Михаил Делягин
Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
1.4. Компромисс внутри за счет экспансии вовне: структурирование политической элиты
Хозяйственное процветание Англии в первой половине XVII века оставалось крайне неустойчивым, так как после запрета вывоза необработанной шерсти опиралось на единственный предмет экспорта – шерстяные ткани (составлявшие более 80 % экспорта [10]). Экономика, таким образом, являлась моноотраслевой и несла все связанные с этим риски. Английские купцы отчаянно нуждались в защите от голландских конкурентов, правительство – в повышении налогов; результатом стало вполне разумное и принесшее обильные плоды качественное усиление протекционизма.
Навигационные акты, издававшиеся с 1651 по 1673 годы (то есть и при республике, и после Реставрации, которая не противодействовала ключевым интересам бизнеса и как минимум не мешала его развитию) в целях обеспечения положительного сальдо внешней торговли, устанавливали, что импорт может доставляться в Англию только напрямую из страны-производителя (или из английской колонии) и только на её либо на английских кораблях; перевозки между английскими портами (внутренний каботаж) также разрешались только на английских кораблях. Жестко фиксировалась также минимальная доля англичан в экипажах английских кораблей (причём эта доля оставалась неизменной даже в периоды жесточайшей нехватки рабочих рук, благодаря чему, собственно говоря, английский флот и остался английским).
Навигационные акты решительно и бесповоротно вывели за рамки английской торговли флот и порты всех её конкурентов, и в первую очередь Голландии. Нужные Европе колониальные товары (включая табак и сахар) шли непосредственно в Англию, – соответственно, и колонисты могли покупать всё необходимое исключительно на её рынках. Таким образом английские купцы сделали себя единственно возможными посредниками между колонистами и европейцами, обеспечив себе головокружительные сверхприбыли при помощи искусственно созданной монополии.
Голландцы безуспешно пытались защитить выгодную им свободную торговлю в морских войнах 1652–1654[25] и 1665–1667 годов. При этом лишь в войне 1672–1674 года Карл II, заручившись в обмен на поддержку католицизма (вызывавшую весьма серьезное политическое напряжение внутри Англии и создавшую тем самым предпосылки для последующих революционных потрясений) союзом с Людовиком XIV, сумел заставить Голландию защищаться.
В результате действия Навигационных актов Голландия необратимо стагнировала, а Англия бурно развивалась (за первые 40 лет XVII века обороты её внешней торговли выросли вдвое, – собственно, тем самым и создав предпосылки для Навигационных актов, а за столетие в целом вдвое увеличились как число ее кораблей, так и таможенные доходы) и достаточно быстро заняла место Голландии в качестве торгового лидера Европы (став лидером, соответственно, и в одном из важнейших направлений тогдашней международной торговли – торговли рабами).
Стремительное развитие капитализма в силу уничтожения остатков феодальных ограничений продолжалось и после Реставрации Стюартов: Карл II вернулся в совершенно другую страну и не пытался её переделать (за исключением заигрываний с католицизмом, которые обеспечили ему союз с Францией против Голландии и субсидии от Людовика XIV, позволившие ему в конце правления вообще отказаться от налогов, сбор которых регулировался враждебным ему парламентом).
Сложившиеся в середине 1670-х годов в английской элите тори (сторонники монархии и англиканства) и виги (сторонники парламента и протестантов), борясь друг с другом за политическую власть, были при этом едины в своём категорическом неприятии католиков и французов, а значит – и опиравшегося на них Карла II.
Это единство позволяло тори и вигам, конкурируя друг с другом, тем не менее избегать войны между собой, что стало грандиозным шагом к цивилизованному устройству государства, не ослабляемого, но лишь усиливаемого внутриполитической борьбой.
Взошедший на престол после отравления Карла II ртутью в ходе алхимических опытов его младший брат Яков II («веселый король» Карл II, только признавший 14 своих внебрачных детей, умудрился не оставить после себя ни одного законного наследника) сумел восстановить против себя Англию за рекордные три года. Народ возненавидел его за последовательную политику восстановления католицизма, а элита («новое дворянство» и финансисты) – за крайне жесткий и столь же последовательный курс на построение абсолютизма по французскому образцу.
