Михаил Чурсин
Томця
Края слегка присыпаны мукой, как первый иней на зимнем утре. В центр каждого кружочка кладут ложку картофельной начинки – душистой, перченной и такой аппетитной, что дед Томця не удерживается и пробует на вкус.
– Вот так цинги не будет! – восклицает бабуля и так же пробует ложечку.
Пальцы ловко защипывают края, создавая аккуратные полумесяцы, каждый из которых – маленькое произведение искусства. Края вареников слегка гофрированные, словно кружево, и каждый из них несет в себе частичку души и заботы.
Вода в кастрюле закипает, выпуская клубы пара, которые поднимаются вверх, как дым от костра. Вареники опускают в кипяток, и они, словно ныряльщики, исчезают в глубине, чтобы через несколько минут всплыть на поверхность – пышные, нежные, с легким глянцем. И вот они практически готовы – вареники с сырой картошкой, теплые, аппетитные, с хрустящей корочкой снизу и нежной, тающей во рту начинкой внутри. Первый укус – нужно всегда снимать пробу – и во рту взрывается гармония вкусов: мягкое тесто, обжигающее и согревающее горло, рассыпчатая и сливочная начинка с приятной пикантной пряностью внутри. Это не просто еда – это отражение семьи, где тепло дома и любовь соединяются вместе.
Глава 3. Последнее оскорбление
– Не забудь каждому в тарелочку – кусочек масла! – взгляд скользит от блюда, до краев наполненного варениками, где по каждому золотистому полумесяца плавно растекается расплавленное золото, норовя вырваться за разукрашенную кайму, проплывает мимо стола с нарядной желтой скатертью к фигуре у окна, тепло укутанной в солнечном блеске.
– Конечно, как любит дедушка! – и от каждого слова внутри медленно растекается странное чувство, смешавшее в себе светлую грусть и уютную ностальгию.
В центре стола на салфетке с беззаботными фиалками крупной вязки размещается главное угощение дня. Хотя, пожалуй, нет, не главное.
– Там в духовке традиционный пирог! – едва мысль успевает зародиться, а родной голос уже успевает его озвучить, и я улыбаюсь.
– Бабуль, я так люблю его!
– Потому его и готовлю, внучек, – лицо озаряется улыбкой, и в этот миг не понять, что светит ярче – дневное светило, или глаза в обрамлении рыжей копны волос.
И мы садимся за стол, где в кругу – самые родные люди – мама, папа, бабуля, Алина и малыш Феликс.
– Давайте кушайте, пока горячие, накладывайте!
– Так что там с Аглаей и бабой Полыной? Не из-за вареников же они поссорились?
1
– В шухлятках пошукай! – баба Полына махнула рукой в сторону серванта, разукрашенного объемными цветами и бережно укрытого целой серией паутинок тонкого кружева. Там на видном месте красуется посуда, тарелки и стаканы для гостей, подносы для праздничной подачи, а в выдвижных ящиках нарядные столовые приборы.
Тома бережно накрывает на стол, готовый порадовать гостей. Дед Рафл возвращается вовремя. Именно в тот момент, когда на широкое блюдо с аккуратной и изящной каймой один за одним запрыгивают вареники, попеременно сдобренные кусочком сливочного масла. А следом за ним входят Аглая с Яковом и чуть погодя Люция с Браниславом. Все гости в сборе и занимают свои почетные места, которые каждый определяет для себя сам. Вокруг блюда с ароматными варениками, над которыми мелкими барашками кружатся паутинки пара, расцветают тарелочки, сдобренные добрым кусочком масла. Быть может, оно и останется не тронутым, но быть просто обязано.
– Ну, что ж, по единой? – Яшка задорно потирает руки, но точно обожженный взглядом супружницы затихает и виновато смотрит в сторону. – Ну, к такому-то застолью и поводу, по граммульке-то – не грех.
– Ох, тебе ли не грешно про такое говорить, охламон ты редкостный, горе мое за какие такие проступки ниспосланное, – читается на едва дрогнувших губах, но звучит нечто другое. – Если только в знак уважения.
И дед Рафл достает из серванта синие стопки с объемным рисунком виноградной лозы на широкой подножке, а бабуля приносит баклажку с молочно-мутной жидкостью, эстетично прикрытой кукурузным початком, заблаговременно охлажденную в угоду особых вкусовых ощущений.
