направлен на советско-финский фронт.
Под стать им и остальные офицеры отдела.
«Вся наша особая группа, – вспоминал Мамсуров, – в те дни работала по организации специальной сети агентуры в районе Рогачева, Могилева, Орши. Останавливали отходящие части, потерявшие связь с вышестоящим командованием. Именем Маршала Советского Союза Ворошилова направляли их в район Чаусы на сосредоточение и организационное укрепление в тылу.
Я каждый раз докладывал Ворошилову о том, что делала наша особая группа.
В первую же встречу с секретарем ЦК компартии Белоруссии Пономаренко мы обговорили вопросы организации партизанского движения и срочной подготовки специальных разведывательно-диверсионных кадров, набросали план мероприятий».
Известно, что 27 июня специальная группа Мамсурова приступила к подготовке и обучению нескольких сотен партийных и советских работников, предназначенных для деятельности в тылу.
Самому Хаджи-Умар Джиоровичу пришлось срочно выехать в Могилев. Там он провел совещание с руководством области и города. О чем говорил Мамсуров? О том, что необходимо организовать население на строительство противотанковых заграждений, а также о создании противодиверсионных отрядов и подразделений по борьбе с фашистскими десантами.
«Ночью 28 июня я уехал в район подготовки партизанских кадров, – напишет позже Мамсуров, – и до наступления утра проводил занятия по тактике диверсионных действий.
Обучение шло, по сути, днем и ночью. Эту группу утром 29 июня (а их было около 300 человек) мы направили на выполнение боевых задач в тылу противника.
По моей просьбе в район приехали Ворошилов и Пономаренко, чтобы сказать будущим партизанам напутственные слова.
Так зарождалось партизанское движение в Белоруссии».
До 5 июля 1941 г. особая группа Мамсурова продолжала готовить в районе Могилева партизан-диверсантов, руководителей подпольных организаций.
За это время в жизни полковника Хаджи Мамсурова произошло много событий. По приказу Ворошилова ему пришлось арестовывать командующего Белорусским особым военным округом командарма 1-го ранга Дмитрия Павлова.
До сих пор по этому поводу много суждений. В одном из фильмов, например, показано, как Павлова берут под арест сотрудники НКВД.
Во многих публикациях, вышедших в последние годы, высказано огромное количество гипотез – кто же сыграл роковую роль в судьбе Павлова? Были намеки в том числе и на Ворошилова. Мол, маршал докладывал Сталину о состоянии дел на Западном фронте, он и виновен в гибели Дмитрия Григорьевича. Все это не более чем досужие вымыслы.
Мамсуров точно знал, что Ворошилов здесь ни при чем. Он стал свидетелем разговора между Шапошниковым и Ворошиловым о судьбе командующего Павлова.
Как же все обстояло на самом деле?
27 июня в разговоре с Шапошниковым Ворошилов сказал, что имеет указание отстранить Павлова от командования округом и отправить под охраной в Москву.
Шапошников согласился: Дмитрий Григорьевич командующий никудышный. Однако высказал мысль о том, что арест Павлова был бы ошибкой, которая ничего, кроме вреда, не принесет.
«Не то теперь время, – повторял он. – Это вызовет тревогу и суматоху в рядах командиров».
Ворошилов надолго задумался, потом взял блокнот и стал писать шифрованную телеграмму на имя Сталина. Написав, прочитал ее Шапошникову. В ней он докладывал обстановку на сегодняшний день на Западном фронте и делал свои выводы и предложения.
Ворошилов просил Сталина не арестовывать Павлова, а просто отстранить от командования округом и назначить командующим танковой группой, сформированной из отходящих частей в районе Гомель – Рогачев.
По данным штаба округа, там находилось около двух танковых дивизий. Однако Сталин принял другое решение.
29 июня Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать генералов Павлова, Климовских, Клича. Уже были готовы машины с охраной.
Мамсуров так будет вспоминать об аресте генералов. «Первым подошел сам Павлов. Снял ремень с пистолетом и, подав их мне, крепко пожал руку, сказал: „Не поминай лихом, Ксанти, наверное, когда-нибудь в Могилеве встретимся“. В отличие от вчерашней ночи он был почти спокоен и мужественен в эту минуту. Павлов первым сел в легковую машину.
Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Мы с ним раньше никогда не встречались. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину.
Третьим подошел ко мне замечательный товарищ, великолепный артиллерист – командующий артиллерией округа Клич. Мы прекрасно знали друг друга по Испании и всегда общались как хорошие товарищи. Клич был жизнерадостным человеком.
Он протянул свое оружие, с улыбкой обнял меня и тихо сказал: „Вот как дело обернулось из-за этого фанфарона и самовлюбленного павлина“. Он имел в виду, конечно, Павлова.
Через несколько минут небольшая колонна двинулась в путь на Москву».
