Миика Ноусиайнен
Перезагрузка
Сейя
Так, куда я должна отправить эту бумагу? После смерти близкого человека появляется куча хлопот. До самых похорон я только тем и занималась, что бегала из одного учреждения в другое, разнося бесконечные бумажки.
С Мартти в жизни было нелегко, но и после смерти он не дает расслабиться. Оказывается, надо выяснить, не осталось ли у него других детей в придачу к нашим общим. По счастью, нет. Мне, во всяком случае, и своих предостаточно. Не хватает только, чтобы меня избегали и считали сумасшедшей еще какие-то неизвестные мне люди.
Все время одолевают воспоминания. В том числе, и приятные. Мартти не был тем мужем, о котором стоило бы мечтать. Думаю, он был как раз таким, какого я заслужила. Глупо во всем винить другого.
Я аккуратно складываю фланелевые рубашки Мартина в пакет, чтобы отнести в «Красный крест». Многие годы он носил один и тот же фасон. Был похож на Линколу [24], хотя природа его не интересовала. Какое-то время Хенна и Сами стали одеваться так же, как и Мартин, вслед за какой-то неопрятной рок-звездой, признававшей только одну единственную полосатую рубашку. Решила позвонить Сами, предложить что-нибудь забрать.
– Я тут собираю отцовскую одежду. Может, возьмешь себе что-то?
– Да нет, это не совсем мой стиль.
– Ну хотя бы на память.
– Я своего старика и без рубашек хорошо запомнил. То есть… Прости, мама. Мне не надо, спасибо. Как ты?
– Я – хорошо. Что мне сделается? Ты бы, может, зашел?..
– Да, при случае. Но сейчас немного занят на работе.
Вот так. Хотя у них и вправду полно дел. Отнесу рубашки Мартина в благотворительный фонд, просто в ящик там положу. Лучше сразу с этим покончить. Вроде ведь, нет никакой такой традиции, через какое время можно отдавать вещи усопшего? Оттуда не возвращаются. Хотя Мартти был таким упрямым, что, чего доброго, еще и заявится.
Удаляю номер Мартина из памяти телефона. Чтобы не было соблазна позвонить ему из магазина, если там не окажется балканской колбасы и надо будет решать, какую купить взамен. Обычно он просил ветчинную, «Готлер». Сама я ни ту, ни другую не люблю. Кстати, теперь можно взглянуть на это по-другому. Ничто не мешает покупать то, что мне самой нравится.
Я все никак не привыкну к тому, что я – вдова. Каждое утро ставлю на стол две чашки для кофе. В магазине набираю слишком много продуктов – я ведь десятки лет покупала одно и то же. И «Хельсингин саномат» по-прежнему делю на две части – сама начинаю читать газету с рубрики «Культура». А Мартти всегда требовал себе страницы со спортом. Не то чтобы культура меня сильно интересует, просто это уже привычка.
Каждый вечер я стараюсь ничем не прогневать Мартти, хотя теперь уже трудно вызвать у него раздражение. Да, дух Мартина по-прежнему витает в этих стенах. Когда варю кофе, чувствую, как он бросает мне в затылок: «Взрослому мужику можно бы сварить и не такой жидкий». Он всегда об этом напоминал. А когда кофе получался крепким, Мартин выговаривал за расточительность и жаловался, что деньги вот-вот кончатся. Такая была жизнь. Во всяком случае моя жизнь. Постоянный компромисс. Теперь война окончена.
После того как одежда Мартина была вынесена из дома, протерла полки от пыли. Появилось место, чтобы прикупить что-нибудь для себя. Скажем, какое-нибудь симпатичное платье. Хотя зачем мне в таком возрасте наряды? Может, и не стоит забивать шкафы барахлом, чтобы Сами и Хенне потом не пришлось с ним разбираться.
Скоро, наверное, и моя очередь подойдет. Хотя я совсем не чувствую себя старой. Когда стою перед зеркалом, то, конечно, замечаю в себе что-то от пенсионерки. Кстати, у нас в роду немало долгожителей. Мама прожила до девяноста. И сестры ее тоже. Если из этого исходить, то время еще есть.
