Михаил Воронов
Старина стародавняя
Дед даже перекрестился в подтверждение своих слов.
– Вот сейчас издохнуть! – уверительно добавил он.
– Так поди бегали много? – спросил я.
– Нет… о! этого нельзя! – решительно замотал головой старик. – Опять же и потому не бегали, что некрутов он не бил; а старый солдат, известно, с чего побежит?.. А некрутов, до году ни-ни – пальцем даже не тронет: «За некрута, говорит, дядька в ответе», – этому, значит, и накладывает во всю руку: у иных спины так и не заживали николи. Ай же и прокурат был человек, дуй его горой! – с усмешкой воскликнул старик, ударив себя руками по бедрам. – Выедем этто мы, бывало, на ученье, в манеж, тут-то мука-мученская! Станет сам, знаете, в середку, в руке этот бич, длинный-предлинный такой, и начнет командовать: «Шагом! рысью! с правой ноги! с левой!» – а бичом-то тебя все в спину да в спину – принимай только! Или видит, что придираться к тебе нечего, что делаешь, значит, ты в надлежащем правиле, по-евонному – сейчас тебя с лошади долой и сам сядет: ты, значит, ему командывай. Ах, и прокурат же был! Сядет, знаете, ваше благородие, этта на лошадь, распустится весь, ноги вывернет, скособочится, сгорбится, – просто хуже он всякого, кажется, некрута-первоученка…
– А хорошо ездил? – спросил я старика.
– Уж что не хорошо… Уж такой ли пес на езду был – первая собака!
– Так для чего же он это делал?
– Как для чего? Для того, что ты его оправил как следует.
– А если не оправишь?
– В морду так и зазвездит с лошади-то!
Старик глубоко вздохнул и продолжал:
– Но ежели захочет он тебя в унтер-офицеры произвести – смерть! Первым делом дает тебе, для екзамента, такую лошадь – только моли угодников, чтобы голову тебе сносить; а уж что, значит, до спины касается, – будешь неделю-другую ровно ошпаренная собака скучать! Али придем мы этта жалованье третное получать, так уж тут держи ухо востро: уж тут как спросит: «Сколько тебе следует?» – так и отвечай доточно: «За такую-то, мол, треть, три рубля восемьдесят шесть копеек, за вычетом канцелярских документов – на писчую бумагу, ваше благородие». («На ассигнации – три-то рубля восемьдесят шесть копеек», – пояснил старик.) Но ежели ты только хоша в одном слове неправильность какую супротив его науки сказал – быть твоей морде битой: ни за что не спустит.
– Ну, а службой больно морил? – спросил я.
– Да уж, одно слово, за первого служаку по всей дивизии считался, так как же и не морить?
Старик поставил зонтиком ладонь над глазами и пристально посмотрел вдаль.
