Мишель Бюсси
Ты никогда не исчезнешь
III. Явление
Пуаро
9
Терраса мэрии была залита ярким солнцем. От нагретого лавового камня шел жар, как от печки. Еще немного – и можно будет вытаскивать шезлонги и раскрывать пляжные зонты. Савина вышла покурить и заодно полюбоваться видом на колокольню церкви Сен-Ферреоль, развалины замка и школьный двор. Она упивалась запахами хвои и жимолости, ее убаюкивали редкие долетавшие до нее звуки: зеленый дятел долбил клювом соседнее дерево, где-то далеко в лесу гудела бензопила, за каким-то окном играло радио…
И вдруг всю дремотную сладость медленно текущего полуденного часа разом смело. Сначала раздался звонок – нечто среднее между пожарной сиреной и церковным колоколом, следом – топот конницы, пятьдесят двуногих пони галопом понеслись со школьного двора: ранцы за спиной, пальто нараспашку, шарфы вразлет, звонкий смех.
Уроки закончились!
Для деревни это час ежедневного выплеска адреналина – час, когда по улицам, мимо как попало припаркованных машин, мчатся дети.
– Нектер, иди сюда, посмотри.
Савина не закрыла за собой входную дверь. До школы нет и пятидесяти метров, и к мэрии, вопя и хохоча, неслась ребятня.
– На что? – откликнулся Нектер.
– Брось ты свои марки, иди сюда!
Секретарь мэрии был в нерешительности. Больше всего на свете он боялся сквозняков. А сейчас приступил к самой деликатной операции: при помощи влажной губки отклеивал марки с конвертов только что полученных писем и, подхватывая их пинцетом, помещал в кляссер. Сегодня ему достались редкие: Пику-ду-Фогу, Кверкфьоль и Альмолонга, они пополнят его уникальную коллекцию, его гордость, сокровище, которое он решил, уходя на пенсию, завещать мюрольской мэрии: десять альбомов, заполненных марками с изображением вулканов со всего света! Нектер Патюрен выискивал по всему миру города и поселки на склонах кратеров. Писал туда – и дожидался ответа… с наклеенной маркой.
– Не могу. Все разлетится.
– Шевелись, говорят тебе.
Коллекционер марок с вулканами – редкая разновидность в разветвленной семье филателистов – не спеша накрыл свое последнее приобретение промокашкой и придавил куском базальта, заменявшим ему пресс-папье. «Да что ж он всегда так копается…» – досадовала про себя Савина.
Наконец Нектер Патюрен вышел на террасу.
– Ну слава богу, – вздохнула социальная работница. – Стой на месте и наблюдай.
Секретарь поглядел на разбегавшихся врассыпную детей. Почти всех он знал. Сын мясника Натан, дальние родственники Жад, Амбр и Энзо, малолетние шалопаи Элиот и Ада – уж за этими надо бы получше приглядывать, – Янис, который прошлым летом чуть не утонул в озере Шамбон…
– Что я должен увидеть?
– Вон там, на стоянке медицинского кабинета.
Нектер прищурился. Машина на парковке. Винно-красного цвета. Довольно элегантная машина, сказал бы он, хотя вообще-то ничего в этом не понимал, маленькая, размером с «Клио» или «Пежо 208». Что за марка? Он присмотрелся. «Альфа Ромео Мито».
– Это машина доктора Либери?
– Ты просто гений! Наклонись и загляни внутрь.
Нектер изогнулся как мог. Ни малейших сомнений, за рулем доктор.
– Ну да, она сидит в машине. И что с того?
– А разве она не должна сейчас принимать пациентов?
– Необязательно. Может, ей надо было уединиться, чтобы послать эсэмэску возлюбленному. Единственная странность, если хочешь знать мое мнение, – то, что она решила заживо похоронить себя здесь. Для своих лет она прекрасно выглядит.
– Спасибо, Нектер, за проявленный такт! – не утерпела Савина.
Секретарь мэрии покраснел и рассыпался в извинениях. Он совсем не это имел в виду. Конечно, в Мюроле женщины тоже красивые, речь не об этом, а собственно, о чем речь? О том, что врачиха сидит одна в машине, когда дети выходят из школы?