Примеряю перед зеркалом свое лучшее платье. Кажется, пока влезаю в него. Только вот стоит ли вдове идти куда-нибудь в таком наряде? Какой смысл? Вешаю платье обратно в шкаф.
Стыдно признаться, но я испытываю облегчение. Должна бы быть разбитой горем заплаканной вдовой, но после смерти Мартти я буквально летаю. И все время ловлю себя на том, что улыбаюсь.
А вдруг жизнь только начинается? Я думала, что она приходит с рождением, но, оказывается, может и со смертью.
Песонен
Я иду в больницу на встречу с маминым лечащим врачом. Перед входом в стационар – дорожные работы, две машины не поделили дорогу и громко сигналят. Водители поносят друг друга на чем свет стоит, и каждый из них уверен, что преимущество проезда именно у него.
Это кипение страстей кажется комичным. И в то же время – вполне разумным. У меня вот нет этого качества – самолюбия. Желания пролезть первым. Урвать что-то для себя. В газетах то и дело обсуждают здоровые и предосудительные проявления чувства собственного достоинства. А у меня оно просто отсутствует. Интересно, это плохо?
Наверно, его можно как-то развить. Иногда я думаю, что мне следует более толково построить свою жизнь, найти женщину и какие-то джинсы поприличней, но я никак не могу определиться, с чего начать. Похоже на игру «камень, ножницы, бумага», которые побеждают друг друга. Но без самоуважения ничего не получится.
Однако сейчас не время рассуждать о любви к себе. Невролог, который наблюдает маму, приглашает пройти к нему в кабинет. После инсульта маму обследовали, оценили ее состояние, провели реабилитацию и свозили к разным специалистам. Я сопровождал ее везде, силясь одновременно понять сложные рассуждения врачей и строение мозга.
– У вашей матери обнаружилось заболевание, связанное с памятью, которое развивалось уже давно. На снимках, сделанных при проведении магнитно-резонансной томографии, видны последствия кровоизлияния в мозг. Это проблемная зона в лобной доле.
Я молча сижу на стуле, и врач дает мне время спокойно собраться с мыслями.
– Это лечится?
– Если заболевание, которое мы с наибольшей вероятностью подозреваем, подтвердится, то лечение не приведет к восстановлению. Хотя симптомы болезни действительно можно облегчить.
Врач излагает скучно, но в то же время его слова успокаивают. Понимаю, что уже на протяжении нескольких лет замечал у мамы нарушение памяти, но пытался отгонять эти мысли. Возможно, я подсознательно сконцентрировался на болезни отца? Ну, хоть какое-то разнообразие. Теперь моя жизнь состоит не только из рака. Панораму дополняет расстройство памяти. Кажется, это называется многозадачность – думать сразу о разном.
Врач подробно расспрашивает о маминых симптомах. Те же самые вопросы он задавал и ей, но мама отрицала все проявления болезни.
– Ваша мать давно страдает мигренями?
– Да, у нее, вроде, бывают мигрени. Но у нас существует неписаное правило не жаловаться ни на какие недомогания, от которых не умирают. Хотя да, она иногда говорила про мигрени. И еще чаще было видно, что они ее мучают.
– А вы не замечали у нее нарушений координации пальцев?
– Трудно сказать. У нас в семье не увлекались рукоделиями, так что особая ловкость пальцев никогда и не требовалась. Пожалуй, иногда у нее что-то падает из рук, но разве не со всеми такое случается?
– Ну… Пожалуй. Хотя я немножко о другом. Это заболевание может развиваться довольно быстро. И наступит время, когда ваша мать уже не сможет справляться сама. Вы ее единственный близкий родственник?
– Да, получается, что так. Братьев и сестер у меня нет, родители в разводе.
– Вам следовало бы встретиться с координатором, занимающимся пациентами с нарушениями памяти. Или с социальным работником. Они вам расскажут о различных вариантах организации ухода в таких случаях.
Доктор советует мне серьезно обсудить ситуацию с мамой и другими близкими. Но чувство личной ответственности – это все, что у меня есть вместо близких. Вернее, остается одна лишь мама. Чем скорее мы поговорим, тем лучше. На прощание врач пытается меня подбодрить:
– Вполне возможно, что ваша мать будет жить еще долго и счастливо.