Виги и тори объединились против Якова II, но нового Кромвеля в их рядах не нашлось. Однако, когда у пожилого (из-за чего его объединенные противники просто надеялись на его смерть) короля-католика появился наследник[26], деваться стало некуда, и банковские дома профинансировали «Славную революцию» 1688 года – успешную благодаря предательству командующего армией Черчилля, ставшего за это лордом Мальборо, интервенцию Вильгельма Оранского [27]и государственный переворот (помимо прочего, она стала политическим выражением объединения[28] крепнувшей в результате Навигационных актов английской и слабевшей ровно по той же причине голландской Ост-Индских компаний, устранившего ненужную конкуренцию между ними и качественно повысившего тем самым их совокупную эффективность).
«Славная революция» привела к изданию Билля о правах 1689 года, помимо перечисления гражданских прав англичан, объявившего вне закона любой абсолютистский режим, каким была и монархия Стюартов, и допускавшего на английский престол исключительно протестантов. De facto Билль о правах означал переход Англии к конституционной монархии, в которой король подчиняется издаваемым парламентом законам и является всего лишь первым чиновником государства.
«Богатство британских банкиров вообще и еврейских в частности было обусловлено… государственно-финансовыми операциями, которые можно было провести только в рамках институциональной системы, созданной в ходе «славнойреволюции», обеспечившей контроль крупных землевладельцев и финансистов над королем» [101].
Подход вигов в конечном итоге победил, однако это стало возможным только благодаря энергичной поддержке тори (получивших в качестве политической компенсации главенство англиканства и сохранение монархии как таковой, пусть даже в конституционном виде).
Результат Славной революции стал компромиссом для англичан; основанное на экономическом интересе единство элиты укрепилось, включая партнерство между парламентом и купцами, – и оказалось направлено против Франции как естественного внешнего врага [16]. Через сто лет это оно сокрушит Францию, непосредственно организуя Великую революцию и направляя её ход через разветвленную сеть тайных обществ и скрытого финансирования [101].
Следует отметить, что тривиальный государственный переворот в результате внешней интервенции и по сей день зовется революцией (да еще и Славной) отнюдь не только из-за естественного стремления к самовозвеличиванию (и, соответственно, к ретушированию обидного для национального самолюбия факта иностранной интервенции) и даже не из-за действительно значимого завершения перехода от абсолютной монархии к парламентской.
Ключевым результатом Славной революции стало окончательное формирование сохранившегося до наших дней одного из фундаментальных факторов британской конкурентоспособности: патриотического единства управленческой и коммерческой элиты, достигаемого, несмотря на все неизбежные и естественные внутренние конфликты, формированием единого стратегического интереса, основанного на общем использовании государства как своего инструмента во внешней конкуренции.
Осознание этого единства само по себе явилось мощным стабилизирующим фактором, способствующим систематическому компромиссу во внутриполитической борьбе и урегулированию внутренних конфликтов при помощи универсального политического механизма – общей организации внешней экспансии.
Созданное Славной революцией принципиально новое качество английской элиты проявилось уже через несколько лет в совершенно неожиданной в её время, но фундаментальной для новой эпохи финансовой сфере.
Глава 2. Финансовые и социальные технологии
2.1. Изобретение частного центрального банка
Славная революция, надежно обеспечив патриотическое единство английской элиты, создала необходимые предпосылки для глубочайшего преобразования финансовой системы, в результате которого купцы и лендлорды с охотой стали кредитовать правительство, контролируемое ими через парламент, а королевский долг, став национальным, превратился в локомотив развития страны. (Во Франции, как и в других абсолютистских монархиях, одалживать королю деньги по-прежнему было весьма рискованным делом, что существенно ограничивало кредит – этот двигатель экономики – и весьма заметно способствовало её поражению в борьбе с Англией)
Разумеется, оборотной стороной функционирования этого социального механизма стали сверхприбыли финансистов. Кредитуя торговлю, они стремились к её росту; когда же способствовавшие торговле меры вели к столкновениям (вроде англо-голландских войн, спровоцированных Навигационными актами), они с удовольствием финансировали и войны, эффективно используя кредитование государства для неуклонного расширения своего влияния на него.