– А что тут такого, хочет и сидит, – заключил секретарь, которому не терпелось вернуться к своим филиппинским маркам.
– Я уже давно наблюдаю за ней, – объяснила социальная работница. – Она все время смотрит в зеркало заднего вида. Я не могла понять, что она там высматривает… А теперь знаю.
– И что? Вернее, кого? Отца Яниса? Или Элиота и Нолана? Она западает на спасателей и лыжных тренеров? Ее удивляет, что здесь могут жить красивые мужчины?
– Не валяй дурака. Она шпионит за мальчиком, который вышел из школы. Том, сынишка Амандины Фонтен. Только за ним никто не приходит.
– Ты вообще-то поаккуратнее, она, кажется, вылезает из своей «ламборгини».
Нектер был прав. Они с Савиной едва успели отступить за угол мэрии, оставив после себя легкое облачко сигаретного дыма. Мадди Либери открыла дверцу и, похоже, пряталась за своей машиной. Том был единственным ребенком, оставшимся в школьном дворе. Он стоял около своего велосипеда, вертел головой, размахивал руками, губы его шевелились, как будто он разговаривал с невидимыми детьми.
– И что ты об этом думаешь? – спросила Савина, не сводя глаз с мальчика.
– Что Том всегда был со странностями. У меня такое впечатление, что у него в голове живут несколько человек. Но он мне нравится, и…
– Да я не про Тома, а про докторшу!
Нектер высунулся из-за угла. Конечно же, его седые космы на фоне черного камня совершенно незаметны.
– Ну… она смотрит на Тома… Он ей тоже наверняка нравится.
Савина потянула секретаря назад. Она начинала злиться.
– Нравится? Ты, наверное, шутишь? Ты видел ее глаза? Она смотрит на этого мальчика… как будто это ее сын!
Секретарь, двигаясь со скоростью улитки, исследующей каждую трещинку стены, снова подобрался к углу и покосился на докторшу.
– Ну да… Смотрит как завороженная. И что с того? Она же его не похитит! Она врач. Может, она заметила у Тома какие-то неполадки. Я знаю, что ты опекаешь его маму, Амандину, но она не всегда, как бы это сказать, такая уж…
– Такая уж что?
– Такая уж… заботливая мамочка.
– Можно подумать, ты много в этом понимаешь.
Разговор между Нектером и Савиной уже грозил перерасти в ссору, но в эту минуту на улице, ведущей к мэрии, показалась машина. Она ехала по встречной полосе со скоростью, явно превышающей дозволенные 30 километров в час. Синий фургончик жандармерии остановился посреди улицы, загородив Тома от доктора Либери. Из него выскочили трое жандармов. Один из них, лейтенант Леспинас из бригады Бесса, сказал:
– Савина, Нектер, вернитесь в мэрию и соберите всех сотрудников.
Все быстро зашли в мэрию. Кроме Нектера Патюрена и Савины Ларош, к ним подтянулись Ален Сюше, Жеральдина Жюм, Удар Бенслиман и муниципальные советники Жак Меркер и Сандрина Гули.
Жандармы так спешили, что даже дверь не закрыли за собой.
– Дело в том, что… Мартен… Мартен Сенфуэн… Его нашли на вершине Круа-Сен-Робер. Рядом с его велосипедом. Сердечный приступ. И всё.
Заметив, что дверь мэрии осталась открытой, лейтенант захлопнул ее. Он не хотел, чтобы новость тут же разлетелась по Мюролю.
10
Габриэль, пожалуйста, не перебивай меня, просто выслушай.
Я только что вернулась домой. Машину поставила перед дверью, двумя колесами заехав на тротуар, хотя вдоль дома тянется пустая стоянка на сотню мест. Кинула сумку и пальто на стул. Налила себе рюмку бенедиктина – память о Нормандии – и завалилась на диван.
Восемь вечера, ужин подождет.