Когда тарелки полнятся сочными варениками, а горилка разлита по стопкам, слово берет глава дома.
– Все мы там когда-то будем, да будет земля пухом, хух, – и шумно выдохнув опрокидывает содержимое шкалика себе в горло.
Вместо привычного поморщивания и громкого «ух!», дед настороженно и с недоверием разглядывает опустевший бокал, а затем бросает негодующе вопросительный взгляд на супругу. Полына в легком недоумении, но всеми силами старается виду не подать, но медленно, едва заметно, поворачивает голову в сторону Аглаи. Соседка с таким же отстраненным выражением лица медленно наливается краской, на лбу проступают капельки пота, а губа отчетливо извергают беззвучное «Яшка».
– Ух, хороша! – торжественно нарушает секундное затишье окаянный спутник и искоса, будто боясь получить удар палкой, поглядывает на самогонных дел мастерицу. – А что такое? – не выдерживает давления он и с аппетитом закусывает вареником.
Яков шумно и смачно жует, капли масла стекают по бороде, оставляя заметный блестящий след, картофельная начинка судорожно вываливается на тарелку.
– Вкусные варенички! Давно таких не ел!
Дед недоверчиво оглядывает склянку с огненной водой, нервно вдыхает ее запах и, недоверчиво скривив губы и нахмурив густые брови, вновь наполняет бокалы гостей и свои.
– Ну, как говорится, – Яшка довольно ухватывает рюмку, смачно причмокнув, – между первой и второй, – и вливает содержимое в горло, скривившись и содрогнувшись, точно получив удар плетью, или пухлой ножкой под столом.
Остальные следуют его примеру, но никакого содрогания и хоть мало-мальски заметного намека на хмельной разогрев не испытывают.
– Так-с, – Рафл хлопнул по столу так, что увесистое блюдо с доброй сотней вареников подпрыгнуло, а сами сочные полумесяцы сделали изящный пируэт, с брызгами возвращенные не то силой притяжения, не то любовью к масляным ваннам, – что это такое? – дед указал на бутыль и недовольно пронзил взглядом бабулю.
– Аглая, милая, ты тоже почувствовала, что что-то тут не то, – голос взволновано тонкий, звонкий, точно ручеек, а лицо – бледное, холодное, тревожное.
– А что такое? – Яшка вновь задал свой вопрос, неопределённо кому адресуя, но быстро сжался в комок, заглотнув целый вареник.
– Не могла же выдохнуться! Она, конечно, сутки под крыльцом пролежала, не могла же взять и испортиться, выветриться и стать водой! – подумала Аглая, но сказала: – А что-то не так? – невинно и безмятежно моргнув подряд три раза.
– Что-то не так? – передразнил Рафл.
И так слово за слово, посыпались различные эпитеты, сначала касающиеся слабого обоняния и плохого вкусового восприятия, затем выражение сомнения профессиональности навыков самогоногонения, и после личные характеристики непорядочной женщины Аглая и злоупотребляющего алкоголем Якова. Говорили громко, спорили оглушительно и долго, продолжив бурные обсуждения уже во дворе, как говорится от греха подальше. Быть может, у греков в споре и рождается истина, но в Тункурусе он привел к самому суровому результату, последнему оскорблению. Полына и Аглая развернулись спиной друг к другу, наклонились, задрали юбки и отчетливо обозначили направление следования. На том и разошлись.
Несколько позже выяснилось, что Аглая, в желании надежно укрыть бутыль с горилкой от вездесущего супружника, запрятала его под крыльцом. Под светом дневных луч, испарения алкоголя, преисполненные легкого и характерного аромата, увы, не смогли остаться незамеченными тонким носом Яшки, который, собственно, быстро тайник нашел. Нашел и опустошил, а дабы замести следы преступления, заполнил бутыль простой водой. На несчастье Аглаи, именно в этот день и именно за этой горилкой и пришла Полына.
Глава 4. Экзамен
Горячий напиток обжигал горло, а насыщенный вкус приятно радовал рецепторы. Небольшую пиалу всегда оказывалось проще и удобнее держать в руках.
– У тебя всегда чай – особенный, – отмечаю я, с удовольствием делая очередной глоток.
– Евреи, не жалейте заварки! – улыбается бабуля. – Ну, хоть конфетку возьми! – ее рука скользит мимо пирамидок шоколадных сладостей в цветных обертках, пальцы касаются вафельных рулетов в сахарной посыпке, соседствующих с блестящими ушками.
