Александр Маринеско. Подводник № 1. Документальный портрет. Сборник документов
Наконец, поздно вечером 9 февраля был обнаружен конвой, включавший крупную единицу, которую Маринеско определил как крейсер типа «Эмден». В этом случае (док. № 6.12) боевое маневрирование осуществлялось в куда более сложных по сравнению с 30 января условиях. Корабль шел с большой скоростью (около 16 узлов), переменными курсами, в условиях плохой видимости и с погашенными, за исключением гакобортных, огнями. Его эскорт составляли старый миноносец «Т 196» и учебный торпедный корабль «TS 1» (модифицированный тральщик проекта М-40).
Два часа Маринеско маневрировал, зная о присутствии врага только благодаря данным гидроакустической станции. Преследовать лайнер пришлось на скоростях от 12 до 18 узлов, периодически переходя на электромоторы для использования шумопеленгатора. После того, как курс и скорость цели были приблизительно определены, командир «эски» предпринял попытку атаковать её со стороны берега, но в процессе совершения маневра небо очистилось от облаков, и теперь наученному горьким опытом первых неудач Маринеско пришлось уходить в темную часть горизонта со стороны моря. На эти перемещения ушел ещё час и 40 минут. Лишь последние 40 минут, в течение которых осуществлялся выход на носовые курсовые углы судна, командир наблюдал его визуально, уточняя элементы движения цели, осуществлял расчет данных для торпедной атаки. По продолжительности преследования и проявленной командиром настойчивости данный эпизод не имел аналогов в нашем подводном флоте за все время Великой Отечественной войны. Атака была осуществлена настолько скрытно, что командир немецкого конвоя предположил, что охраняемое судно – а им оказался транспорт для перевозки раненых «Штойбен» – подорвалось на мине, и лишь позднее в береговом штабе пришли к выводу, что истинной причиной стала торпеда подводной лодки. Из-за сильного охранения залп был произведен с дистанции 12 кабельтовых из кормовых аппаратов, где имелось лишь две торпеды. Попала одна из них, но и её оказалось достаточно, чтобы переборки старого лайнера не выдержали. Уже через 5 минут судно имело большой крен, а спустя полтора часа – затонуло.
И в этом случае потери пассажиров судна (комментарий к док. № 6.15) составили весьма внушительную цифру, но никаких претензий к Маринеско за выбор его в качестве цели не могло быть. Хотя «Штойбен» значился транспортом для перевозки раненых, статус охраняемого Женевской конвенцией госпитального судна на него не распространялся, поскольку лайнер шел в эскорте боевых кораблей, был камуфлирован и нес целую батарею малокалиберных зенитных орудий и пулеметов калибром 37, 20 и 15 миллиметров. Ранее он ими неоднократно пользовался, в частности 10 октября 1944 года, когда в аванпорту Либавы подвергся атаке нашей авиации. Вместе с тем факт наличия подобного вооружения не дает оснований называть его «вспомогательным крейсером», как это делали и делают некоторые отечественные писатели и журналисты. Таким же вымыслом является утверждение, что в момент торпедирования он перевозил воинскую часть, а не почти три тысячи раненых.
Не лишним будет заметить, что потеря «Штойбена» была для немцев гораздо болезненней, чем потеря «Густлофа».
Из-за катастрофической нехватки тяжелого дизельного топлива «Густлоф» в дальнейшем планировалось использовать в качестве плавучей казармы, поставив на прикол в Киле. Не потопи его Маринеско, он, скорее всего, разделил бы судьбу однотипного «Роберта Лея», потопленного 9 марта 1945 года союзной авиацией в Гамбурге. «Штойбен» по состоянию на конец января был одним из двух лайнеров, использовавшихся для быстрой транспортировки раненых из Данцигской бухты на Запад. В начале февраля немцы один за другим потеряли оба этих судна: сначала «Берлин» (подорвался на британской мине 31 января, на следующий день затонул на мелководье, после войны поднят и введен в строй как «Адмирал Нахимов», погиб в катастрофе у Новороссийска в 1986 г.), а затем и «Штойбен». В общем, как это ни парадоксально, ценность для противника «Штойбена» и «Густлофа» оказалась обратно пропорциональной их размерам.
