Михаил Попов
Капер Его Величества
– А такие, как ты, сопровождают отдельные корабли, когда они везут особо ценные грузы. Я правильно понял?
Надзиратель неохотно кивнул:
– Да.
– Что же ценного было на этом «Порт-Ройяле»?
– Я уже говорил: пряности, ткани, ароматическое дерево – это все ценные товары…
Леруа снова отхлебнул из бутылки, не переставая при этом иронически поглядывать на собеседника. Капитан сидел под навесом, сооруженным из остатков паруса, а допрашиваемый томился на солнце, и по его лицу медленно ползли мутные ручейки.
– У тебя должно быть с собою письмо от Великого Могола, насколько я знаю. Там написано, что именно за груз везет корабль, правильно?
– Письмо сгорело, – упавшим голосом сказал Базир и глубоко вздохнул.
– Точно ли оно сгорело?
– Клянусь…
– Знаю, знаю, знаменосцем и все такое. Я вот что хотел у тебя спросить…
Француз остановился и мечтательно зажмурился.
Мусульманин напрягся в ожидании вопроса.
– Скажи, что это за звезда у тебя на лбу?
В самом деле, на лбу у Базира белел интересной формы шрам, напоминающий многоконечную звезду. Он был нечувствителен к загару и смотрелся вызывающе на почти черном лице суратского надсмотрщика.
– Два года назад меня поразила болезнь бихару, меня сжигало на внутреннем огне, а на лбу вырос огромный нарыв. Я должен был умереть.
– Бихару так бихару.
В этот момент дно «Бретонца» заскрипело по песку. Матросы разом закричали, подбадривая друг друга. Нужно было сделать последнее усилие, чтобы подвести корабль как можно ближе к кромке прибоя. Меньше придется тратить сил, вытаскивая впоследствии на берег.
Базир расслабился, ему показалось, что самое опасное место в разговоре позади. Леруа его разочаровал:
– Знаешь что, Базир ибн, и как там тебя еще. Мне придется отлучиться сегодня. Тебя я прошу помалкивать во время моего отсутствия.
– О чем помалкивать?
– В основном о той бумаге, которая сгорела. Она правда сгорела?
– Да.
– Так вот, никому не проговорись о том, что в ней было написано. Даже если тебя будут спрашивать напрямую. Даже если тебя станут пытать. Ты меня понял?
Нужно было видеть гримасу ужаса, исказившую лицо мусульманина.
– Ты меня понял?!
– Понял.
– В твоем молчании твоя жизнь. Когда я вернусь, мы с тобой еще поговорим. У меня есть еще вопросы.
Капитану явно не хотелось откладывать разговор, но другого выхода не было. Сейчас, едва вытащив корабль на берег, команда потребует дележа. Тут не до разговоров.
Так и произошло.
Место дележа устроили под ближайшей к берегу пальмой. Выбрали весовщиков. Принесли весы с потертыми кожаными чашками. Затем ящик с монетами.
Бородатый марселец, выбранный старшим весовщиком, торжественно откинул крышку. Золото вывалили на расстеленный на песке парус.
Кто сказал, что золото блестит?
Оно лежало тусклой, угрюмой горой и излучало тревогу. Лица взирающих на него были сосредоточенны, в глазах – ни искры радости.
Вдруг угол паруса зашевелился, вздыбился, руки корсаров сами собой схватились за оружие.
Но это был всего лишь краб, задумавший именно в этот момент выбраться на свет божий. Он выбрался и тут же погиб.
Кинжал Пиреса поразил его так же, как Жаке.
– Начинайте, – сказал помощник капитана, поднимая за клешню наглого нарушителя.
Леруа потребовал, чтобы первым оделили его.
– Две пятых – капитанская доля. Ссыпайте монеты обратно в сундук.
Когда работа была закончена, Леруа сказал:
– Со мной пойдут двое.
– Куда? – поинтересовался помощник. Капитан усмехнулся:
– Туда, куда я скажу. Ты, – дуло предусмотрительно вынутого из-за пояса пистолета было наведено на стоявшего с краю негра, – и ты, шотландец.
