Мила Бачурова
Холодные тени
17
Переводчик из планшета успокаивал. По крайней мере, теперь Вероника точно знала, о чем разговаривают Габриэла и Тимофей. Конечно, ей трудно было следить за интонациями тараторящей Габриэлы, не говоря уж о выражении лица – оно могло тридцать раз измениться, пока Вероника читала перевод с планшета.
Но в чем она уж точно могла быть уверенной, так это в том, что интонации и выражения лица Тимофея не изменились никак. Так же, как с Габриэлой, он разговаривал бы с банковским служащим или… Или с Вероникой.
И все же он предпочел, чтобы именно Вероника отправилась обыскивать комнату Брю.
– Искренне надеюсь, что ты не собираешься меня подставить, – сказала Вероника, входя в дом, располагавшийся в двух кварталах от дома мамы Тимофея. – Если меня возьмут на проникновении в чужое жилище, это серьезно осложнит международные отношения.
Габриэла остановилась, внимательно прочитала перевод, потом что-то ответила и показала Веронике экран.
«Я не опущусь до такого примитивного противостояния», – было написано там.
Вероника от неожиданности часто заморгала. Благоприятный образ Габриэлы, который она постаралась выстроить в голове, дал трещину. Значит, противостояние все же есть, но оно – не примитивное? Ладно, принято.
Тут же Вероника зажмурилась и мысленно выдала себе подзатыльник. Чего «принято»? Какое противостояние? Господи, это же надо было так запутаться!
Открыв глаза, Вероника увидела добродушную улыбку Габриэлы.
– О’кей, – сказала Вероника и первой двинулась к лестнице на второй этаж; Габриэла поторопилась следом. – Расскажи мне о своей сестре.
Спустя несколько секунд, которые потребовались программе, чтобы перевести ее слова, послышался ответ. Вероника прочитала его, остановившись перед закрытой дверью.
«Это я расскажу Тиму, если ему понадобится».
– Дорогая, – ослепительно улыбнулась Вероника, – если Тиму что-то от тебя понадобится, он скажет об этом мне. И ему по фигу, как именно я буду из тебя эту информацию добывать, поверь. Если ты внезапно умрешь и я найду некроманта, который допросит твой труп, а потом все расскажу ему, то он пропустит мимо ушей известия и о твоей смерти, и о существовании некромантии – как не имеющие отношения к делу. Может, когда-то в детстве он и был другим, но теперь все изменилось. Я работаю с ним не первый год. Знаю, о чем говорю. Так что мой тебе совет: лучше не трать время без толку.
Ответ Габриэлы поразил своей лаконичностью и затаенной безысходностью: «Тим никогда не был другим. В детстве я была тобой».
Веронике показалось, что ударение было сделано на слове «я».
Грустно улыбнувшись, Габриэла толкнула дверь.
18
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
В тот день мама затеяла в квартире генеральную уборку. Тимофея и Штефана выставила, чтобы не мешали. Им было велено идти в парк аттракционов и не возвращаться раньше пяти часов вечера.
Тимофей до последнего надеялся, что вместо парка аттракционов Штефан отведет его в кино. Парк находился на другом конце города, а кинотеатр – в торговом центре неподалеку. И рядом с торговым центром весьма удачно располагалась любимая пивная Штефана. Но отчим был настроен решительно. Во всем, что касалось Тимофея, с мамой он не спорил. Был уверен, что Елена лучше знает, как воспитывать ее сына. Психолог это подтверждал.
Люди.
Кругом люди. Какое-то невероятное количество людей. Хотя, если задуматься, это объяснимо. Выходной день, хорошая погода – в такие дни человеческий планктон отчего-то считает себя обязанным покинуть дом. Прирастить собой людскую плантацию – и без того кажущуюся бескрайней.
Толпы народа – везде. На улицах, в парках, в ресторанах и торговых центрах. Люди улыбаются. Многие – вполне искренне. Им приятно то, что происходит вокруг. Их не пугает шумная толпа. Не раздражают громкая музыка, зазывалы с рекламными листовками, беготня и крики детей. Им не хочется нестись отсюда со всех ног. Не хочется закрыть глаза и уши, остаться наедине с собой…
– Тим? Ты в порядке? – Штефан остановился, заглянул ему в лицо. – Мне кажется, ты побледнел.