– Спасибо на добром слове. Это… утешает.
Я не сказал врачу, но задумался, жила ли вообще моя мама когда-нибудь счастливо? Это относится и ко мне. Если заглянуть в какой-нибудь справочник типа «Как устроить свою жизнь?» или руководство по обеспечению счастьем, то, скорее всего, у меня все окажется наоборот. Но я не уверен, что идеальная жизнь на самом деле такая уж счастливая.
Маркус
Сами живет у нас уже так долго, что я даже не стараюсь при нем сдерживаться. Наши обычные вечерние процедуры перед отходом детей ко сну превращаются в дикую свару. Строгим голосом говорю:
– Да черт вас побери, быстро раздевайтесь!
– Папа, не ругайся!
– Это не ругань, а педагогическая терминология. Дьявол! Немедленно доедай свою чертову плюшку и в ванную!
Звонок в дверь, когда я пытаюсь унять ребенка, орущего громче всех, и загнать его в ванную. Сами вздрагивает от звука звонка и прячется в гостиной. Открываю дверь. За ней стоит сосед снизу.
– Мне завтра рано на работу, можно как-то убавить громкость в этом вашем цирке?
– Вы думаете, я не пробовал этого сделать? Поверьте, все, что вы слышите из нашей квартиры, бесит меня в разы сильнее. Пусть вас это утешит!
Я недвусмысленно захлопываю дверь перед носом у соседа. Хотя он, конечно, ни в чем не виноват. Наверняка ужасно жить рядом с нами. Но нам-то самим еще труднее.
После всего этого бедлама я пуще прежнего ору и ругаюсь на детей. Дети и сами понимают, как далеко зашло дело, когда у меня вдруг безудержно начинают литься слезы.
Сюльви и Сайми отправляются делать свои дела, а Хелми подходит и принимается гладить меня по голове.
– Папочка, что случилось?
– Ничего, любимая, ничего. Вы такие изумительные, что иногда я просто не могу сдержаться, ругаюсь и плачу.
– Папочка, а почему ты кричишь?
– Кричу, чтобы успокоиться и больше не кричать.
– Почему ты всегда сердишься?
– Чтобы потом радоваться.
После моей истерики дети ложатся спать более послушно, чем обычно. Сами помогает с уборкой и затем читает Хелми книжку, в которой Сийри находит ракушку [25].
Моя ругань при детях начинает давать свои плоды. После вечерней сказки перед сном они хотят обсудить слова, которые я бормотал себе под нос или орал во время эмоционального всплеска.
– Что такое «манда»?
– Ой, это вообще грубое слово, его нельзя говорить. Но оно означает то же, что писька.
– Кто такой «дьявол»?
– Ну, это такой черт. Гнусное существо, которого на самом деле не существует. Такие слова бывает вырываются, когда человеку очень больно.
– Что такое «ад»?
– Там живет черт. В аду очень жарко, он предназначен для плохих людей.
– А-а, это как Пхукет [26]?
– Смешно. Ну нет, на Пхукете не так плохо. Хотя сейчас, когда ты сказала, я думаю, что, пожалуй, да, только в аду еще жарче. И там нет бара с мороженым. И косички не заплетают.
– Что такое о-о-осподи божемой?
– Это тоже ругательство.
– А кто такой божемой?
– Это не божемой, а «боже мой». Когда обращаются за помощью к богу, говорят «о боже мой!» В общем, я точно не знаю.
– А почему планшет называют «таблеткой»?
– Давай-ка уже спать.
– Ты не любознательный?
Сами с сочувственным видом встречает меня в гостиной, когда я возвращаюсь туда, уложив детей спать. Открываем какое-то ультрамодное пиво, которое опять принес Сами. В изнеможении плюхаюсь в кресло.
– Я самый дерьмовый папаша в мире.
– Я как раз подумал, что ты самый лучший отец в мире. И соседу ответил именно так, как надо.
– Они считают меня буйнопомешанным, который только и может, что непристойно ругаться.
– В смысле соседи?
– Нет, дети. Да и соседи наверняка тоже.
– От детей не надо скрывать эмоции. Да и ругательства они ведь все равно где-то узнают. Это ведь то же самое, что с алкоголем и сексуальными отношениями. Хорошо, когда дома можно поговорить обо всем.