Мамсуров смотрел вслед удаляющимся машинам и думал о словах генерала Клича. «А ведь действительно фанфарон». Вспомнилась их первая встреча в Испании в декабре 1936 года. Тогда весь день Хаджи вместе с переводчицей Линой, шофером Муньосом и мотоциклистом Луисом мотались по фронтовым частям. Несколько раз попадали под бомбежку «юнкерсов» и «капрони», под минометный налет, и к вечеру, едва живые, прибыли в штаб обороны Мадрида.
Мамсуров зашел к главному советнику комбригу Владимиру Гореву, чтобы доложить обстановку. В кабинете он увидел генерала испанской королевской армии. На фоне скромно, по-фронтовому одетых наших командиров – Ратнера, Лукача, Львовича, Помощникова этот испанец гляделся странно – словно он только что прикатил с парада или высокого приема. Но Хаджи прекрасно знал – какие сейчас парады? Уже два месяца идут непрерывные тяжелые бои. Напряжение страшное. И вдруг в этом рабочем, фронтовом кабинете разодетый в парадную форму с золотыми нашивками и аксельбантами генерал. «Просто павлин какой-то», – подумал тогда Хаджи.
Комбриг Владимир Горев представил Мамсурова. И вдруг «павлин» на чистейшем русском языке отрекомендовался: «Генерал Пабло».
Мамсуров с недоумением глядел то на «генерала Пабло», то на Горева. Владимир Ефимович лишь хитро улыбался. Оказалось, этот разодетый генерал вовсе не испанец, а наш Дмитрий Павлов, танкист. Фамилию его Хаджи слышал, но прежде они никогда не встречались. Теперь вот повезло лично пожать руку.
Павлов оказался сильно навеселе, петушился, рисовался, однако Мамсурову было не до него. Хаджи вынул из-за пазухи карту и стал докладывать обстановку, сложившуюся на Мадридском участке.
Потом он прилег на несколько часов, а проснувшись еще затемно, уехал в район университетского городка и, откровенно говоря, забыл о Павлове.
Ему были больше по душе другие танкисты – героический капитан Арман (П. Арман) или полковник Мелле (С. Кривошеин), не вылезавшие из танков сутками.
Однако не знал Хаджи Мамсуров, что теперь судьба будет постоянно сводить с Павловым до того самого мига, когда на его долю выпадет горькая обязанность – арестовать Дмитрия Григорьевича и его штаб.
Вторая их «встреча» произошла там же, в Испании. Хотя и заочно. Мамсуров попал под огонь танковых орудий, которыми командовал… Павлов.
Он находился в 14-й интербригаде. Ею руководил «Вальтер» (К. Сверчевский). В операции под Лас-Роса кроме этой бригады участвовало еще несколько частей и соединений.
Интербригадовцы наступали, и для развития успеха командование ввело в бой бригаду Сверчевского. И вдруг по боевым порядкам, штабу был открыт беглый огонь из танков. Погибло более 60 командиров и бойцов. Наступление сорвалось, несмотря на исступленные попытки Вальтера поднять батальоны в атаку.
Старший советник комбрига, а фактически начальник штаба бригады Александер (полковник Помощников) пытался добиться связи с вышестоящим штабом, чтобы прекратить огонь по своим. Однако ничего не получалось. Телефон не работал.
В штабе 14-й интербригады всегда были офицеры связи, представлявшие артиллеристов, которые поддерживали своим огнем ввод в бой подразделений. Поэтому всякого рода ошибки исправлялись достаточно быстро. Павлов этого не делал и офицеров связи не присылал. Вот и результат.
А дальше события развивались так. «Когда попытки поднять бригаду в атаку ни к чему не привели, – вспоминал Хаджи Мамсуров, – я поехал в полевой штаб Центрального фронта и застал там командующего – дряхлого испанского генерала Пасаса, а также наших советников – Мерецкова, Кулика, Воронова, пребывающих в благодушном настроении, видимо, в результате успешно начатого наступления.
Но самое удивительное, что в штабе я увидел Павлова. Он был в изрядном подпитии, все в той же петушиной форме испанского генерала, оживленно беседовал с Пасасом.
Я подошел к ним с намерением сообщить Павлову о результатах огневых налетов его танковой бригады и срыве наступления. Но заговорить удалось не сразу. Дмитрий Григорьевич по-русски упорно объяснял ничего не понимающему Пасасу, что он – генерал Павлов, повторяя это в разных вариациях.
Увидев меня, Пасас спросил, что он говорит. Я ответил, что командир танковой бригады представляется ему, как командующему Центральным фронтом.
Пасас наконец понял – разодетый в золото генерал носит имя Пабло. Он улыбнулся и сказал, что его любимый святой – Павел, и поэтому ему приятно познакомиться с замечательным генералом Пабло. При этом он не забыл упомянуть, что святой Павел тоже любил вино, явно намекая на подвыпившего Павлова.
Моя попытка обратиться к Дмитрию Григорьевичу не удалась, и я рассказал, что произошло с вводом в бой 14-й интербригады, стоявшему здесь же Кулику. Тот только развел руками.