В качестве причин нового успеха С-13 германское командование определило недостаточное использование командиром конвоя возможности уклонения к северу в границах расширенного фарватера № 58 (фактически конвой шел по тому же маршруту, что и «Густлоф»), а также недостаточность охранения. Уже вечером 10 февраля штаб 9-й дивизии кораблей охранения издал инструкцию по проводке крупных судов, согласно которой требовалось придавать им не менее четырех эскортных кораблей, причём, не менее двух из них должны были иметь работающие гидролокаторы, один – радиолокационную станцию и один – быстроходный подсекающий трал. Также предусматривались меры по снижению эффективности радиоразведки – переход на волны УКВ-диапазона (ранее использовались ДВ и КВ), а также введение кодовых названий для крупных судов.
В ночь на 13 февраля в связи с израсходованием запасов топлива С-13 начала возвращение в базу, куда прибыла спустя двое суток. В общей сложности за время похода «эска» имела 12 встреч с достойных торпед целями. Две из них, как известно, были успешно отправлены на дно. При этом было израсходовано всего пять из 12 находившихся на борту торпед. В двух случаях (атаки из подводного положения) лодка оказывалась вне предельного курсового угла атаки из-за плохого наблюдения вахтенного офицера (так считал комдив Орёл; в обоих случаях вахтенным был командир БЧ-2-3 капитан-лейтенант Василенко). В одном случае (атаки из подводного положения) цель упущена из-за плохой видимости, в одном случае (также из-под воды) – не смогли атаковать из-за внезапного поворота транспорта на подлодку и вынужденного погружения. В остальных шести случаях ночных надводных атак немцы обнаруживали С-13 до того, как она успевала сблизиться на дистанцию атаки, и запрашивали опознавательные, причём в двух из них, не получив ответа, открывали огонь.
100-процентная успешность атак Маринеско в данном походе заслоняет другой факт: командиру удалось атаковать лишь две цели из 12 обнаруженных. При этом за время патрулирования С-13 через её позицию прошли десятки конвоев и отрядов боевых кораблей, в состав которых входило более 200 вымпелов. Достаточно сказать, что только в отрядах подводных сил, переводившихся на Запад в рамках операции «Ганнибал», числилось 47 боевых и вспомогательных кораблей и, по меньшей мере, 96 подводных лодок. Контакты с С-13 имели только два из 16 отрядов подводных сил, был потоплен один из 10 входивших в их состав лайнеров тоннажем более 10 000 брт. Такой результат сложно признать выдающимся. Впрочем, большую часть ответственности за столь малый процент обнаружений и атак нужно относить не к вине Александра Ивановича, как и других командиров советских подлодок, а к их общей беде. Ведь большинство встреч происходило в ночное время, к чему командиры не были подготовлены ни тактически, ни технически. Напомним, что, вместо ставших к концу войны незаменимыми на всех мировых флотах радаров, им приходилось использовать гидроакустические станции, двигаясь при этом малым ходом или под электромоторами.
Возвращаясь к основной теме нашего повествования, можно уверенно сказать – в этом походе Маринеско необычайно повезло. Это везение заключалось в следующих моментах:
1. Удачная позиция С-13, куда штаб БПЛ направил Маринеско, и которая перехватывала пути из Данцигской бухты на Запад. Только по этой коммуникации перемещались конвои, включавшие лайнеры с весьма символическим охранением. Только в составе 15 отрядов учебного командования подводных сил между 26 января и 2 февраля через позицию подлодки прошло 10 судов тоннажем более 10 тысяч брт. Если учесть лайнеры, использовавшиеся для вывоза раненых и беженцев из Пиллау, то это число можно смело увеличить в два раза. Если бы «эску» отправили на позицию к Либаве, куда ходило большинство подлодок КБФ, боевых успехов, по крайней мере, такого масштаба, Маринеско добиться бы не смог.
Выполнение главной задачи БПЛ – блокирование Курляндской группировки – в январе 1945 года осуществлялось не слишком успешно. Отчасти это объяснялось тем, что именно на этой трассе, в связи с вывозом восьми дивизий, использовались главные силы 9-й дивизии кораблей охранения. Статистика такова: из Данцигской бухты в порты Курляндии прошло 79 конвоев, из которых только четыре были атакованы нашими подлодками – все безуспешно. 80-й конвой имел бой с «эской» С-4 – подлодка потоплена, конвой, хотя потерь и не понес, был вынужден вернуться из-за повреждения таранившего корабля охранения. Из портов Курляндии в Данцигскую бухту прошло 67 конвоев. Имели место две безрезультатных атаки наших лодок. Из Либавы в Виндаву прошло 17 конвоев, в обратном направлении – 23 конвоя. И те и другие по разу были атакованы лодками и тоже без успеха. Правда, на минной постановке Л-3 подорвался и затонул транспорт «Генри Лютгенс».