Штефан был неплохим дядькой. Он искренне старался подружиться с Тимофеем.
Так советовал психолог. Еще один высокообразованный специалист, пытающийся «помочь непростому мальчику».
Специалист, который, несмотря на образование, не сумел осознать элементарную вещь: этому мальчику не нужна помощь. Ему не нужны друзья. Лучшее общество, которое он может представить, – свое собственное. Лучший звук, который воспринимает как ангельское пение, – тишина.
Хотя Штефану надо отдать должное: он довольно быстро понял, что единственный способ подружиться с Тимофеем – это ему не мешать. Старался не препятствовать никаким его занятиям и обращался к пасынку только тогда, когда это было, по его мнению, необходимо. Вот как сейчас.
– Нет, – сказал Тимофей. – Я не в порядке.
– Плохо себя чувствуешь?
– Физически – как обычно. Но мне некомфортно находиться в окружении людей. И ты об этом знаешь.
Штефан вздохнул:
– Да, знаю. У тебя проблемы с социализацией. Но с этим ведь надо бороться, верно?
– Нет.
– То есть?
– То есть я не думаю, что с этим надо бороться.
Штефан помолчал. На лице его последовательно проступила целая гамма эмоций. Тимофей без труда расшифровал все.
«Боже, как же тяжело с этим чокнутым мальчишкой! И зачем только мы потащились в парк? Пока он сидит дома, он хотя бы молчит. Разговаривать с ним не обязательно. С каким удовольствием я отвез бы его домой! Но Елена будет недовольна. Мальчику нужна социализация».
Штефан натянул на лицо добродушную улыбку. Потрепал Тимофея по плечу. Тот постарался не поморщиться – хотя терпеть не мог чужих прикосновений.
Штефан ему все-таки ничего плохого не сделал. Он такой же заложник маминого произвола, как сам Тимофей.
Они пошли дальше.
– Какие аттракционы ты выбираешь?
Они остановились перед огромным стендом с нарисованной на нем схемой парка.
– «Русские горки», а? – Штефан подмигнул. – Ты любишь быструю езду, русский парень?
– Нет. Не люблю. И, кстати, в России этот аттракцион называют «Американские горки».
– Вот как? – удивился Штефан. – Почему?
– Не знаю. Не интересовался.
Тимофей изучал стенд. Если уж отвертеться от посещения аттракционов не получится, нужно выбрать что-то максимально не раздражающее. Такой аттракцион, с которого ему не захочется спрыгнуть на ходу – чтобы перестать слышать вопли, издаваемые соседями.
«Веселый поезд».
«Русские горки».
«Безумная карусель»…
– Вот. – Тимофей ткнул пальцем.
– Колесо обозрения? – спросил Штефан.
– Да. Ты не знаешь, сколько человек сажают в кабинку?
– Если хочешь, я выкуплю все посадочные места, – с готовностью предложил Штефан. – И мы с тобой поедем вдвоем.
– Я могу поехать один. Если не возражаешь.
– Конечно!
У Штефана, похоже, с души упал не камень, а целая горная гряда. Наконец-то он хоть ненадолго избавится от общества Тимофея.
– Может быть, ты хочешь проехать не один круг? – Он заговорщически подмигнул.
– Да. – Тимофей принял игру. – Лучше два. Или даже три.
– Договорились!
К аттракциону они почти бежали.
Среди того немногого, что Тимофею нравилось в этой стране, было подчеркнутое невмешательство в дела других людей. На родине контролер непременно задала бы Штефану вопрос, для чего тот выкупил целую кабину, если мальчик всего один.
Здесь спросили лишь, исполнилось ли Тимофею двенадцать лет, и попросили в качестве доказательства предъявить социальную карту.
Когда Тимофей проходил сквозь рамку металлоискателя, та запищала.
– Металлические предметы? – спросила у него полная женщина-контролер. – Ключи, ремень?
Тимофей отрицательно покачал головой. А потом вспомнил. Помедлив, нырнул рукой во внутренний карман куртки и вытащил отвертку.