Так, в 1690 году победители в Славной революции – Вильгельм III Оранский и парламент – были вынуждены взять большие займы под высокие проценты для войны со сторонниками Якова II в Ирландии и с Францией – в Северной Америке. Денег в казне просто не было, как обычно бывает после революций, а в особенности «славных».
Девятилетняя война (1688–1697) между Францией и созданной Вильгельмом Оранским Аугсбургской лигой после превращения последнего в Вильгельма III потребовала участия Англии – тем более что Яков II бежал к своему покровителю Людовику XIV, который сразу же начал военные действия против Англии и Голландии.
Славная революция (как и мир, быстро заключенный Австрией – тогда Священной Римской империей – с Османской империей) изменила соотношение сил не в пользу начавшей войну Франции, но финансисты с обеих сторон, стремясь закабалить свои государства, практически исключили возможность заключения мира.
Новые деньги для ведения активных боевых действий понадобились Англии уже в 1693 году, однако финансисты категорически отказали в их предоставлении ради достижения качественно нового уровня своего влияния: создания частного банка в качестве центрального и установления, таким образом, своего контроля за всеми финансами общества. Ситуация была настолько отчаянной, что для поиска денег даже создали специальный комитет палаты общин.
Предложение шотландца Уильяма Патерсона о создании такого банка для эпохи государственно-частных компаний, когда классическое государство ещё только начинало формироваться, отнюдь не было чем-то выходящим из ряда вон. Финансисты предложили королю и парламенту позволить им применить в сфере их деятельности в принципе тот же механизм, который купцы того времени уже давно и привычно использовали в торговых компаниях.
Новизна заключалась в двух факторах.
Прежде всего объектом деятельности была не торговля с дальними странами, а финансирование собственного государства. Обязательства частного центрального банка должны были быть обеспечены государством (собираемыми им налогами и его вкладами в банке) и выпускаться для оплаты долга правительства. Парадокс (и смысл частного центрального банка) заключался в том, что любое обязательство (банкнота) Банка Англии с момента выпуска являлась в конечном счете долгом правительства перед ее держателем, – однако выпускаться она могла и без какого бы то ни было согласования с правительством.
Требование сделать банкноты Банка Англии полноценным платежным средством, объективно конкурирующим с монетами, которые чеканило само правительство, последнее поначалу отвергло с формулировкой «это зашло слишком далеко», – но деваться было уже некуда. Правда, банкноты Банка Англии, что представляется принципиально важным (и что выгодно отличило Англию от аналогичной французской попытки, предпринятой позже Джоном Ло, о которой будет рассказано ниже), обладали крупным номиналом, недоступным для большинства населения (что ограничивало социально-политический разрушительный потенциал их возможного обесценения), так что их появление заметила только элита.
При этом возможное обесценение бумажных денег наносило ущерб прежде всего элите, что в силу своей справедливости служило важным социально-политическим стабилизатором: за ошибки в своей финансовой политике расплачивался прежде всего допускавший их социальный слой, а уже только после него бедная часть общества.
Второй фактор новизны заключался в радикальном изменении самого характера государства. После Славной революции оно уже обособилось, эмансипировалось от короля и его двора; сказать по примеру французского соседа нормальное для абсолютизма «государство – это я» было уже невозможно. Поэтому вхождение короля в учредительный капитал, по инерции, возможно, ещё воспринимавшееся современниками как естественное участие государства в «государственно-частном партнерстве», на деле было всего лишь участием частного лица, пусть даже и исключительно влиятельного.
Таким образом, приватизация государства нового типа, – le state[29] Макиавелли (юридически оформленного Вестфальским миром более чем через столетие после осознавшего его становление гениального флорентийца), отделенного от королевской семьи и представляющего собой уже общественный, а не частный институт, – в Англии произошла практически в момент создания этого государства.