Габриэль сидел ко мне спиной, не отлипая от компьютера. Похоже, всю вторую половину дня трудился. Он самостоятельно совершенствовал свой английский. Целый ряд тестов, чтобы определить свой достигнутый, частично достигнутый или пройденный уровень. По его словам, английский сегодня необходим. Чем меньше тебе хочется выбираться из-под одеяла, тем больше нужен язык, который понимают на всей планете. Удаленная работа – это будущее! Она позволяет одновременно сберечь и планету, и свою частную жизнь. Присмотрись к телемедицине, вот увидишь, даже ты к этому придешь.
Может быть…
Уроки английского его явно утомили, но не настолько, чтобы отвадить от экрана. Он влип в MTW-1 – My Tidy World One, – игровой экологический сайт, где каждый игрок действует в виртуальном мире, не загрязняя окружающую среду, может телепортироваться без малейшего расхода энергии, строить хижины из деревьев, которые заново вырастают за ночь, для освещения использовать светлячков и, если захочется, выращивать синие морковки.
Выслушай меня, Габи, выслушай хотя бы сегодня вечером.
Все началось в Сен-Жан-де-Люз, ты был там, Габриэль, все началось с шорт цвета индиго, модель если не редкая, то, согласись, оригинальная – с изображением кита. В крайнем случае я могу поверить, что это была ловушка, которую мне расставили. Понятия не имею, кто мог ее расставить и зачем, но такое возможно, это логичное предположение. Многие люди знали про эти шорты, десять лет назад про них писали в газетах, везде были расклеены листовки с фотографиями Эстебана, объявления о розыске…
Но как объяснить дальнейшее? И прежде всего – ошеломляющее сходство между Эстебаном и Томом. Двойник? Для этого понадобилось бы из сотен тысяч детей выбрать того, кто больше всех похож на Эстебана, и надеть на него такие же шорты. Полная бессмыслица! А остальное? Это родимое пятно? Кто-то дал объявление: «Ищу где-нибудь на планете ребенка десяти лет с таким же в точности лицом, как на приложенной фотографии, и к тому же с темным пятном у паха»? Бред! Да еще пришлось бы добавить, что мальчик любит музыку, может играть на лире и… и ненавидит мед.
Габриэль, может, мне все это снится? Может, я все это выдумала?
Габриэль?
Габриэль!
И тут я заметила у него в ушах беспроводные наушники телесного цвета, скромные и элегантные. Габи меня не слушал, даже не слышал, как я вошла. Может быть, я живу в доме с привидением? Или, наоборот, это я сама стала фантомом и разговариваю теперь только с теми, кого нет, а для остальных уже не существую?
Я на цыпочках вышла из комнаты. Дошла до наружной двери «Мельницы», открыла. Вечер выдался теплый. Лунный серп освещал неровные вершины, каменным зеркалом поблескивал полумесяц кратера. Где-то в темноте стрекотал сверчок – сбитый с толку, позабывший, что зима еще не закончилась.
Я знала, что мне надо было сделать: позвонить единственному живому человеку, способному меня выслушать. Даже если ему совсем не понравится то, о чем я его спрошу.
Достала телефон, помедлила, но, вспомнив про эгоизм Габриэля, отмела последние доводы совести. Извини, Габи, но у красавца доктора Ваяна Балика Кунинга есть все, чего ты лишен. Он трудолюбивый, внимательный и понимающий. И это нисколько не умаляет нежности, которую я к тебе испытываю, да чего там – любви… но мне необходим он!
* * *
– Алло, доктор?
– Мадди! Какой сюрприз! А вы теперь не называете меня Ваяном?
– Называю.
– Ну так расскажите мне про вашу новую жизнь в Оверни.
– Позже, Ваян. Обещаю, я вам напишу. Я… у меня к вам конкретный вопрос.
Ваян не упустил случая поиронизировать:
– Валяйте, спрашивайте. Я так и думал, что вы не к человеку обращаетесь за помощью, а к психотерапевту.
Ваян по-прежнему в меня влюблен или ломает комедию? Не нашел ли он мне замену после моего отъезда? Красивые пациентки не такая уж редкость.