– О… – Контролер растерялась. Видимо, нечасто тринадцатилетние мальчишки извлекали из карманов подобные вещи. – Такие предметы не разрешается брать с собой на аттракцион. Оставь это здесь. Потом заберешь.
– Можешь отдать мне, – предложил Штефан. – Обещаю вернуть в целости и сохранности. – Он улыбнулся. Знал, что с отверткой Тимофей не расстается.
Позже – и даже много позже, уже став взрослым, – Тимофей не раз задавал себе вопрос: а что бы случилось, если бы он отказался тогда отдавать отвертку? Не стал бы кататься, и они со Штефаном все время, оставшееся до пяти часов, просто бродили по парку?.. Спрашивал – и не находил ответа. Он понятия не имел, как бы все повернулось в этом случае. Как сложилась бы его судьба.
А четырнадцать лет назад произошло то, что произошло. Тимофей отдал отвертку Штефану, прошел через рамку металлоискателя и принялся подниматься по ступенькам к посадочной площадке.
– Это – память, – услышал он за спиной голос Штефана. – Его память о покойном деде. Парень не расстается с этой штукой. Скучает…
Тимофей обернулся. Штефан обращался к женщине-контролеру. Та сочувственно кивала.
Люди охотно верят в ложь – особенно если она красивая и трогательная. Гораздо с большей охотой, чем верят неприглядной правде.
Тимофей сел в кабину. Служащий закрыл за ним дверцы. Кабина тронулась.
Поднималась она со скоростью больной черепахи. Тимофея это более чем устраивало.
* * *
Отвертка действительно принадлежала его деду, отцу отца. Но дед умер, когда Тимофей был совсем маленьким. Деда он не помнил и уж точно по нему не скучал.
Он в принципе не скучал – никогда и ни по кому. Он вообще не понимал, как существу, обладающему разумом, может быть скучно. Если бы Тимофея не заставляли против воли заниматься всякой ерундой вроде протирания штанов за школьной партой, он не скучал бы ни единой минуты своей жизни. Нашел бы для себя массу полезных занятий.
А отвертку ему подарил отец. После того «серьезного разговора», перед тем, как уйти из их дома, он подошел к Тимофею. Протянул ему эту штуку и сказал: «Пусть будет у тебя. На память; тебя все-таки в честь деда назвали. А это – из его старого набора, я с собой привез. Дед ведь тоже слесарем был, как и я. Такой же мастер на все руки…»
«И пил так же», – немедленно вмешалась мама.
Через минуту разгорелся новый скандал, отец хлопнул дверью и ушел.
А Тимофей, когда ему наконец удалось остаться в одиночестве, рассмотрел отвертку.
Она выглядела… настоящей. Как выглядели многие вещи, которые произвели давным-давно – в те времена, когда Россия называлась Советским Союзом.
Эти вещи изготавливали в стране, где слова вроде «дизайн» и «эргономика» были известны разве что филологам. Внешний вид товара – было последнее, что беспокоило производителя. В отличие от качества. Предметы, выходящие с производственных конвейеров той волшебной страны и несущие на себе гордый треугольный штамп «ОТК», должны были служить своими хозяевам годами и десятилетиями. Отвертка была одним из таких предметов. Отполированная хозяйскими ладонями деревянная рукоять – потемневшая от времени, но не попытавшаяся дать ни единой трещины. И длинное, сантиметров двадцать, стальное жало.
Тимофей не мог представить себе ситуацию, в которой ему могла бы понадобиться отвертка. Но отчего-то был уверен, что эта штука переживет и его самого, и его потомков – если таковые появятся. Отвертка внушала уважение. Казалась чем-то незыблемым и надежным.
Тимофей подумал и убрал отцовский подарок во внутренний карман куртки. Там, в кармане, весьма удачно обнаружилась петля, предназначенная для ношения карандаша или ручки. Здоровенная отвертка нырнула в эту петлю, как в родное гнездо. С тех пор Тимофей с ней не расставался. До сегодняшнего дня – пока не зазвенел металлоискатель.
* * *
Колесо обозрения поднималось все выше. Когда кроны деревьев, растущих вокруг площадки, остались внизу, Тимофей разглядел Штефана. Тот закончил болтать с контролершей, купил в киоске стаканчик кофе и сел на скамейку. Развернул газету.