2. Очень удачное время похода С-13. Если бы он состоялся бы двумя неделями раньше или позже, то вряд ли можно было рассчитывать на такой успех, поскольку только в конце января осуществлялась операция «Ганнибал»: вывод ремонтирующихся кораблей и массовая эвакуация первых волн беженцев из Восточной Пруссии. В ночь атаки в море на удалении нескольких часов хода от С-13 в пределах одного узкого фарватера находились тяжелый крейсер и четыре лайнера тоннажем более 10 000 брт каждый! Вряд ли какой-то другой командир нашего подводного флота попадал в такую «овчарню».
3. Наличие в море большого числа немецких субмарин значительно облегчало действия С-13, поскольку не давало возможности вражеским кораблям применять оружие сразу же после обнаружения лодки. На это же обратил внимание комдив Орёл (док. № 6.4), писавший, что корабли противника «действуют против наших ПЛ нерешительно, демаскируют себя запросами, в атаках медлят, что в большинстве случаев и позволяет нашей ПЛ отрываться в надводном положении».
4. Из-за поломки руля на лайнере «Ганза» конвой 2-й учебной дивизии ПЛ сильно сократился в составе, что значительно упростило условия атаки, так как многочисленный конвой, сопровождаемый несколькими кораблями охранения, атаковать всегда сложнее и опаснее.
5. «Густлоф» в момент атаки шел практически без охранения – «ТF 1» из-за течи вернулся в порт, а «Лёве» отстал настолько, что с С-13 на всём протяжении преследования и атаки его даже не видели.
6. Маринеско командовал единственной на КБФ на тот момент подлодкой типа «С», которая имела возможность идти в надводном положении со скоростью до 19,5 узлов. Будь Александр Иванович командиром одной из более многочисленных в составе КБФ «щук», его лодка развивала бы от 11 до 14 узлов и не имела бы возможности преследовать быстроходные немецкие лайнеры. Таким образом, обе произведенные им успешные атаки были бы невозможны при любом уровне мастерства и настойчивости.
Конечно же, никакое везение не помогло, если бы свой вклад в успех не внесли экипаж «эски» и сам Маринеско. Не в пример предыдущему и последующему походам командир С-13 действовал очень активно и сильно рисковал собой и командой – ведь не мог он заранее знать о немецких ограничениях на применение оружия в отношении подлодок и о беззубости немецкой ПЛО. Несомненно, что добиться своего выдающегося успеха Александру Ивановичу поспособствовала очень сильная мотивация – знание, что его дело будет рассматриваться военным трибуналом с учетом результатов похода.
Реальность обошла самые смелые надежды командира С-13 – после возвращения из похода речь о трибунале даже не заходила. Впрочем, он и не требовался – в январе кривая нарушений на бригаде, наконец-то, пошла вниз. После 39 самовольных отлучек в декабре, в январе их стало 18, в феврале и марте по восемь, в апреле – шесть. Новый скачок – 21 за месяц – пришелся на май, но это уже совсем другая история, и мы к ней ещё вернемся. Что касается персонально Маринеско, то достигнутый им успех покрыл все старые счета. Уже 19–20 февраля, то есть спустя четверо суток после прибытия подлодки в Турку, благодаря публикациям в финской прессе штабу бригады стало ясно, что Маринеско вернулся из похода с нетривиальными достижениями. В годы Великой Отечественной войны крайне редко удавалось установить название потопленных нашими силами судов и, тем более, перевозимый ими груз. Как правило, этим занимались послевоенные историки, причем, работа по установлению истинных результатов боевой деятельности нашего подводного флота растянулась на многие годы и в основном завершилась лишь к концу первого десятилетия XXI века. Но не в случае с Маринеско. Хотя «личность» второго уничтоженного корабля окончательно была установлена лишь спустя примерно 10 лет после атаки, потопление «Густлофа» было сразу же занесено на его счет. Но ещё значимей, чем потопление двух судов, казалась гибель 3700 вражеских подводников. Откуда взяли эту цифру шведские и финские журналисты – тема для отдельного расследования, у нашего же командования она не вызвала ни малейшего сомнения, как не вызывала и любая заметка в средствах массовой информации Советского Союза. Успех казался уникальным, из ряда вон выходящим, и потому нет ничего удивительного в том, что непосредственный начальник Маринеско капитан 1 ранга А. Е. Орёл подготовил представление на присвоение своему подчиненному высшей награды СССР – звания Герой Советского Союза. Впрочем, этот факт не помешал некоторым публицистам назначить Александра Евстафьевича Орла на должность «злого гения», гонителя народного героя. А ведь на самом деле с его стороны это был поступок, тем более, если он предварительно проговаривал этот вопрос с командованием бригады и знал его отношение к награждению. Впрочем, поскольку штаб бригады и штаб 1-го дивизиона находились в разных пунктах Финляндии, вполне возможно, что никакого предварительного обсуждения и не было, и Орёл просто поступил так, как ему подсказывал воинский долг командира.