– Ваян, вы решите, что я помешалась, но… мне надо, чтобы вы рассказали мне про реинкарнацию.
Мой собеседник молчал.
– Не то чтобы я в это верила. Ничего подобного, уверяю вас. Мне просто хочется разобраться в основах. И я подумала, что вы должны это знать, потому что вы…
– Родом с Бали, вы это имели в виду? (По тону Ваяна я догадалась, что он обиделся.) По-вашему, если я родом с Бали, значит, непременно индуист? А раз индуист, значит, верю в карму, дхарму и нирвану. Мадди, вам не кажется, что это слишком упрощенный вывод?
Ваян, пожалуйста, не надо, я не хочу сейчас слушать эту песенку франко-балийца, обращенного в рационализм.
– Я просто хочу знать основные принципы, для меня это важно.
– Хорошо, раз вы так настаиваете. Но имейте в виду, что я буду говорить с вами как человек, а не как специалист. Я покинул Бали и стал психиатром именно для того, чтобы уйти от этих верований, или, другими словами – чтобы идти иным путем, не тем, которой был, как считалось, мне предназначен.
– Понимаю. Слушаю вас, Ваян.
– Ваян… – повторил он. – Вот с этого и начнем. Вам известно, что означает это имя?
У меня было несколько предположений, и я не знала, на чем остановиться. Мудрый? Серьезный? Милый? Умный? Красивый? Влюбленный?
– Все балийцы, – продолжал он, не дав мне времени выбрать, – то есть около шести миллионов людей на этой планете, носят одно из пяти имен. Имя Ваян или Путу получает первый ребенок в семье. Второго назовут Кадек, третьего – Ниоман, а четвертого – Кетут.
Я ничем не рисковала:
– Значит, вы были первенцем?
– Даже и этого не было. В семьях, где детей больше четырех, начинают все сначала, и пятого ребенка снова называют Ваян, точнее – Ваян Балик, это можно перевести как «Возвращение к Ваяну», и так далее… И, раз уж я так разоткровенничался, могу вам еще открыть, что мой старший брат Ваян умер за три года до моего рождения, а значит, с точки зрения моих родителей, я – одновременно и я… и он. Я догадываюсь, что такого рода растворение личности нелегко понять, глядя с Запада.
– Да нет… Мне кажется, можно…
Ваян немного помолчал.
– Так вот, Мадди, отвечаю на ваш вопрос. Да, реинкарнация присутствует в повседневной жизни балийцев, как и у всех индуистов и вообще у преобладающего большинства мужчин и женщин, живущих в Азии. Каждый родившийся ребенок несет груз своих прежних жизней. Например, когда я появился на свет, мои родители обратились к медиуму, желая узнать, на кого из своих предков я похож. У нас на Бали и фамилий нет, родители выбирают их в соответствии с нашими прежними жизнями, от которых будут зависеть наши вкусы, способности и будущая профессия. Помимо того что я разделил имя с умершим старшим братом, за два дня до моего рождения дальний родственник умер от желтухи. «Кунинг» на языке балийцев означает «желтый».
Я не смогла удержаться от смеха. Мне представилось монохромное убранство кабинета Ваяна: желтые ткани, топазовый ковер, диван цвета маиса…
– Извините.
– Не извиняйтесь, мне больше нравится, когда вы смеетесь, чем когда поддаетесь этим суевериям. Заметьте, я их не критикую, они помогают миллиардам людей на земле смириться со смертью. И ничто, совершенно ничто не доказывает, что это неверно. Точно так же, как ничто не доказывает, что это правда.
Я вспомнила статьи про родимые пятна. Еще позавчера вера в реинкарнацию показалась бы мне бредовой, все равно что верить в существование единорогов или источник вечной молодости.
– Что вы об этом думаете, Мадди? – продолжал Ваян. – Надо ли доказывать, что нечто существует, до того, как в это поверить? Или, напротив, считать, что все возможно, поскольку нет доказательств обратного?
Спасибо, Ваян. Эти балийские максимы мне очень помогают.