– А как же моя доля? – трагическим голосом поинтересовался черный.
Леруа взвел курок:
– Они тебя не обделят, поверь мне.
– А меня? – поинтересовался Уильям.
– Тебя-то – само собой разумеется! – широко улыбнулся Леруа.
В который уж раз эпизод с рыжеволосым дураком разрешил ситуацию. Только негр продолжал причитать и хватать за руки стоящих рядом. Он просил их позаботиться о нем, не забыть о его подвигах, о том, как он жертвовал собой, как старался.
– Не бойся, – сказал ему капитан, – я сам о тебе позабочусь.
Пирес усмехнулся. Леруа не обратил на него внимания.
– Берите сундук, иначе, клянусь… знаменосцем пророка, – Леруа отвратительно усмехнулся, – я всажу вам по пуле в брюхо, ну!
Черный и рыжий взялись за ручки полупустого сундука и побрели вдоль по берегу, утопая ногами в горячем белом песке. Леруа некоторое время шел за ними спиной вперед, держа в каждой руке по пистолету.
– Всякий, кто попробует проследить за мной… Впрочем, что я говорю, вам сейчас будет не до этого.
Леруа собрал отдающую ромом слюну и смачно сплюнул. Они прошли по песчаному пляжу не более сотни шагов, когда Леруа велел им свернуть в джунгли.
Никто не посмел последовать за ними, никто даже не смотрел в их сторону. Все были заняты делом более интересным. Убедившись, что опасаться нечего, Леруа сам нырнул в заросли.
– Быстрее, быстрее, – командовал он, – нам нужно как можно скорее уйти от берега. Я не верю этим скотам. Клянусь потрохами Олоннэ, кто-нибудь из них уже крадется по нашему следу. Быстрее!
Негр и Кидд только тяжело дышали в ответ.
– Быстрее, и внакладе вы не останетесь. Не пожалеете, что пошли вместе со мной.
Заросли сомкнулись над их головами, и приходилось продвигаться в полумраке. Над головами наподобие злых духов переговаривались птицы. Их не было видно, потому что они гнездились по ту сторону кроны, на освещенной ее стороне.
Шли по пояс в траве, напоминающей папоротник, но только очень пахучей. Вообще, пахло довольно сильно и незнакомо. Сырые, как бы тленные, но одновременно чуть сладковатые запахи окружали носильщиков и капитана.
Леруа, как водится, смотрел в оба. В оба глаза и в оба ствола. Несмотря на то что все развивалось точно по его плану, он был чем-то недоволен.
Его терзали неприятные мысли. Он вспоминал о поведении Пиреса в момент своей стычки с Жаке, и ему начинало казаться, что парень оказал ему услугу не просто так, а с каким-то умыслом. Надо бы по возвращении к нему присмотреться. Эти молодые негодяи оперяются быстро. Став помощником, человек тут же начинает себя спрашивать: а почему я не капитан?
Негр первым выбился из сил. Он рухнул на колени, уронив ящик на землю.
Внутри что-то тяжело звякнуло.
Негр громко простонал – подбежавший сзади капитан ударил его сапогом в крестец:
– Вставай, уже немного осталось.
Капитан врал, он еще не приметил ничего такого, что напоминало бы место для захоронения клада.
Что его вообще заставило задуматься о таком захоронении? И Пирес, и остальные сочли его поведение глупостью. Зачем зарывать деньги в землю, когда можно было спокойно взять их во Францию?
Две недели на ремонт, три на плавание – вот и все препятствия. Риск нарваться на какой-нибудь английский корабль, конечно, есть, но разве бывают морские путешествия без риска?
Леруа упорно гнал своих матросов вверх по отлогому, бурно поросшему всякой тропической дрянью откосу.
«Папоротники» кончились, пошли кусты с длинными узкими листьями, у которых были пилообразные края. Они цеплялись за одежду и выстреливали целые облака насекомой шелухи.
Кидд вдруг вскрикнул, из-под правого сапога рванулось в сторону что-то живое. Рассмотреть, что именно, ему не удалось. Тут же, как будто заметив это происшествие, заухал какой-то местный филин.