Рассмотрим этот весьма примечательный документ (док. № 6.18). За что именно Маринеско, по мнению А. Е. Орла, должен был получить высшую награду Родины?
1. За отличное выполнение боевых заданий командования – А. И. Маринеско в должности командира подводной лодки воевал с первого дня войны, в 1942 году награждался орденом Ленина, а в 1944 году – орденом Красного Знамени.
2. За мужество и отвагу, проявленные при уничтожении трех транспортов и крейсера типа «Эмден».
3. За уничтожение 3700 специалистов подводников, чем, по мнению А. Е. Орла, был «нанесен непоправимый удар по подводному флоту фашистской Германии, так как при потоплении погибло такое количество подводников, которого было бы достаточно для укомплектования 70 подводных лодок среднего тоннажа».
Примечательно, что в представлении отсутствовали такие обязательные для того времени моменты, как преданность делу Ленина – Сталина и дисциплинированность – комдив не стал кривить душой. По этой или по какой-то иной причине решение, принятое непосредственным начальником Орла, временно исполнявшим обязанности комбрига (комбриг в этот момент находился в боевом походе на борту Щ-309), капитаном 1 ранга Л. А. Курниковым, предусматривало награждение, но не Золотой Звездой Героя, а всего лишь орденом Красного Знамени. Награждался орденами либо медалями и весь личный состав С-13 (приложение № 4), но степень наград также понижалась. В частности, офицеры подлодки представлялись к орденам Ленина, а врио комбрига утвердил им Красного Знамени. Эти решения некоторые горе-публицисты приписывают командующему Балтфлотом В. Ф. Трибуцу, чем демонстрируют то, что никогда в глаза не видели представлений и стоявших там подписей. Зачем же заниматься сочинительством? Подпись В. Ф. Трибуца стояла под составленным в марте того же года представлением на присвоение С-13 звания краснознаменной (док. № 6.17). Представление на Героя на Маринеско и представление к награде подлодки содержат немало текстовых повторов, так почему же исполняющий обязанности командира бригады решил высоко наградить корабль, но понизить ранг награды для его командира?
К сожалению, ход рассуждений Л. А. Курникова мы восстановить не можем, а в документах мотивы данного решения не объясняются. По всей вероятности, Лев Андреевич предпринял попытку донести свою точку зрения в мемуарах, рукопись которых в 1991 году – т. е. на следующий год после награждения Маринеско званием Героя, – была сдана в «Воениздат». Издательство мемуары не напечатало, но с рукописью поработало на славу – семь страниц, посвященных подвигу С-13 и судьбе Маринеско, были заменены двумя страницами общих слов от редактора, так что, выйдя в свет в 2012 году, через 15 лет после смерти автора, мемуары Л. А. Курникова не привнесли в исследование нашей темы ничего нового. Не исключено, что сыграли роль два обстоятельства.