Наконец Павлов отпустил измученного старика, и я поведал эту историю Дмитрию Григорьевичу. Он возмутился и стал все отрицать. Более того, заявил, что сейчас два его танковых батальона ведут бой в населенном пункте Махадаонда. Говорил так убедительно и напористо, что не поверить было нельзя.
Однако каково же было мое удивление после возвращения в бригаду. Передовые подразделения оказались там же, где я их оставил – залегшими под огнем врага у Махадаонда. Танки Павлова стояли где-то в тылу передовых подразделений и вели редкий огонь по селению, в котором к тому времени уже сосредоточились пять батальонов испанских фашистов с итальянскими танками „Ансальдо“.
Словом, начавшееся первое контрнаступление республиканцев в районе северо-западнее Мадрида было сорвано Павловым, который, видимо, даже и не понимал всей глупости и преступности действий».
Так завершилась их вторая встреча. Потом будет третья, четвертая… Опять в Испании, в Москве в Академии имени М. В. Фрунзе, в Ленинграде во время советско-финской войны. И всюду Павлов оставался самим собой.
Встретив однажды Мамсурова в штабе округа, он с этакой бравадой спросил: не хочет ли Хаджи войти в Хельсинки на его танке? На что Мамсуров, в ту пору командир особого лыжного отряда, ответил вопросом: «А не хочет ли Павлов прокатиться с ним на лыжах?» На том и расстались.
…Маршал Шапошников оказался прав. После ареста командующего Павлова и генералов обстановка в штабе ухудшилась. Возросли нервозность, неуверенность, страх.
3 июля штаб Западного фронта переехал под Смоленск. Ворошилов возвратился в Москву.
Но по его приказу особая группа Мамсурова еще оставалась в районе Могилева, готовила партизан-диверсантов и отправляла их в тыл, на территорию, захваченную противником. Закончив работу, разведчикам предстояло убыть в штаб Западного фронта. Ворошилов лично отдал приказ наркому внутренних дел Белоруссии Цанаве выделить охрану и машины для переезда особой группы.
Однако после возвращения с задания в установленном месте не оказалось ни охраны, ни машин. Разведчики ждали всю ночь, не веря, что нарком Цанава наплевал на приказ маршала Ворошилова и их попросту бросили.
Спас положение предусмотрительный Туманян. Он оставил свою машину в другом месте и шофер Лаппо, который оказался дисциплинированнее, и порядочнее наркома, вывез разведчиков из-под удара наступавших фашистских войск.
5 июля 1941 года особая группа разведуправления прибыла в штаб фронта. Обстановка была угрожающей. Мамсуров так и не смог понять, кто теперь командует фронтом. Командовали все, кто находился здесь – Тимошенко, Мехлис, Буденный, Еременко. Это создавало путаницу, неразбериху. Начальники рангом пониже, приехавшие вместе с маршалами, тоже руководили, в основном угрожая направо и налево расстрелами. Однако такие методы только усугубляли ситуацию.
Смоленск сильно бомбила немецкая авиация. Центр города был разрушен, горел. На улицах трупы женщин, детей.
Вечером, когда стих очередной налет фашистов, Мамсуров, Туманян и Троян встретились с Михаилом Мильштейном, который был назначен заместителем начальника разведки Западного фронта. Особая группа «передавала дела» фронтовым разведчикам. Они говорили, что Смоленск – это последний рубеж отступления. Здесь фашистам уготована смерть.
Вдруг во время разговора неожиданно началась отчаянная стрельба зениток. Оказалось, прилетели два наших самолета. Это было странно, поскольку во время немецкого налета зенитная артиллерия молчала. В штабе фронта поднялась тревога. Из окна штабного барака выпрыгнул известный военачальник, которого хорошо знали разведчики. Он вывихнул ногу и его под руки увели в санчасть.
На следующий день Мамсуров увидел его с костылями. На груди военачальника появились две ленточки – золотая и красная, обозначавшие тяжелое и легкое ранение. Эти отличия были введены накануне.
С удивлением смотрел Хаджи-Умар на костыли, отглаженную щеголеватую гимнастерку, знаки ранения, полученные при прыжке из окна штаба. Этот военачальник чем-то напоминал ему командарма 1-го ранга Павлова. Только, пожалуй, Павлов был честнее и умнее.
Через два дня в штаб фронта из Москвы пришла шифрограмма: Мамсурову, Туманяну, Трояну следовало немедленно убыть в столицу, а оттуда – в Ленинград для организации партизанского движения на Северо-Западе.
Жаль было покидать Западный фронт, где за первые две недели войны столько пережито и где, казалось, решалась судьба Родины.
Впереди был Ленинград. Война разгоралась… Четвертая война Мамсурова.
А все начиналось в 1918 году… с пропавшего буйвола, когда пятнадцатилетний Хаджи пас кулацкий скот.