– Тише, – прошептал капитан, указывая пистолетом влево.
Носильщики остановились, с них бурно катились потоки пота.
Там, куда указывал капитанский пистолет, действительно кто-то был. Возился в кустах, шумно дышал, отдувался.
Кидд представил себе, что это крадется через джунгли их толстяк-канонир с пистолетом и абордажной саблей, чтобы подсмотреть, куда это они тащат капитанские сокровища.
Леруа, видимо, представилось нечто похожее, потому что он неприятно осклабился и стал на цыпочках подкрадываться к тому кусту, за которым слышалось сопение.
– Выследили, – шептал он, – выследили.
Он выставил вперед оба пистолета и прищурился.
Вовремя! Из куста с громким треском выскочило четвероногое существо и, удивленно хрюкнув, исчезло в кустах напротив.
Капитан расслабленно опустил пистолеты и вытер со лба холодный пот. У него не было сил, чтобы усмехнуться, и он лишь смог хрипло скомандовать:
– Вперед, дармоеды!
Кидду казалось, что джунглям этим не будет конца, что чем дальше, тем они будут становиться гуще и страшнее. Все произошло по-другому.
Заросли начали редеть и вскоре почти полностью расступились. Перед корсарами предстала белая ноздреватая каменная стена. По ней сбегал вниз небольшой водопад и закипал в выдолбленной каменной чаше, прежде чем отправиться в последний путь вниз, к океану.
Кажется, это был именно тот водопад, который они увидели, войдя в бухту. Так подумал Кидд.
Капитан велел остановиться, а сам начал осматриваться. Первым делом он определил, не видно ли их с берега или от корабля.
Нет. Верхушки мачт едва поднимались над кронами тропических деревьев, окружавших белую стену.
Леруа подошел к водопаду и напился. Потом позволил сделать это своим носильщикам. Прошелся вдоль стены, перепрыгивая с камня на камень. Присматривался. Морщил лоб, скреб висок дулом пистолета.
Из того факта, что он не захватил с собой ни лопаты, ни кайла, можно было сделать вывод, что он собирается спрятать ящик среди камней, а не в земле.
Подходящее место нашлось шагах в сорока от водопада. Именно в сорока шагах – Леруа сам их отмерил и подсчитал. Это было естественное углубление в камне, достаточной ширины и глубины. Кроме того, словно по заказу, в стенке его имелась как бы ниша, очень вместительная, охотно принявшая сундук. Одному Богу известно, для чего природе нужно было устраивать такое хитроумное укрытие. Разве что она специально размышляла над нуждами тех, кто прячет клады.
Когда сундук был задвинут в нишу, капитан велел забросать колодец камнями. И сделать это так, чтобы вид у этого захоронения был самый укромный.
Работали долго, собирая подходящие камни на всем расстоянии от водопада до тайника, и солнце уже начинало намекать, что ему пора клониться к закату.
Леруа все это время вел себя странно. Вместо того чтобы сесть в теньке и потягивать ром из своей деревянной фляжки, он продолжал бродить вдоль белой стены, что-то высматривая, ощупывая.
– Если он заставит нас перепрятывать сундук, мы здесь подохнем! – прошептал негр.
Отчасти он оказался прав. Правда, смерть его наступила не от перепрятывания сундука. Леруа убил его ножом в шею возле водопада, когда он возился с очередным валуном.
Уильям видел это. Камень, который он держал в этот момент в руках, выпал с глухим стуком.
– Иди сюда, – спокойно приказал капитан.
Кидд подчинился, сам не зная, зачем он это делает. Если бы он рванул в джунгли, у него был бы какой-то шанс.
– Перед тем как тебя убить, я хочу тебе кое-что показать. Может быть, это видение скрасит твоей душе длинную дорогу в рай. Смотри!
Держа пистолет в правой руке, левой Леруа достал из кармана своего камзола тряпицу, развернул:
– Ну, нравится?
На грязной тряпке, лежавшей на грязной ладони, сверкал громадный, как утиное яйцо, бриллиант.