Во-первых, как следует из документов, в начале своей командирской карьеры сам Курников совершал неоднократные проступки, связанные с пристрастием к «зеленому змею». В Российском государственном архиве ВМФ хранится интересный документ под названием «Протокол заседания Комиссии ТОФ, созданной на основании приказа НКО СССР № 0163 от 10.12.1937 г.». На заседании присутствовали командующий флотом Н. Г. Кузнецов, член ВС ТОФ Волков, НШ ТОФ Попов, комбриг 6-й морской бригады М. П. Скриганов, его военком и др. Слушалось дело командира подлодки Л-8 Курникова Л. А. Его обвиняли в том, что он «систематически пьянствует с дебошем, неоднократно в пьяном виде задерживался и направлялся в комендатуру. В 1933 г. был за систематическое пьянство исключён из ВКП(б)». Кроме того, были претензии по части сокрытия фактов о родственниках, подвергавшихся судебным преследованиям в эти годы. Постановили: Курникова Л. А. в армии оставить, сделать последнее предупреждение. По-видимому, Лев Андреевич этому предупреждению внял, поскольку уже 10 февраля 1938 г. ему было присвоено звание капитан 2 ранга, а еще через два месяца его назначили командиром дивизиона ПЛ. Однако в партию он был повторно принят только в 1950 году. Не исключено, что Л. А. Курников, сумевший переломить пагубную привычку и дослужиться до больших должностей, без уважения относился к тем, кто не смог или не захотел этого сделать.
Во-вторых, не исключено, что между Курниковым и Маринеско существовал ещё и конфликт личного свойства. В своих послевоенных анкетах Маринеско не раз указывал, что в 1945 году получил партийное взыскание за «оскорбление начальника штаба бригады». Хотя в реальности такого партвзыскания у Александра Ивановича никогда не было и свои выговоры он получил за совершенно другие вещи, нельзя исключить тот факт, что такое оскорбление, возможно действием, и вправду имело место (в целом, Маринеско не было свойственно открыто выступать против лиц руководящего состава и партийной организации своего соединения).
В то же время ряд документов (в частности док. № 6.28, 8.2) содержат ссылку на то, что представление Маринеско к званию Героя Советского Союза в феврале 1945 года было не отклонено, как утверждалось ранее всеми историками и писателями, а всего лишь отложено для рассмотрения – до возвращения из следующего похода. Логику подобного решения понять несложно – в январе ты «геройствовал», чтобы избежать суда, а теперь тебе предоставляется возможность совершить подвиг не за страх, а за совесть. Вернись из очередного патрулирования с подобным результатом и будешь заслуженным героем!
Не ясно, как именно Маринеско отреагировал на подобный вердикт, тем более что в его исповедях, добросовестно записанных А. А. Кроном, ни о каких нюансах в вопросе о награждении не говорилось – отклонили и точка. Писатель и его герой сконцентрировали своё внимание на реакции на это решение[16], но она, по всей видимости, относилась к уже следующему этапу, начавшемуся в конце мая 1945 года и продолжавшемуся вплоть до момента окончания службы Александра Ивановича на флоте. Фактом остается то, что между февралем и апрелем командир С-13 не допускал серьезных дисциплинарных проступков, что с учетом его характера и наклонностей было делом довольно непростым.
Отвлечением от дурных привычек мог стать автомобиль марки «форд», якобы купленный Маринеско в Финляндии. Об этом приобретении сам герой рассказывал А. А. Крону, но некоторые обстоятельства этого рассказа заставляют усомниться в том, что это реально имело место. Во-первых, тому нет никаких документальных свидетельств, а поверить в то, что машина не «засветилась» бы ни в одном эпизоде «отдыха» Александра Ивановича на берегу в период всей его последующей службы довольно сложно. Во-вторых, и это главное, непонятно, кто и когда научил Маринеско управлять машиной. В то время автомобили, тем более личные, были в СССР большой редкостью. Учиться их водить в Финляндии было негде и некогда, да и с законными способами добыть горючее были бы проблемы. В-третьих, зачем он потребовался командиру корабля, тоже не совсем понятно. Разве что для проведения пикников на природе, но это вновь были бы самовольные отлучки с «употреблением», а этого в рассматриваемый период за Маринеско не числилось. Нужно быть очень бесшабашным, чтобы вкладывать немалые деньги в покупку, практическая надобность в которой весьма сомнительна.
Поэтому в качестве реального стимула для воздержания нам более вероятным, чем автомобиль, представляется отложенная награда. Всё должно было решиться по возвращению из следующего похода. Оно и решилось, но, увы, не в пользу нашего героя.