В те времена люди еще читали газеты. До наступления эры смартфонов оставалось года три.
Колесо достигло высшей точки и начало опускаться. Штефана скрыли деревья, Тимофей перестал на него смотреть.
Он вообще не смотрел по сторонам. Наслаждался наступившим одиночеством. Когда колесо, совершая второй круг, снова поднялось над деревьями, Тимофей бросил взгляд на скамейку, где сидел отчим, машинально. Был на сто процентов уверен, что Штефан не покинет пост до тех пор, пока он, Тимофей, не вернется – отчим относился к своим обязанностям чрезвычайно ответственно. Тимофей был в нем настолько уверен, что даже не сразу понял, что Штефана на скамейке нет.
Очень странно. Совершенно не характерное поведение…
Тимофей встал с сиденья, пригляделся. И с изумлением увидел, что Штефан направляется в проход между киоском, торгующим кофе, и павильоном побольше – тиром.
Возле тира толпились люди. В следующую минуту они заслонили собой Штефана, но Тимофей был уверен – отчим направился именно туда, в проход между павильонами.
Еще одна странность. Зачем? Что ему там делать?
– Мне нужно сойти, – сказал Тимофей парню, обслуживающему аттракцион, когда колесо опустилось.
– Но у тебя еще один круг…
– Знаю. Но хочу сойти. Меня тошнит.
Парень понимающе кивнул и протянул Тимофею руку, чтобы помочь выбраться из кабины. Тимофей сделал вид, что не заметил руки.
Он сбежал по ступенькам с посадочной площадки, быстро пошел к скамейке. То, что Штефан на нее так и не вернулся, разглядел еще издали.
А возле тира гомонила толпа. К билетной кассе на колесо обозрения выстроилась очередь – приехала экскурсия. Громкие голоса, смех, пестрая одежда, резкие запахи – все это окружило Тимофея, стоило лишь шагнуть за ограду аттракциона.
Он обходил людей, пытаясь пробиться к проходу между павильонами так, чтобы ни с кем не столкнуться. Огибая двух подружек, фотографирующихся на фоне колеса обозрения, нечаянно толкнул под руку пожилую даму. Дама держала на руках собачку. Собачка возмущенно затявкала. Ребенок лет четырех, услышав лай, заплакал…
Звуки, люди, запахи и краски окружили со всех сторон. Навалились так, что не вырваться. Тимофей вдруг понял, что парню на аттракционе не соврал. Его действительно тошнит.
До прохода между павильонами он добрел, шатаясь, уже плохо соображая, что и зачем делает.
Проход оказался узким, едва ли полметра шириной. При габаритах Штефана – крупного, пузатого дядьки, – пройти здесь, не задев стенку павильона, было невозможно. Тимофей увидел широкую полосу, оставленную на грязной стене на уровне локтя взрослого мужчины. Он положил ладонь на эту полосу и пошел, ведя по ней пальцами – будто слепой.
Из прохода между павильонами Тимофей не вышел, а вывалился. Словно шагнул в другую реальность.
В этой реальности текла кровь.
Густая, темная – до сих пор он не знал, что у крови может быть такой оттенок.
Штефан умер мгновенно, от проникающего ранения в голову посредством глазницы. Иными словами, отвертку воткнули ему в глаз. Длинное жало пронзило череп почти насквозь, чуть-чуть не достало до затылочной кости. Его, Тимофея, нашли стоящим на коленях рядом с трупом. В руке он сжимал окровавленную отвертку.
19
Старенький «Гольф» пытался заглохнуть на низких оборотах. Двигатель задыхался, машина дергалась. Елена Сергеевна, хмурясь так, что мимические мышцы едва не сводило судорогой, завела машину на подъездную дорожку и с облегчением заглушила мотор.
Нужно было ехать в автомастерскую. Нужно было сделать взнос по кредиту. Нужно было… много чего. Елена Сергеевна никогда не призналась бы в этом, но она обрадовалась, когда получила от сына скудный список продуктов и требование, чтобы ничего другого в доме не было. Теперь ей не нужно залезать в еще большие долги, чтобы поддерживать иллюзию благополучия. Теперь у нее появилось оправдание.