На лице Кидда не выразилось ни удивления, ни восхищения, ни даже понимания того, что он видит. Это внезапно разозлило капитана Леруа. Для человека жесточайшее испытание – в одиночку обладать столь громадным сокровищем и не мочь хоть с кем-нибудь поделиться фактом его обладания.
– Ты что, не понимаешь, что это такое?!
Уильям Кидд просто вздохнул.
Леруа хотел слишком многого, он не просто собирался убить человека, но и заставить его восхищаться тем, в каком блеске сам остается жить.
– То, что ты идиот, мне стало понятно еще до того, как я с тобой заговорил. Но что ты… Ладно, разговаривать с тобой бесполезно. Как и обещал, я тебя убью, но сначала ты ответишь мне на один вопрос.
– Какой? – проявил неожиданную заинтересованность Уильям.
– Что тебе не понравилось в названии моего корабля? Помнишь, ты сказал, что название «Веселый бретонец» тебе не по душе. Почему, дьявол тебя разрази?
Как покажут дальнейшие события, это было праздное любопытство, то самое, которое до добра не доводит.
– Что ты молчишь?! Чем тебе не по нраву бретонцы?
Уильям вздохнул:
– «Бретонцы» звучит почти так же, как британцы, а их велел мне остерегаться старший брат.
Леруа выпучил глаза, как это бывает с человеком, собирающимся расхохотаться. В конце концов, капитан «Веселого бретонца» может себе позволить быть веселым человеком.
Уильям устало смотрел на него и думал, что вот сейчас откроется капитанский рот и на него, несчастного, полетит пропитанная ромом слюна.
Рот действительно открылся, но из него вылетела не слюна, а острие стрелы.
Часть II. «Блаженный Уильям»
Глава 1
Из кустов за спиной капитана раздался восторженный и воинственный крик.
Леруа сделал шаг назад, шаг вправо и начал заваливаться на спину.
Завалился.
Прозрачный камень равнодушно вывалился из его левой ладони и, подпрыгнув несколько раз, нырнул в вымоину под водопадом, заполненную густой пеной.
Только тогда Уильям поднял глаза и увидел перед собой кошмар.
С десяток темных раскрашенных лиц. Чуть раскосые глаза внимательно, не мигая, по-животному смотрели на него.
«Дикари», – сообразил Уильям, но ничто не изменилось в его душевном состоянии от того, что он это сообразил. Оцепенение осталось оцепенением.
– Муа! – громко сказал дикарь, стоявший в центре группы, надо полагать, вождь. Из головы его торчали длинные цветные перья, а на груди висело ожерелье из каких-то мелких черепов – конечно, вождь. Чем эти перья хуже, чем плюмаж на шляпе какого-нибудь виконта, а ожерелье сильно смахивает на серебряную цепь, которую надевает королевский судья поверх мантии.
Уильям с удовольствием поразмышлял бы над этими соответствиями, но ему не дали. Почему, когда в голову приходит более-менее оригинальная мысль, тут же является пара дикарей и хватает тебя за предплечья?
– Уа-муа! – крикнул вождь, и Уильяма Кидда повлекли в заросли, из чего можно было заключить, что если его и убьют, то не там, где убили капитана Леруа, темная ему память.
Это, второе за сегодняшний день, путешествие было примерно таким же по длине, как и первое, но далось пленнику значительно легче. По одной простой причине: сейчас не он тащил, а его тащили. Правда, без всякого уважения. Таранили им заросли, как бревном. Однажды проволокли через муравейник, и сотни раздраженных муравьев набились Уильяму под одежду и впились в бледную шотландскую кожу.
Надо еще учесть, что путешествие это происходило в быстро сгущающейся темноте. Так что у бывшего матроса с корабля «Веселый бретонец» было полное ощущение, что он участвует в медленном погружении в преисподнюю.
Когда он услышал впереди глухие удары барабанов и увидел прыгающие красные огни многочисленных костров, ощущение это усилилось.
Очевидно, путешествие достигло своей цели. Это был поселок, довольно большой, огороженный грубым частоколом, заставленный внутри круглыми плетеными хижинами.