– Не могу понять, почему я превратился в такое крикливое бешеное чудовище.
– Ну, для этого много причин. Ты – герой. Лучший в мире папа. И уж точно не самый дерьмовый. Вспомни хотя бы австрийского маньяка с его подвалом [27]. Уж он-то стопроцентно папаша похуже тебя.
Мы посмеялись. Да, действительно. Как отец я буду получше этого психа. Если уж сравнивать, то желательно с тем, кому точно не проигрываешь.
Сами по телефону все время приходят сообщения. Поначалу я думал, что это выяснение романтических отношений с Йенни. Но они расстались, а телефон продолжает звонить, пищать и блямкать в неурочное время. И это длится уже несколько недель. После каждого сообщения Сами прямо бледнеет.
– Сами, ты мой лучший друг и очень здорово, что ты живешь тут. Оставайся сколько хочешь. Но что это за сообщения?
– Не обращай внимания.
– Может, тебе нужны деньги на ремонт?
– Какой ремонт?
– Ну, протеч… Погоди, у тебя вообще была какая-то протечка?
Сами замолкает и делает глотательное движение.
– Я скрываюсь от банды байкеров. Извини. Черт, извини! Я не рассказывал, чтобы не впутывать тебя в это дерьмо.
– Бандиты-байкеры?
– Да. Хотя я не знаю, бандиты ли они. Но во всяком случае угрожают меня убить за то, что я случайно уронил их мотоциклы. Вернее, намеренно.
Сами плачет и рассказывает, а я слушаю. Где уже есть трое детей, там и четвертый найдет утешение. Цепь событий настолько невероятная, что это могло случиться только с Сами. Причина – самая трогательная из возможных: дела сердечные. Сами показывает полученные сообщения и объясняет, как он скрывается все последнее время.
– Спасибо, что пустил меня. Я переберусь обратно домой. Будь что будет.
– Ты останешься здесь столько, сколько сам будешь в состоянии терпеть наши вопли.
– Это не вопли, а жизнь. Я никогда не видел ничего более прекрасного с такого близкого расстояния. Утром я наблюдал, как ты причесывал Хелми. Девочка сияла от удовольствия. В иллюстрированном словаре такой картинкой можно объяснить слово «любовь». А моя мышиная возня описывается словом «идиотизм».
Единственное «преступление» Сами – его желание стать отцом. Стоит ли того отцовство? Даже самой примитивной профессии надо учиться, а эта сложнейшая и почти непосильная задача сваливается на плечи дилетантам.
В распоряжении родителя множество способов загубить ребенку будущее. И довольно мало средств гарантировать хоть какой-то успех. Если бы родительство было коммерческим предприятием, оно обанкротилось бы, не дотянув до конца первого же финансового года.
Предпринимательство – в принципе дело нехитрое. Нужно, чтобы денег приходило больше, чем тратилось, прибыль должна превышать инвестиции. Доходы от родительства труднее измерить, однако первые десять лет с детьми – это сплошные убытки. Бывают и хорошие моменты. Но пара трогательных детских выступлений на рождественских утренниках и сочувственная шутка – слабая компенсация за весь тот кромешный ад и хаос, который длится годами.
Все, что может воспалиться, обязательно воспаляется. Уши, горло, бронхи, мочеиспускательные каналы, аппендиксы, отношения между супругами. Почему группы в детских садах, вместо «земляничек» и «черничек», прямо не называют «вшами», «ленточными червями» и «ветрянкой»? Или «вымогателями», «надоедами» и «кривляками»?
Я был преуспевающим специалистом в своей области, но ради семьи мне пришлось отказаться от командировок, и зарплата уменьшилась. Сейчас я настолько никчемный сотрудник, что, будь я работодателем, ни за что не взял бы такого на работу. Кто-то из детей постоянно болеет, другого нужно везти в поликлинику, третьего – на занятия к логопеду, на уроки танцев или еще куда-то.
Когда человек становится родителем, он совершенно меняется. Так и должно быть. Но нужно отличать изменения хорошие и плохие. Я, конечно, и не думал, что все останется по-прежнему. Разумеется, понимал, что должна быть разница. Но чтобы настолько существенная?