Она вышла из машины, открыла багажник, достала пакет с продуктами. Крупы, овощи, хлеб, макароны. В доме было тихо, должно быть, все ушли. Разве что оставили эту Веронику, которая выглядит так, будто пытается завязать с наркотиками, не обращаясь в клинику. Толку от нее…
Елена Сергеевна открыла дверь, вошла в дом и тут же услышала шаги. По лестнице спускался Тимофей.
– Что это на тебе? – нахмурилась Елена Сергеевна.
– Спортивный костюм, – ответил сын.
– Я вижу, что спортивный костюм. Куда ты собрался?
– Мне нужно поддерживать тело в форме. В твоем доме нет тренажеров, которые мне нужны.
– Ты мог бы спуститься и помочь матери принести продукты!
Тимофей окинул ее удивленным взглядом, но все же подошел и забрал легкий пакет. Отнес его в кухню, поставил на стол. Елена Сергеевна прошла следом за ним.
– Как Габриэла? – спросила она.
– Ты хотела спросить, как Вероника? – Тимофей поставил пакет на стол и повернулся к матери. – Габриэла здорова.
– Вероника меня не интересует, – отмахнулась Елена Сергеевна. И засуетилась, раскладывая покупки.
– Зато она интересует меня, – отрезал Тимофей.
– Ай, – поморщилась Елена Сергеевна. – Если бы ты только знал, как часто Габриэла о тебе вспоминала! Она постоянно заходила ко мне, спрашивала, как ты…
– Все эти годы Габриэла заходила к тебе и спрашивала обо мне, но ни разу не попыталась связаться со мной, – сказал Тимофей. – Так же, как и ты. Вплоть до недавних пор. Интересно, что же изменилось?
– Ты знаешь что! – Елена Сергеевна захлопнула дверцы шкафчика и повернулась лицом к сыну, скрестив на груди руки. – Эти ужасные письма, которые получает Брюнхильда…
– И которые отправляешь ты.
Под холодным взглядом Тимофея у Елены Сергеевны задрожали ноги.
– Ч-что? – прошептала она. – Я?!
20
Возле двери в комнату Брю Вероника обнаружила мольберт и кучу холстов. Но в помещении не пахло красками, и вообще непохоже, что кто-то притрагивался к этому хозяйству. Не видно было ни красок, ни палитры.
– Брю раньше рисовала, – пояснила Габриэла при помощи переводчика. – Там, внизу, висит одна ее картина.
– А почему бросила? – спросила Вероника.
Она уже начала привыкать к такому общению. Задать вопрос, дождаться ответа, прочитать на планшете перевод, задать следующий вопрос.
– Сестренка ищет себя, – просто сказала Габриэла. – Это мне повезло, я занимаюсь тем, что люблю, и мне это не надоедает. Тиму, насколько понимаю, тоже. Но так бывает редко.
«Ну да, две уникальности, обреченные быть вместе», – мысленно фыркнула Вероника и перевела взгляд на книжную полку.
Прочитать названия книг она бы не сумела при всем желании. Зато статуэтка в виде женщины, обвитой гигантской змеей, перевода не требовала.
– Дьявол, – проследив за взглядом Вероники, пробормотала Габриэла.
– Что?
– Это… мое. Я имею в виду, эту статуэтку Брю подарила мне. Это – одна из ее скульптурных работ. А я забыла ее забрать, когда переезжала в собственный дом.
Судя по лицу, Габриэла была очень смущена. Веронике это понравилось. А вот статуэтка – не очень. Грубо сделанное лицо девушки казалось искаженным от муки. Может быть, согласно замыслу скульпторши, девушка танцевала со змеей, но Веронике показалось, что змея ее душит. Хотя, возможно, девушке просто сильно хотелось в туалет.
– А это что? – Вероника подошла к столу. – Подкасты записывать?
Веронике по роду деятельности приходилось бывать в разных местах. В том числе как в любительских, так и в профессиональных звукозаписывающих студиях – поэтому оборудование она узнала сразу.
– Песни, – возразила Габриэла. – Брю хорошо поет.
– Надо же, сколько у нее талантов…
– Много. Но нет терпения развить хотя бы один.