Появление воинов с добычей было встречено восторженно. Очень умеренно одетые женщины и абсолютно голые дети толклись в темноте вокруг мало что соображающего шотландца, доедаемого лесными муравьями.
Уильям пробовал почесаться, извивался, скулил от боли и этим, судя по всему, очень ухудшал впечатление от собственной персоны.
Если по его поводу существовало подозрение, что он злой дух или нечто в этом роде, то он эти подозрения подтверждал каждым своим движением.
На центральной площади поселка, где горел большой костер и стоял врытый в землю столб, собралось огромное количество народу. Женщины стояли слева, мужчины – справа. Если бы было наоборот, Уильяму было бы также все равно.
В плотном кольце темных размалеванных тел оставался неширокий проход, и сквозь него проникал замедленный, тяжелый барабанный голос.
Все уважительно косились в сторону прохода.
Воины, державшие пленника за предплечья, внезапно разжали пальцы, и Уильям был предоставлен сам себе. Он воспользовался этой свободой только для одной цели – освобождению от муравьев. Он стал, прыгая на одной ноге, стаскивать с другой сапог. Потом стал колотить им по земле, вытряхивая невидимых, но кусачих тварей. Он содрал с себя рубашку, чем привел дикарей в священный ужас белизной своего тела, они даже попятились на полшага, шепча заклинания.
Многим из них приходилось видеть человека с полностью снятой кожей, но чтоб такое…
Уильям сражался, лупил рубахой по земле, поднимая клубы пыли. Расцарапывал себе шею, бока, бедра. Что-то при этом скулил, явно нечленораздельное. Чтобы снять с себя панталоны, свалился на спину и задергался, освобождаясь от потных портков.
Именно в этот момент появился тот, кого ждали. Огромный, с длинными седыми патлами старик. Из головы его торчали перья, которых хватило бы для экипировки средних размеров курятника. На груди висела сушеная львиная лапа, подпоясан он был шкурой питона. На щиколотках громыхали кастаньеты из птичьих черепов. Один его глаз украшало великолепное бельмо, другим он сверлил присутствующих, как раскаленным шомполом.
Уильям валялся, стонал, чесался, матерился и плакал. Он не обратил никакого внимания на появление бельмастого, чем удивил и его самого, и всех собравшихся.
– Уа-туа, – произнес воин, захвативший пленника, и заговорил, видимо, описывая обстоятельства, при которых произошел захват. В доказательство того, что он не врет, им была предъявлена голова капитана Леруа с пронзившей ее стрелой.
Толпа одобрительно загудела. Одобрение, надо понимать, относилось к качеству выстрела.
Стрелок самодовольно скрестил руки на груди и победно вскинул голову. Потом вдруг ткнул пальцем в валяющегося на земле второго пленника и обрушил на него целый шквал двусложных слов. По интонации можно было заключить, что речь его носит явно обличительный характер.
Несколько воинов выскочили из толпы и наставили на пленника свои копья. По их лицам было видно, что им очень хочется его заколоть.
Только прикажите!
«Приказать?» – взглядом спросил стрелок у носителя бельма.
Уильям ничего не знал об этих обсуждениях своей участи. Он поднялся на ноги, все еще продолжая борьбу с кусачими насекомыми. Тело его было исполосовано ногтями, ночными колючками и еще бог весть чем.
Седовласый медленно приблизился к нему. Жестом показал, чтобы ему принесли факел, и начал внимательно рассматривать кожу Кидда. Он делал это так сосредоточенно, что можно было подумать – читает. В конце концов выяснилось, что так оно и было. Старик увидел на теле белокожего какие-то одному ему понятные знаки.
Толпа терпеливо и почти молча ожидала результата.
Седовласый не торопился.
Оттого, что он орудовал одним глазом, процедура вызывала дополнительное уважение.
Стрелок раздувал ноздри.
Барабан продолжал свой глухой отрывистый напев.
– У-а, му ну-а, а-а.
Слова эти потрясли дикарей. Даже без перевода в них чувствуется огромная, убедительная сила.
Бельмоносец поднял руку с факелом к небу, а потом резко опустил ее долу и произнес еще одну формулу. Такую же короткую и внушительную, как первая.