За поход, совершенный С-13 между 20 апреля и 23 мая 1945 года, Маринеско получил оценку «неудовлетворительно». Если верить документам, причиной этого стало не то, что он разочаровал начальников, не добившись новых побед (гипотеза А. А. Крона, подхваченная всеми последующими апологетами Маринеско), а то, как действовал бывалый командир-подводник в конкретных боевых ситуациях. Само по себе отсутствие побед никогда, никем и ничем не каралось. Если при разборе похода выяснялось, что командир осуществлял поиск правильно, при встречах с противником использовал любую возможность для атаки, но не мог реализовать её по независящим причинам, то на удовлетворительную оценку своих действий он всегда мог рассчитывать. А что же произошло в этом случае?
Мы не станем пересказывать содержание критических замечаний – все они изложены в заключении комдива А. Е. Орла (док. № 6.25). Собственное впечатление об их справедливости может составить каждый, кто возьмет на себя труд посвятить 10 минут попыткам вычертить маневрирование С-13 в конкретных боевых эпизодах. И куда девалась та предприимчивость и напористость, с которыми Маринеско преследовал «Густлоф» и «Штойбен»? Их не наблюдалось, и в результате из семи описанных в донесении командира случаев встреч с достойными торпед целями одна возможность была упущена по техническим причинам, а остальные шесть – из-за неправильного маневрирования самого «подводника № 1».
Справедливости ради нужно отметить, что до первых чисел мая обстановка в Центральной Балтике по сравнению с концом января – началом февраля стала несколько сложнее. С одной стороны, в результате мощных ударов наших сил, в первую очередь, морской авиации, судоходство противника серьезно сократилось в объеме. Этому же способствовал поразивший Германию и её вооруженные силы топливный кризис. С другой, после предыдущих успехов наших подлодок, в особенности двух впечатляющих побед самой же С-13, неприятель предпринял ряд шагов, направленных на усиление обороны коммуникаций. Не случайно в апрельском походе в ночное время действиям «эски» препятствовали немецкие противолодочные самолеты, оснащенные радиолокационными станциями. В то же время многочисленные ссылки на атаки немецких подлодок на С-13 не имеют под собой реальной почвы – с марта 1945 года немцы прекратили боевые действия своих субмарин на театре, да и ранее они никогда не направляли их в боевые походы в южную часть Балтики. Но даже если бы всё это существовало в действительности, оно никак не могло объяснить пассивности в поведении самого́ командира нашей подлодки. Что же могло стать её причиной? В своей «исповеди» А. А. Крону Маринеско ушел от ответов на вопросы, связанные с последним походом. После этого писатель самостоятельно домыслил сюжет о самодуре-обеспечивающем – начальнике отдела подводного плавания штаба КБФ контр-адмирале А. М. Стеценко, который на протяжении всего плавания вмешивался в командование кораблем, что помешало командиру С-13 добиться новых побед[17]. Никакими свидетельствами эта гипотеза не подтверждалась, напротив, из общения с одним из ветеранов бригады были почерпнуты сведения прямо противоположного характера: Стеценко и Маринеско являлись хорошими знакомыми, как минимум, с 1942 года, когда Андрей Митрофанович Стеценко командовал бригадой балтийских подлодок. Не стоит забывать, что именно он подписал представление на бывшего командира М-96, чтобы того наградили за единственную победу орденом Ленина. Не получал при нём Маринеско и серьезных дисциплинарных взысканий. В последнем же походе, по словам ветерана, Стеценко если и мешал Маринеско, то только предложениями «вспомнить былое» в каюте командира… Так это было или не так, сейчас утверждать никто не возьмется, но факт остается фактом – награждать после последнего похода Александра Ивановича было не за что.
По-видимому, особое раздражение командования КБФ при подведении итогов крейсерства «эски» вызвал тот факт, что подлодка не добилась никаких успехов в тот момент, когда противник осуществлял массовую эвакуацию войск из Курляндии и своих прижатых к морю анклавов на берегах Данцигской бухты. С 6 по 11 мая авиаразведка КБФ регулярно докладывала о нахождении в море десятков кораблей и судов, которые следовали на Запад как в составе конвоев, так и самостоятельно, что называется, «на честном слове и на одном крыле». До вечера 8 мая С-13 находилась в районе банки Штольпе, перехватывая тем самым коммуникацию из Данцигской бухты, а в ночь на 9 мая перешла на подходы к Либаве и Виндаве, из которых вечером 8-го – утром 9-го вышло шесть конвоев (в общей сложности 139 вымпелов), вывозивших в Германию 25,7 тыс. солдат Курляндской группировки. Их переход благодаря радио- и авиаразведке также не остался тайной для командования Балтфлотом. Кроме подлодок, на подходах к портам были развернуты сторожевые и торпедные катера, которым удалось потопить, захватить или вернуть в пункты выхода около десятка плавсредств. Ссылки Маринеско на отсутствие движения в районе позиции С-13 были настолько неправдоподобными и неубедительными, что командование КБФ пошло на беспрецедентный шаг. Уже 30 мая начальник штаба флота контр-адмирал Александров довел до бригады оценку, выставленную комфлотом «эске» за поход, причём, поставлена она была ещё до того, как разбор патрулирования был осуществлен Орлом и ставшим с 12 апреля командиром БПЛ Л. А. Курниковым (док. № 6.26 и комментарий к нему). После такого командованию бригады не оставалось ничего иного, как подтвердить вывод вышестоящей инстанции. Впрочем, детальный разбор, произведенный Орлом, как мы видели выше, лишь добавил поводов для критики.