И стала одним из факторов его будущего могущества и будущего могущества управляемой им Англии, поскольку приватизаторы воспринимали себя как неотъемлемую часть Англии и её владельцев, не имея и не приобретя за последующие века иной идентичности, кроме английской (несмотря на свой, вероятно, весьма пестрый этнический и даже конфессиональный состав).
Банк Англии – первый в мире частный[30] центральный банк – был создан в 1694 году для финансирования войны с Францией почти точно так же, как Федеральная Резервная Система (ФРС) в 1913 году была создана для финансирования Первой мировой войны [101] (с той лишь разницей, что во время создания Банка Англии война, для финансирования которой он создавался, уже шла, – а ФРС предназначалась для обеспечения ещё не начатой, а только планируемой войны, – и, самое главное, для её развязывания).
Однако, если для американских финансистов XX века раздуваемая ими война была инструментом завоевания господства не только над США, но и над всем миром и представляла поэтому самостоятельную ценность, их английские предшественники использовали её в значительно более скромных целях: всего лишь как способ загнать английское государство в безвыходное положение и захватить экономическую власть в тогда ещё отдельно взятой Англии[31].
Пример 3. Грандиозная афера с капиталом Банка Англии как тайная основа политической системы
Акт парламента от 27 июля 1694 года основал Банк Англии как акционерное общество в результате соглашения между практически обанкротившимся к тому моменту правительством и группой влиятельных финансистов.
Для покупки акций банка в момент его учреждения инвесторы, чьи имена так никогда и не были названы, должны были предоставить 1,25 млн фунтов стерлингов золотом. Однако уплачен был лишь 1 млн фунтов [62], а по некоторым данным и вовсе 750 тыс. [369] (в дальнейших расчетах мы будем исходить из более консервативной версии, по которой уплачена была всё же большая сумма).
Иногда капитал Банка Англии называют равным не 1,25, а лишь 1,2 млн фунтов: «Была открыта общественная подписка на заем в 1 200 000 фунтов; подписчики на него составили привилегированную компанию… которой были отданы переговоры обо всех последующих займах. Список подписчиков заполнился в десять дней» [14], – однако, вероятно, в подобного рода сообщениях говорится о первом займе, предоставленном Банком Англии правительству, – как раз в размере 1,2 миллиона фунтов [369]. Речь идет, таким образом, не о подписке «на» займ, а о подписке [на финансирование капитала Банка Англии] «для» последующего предоставления займа правительству. При этом вполне естественно, что сумма займа была меньше суммы уставного капитала, так как разница в 50 тыс. фунтов, вероятно, резервировалась для использования на собственные нужды Банка Англии.
По официальной версии, указанными подписчиками, то есть основателями Банка Англии стали «сорок купцов» [372] (хорошо хоть не «тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор»). Однако представляется значительно более вероятным, что в их число (помимо официально выдвинувшего идею о создании Банка Англии Петерсона) вошли король и наиболее влиятельные члены парламента. По крайней мере, это объясняет поразительный механизм оплаты подписчиками капитала Банка Англии, по степени наглости вполне сопоставимый с грандиозными махинациями российских либеральных реформаторов в 90-е годы XX века и в последующий период [22].
То, что капитал Банка Англии был оплачен лишь частично – в лучшем случае 1 млн фунтов вместо 1,25 (весьма вероятно, что Вильгельм III воспользовался неформальной «королевской привилегией» и просто переложил свои формально обязательства на подданных, ставших в новом общественном институте его партнерами; возможно, в этом к нему присоединились и наиболее влиятельные деятели парламента), то есть только на 80 %, – оказывается наименьшей из неожиданностей, поджидающих историка. Из суммы в миллион фунтов стерлингов золотом, о котором говорилось выше (вероятно, для укрепления репутации Банка Англии с самого начала его существования), не было оплачено вообще ничего. Лишь 20 % внесенной суммы было внесено бумажными банкнотами (то есть обязательствами банкирских домов), причём, скорее всего, при оценке этих обязательств их стоимость была, как это принято и в наши дни, серьезно завышена.