Стрелок закрыл глаза и шумно втянул воздух широкими лоснящимися ноздрями. После чего перекусил тетиву своего лука и то, что осталось, положил к ногам приплясывающего Уильяма.
Тот постепенно начинал приходить в себя и понимать, хотя бы отчасти, что происходит вокруг. Тело его горело, голова кружилась, кажется, муравьиные укусы были слегка ядовиты.
Первая мысль, которой удалось прорваться сквозь пелену своеобразного опьянения, была о том, что если его и убьют, то не прямо сейчас.
Вторая была еще трезвее: главное, чтобы не съели. Как христианина его, по понятным причинам, более, чем все другие, страшил именно такой способ смерти.
Седой старик, Кидд про себя окрестил его «одноглазым», подошел к нему почти вплотную, взял в свои сухие пальцы львиную лапу и с силой провел по груди белотелого гостя.
Трудно сказать откуда, но у Кидда возникло понимание того, что эту боль надо стерпеть обязательно.
Он даже засмеялся, когда по груди побежали вниз тоненькие струйки крови.
Все племя пришло в неистовство, они получили то, что хотели, – исцарапанный колючками, ошалевший от наркотических насекомых, шотландский матрос поневоле осчастливил целый поселок на южном побережье Мадагаскара.
Проснулся Кидд от истошного птичьего крика Разумеется, некоторое время он не мог сообразить, где находится. Он лежал на циновке в небольшой круглой хижине сквозь многочисленные щели в плетеных стенах которой внутрь проникали солнечные лучи.
Стало быть, утро.
Птицы, вероятно, сидели на деревьях вокруг хижины. Они первыми почувствовали, что человек внутри проснулся.
Кидд попытался встать, но не смог. Боль как бы вспыхнула по всей поверхности тела. Осторожно подняв голову, он попытался осмотреть себя.
Зрелище его не восхитило. Вся кожа была буквально исполосована. Самые большие царапины, на груди и бедрах, были залеплены какой-то кашицей.
Как выяснилось несколько позднее, это было лекарство. А выяснилось это следующим образом. Плетеный полог откинулся, в хижину вошли одна за другой три молодые женщины. Вели они себя в высшей степени почтительно. В глаза больному они смотреть не смели, зато смели к нему прикасаться. Причем только языком. Они быстренько слизали вышеупомянутую кашицу с его царапин и, усевшись в углу, начали готовить новую порцию. Они засовывали в рот длинные бледно-зеленые побеги и быстро-быстро сжевывали. После чего сплевывали полученную массу в широкую глиняную миску.
Когда работа была закончена, они исчезли.
Кидд недолго оставался один. К нему явился старик с бельмом. Он тоже вел себя почтительно, хотя в глаза смотрел и заговаривать смел. Даром что ни слова из его речений лежащий был понять не в силах.
Наговорившись, старик взял стоявшую в углу глиняную миску с лекарством, перемешал содержимое, а потом начал наносить на раны Кидда тоненькой деревянной дощечкой.
– Ну?! – удивился старик, когда Кидд непроизвольно застонал от боли. Когда он застонал второй раз, лекарь отложил палочку, вышел из хижины и вскоре вернулся с одной из девиц. Открыл ей рот, как дрессированной, и стал тыкать пальцем в великолепные, жемчужина к жемчужине, зубы. Мол, не надо обижаться, дорогой гость, для производства лекарства мы привлекли самые лучшие челюсти племени. Больно быть не должно.
Кидд понял его и в дальнейшем старался не стонать.
Эти процедуры продолжались три дня.
Лечебный эффект был потрясающий. Целебные травы в смеси с девичьей слюной мгновенно затягивали раны. Ни одна не воспалилась.
Несмотря на все оказываемое ему внимание, Кидд пребывал в состоянии, далеком от эйфорического. Ему не было страшно, но почему-то казалось временами, что его лечат, чтобы сожрать здоровым. Такая своеобразная дикарская этика.