Пока не было детей, в отпуске я успевал восстановиться от накопившейся на работе усталости. Теперь все наоборот: восстанавливаюсь на работе от усталости, накопившейся за время отпуска. Принято считать, что на работе устают. Какая глупость! Работа – просто отдушина.
Одно я знаю точно. Взрослый не должен отказываться от себя. На вопрос «как дела?» не следует всякий раз пускаться в перечисление новостей своих детей, используя местоимение «мы». Если я перестану существовать, дело плохо.
Это случилось с моей женой Саллой. Она перестала быть собой. Превратилась в маму Хелми, Сюльви и Сайми. Салла полностью посвятила себя материнству. Но опыт показывает, что не следует посвящать себя чему-либо полностью. Если зациклиться на чем-то, не останется ничего. И вот теперь я тоже на полном газу несусь в ту же стену.
Однако мои заботы отходят на задний план, когда я думаю о ситуации Сами. Надо ему как-то помочь. Знать бы только – как.
Сами
Я испытал облегчение, рассказав Маркусу о своей кошмарной ситуации. Да и с точки зрения безопасности хорошо, что кто-то в курсе дела. Быстрее найдут мой труп.
Маркус хотел позвонить байкерам, но я запретил. Он даже готов оплатить новые мотоциклы для всей этой компании. Маркусу досталось крупное наследство от бабушки с дедушкой. Это невероятно практично. Пожалуй, стоит дополнить «полезные советы» магазинов «Пиркка» [28] рекомендацией: «Наследуйте побольше денег – и не пожалеете, ведь жизнь – чертовски сложная штука».
Проблема не в деньгах, а в принципе. И причиной большинства проблем в мире является какой-нибудь принцип. Без принципов мы были бы просто идеальным видом живых существ.
В последнее время я перестал думать о байкерах. Видимо, и страх за свою жизнь обладает свойством притупляться. Мои мысли занимает совсем другое. Я никак не могу забыть одинокую мамашу, сидевшую на краю песочницы. Воспоминание о ней из вечера в вечер крутится в моей голове. К счастью, у меня много крестниц. Я звоню своему однокашнику, у которого дочка примерно того же возраста, что и Хелми. Не думаю, что мама Лемпи так уж хорошо запомнила девочку. Все дети на одно лицо. Детали оседают в памяти через привязанность.
– Калле, привет! Как у вас дела?
– Все хорошо. Анья растет просто стремительно. Ей уже скоро четыре.
– Вот ведь! Я плохой крестный папа, очень редко встречаюсь со своей подопечной. Может, мне погулять с Аньей в парке и угостить ее мороженым? Вы с Рийккой побудете наедине и сможете, например, пообедать вдвоем.
– Отличная идея. Я сейчас спрошу.
Калле отправляется разговаривать с дочкой, и я слышу, как девочка радуется предложению погулять в парке и съесть мороженое со своим крестным. Теперь остается надеяться, что мама Лемпи окажется в нужное время на детской площадке.
Я снова получаю подробные инструкции по обращению с ребенком. Нынешние дети – это самоценные личности, желания которых родители должны учитывать. В моем детстве ребенку для счастья достаточно было просто продержаться до вечера живым.
Счастье мне улыбается. Мать-одиночка моей мечты сидит на краю песочницы и кажется даже более красивой, чем образ, сохранившийся у меня в памяти.
– Привет, мы тут встречались как-то… Рад видеть!
– Привет.
– Меня, кстати, зовут Сами.
– Эсси. Хотя здесь до имен родителей никому нет дела. Мы утратили свои личности и человеческое достоинство, пожертвовали ими ради детей.
Эсси несколько озадаченно смотрит на Анью.
– Это что, у Хелми новый демисезонный комбинезон?
На мгновение я теряюсь. Сколько же времени длится это чертово межсезонье? И как она может помнить, во что была одета Хелми?
Тем не менее мне удается взять себя в руки.
– А-а-а. Да. Вчера купил.
– Такие комбинезоны были, вроде, в магазине «Скиди» в Камппи?