Однако это завышение, каким бы значительным оно ни было, не имело никакого практического значения на фоне главного. Основную часть капитала – 80 % – в капитал Банка Англии внесли при его основании средневековыми, безнадежно древними уже в то время «мерными рейками» tally sticks [156] – деревянными заменителями денег (обязательства правительства или его региональных агентов), имевшими в то время цену до 60 % ниже (то есть в 2,5 раза меньше) номинала [368].
Правительство, оплатив заем с процентами, тем самым обеспечило сверхприбыльную операцию для создателей банка в самом начале его существования. Внеся обесценившиеся средневековые рейки вместо золота и получив возврат полноценными деньгами, они только на одном этом, ещё даже без получения процентов по займу получили почти двукратную прибыль (а с учетом не оплаченной части объявленного капитала рентабельность операции для всех учредителей в целом составила и вовсе 2,4 раза – 140 %)[32]! Система «мерных реек» была введена английским королем Генрихом I около 1100 года в качестве казначейских обязательств для защиты от подделки монеты (технология чеканки которых в то время была крайне примитивна и потому практически общедоступна). На деревянные полированные рейки наносились зарубки, обозначающие номинал, после чего они расщеплялись вдоль рейки так, чтобы зарубки сохранялись на обеих частях.
Фактура дерева, характер расщепления и уникальность зарубок исключали подделку практически полностью. Одна часть расщепленной рейки оставалась у короля, вторая выплачивалась в качестве его обязательств и затем принималась в уплату налогов, что и обеспечивало её ценность. В раннем Средневековье подобные рейки применялись на многих территориях Европы, но впоследствии были повсеместно вытеснены из обращения изготовленными из драгоценных металлов монетами.
Один из значимых факторов уникальности Англии (а также унаследовавших её правовую систему США) заключается в том, что напрочь забытые нормативные акты не отменяются de facto за ненадобностью из-за исчезновения объекта их применения и формально продолжают действовать, порождая порой самые разнообразные и неожиданные коллизии (причём далеко не всегда безобидно анекдотические).
Формально использование «мерных реек» в качестве платежного средства было прекращено лишь в 1826 году; грандиозный пожар, уничтоживший здание парламента в 1834-м, был вызван именно сожжением колоссального количества «мерныхреек», загромождавших его архив. Нельзя исключить, что они хранились так долго именно как инструмент потенциального влияния парламента на Банк Англии: как свидетельство мошенничества, с которого началась его история, – на случай существенного конфликта с ним.
Возможно, именно описанной финансовой вакханалией и объясняется то, что даже в условиях отчаянной нехватки денег у правительства и полной согласованности механизма создания Банка Англии финансирование его уставного капитала («подписка») затянулась на долгие 10 дней.
Начало деятельности Банка Англии, как и начало многих великих дел, ознаменовалось грандиозным провалом: для оплаты долга правительства он мгновенно выпустил в оборот новых денег на 760 тысяч фунтов стерлингов. Это вызвало резкий скачок цен; за два года Банк Англии практически утратил платежеспособность, что создало хаос в денежном обращении. Свободный обмен его обесценившихся банкнот на серебряные монеты создал огромные возможности для спекуляций.
Денежное обращение было в конечном итоге нормализовано титанической деятельностью Ньютона на посту руководителя Монетного двора (см. параграф 2.2), однако наглядная утрата платежеспособности Банка Англии создала угрозу возникновения конкуренции.
Уже в 1696 году, когда проблемы управляемого вигами Банка Англии стали очевидны для всех, конкурирующая с ними политическая сила – тори – попыталась учредить National Land Bank с аналогичными в принципе функциями. Будучи землевладельцами, тори, по всей видимости, предполагали вносить в капитал реальный актив – землю. Однако, насколько можно судить по их действиям, они просто не знали ни о вероятном тайном участии короля в Банке Англии (что – в случае справедливости этой гипотезы – обеспечивало его прочный политический союз с вигами), ни об исходной фиктивности капитала Банка Англии, что делало его чисто спекулятивным и оттого более мощным в краткосрочном плане предприятием.