По утрам и вечерам он молился, как было принято у них в доме, в основном повторяя молитвы, которым научила его кормилица. Интересно, что девушки, дважды в день облизывавшие его, сразу поняли, что в эти моменты его беспокоить нельзя, это ему понравилось, и он начал проникаться к ним симпатией. Они даже перестали быть для него на одно лицо. Он даже дал им имена – Клото, Лахесис и Атропо. Откуда он их взял, он бы и сам затруднился ответить. Из старинной книги, случайно найденной в отцовской библиотеке, может быть.
Одноглазый тоже частенько его навещал, подолгу разговаривал и, несмотря на то что Кидд ему не отвечал ни словом, ни жестом, по всей видимости, оставался весьма доволен беседами.
Он похож на жреца, понял Уильям. Оставалось спросить, кем этот жрец считает своего белого гостя.
На четвертый день жрец явился к нему в особо пышном наряде, помог Кидду подняться и вывел из хижины. Оказалось, что она находится не в поселке, а на плоском возвышении шагах в двухстах от него. Рядом с ней лежал большой плоский камень, земля вокруг него была пропитана кровью и усыпана перьями. Чуть в стороне – сухое дерево, утыканное черепами, человеческими и не только.
От поселка к хижине вела узкая тропинка по гребню базальтовой скалы.
Как раз в тот момент, когда Кидд был выведен на свежий воздух, по ней двигалась странная процессия. Впрочем, ничего странного в ней не было. Впереди шагала беременная женщина, опираясь на древко копья, за ней двое мужчин несли на носилках третьего, следом шли двое молодых дикарей, оба несли в руках по паре связанных за лапы кур.
– Упа-пу, – радостно сказал жрец и согнулся в легком полупоклоне.
Несмотря на все выказываемое ему почтение, Уильяму стало не по себе. Явно ему сейчас придется участвовать в деле, в котором он ничего не смыслит. Может быть, сразу и обнаружится, что зря с ним обращались как с важной персоной и совершенно напрасно лечили.
Клото, Лахесис и Атропо разжигали костер рядом с жертвенным камнем. Одноглазый о чем-то беседовал с черепами, украшающими скелет дерева.
Кидд, испытывая зуд во всем теле, смотрел то в сторону приближающейся процессии, то на неприглядное растение, невольно выбирая себе место на этом висячем кладбище.
Разобравшись с костром, обладательницы ласковых языков затеяли пляску вокруг предмета своих лекарских усилий. Заунывно потягивая подходящую к случаю песню, они, медленно кружась, двигались вокруг Кидда.
Он отнесся к этому спокойно – наименьшее из предстоящих сегодня неудобств.
Интересно, кем они все же его считают?
Наконец процессия приблизилась.
Впереди беременная. «Нет, – сказал себе шотландец, – если заставят принимать роды, откажусь. Пусть делают что хотят».
Беременная представляла собой огромное черное пузатое чудовище в легких соломенных одежках. Щеки у нее были изъедены серыми оспинами, в некоторых скопились озера пота. Ноги с белыми пухлыми ступнями были широко расставлены, как будто она собирается родить прямо на месте. Глаза благоговейно полузакрыты.
«Чего она от меня хочет?» – панически думал моряк, стараясь придать своему лицу самое непроницаемое выражение.
– Ама! – заявил одноглазый, и беременная начала мелко-мелко трястись.
Глаза ее закрылись полностью. Соломенная одежка осыпалась с верхней части туловища, и глазам Кидда предстали громадные, как винные мехи, груди.
– Ама! – повторил жрец.
«Что этому гаду надо?» Кидд недовольно обернулся в его сторону.
Одноглазый словно бы все понял. Медленно он приблизился к трясущейся женщине и мягко положил ладони ей на живот. Потом повернулся к Кидду, как бы говоря: «Вот так надо».
Ну, если всего лишь это…
Стараясь двигаться как можно величественнее и плавнее, моряк двинулся к беременной женщине. Приподнял руки, подержал их на весу, уговаривая подчиниться следующему приказу, и положил на живот.
Ничего страшного не произошло. Было даже чуть приятно.
Клото и Атропо тут же отвели женщину в сторону.