Бабушка всегда извлекает все содержимое шухляток так, что стол полнится таким разнообразием и изобилием десертов, что даже самые стойкие мысли о правильном питании и диетах улетучивается в один миг. Так принято, что едва гости ступают на порог, то их радуют самым разнообразным угощением.
1
Бабуля обернулась к буфету, где задорно зашуршала упаковкой, а затем высыпала на стол добрую пригоршню белых подушечек.
– Кушай, у тебя важный день впереди! – необычайная нежность и тепло, точно плед в зимний вечер, проникли в самую душу, и на суровом лице, погруженном в глубокие мысли, проступила легкая тень улыбки, а глаза оживленно сверкнули. – Кушай-кушай, голова должна работать хорошо! Мы с дедом, – какая-то необъяснимая манипуляция, произведенная где-то в недрах под столом, вынудила Рафаила Сигизмундовича оторваться от распития, «странная какая-то привычка, но весьма и весьма интересная» чая с молоком, – верим в тебя.
– Кхе-кхе, – незаконченный глоток брызнул обратно в белую пиалу, – ага, верим. Ты – молодчина.
Томця молчала. Но осторожно взяла любимую конфетку, быстро положив ее в рот.
– Точно заберет кто! – засмеялась бабуля и строго взглянула на супруга, как будто напоминая о чем-то, что мужчины либо забывают, либо откладывают как можно дольше.
– Томця, ты ведь сирота, – мужчина осторожно и практически шепотом произнес ненавистное слово, которое всячески старались избегать в доме. – Кхм, – он будто бы извинясь отвел взгляд в сторону, а затем обернулся и бережно положил ладонь на плечо внучки. – Знаешь, по закону сиротам положено либо стипендия, либо общежитие, либо и то и другое при любых обстоятельствах. Хм, – мужчина задумался, все ли правильно сказал. – А ты девочка способная, сдашь экзамены как надо. А если не все так гладко…
– Знаю, знаю, – Тамара аккуратно мотнула головой, изучая содержимое своей пиалы, – буду низать табак и окучивать огороды до пенсии.
– Глупая, – дед улыбнулся, искренне и тепло, так как это может лишь по-настоящему любящий и понимающий родной человек. – Ты уж точно будешь делать нечто большее. Вон, посмотри какая – красавица!
– А если я не поступлю? – голос дрожал, но слова, которые тревожили все нутро, точно кипящий бульон вырвались наружу.
– Поступишь, – коротко и утвердительно ответила бабуля, обрётшая прежние строгость и жесткость. – Поступишь и слез лишних лить не будешь. Все, хорош сырость разводить.
Разговор прервал внезапный гудок автомобиля.
– Ах, вот и Вилеметов. Сам председатель, – на мгновение показалось, что тут прозвучал нелицеприятный эпитет, – отвезет тебя в райцентр. Так что, – дед по-отечески подмигнул, – тут все решено.
– Удачи, Томця!
И девушка медленно вытянулась в тонкую струнку, тряхнула копной каштановых волос и с силой сжала кулаки. Выходя навстречу сверкающему в ясных солнечных лучах белому москвичу-403, перед которым в клубах дыма стоял невысокий мужчина средних лет, с характерным животиком, туго втиснутым в сливочно-желтую рубашку и редкой порослью седеющих волос, трусливо обнаживших высокий лоб, Томця чувствовала себя неожиданно спокойной и уверенной в собственных силах.
– Готова? – спросил он и бросил недокуренную сигарету, по-фильмецки растоптав черной туфлей.
– Ну, что, мы едем, или ка-ак? – прозвенел голос из машины, а следом показалось пухлое личико, обрамленное соломенными кудрями и огненно-розовыми тенями, придающими призрачное сходство с молодым поросенком. – Дорогая, на экзамен не стоит опа-аздывать, уж поверь мне!
Тамара задержалась на мгновение, делая глубокий вздох, бросила взгляд на деда с бабулей, вышедших помахать ей, и сама себе прошептала:
– Я все смогу! – бодро дернув кулаками, сжимавшими край сумки с конспектами и запасом ручек, она подбежала к машине.
– Увожу девчонку, а привезу студентку, – усмехнулся Вилеметов, подмигнув ореховым глазом. – Ну, будем, – мужчина махнул на прощание бабуле с дедом и уселся за руль.
