Михаил Воронов
Старина стародавняя
– Запнулся, запнулся, – бодрясь, пробормотал он. – А то я крепок на ногах, ваше благородие, – обратился старик ко мне.
– Сколько вам лет? – переспросил я.
– А как вы думаете, ваше благородие? – уставился на меня старик.
– Лет пятьдесят, – сказал я шутя.
– Вот то-то же и есть, – радостно осклабился старина… – А ведь и другие как вы же говорят, ваше благородие. А почему? А потому, что я есть военный человек, – с гордостью заключил он.
Тут старик наш приосанился и принял ту чертовскую позу, в какой живописцы старых времен изображали наших, да и всяких заморских генералов, то есть с головой, свернутой, свихнутой набок, на плечо, и с выпученными, точно у бешеного быка, глазами.
– Вот я какой! – застучал себе в грудь старичина.
– Да вы садитесь.
– Не на то солдат создан, чтобы ему сидеть, ваше благородие. – храбрился воин.
– Ну, да что уж тут рассуждать, садитесь-ка.
Старик послушался.
– Так сколько же вам лет? – добивался я своего.
– А восемьдесят два… Вот каков я есмь мал-несмышленочек, ваше благородие! Восемьдесят два, восемьдесят два, отец мой… Но только опять же скажу, ваше благородие, в гробу, ежели я, примерно, буду лежать, так и тогда всякий скажет: «Эх, скажет, какой бравый солдатище-то помер, успокой господи и его душу».
Я невольно усмехнулся, глядя на этого бравого солдатища.
– Истинно говорю, ваше благородие. Да, при двух императорах служил, при третьем живу, тут годов, надо быть, немало… Тут годов – и-и-и, сколько!
– Ну, а как, дедушка, прежде-то лучше было или хуже нынешнего?
– Лучше, ваше благородие, – нимало не медля, отрезал солдат.
– Чем же лучше?
– А тем лучше, ваше благородие, что прежде было строже: ноне все распущено… воля! Ноне что такое солдат? Что солдат, что мужик – все единственно…
– Ну, а прежде-то?
– А прежде-то солдат в струне ходил – да!
Старик помолчал минуту и забормотал снова.
– Уж при двух императорах служимши, кажется, всего можно было навидеться: не так ли?
– Так, – согласился я.
– А коли так, так расскажу я тебе, ваше благородие, как мы в драгунах служили, – вот ты тогда и раскумякаешь, какова она есть настоящая служба, всамделишная, и какова теперешняя… куцая-то ихняя, прости господи!
Почему старик нынешнюю военную службу величал «куцею», так и осталось для меня загадкой.
– Вы Линдрейха не знавали, ваше благородие? – спросил меня дед.
– Какого?
– Штаб-ротмистра Линдрейха, Карла Карлыча?
– Не знаю, не знаю, да и не знал никогда.
– Так вот он у нас в ту пору эскадронным командиром был, как в драгунах-то мы служили. Ах, и собака же был человек, прости господи! То есть, кажется, этакого другого пса дракуна и свет не производил! Стояли мы по квартирам, – продолжал старик, – в Тверской губернии, в Корчевском уезде, село Раменье есть такое – богатейшее село! Это было – дай бог память! – в девятнадцатом или в двадцатом этак году… при Благословенном[1] еще… Так вот, стояли мы в этом самом Раменье, а Карло-то Карлыч у нас эскадронным был: маленький такой, черненький, худой да костлявый, что твой коровий хвост; но только уж насчет драки – за первый сорт! Ни он тебе слово какое скажет, ни он тебе надлежаще приказ отдаст, – все в морду да в морду!