Перед Киддом предстали носилки. Уильям не обладал ни малейшими медицинскими познаниями, но сразу же определил, что лежащий перед ним человек – не жилец. Левое плечо его было разворочено, как будто по нему раза три-четыре рубанули тяжелым топором, живот вздулся, суставы страшно опухли. Он был без сознания.
Жрец и здесь научил, что делать.
Оказывается, необходимо всего лишь опустить ладонь на раскаленный лоб и подержать несколько мгновений.
После того как Уильям проделал это, родственники умирающего бросились перед ним в пыль и стали биться головами о землю.
Это очень не понравилось Кидду. «Хорошенькое дельце, – подумал он. – А если завтра этот парень умрет, а умрет он обязательно, а беременная отдаст концы при родах или родит мертвенького…»
Додумать ему не дали. Жрец подвел к нему пару молодых соплеменников.
Юноша и девушка.
Девушка и юноша.
Так это же жених и невеста!
Несмотря на жару, Кидда бросило сами знаете во что – в холодный пот.
А жрец между тем командовал. Он взял девицу за руку и повел к хижине.
Не потащил, а именно повел.
Жених при этом не выразил ни малейшего желания протестовать.
Вслед за этим старик со всякими деликатными ужимками приблизился к Уильяму и стал ему знаками объяснять, что ему тоже надлежит прогуляться в сторону хижины.
«Черт знает что!» – от всей души подумал Уильям.
Старик настаивал. Мягко, но настаивал.
Уильям посмотрел на жениха. Тот тут же упал на колени и закрыл глаза, как давеча это делала беременная.
Ну что с вами делать!
Пришлось подчиниться силе обычая. В хижину войти можно, но никто же не заставляет его делать там то, чего от него ждут. Нет, Уильям Кидд, сын Генри Кидда, отнюдь не был девственником, он перепробовал многих поселянок и пастушек в окрестностях родового замка, имел с полдюжины незаконнорожденных отпрысков в разных частях родного графства, знал, как обращаться с женщинами, особенно если они не слишком много о себе воображают, но сейчас ему было не по себе. Конечно, эту дикарку следовало бы отнести скорее к поселянкам, чем к графиням, но он не чувствовал себя в этой хижине в своей тарелке.
Даже месячное воздержание никак не сказывалось в его организме.
При этом он понимал: предпринимать что-то надо!
Больной может умереть завтра или послезавтра, а вот то, что он отказался от выполнения своих особых обязанностей, станет ясно немедленно.
Эти идиоты его тут, кажется, обожествляют, но станут ли они это делать, когда окажется, что он… Это нехорошо, это оскорбительно! Он обратился к себе с аргументированной речью, в которой пытался доказать, что надо, надо сделать то, чего от него все так ждут. Но ему самому его собственные аргументы казались неубедительными.
Девушка сидела в углу на корточках, с закрытыми глазами. Вела себя так, как ее научили, небось все в деревне считают ее счастливой, небось старики и не помнят, когда в последний раз к ним наведывался белотелый посланец небес.
Что же делать, в конце концов?!
Эти, на улице, наверное, уже удивляются.
Как же им объяснить, что он не может заниматься этим без душевной склонности?
Катастрофа. Сейчас она откроет свои белки.
Девушке действительно надоело ждать, и она начала приоткрывать глаза.
И это было подобно грому.
Настоящему грому.
Такому, что донесся со стороны деревни.
Уильям Кидд не без усилия стряхнул с себя одурь. В деревне стреляют.
Не просто стреляют, палят!
Кто там может стрелять?
Радуясь, что ему, по всей видимости, не придется работать специалистом по первой брачной ночи, Уильям выскочил наружу. Картина его взору открылась красивая, но устрашающая.
Деревня полыхала.
Каждый дом – костер.
Между домов, вопя, носятся люди и свиньи. Видимо, в деревне имелся загон, а теперь он полыхал, как все прочие постройки. Но не на свиньях остановилось внимание Кидда.
На людях.
Часть их была очень странно одета. Никаких набедренных повязок, никаких перьев в голове.
Шляпы, штаны, сапоги. В руках – пистолеты и шпаги.