В силу объективной заинтересованности короля в Банке Англии (и союза финансистов прежде всего с вигами) попытка тори не увенчалась успехом, и уже в следующем году Банк Англии учел её опыт и надежно закрепил свою монополию через парламент, который не только запретил создание любых новых крупных банков, но и ввел смертную казнь за подделку банкнот Банка Англии.
В 1708 году ограничения были ещё более ужесточены: Банк Англии получил монополию выпуска векселей на предъявителя и краткосрочного (до шести месяцев) кредитования. Введенный тогда же запрет создавать компании больше чем из шести партнеров надежно блокировал создание мало-мальски значимых финансовых организаций – и полностью исключил тем самым даже гипотетическую возможность возникновения конкуренции ему внутри Англии.
В результате банкротств банков «Компании Южных морей» и Джона Ло (в одном и том же 1720 году) английская пирамида государственного долга осталась единственной в Европе. Банк Англии не пытался использовать для обеспечения своих обязательств спекулятивные операции, ограничиваясь налоговой базой правительства, и эта консервативная по тем временам политика обеспечила ему успех.
Пример 4. Уничтожение финансовых конкурентов
В правление королевы Анны тори, воспользовавшись изменением политической ситуации, всё-таки сумели создать крупного конкурента Банку Англии: в 1711 году под руководством канцлера казначейства, в том же году ставшего лорд-канцлером (премьер-министром) Роберта Харли, ранее спикера Палаты общин, была основана «Компания Южных морей» (South Sea Company).
В то время предполагалось, что после ожидаемой убедительной победы Англии в войне за испанское наследство эта компания получит «асьенто» – исключительное право на ввоз рабов-негров из Африки в испанские владения в Южной Америке. «Компания Южных морей» получила эту ещё отнюдь не завоеванную государством привилегию в обмен на обещание выкупа на деньги акционеров государственного долга, который драматически увеличился за время войн герцога Мальборо (собираемые налоги едва покрывали половину расходов правительства).
Стремительное вздувание государственного долга (с около 1,25 млн фунтов в 1694 году до 16 млн в 1698-м и 22,4 млн в 1711 году) ещё рассматривалось тогда как «прямая и явная угроза» государству. Английская общественность находилась под впечатлением от катастрофического примера Шотландии, только что (в 1707 году) утратившей независимость и объединившейся с Англией в результате своего банкротства после краха Дарьенского проекта 1698–1700 годов. (Проект заключался в создании на берегу Панамского перешейка колонии, призванной организовать торговлю с Дальним Востоком и богатыми полезными ископаемыми европейскими колониями на атлантическом берегу Америки. Интересно, что его инициатором был тот самый Патерсон, который внес идею о создании Банка Англии. Нельзя полностью исключить вероятность того, что Дарьенский проект представлял собой стратегическую диверсию Англии для установления контроля за попавшей к тому время в тяжелое финансовое положение Шотландией.)
Придя к власти, тори провели аудит контролируемого вигами Банка Англии и обнаружили, что государственный долг на 9 млн фунтов (40 % его суммы) не обеспечен источниками выплаты. (Это представляется совершенно естественным и, более того, неизбежным при исходно спекулятивном характере деятельности Банка Англии и тем более – при использовании государственного долга как локомотива кредита и экономического развития в целом.) На эту сумму не обеспеченного государственного долга Англии и были выпущены акции «Компании Южных морей», обмененные на государственный долг (впоследствии величина её капитала была увеличена до 10 млн фунтов). Процентные ставки по нему были в ходе этой операции снижены с 6,25–9% до 6 % годовых, а компания гарантировала отказ от требования скорого погашения суммы государственного долга.
В результате «Компания Южных морей» стала одним из трех основных держателей английского государственного долга – вместе с Банком Англии и Ост-Индской компанией [235, 370].