Но и это ещё не всё, что вскрылось при знакомстве с архивными документами. При детальном изучении ЖБД С-13 можно найти ряд эпизодов, на которые командование не обратило внимания или решило закрыть глаза. Так, в 03.40 9 мая сигнальщик подлодки, находившейся в надводном положении, наблюдал конвой из 18 мелких судов (тральщики, сторожевые катера, БДБ) с включенными ходовыми огнями, но командир уклонился от него изменением курса. Ещё одна встреча – на этот раз с тремя малыми кораблями, которые также несли ходовые огни, имела место в 00.42 10 мая. В донесение Маринеско эти контакты вовсе не упоминались и причины отказа от атак не указывались. Далее, в 21.14 19 мая «эска», находившаяся на позиции восточнее острова Борнхольм, легла на курс 0°, которым прошла 74,5 мили, то есть ушла за пределы позиции в направлении базы. Продолжая двигаться и дальше этим курсом, по состоянию на 23.15 20 мая субмарина находилась в точке 57°11’3 с.ш./17°44’6 в.д., то есть между шведскими островами Эланд и Готланд. И только в 00.10 21 мая на её борту была получена радиограмма из штаба бригады с приказанием следовать «домой». Иными словами Маринеско покинул позицию без приказа, что вряд ли простительно даже с учетом окончания военных действий.
23 мая С-13 ошвартовалась в Турку. С этого момента события начали развиваться со всё возрастающей скоростью и, к сожалению, не в пользу Александра Ивановича. Всё выглядело так, словно он стремился «наверстать» всё упущенное в феврале, марте и апреле. В документах занудно перечисляются его многочисленные прегрешения: самовольно отсутствовал на корабле с 22 часа 26 мая до 8 часов 27 мая, затем с 16 часов 30 мая до 11 часов 31 мая, неоднократно выпивал на борту. В тот же день А. Е. Орёл был вынужден написать рапорт (док. № 6.28), обозначивший весьма важную веху в жизни нашего героя.
Во-первых, в этом рапорте четко указывалось на то, что за самовольную отлучку в ночь с 26 на 27 мая комдив предлагал отставить Маринеско от представления к награждению. Поскольку за последний поход Александра Ивановича награждать было не за что, да и итоги его не могли быть подведены столь быстро, становится ясно, что речь велась о представлении к присвоению звания Герой Советского Союза. То, что идея наградить Маринеско была похоронена только в конце мая 1945 года, подтверждается и письмом бывшего комфлота В. Ф. Трибуца отставному наркому Н. Г. Кузнецову, написанному в июле 1967 г. (док. № 8.2). При этом Трибуц указывает в качестве причины не на поведение «подводника № 1», а именно на безуспешность его последнего похода.
В то же время будет нелишне заметить, что и для самого Маринеско не была секретом причина, по которой его представлению к высокой награде в 1945 году не был дан ход. Много позже, в декабре 1952 года, на партсобрании в Ленинградском институте переливания крови его напрямую спросили об этом. «За пьянку», – ответил Александр Иванович. Но добавил: «Звания Героя Советского Союза мне не присвоили, а дали лишь орден Ленина и выговор по партлинии» (док. № 7.15). Такой комментарий все ставил с ног на голову. Орденом Ленина Маринеско был награжден ещё в 1942 году, и это событие не имело никакого отношения к представлению его к званию Героя Советского Союза, а выговор по партийной линии был объявлен только в августе 1945 года, речь об этом пойдет ниже.