Светская беседа мужа и жены за рулем едва доносилась до взволнованного сознания абитуриентки, сливаясь с мотивами Эдиты Пьеха, льющимися из чуть хрипящего приемника. Автомобиль несколько раз судорожно подпрыгнул на неровностях дорожного полотна, отрезвляюще встряхнув девушку.
– Ча-ай, нервничаешь? – блондинка обернулась из-за сидения, наигранно любезно улыбаясь.
– Ага, – призналась Тома, в очередной раз проверяя содержимое сумки.
– Сда-ашь, – пришла к убеждению женщина. – Такие, как ты, всегда находят свое место, уж я-то знаю, – она откинулась на сиденье, глядя на мелькающие деревья за окном. – А коль нет, так жизнь не заканчивается на этом. Впереди еще много испытаний и событий, – голос стал тише, как будто произносила она это для себя. – Это лишь первое и малое.
Экзамен должен стать пропуском в новый мир. И Томця четко осознавала, для нее, дочери переселенцев, живущей вдали от шумного города, среди людей, часть из которых ставит крестик на документах вместо подписи, росшей без любви матери и внимания отца, для нее, строящей себя независимо и без помощи, такой шанс значит много. Сегодня она надела своё лучшее платье – белое, сшитое из старой ткани, но украшенное аккуратной вышивкой в виде ромашек. Стоя на крыльце в тени монументальных мраморных колонн и вдыхая аромат июльского зноя, она знала, что может гордиться собой.
Томця шагнула в аудиторию, где воздух пропитан запахом мела и старых деревянных парт, а взгляды экзаменаторов, строгих и непроницаемых, словно горные пики Алатау, следили за каждым движением. Вопросы сыпались как град: литература, история, математика. Девушка отвечала тихо, но твёрдо, голос дрожал лишь слегка, когда пришла очередь цитировать Есенина, чьи строки о золотой роще пришлось заучить наизусть.
Профессор в очках, с седыми бакенбардами, пристально следивший за каждым произнесенным словом и все время делавшим пометки в своем журнале, вдруг улыбнулся, когда она объяснила значение реформ Петра I, и эта улыбка стала добрым лучом надежды. Но труднее всего далась математика – числа путались в голове, как стада овец на пастбище, и она едва успела дописать решение последней задачи, когда прозвенел звонок.
Выйдя из аудитории, Тома прислонилась к прохладной стене коридора. Взгляд скользнул на ладони – влажные и холодные. Ноги подкашивались, но в груди разливалось странное тепло. Она не знала, сдала ли, но чувствовала, что отдала всё, что возможно.
Мучительно долго тянулась неделя. Эти семь дней ожидания результатов точно липкое масло растекались по ладоням, то бросая в дрожь, то внезапным морозцем спускаясь по спине. И даже рабочие заботы не могли прогнать эти мысли. Но Тома покорно ждала. О нет, она не сидела сложа руки, не тосковала на деревянном крылечке, подпираясь руками и изучая цветочки в саду бабули. У нее была работа, были свои обязанности.
Девушка остервенело вонзала пальцы в землю, взрыхлившая глинистые комья земли, методично выдирая сорные травы на рассвете. А после, пряча сочную копну волос под косынку, низала табак вместе с другими односельчанками. Подбадривания и задорные комментарии товарища Вилеметова вроде как и должны вдохновлять, но раз за разом возвращали ее в состояние беспокойного ожидания неизвестности. В сумерках она брела к низенькому домику бабули, привычно минуя хату бати, где почему-то мелькал вновь незнакомый женский силуэт. Сознание подкидывало приятные детские воспоминая в атмосфере беззаботности, говоря о жизни, которой больше нет. Да и вряд ли когда-то подобное веселье повторится. Томце пятнадцать лет. Она выросла, она большая, и теперь груз ответственности за взрослую жизнь лежит исключительно на ней самой.
То утро, солнечное и тепло ни чем не отличалось от других в знойном и сухом июле. Из приоткрытого окна стелился свет в обрамлении кружев ветра, принесшего далекую сладость и неотъемлемую горечь полыни. Поджав колени под себя, прижавшись к белой стене, Тома смотрела вдаль. Тот прекрасный рассвет долгожданного дня. Сегодня она узнает результат. Товарищ Вилеметов добродушно предложил вновь отвезти студентку в город, чтобы первым узнать радостную весть.