Веронике, слух которой начинал привыкать к немецкой речи, показалось, что она слышит нечто вроде сестринской ревности или зависти. Она покосилась на Габриэлу.
– Что-то не так?
Габриэла ответила не сразу и с видимой неохотой:
– Ну… Брю ведь уже не маленькая девочка. А все ее постоянно опекают и защищают. По привычке, что ли… Она ведь младшая. Мама, Вернер (это наш брат), я… Мне кажется, было бы неплохо, если бы Брю научилась сама что-то представлять собой в этом мире.
Вероника достаточно общалась с Тишей, чтобы суметь профессионально отделить зерна от плевел. Тиша бы сказал примерно так: «Желание, чтобы сестра что-то собой представляла, – рассудочное, оно не имеет особого значения. А вот зависть к тому, что сестру все опекают и защищают, идет изнутри, это важно».
Внутри Вероники все напряглось от мысли, что она сейчас, возможно, стоит рядом со злоумышленницей, которая посылает анонимки. Хотя… Вероника заставила себя расслабиться. Объективно: какой в этом смысл? Если анонимщик чего и добился своей деятельностью, так лишь того, что с Брю все начали носиться еще больше. Не стыкуется.
– Теперь я застряла здесь, – продолжила между тем жаловаться Габриэла, – потому что Брю, видите ли, страшно и одиноко. Хотя еще неделю назад я должна была уехать в Антарктиду.
– Куда? – изумилась Вероника. – В Антарктиду? Это… внизу карты? – Она показала пальцем себе под ноги. – Где лед и белые медведи?!
– Пингвины, – поправила ее Габриэла. – Белые медведи – в Арктике. «Арктос» – по-гречески «медведь». А Антарктида – антиарктос. Там нет медведей. – Она улыбнулась. – Видишь, запомнить очень просто.
– Да что там вообще делать? – недоумевала Вероника.
– Я веду блог о путешествиях.
– Это я знаю. Но что может быть интересного в Антарктиде? Там же… холодно!
Габриэла хотела было что-то с жаром возразить, но какая-то мысль ее остановила. Она помотала головой:
– Ты просто не понимаешь.
– Да уж. Это точно.
Вероника села за стол, где стоял компьютер Брюнхильды, и пошевелила «мышкой». Экран тут же ожил и дружелюбно предложил ввести пароль.
– Есть идеи? – повернулась Вероника к Габриэле.
Та пожала плечами. Потом, заинтересовавшись, склонилась над клавиатурой. Пальцы забегали по клавишам.
– Дата рождения – нет, «Брюнхильда» – нет…
– Попробуй «мировое господство», – предложила Вероника и в ответ на озадаченный взгляд Габриэлы пожала плечами.
Та ввела еще что-то на немецком, в два слова. Пароль не подошел.
– Видимо, последний немец, которому понравился бы такой пароль, просрал все полимеры в сорок пятом, – вздохнула Вероника.
Судя по выражению лица Габриэлы, переводчик выдал какую-то галиматью, да и слава богу. Не хватало еще поругаться из-за глупых шуток.
Взгляд Вероники поблуждал по стене и остановился на плакате.
– А это что за ребята? – спросила она.
Габриэла проследила за ее взглядом, хмыкнула и ввела, проговаривая вслух:
– Tokio Hotel… Неверно! Подожди… «Билл Каулитц»! Есть!
– Даже не буду спрашивать, – сказала Вероника, подавшись вперед.
Габриэла уступила ей пространство и подошла к окну.
– Эй, ты далеко-то не уходи, – сказала Вероника, кликнув на браузер. – Я ведь не смогу понять, что у нее в истории. Или по крайней мере напиши, как по-немецки «сайт для желающих стать жертвами анонимных извращенцев».
– Подожди, – резко сказала Габриэла. – Мне показалось, я слышу машину.
– Их еще в девятнадцатом веке изобрели, это нормально.
– Ч-черт! Это мама и Брю возвращаются! Быстрее! Заблокируй все!
Габриэла кинулась к компьютеру. Все, что успела разглядеть Вероника, – это страница в соцсети с фотографией длинноволосого парня лет двадцати, который улыбался в камеру. И – имя: Леонхард Кляйн.