Однако её ожидания (и, соответственно, её обещания акционерам) оказались существенно завышенными: война за испанское наследство окончилась лишь в 1713 году, через два года после создания компании. В свою очередь, ей удалось начать коммерческую деятельность лишь в 1717 году, причем её привилегии оказались значительно меньше изначально обещанных акционерам (да к тому же ещё и систематически подрывались массовой нелегальной торговлей рабами), а уже на следующий год после этого дипломатические отношения Англии и Испании резко ухудшились. Таким образом, «Компания Южных морей» попросту не имела источника погашения принятого на себя государственного долга Англии; единственным выходом из этой ситуации виделось наращивание масштабов её деятельности.
Бурный расцвет финансовых спекуляций (с 1717-го по 1720 годы инвестиции населения Британии в акционерные фонды выросли в два с половиной раза – с 20 до 50 млн фунтов) создал для этого все предпосылки, и в 1719 году парламент предоставил «Компании Южных морей» право выпустить дополнительные акции в обмен на государственный долг. В 1720 году благодаря интригам (включая, насколько можно судить, масштабный подкуп членов парламента) компания получила в управление 64 % всего государственного долга Англии на сумму около 30 млн фунтов под обязательство снизить стоимость его обслуживания до 5 % годовых к 1727 году и до 4 % после него.
Получение этого государственного долга финансировалось через четыре публичных размещения акций компании; размещения проводились по их текущей стоимости на Лондонской фондовой бирже. На акции компании было обменено около 80 % подлежащего обмену государственного долга. Скачкообразному росту спроса способствовала широко разрекламированная возможность рассрочки, а также взятки акциями представителям элиты и интенсивно распускаемые спекулянтами (в том числе, вероятно, и руководством самой компании) слухи.
Результатом стало удорожание акций компании почти в 8 раз: со 128 фунтов в январе до 1000 в начале августа 1720 года. Однако, когда стало известно, что директора компании начали продавать свои акции, их котировки рухнули до 150 фунтов в конце сентября, а 24 сентября банк компании (но не сама она, что с юридической точки зрения представляется принципиально важным) объявил себя банкротом.
В результате потеряла свои деньги почти вся тогдашняя британская элита, включая руководителя Монетного двора Ньютона, возомнившего себя к тому моменту непогрешимым (в расстройстве чувств он сказал: «Я могу рассчитать ход небесных светил, но не степень безумия толпы»), и его оголтелого критикана, ярого патриота Ирландии Джонатана Свифта. Часть акций компании была распределена между Банком Англии и Ост-Индской компанией, а сама «Компания Южных морей» как юридическое лицо продолжала свою деятельность вплоть до 1855 года.
Вопреки широко распространенным представлениям, банкротство банка «Компании Южных морей» отнюдь не «сожгло» государственный долг Британии: достигнув максимума в 1720-м и 1721 годах (54,0 и 54,9 млн фунтов), он снизился в 1722 году лишь на 4 %. Спекулянты, вложившиеся в акции компании по чудовищно завышенным ценам, разорились, но её актив – государственный долг – сохранился практически в неприкосновенности.
Нежелание банкротить компанию и списать принадлежащий ей государственный долг, несмотря на выявленные многочисленные подкупы и подлоги, выражало, с одной стороны, интерес её крупных владельцев (купивших её акции по неспекулятивным целям или вовсе получивших их даром – в качестве взяток) и в целом крупного капитала, а с другой – стремление (к тому времени уже, безусловно, сознательное) сделать государственный долг Англии самым надежным финансовым инструментом и тем самым основой её экономического могущества.
Интересы же Банка Англии были достигнуты разорением его прямого конкурента по управлению государственным долгом (к которому он, вполне возможно, приложил руку через организацию биржевого ажиотажа в критический момент) и упрочению его монополии в этой сфере.
В политике виги вернули себе лидерство, и тори более никогда не пытались создать собственный, альтернативный финансовый инструмент, всецело сосредоточившись на конкуренции за влияние на уже существующий.