– Где-где? А, ну да. Там и взял. Не промокает, если не слишком часто стирать. Я чищу тряпочкой. – Руками изображаю осторожные движения тряпкой по ткани.
– Нам надо тоже искать новый комбез. Этот у Лемпи девяносто второй, ей уже коротковат. Наверное, возьму «Рейму». У «Поппи» штрипки сразу вытягиваются, это меня просто бесит. У «Реймы» они силиконовые.
Несмотря на обстоятельный вводный курс, прочитанный Маркусом, не понимаю ни слова, но киваю с умным видом.
– Да! Совсем другое дело. Силикон – надежность и комфорт. В смысле, силиконовые штрипки. Хотя я про штрипки не знал.
Эсси сдержанно усмехается в ответ на мою неудачную реплику. Девочки играют в песочнице, а мы с Эсси болтаем о жизни. Она сейчас в отпуске по уходу за ребенком, но вообще работает менеджером по маркетингу. Это мне тоже нравится. По-моему, в менеджерах по маркетингу всегда что-то есть. Понимает в маркетинге, да еще и менеджер.
Почему-то Эсси в этот раз ведет себя более настороженно, чем в прошлый, и внимательно разглядывает Анью. Лучше, наверное, попросить у нее телефон, придумать какой-то повод и смыться, пока моя затея не раскрылась.
– Нам, пожалуй, пора идти обедать. Было приятно повидаться. Может, сходим при случае куда-нибудь, обсудим свои «взрослые дела»…
– Да мне как-то не до того…
– Нет, ну детские дела, конечно, не менее важны.
– Слушай, Сами. Я понятия не имею, что тебе нужно, но с тобой сегодня какой-то совершенно другой ребенок, а ты мне тут вешаешь на уши лапшу, что он тот же самый.
– Тот же самый ребенок, Хелми.
– Не может быть. У этого, сегодняшнего, темные волосы и карие глаза. Или ты ее перекрасил и вставил линзы?
– Пожалуй, мы пойдем. Хелми, уходим, пора съесть мороженое.
– Я Анья!
Мы крадучись выбираемся из парка. Я веду девочку в «Хесбургер» и покупаю ей мороженое. Потом звоню Калле, который приходит за дочкой. Анья бросается к отцу на шею, а тот высоко подбрасывает и ловит смеющуюся от счастья девочку.
Я смотрю на эту сцену с восторгом. Мне никогда не приходилось никого подбрасывать в воздух. Может быть, человек – это такое животное, которому необходимо швырять в воздух маленьких человечков? Эта базовая потребность у меня не удовлетворяется.
Иду к Маркусу, чтобы поработать из дома. Маркус со своим потомством возвращается около пяти. Вчерашнего обеда хватит на всех, поэтому я просто ставлю еду разогреваться в микроволновку. Нарезаю огурцы в качестве гарнира и накрываю на стол.
– Они окончательно свихнулись. Мама Лемпи с детской площадки написала в группу, что в сквере болтается какой-то странный тип. У него все время разные дети, и он клеится к одиноким матерям.
– Чего только не бывает в наше время. Смех, да и только…
Я пытаюсь изобразить смех. Клянусь себе, что это было в последний раз, и я больше не буду использовать ложь из благих побуждений для поисков матери своих будущих детей. Больше никогда не стану врать кошатницам, что у меня есть кошка. Не скажу любительнице йоги, что всерьез интересуюсь культурами Востока. Не посмею пудрить мозги банковской служащей, что у меня имеется внушительный инвестиционный портфель. На все эти грабли я уже наступал, как и на многие другие.
Нет такой малой лжи, на которой можно построить настоящие отношения. Ни разу, говоря неправду, я не желал никому ничего плохого. Просто старался ускорить развитие событий на пути к главной цели. С этого момента я буду строить отношения, так сказать, с открытым забралом.
Сегодня я получил урок: оказывается, дети и в самом деле обладают индивидуальностью. Это не просто неотличимые друг от друга существа. И от глаз супервнимательных родителей с детской площадки не скроется ничего. Теперь в их группе в ватсапе объявлена охота на меня. Ну вот как может один и тот же человек настроить против себя и бандитов-байкеров, и безобидных родителей с детской площадки? Я даже не знаю, кого мне следует опасаться больше.