– Я ничего об этом не думаю. Я такая же, как все европейцы… Реинкарнация – это что-то… нечто, по-моему, далекое от нас.
– Вам так лишь кажется А по результатам опросов более четверти европейцев верят в реинкарнацию. И идея эта зародилась в европейской колыбели.
Нет, Ваян, мне бы такое и в голову не пришло. До вчерашнего дня я принадлежала скорее к большинству скептиков.
– Теория реинкарнации развивалась в античной Греции, одновременно с демократией или республикой. Платон, Пифагор и многие другие в нее верили. Греков хоронили с золотыми пластинками, это были своеобразные инструкции, как душе не заблудиться между двумя жизнями. Эту религию называли орфизмом, отсылая к мифу об Орфее.
– Орфей? Этот тот самый, который играл…
– На лире. Гитаре богов, если хотите. Той, что околдовывает стражников ада, чтобы можно было увести любимых в новую жизнь.
Лира!
Том играл на подобии лиры во дворе фермы. Эстебан попросил у меня в подарок на день рождения лиру-гитару. Как он мог узнать, что она означала? От кого он мог это узнать? Зачем бы ему…
– Мадди? Мадди, вы меня слышите? Успокойте меня! Я в Гавре, до вас шестьсот километров, но вы же знаете, меня здесь никто не удерживает. Скажите одно только слово – и я приеду.
Три дня спустя
11
Укромное мюрольское кладбище пряталось от жары в тени елей. От реки веяло прохладой, окрестные поля уже пестрели первоцветами, коровы вышли на пастбища, но вежливо держались в сторонке от церемонии. Казалось, деревенские жители собрались отпраздновать приход весны, возрождение растений, возвращение насекомых и ласточек, а не пришли на похороны.
Все в Мюроле знали Мартена Сенфуэна, и все сегодня были здесь. Мэр, она же глава крупнейшего молочного кооператива в регионе, дала понять, что мне как врачу коммуны нужно присутствовать на церемонии. Услуга за услугу. Недавно она предоставила в мое распоряжение нескольких своих служащих, чтобы они помогли обновить кабинет: Ален-Сушняк обрезал деревья у меня перед окном, Удар Бенслиман составил для меня список культурных мероприятий на весь сезон, Савина Ларош рассказала о социально незащищенных людях, которые больше всего ее заботят, Нектер Патюрен предложил свои услуги на случай, если мне понадобится ставить печати на бумагах или если надо будет выбрать растения для травяных чаев, и, разумеется, Мартен Сенфуэн рассказал мне про местные проблемы, не такие уж мелкие: наркотики, алкоголь, домашнее насилие…
Все считали Мартена хорошим человеком. Не потому ли природа воздавала ему почести, не облачаясь в белое или серое?
Церемония на кладбище тоже получилась яркой, расцвеченной.
Гонщики Арвернского велоклуба пришли в своей официальной синей с золотом форме. Они положили перед могилой два круглых венка, к мраморной плите был прикреплен гранитный руль, разве что гроб не накрыли белым в красный горошек полотнищем[6]. Мартен Сенфэун это оценил бы, но кюре не позволил. У Мартена было чувство юмора и большое сердце. В конце концов оно не выдержало.
Кюре читал молитвы, рядом стояли два мальчика из церковного хора, один держал ведерко со святой водой, другой – корзинку для пожертвований. Я знала обоих, это Янис и Энзо, один – астматик, второй – диабетик, те еще подарочки им достались от небес, но они не злопамятны.
На кладбище все встали тесной кучкой, а я держалась в сторонке, догадываясь по взглядам местных, что я здесь чужая. Габриэль взял меня за руку. После моего звонка Ваяну Балику Кунингу мы помирились. Габриэль выслушал мой долгий рассказ и успокоил меня насчет лиры, родимого пятна, сходства и всего прочего. «Объяснение непременно существует, – заверил он меня, – нужно только подумать и найти его». Он пообещал мне помочь. И, чтобы не оставлять меня одну на кладбище, согласился вылезти из своей норы, надеть черный пиджак, темные джинсы и даже галстук. Спасибо, Габриэль, я знаю, каких усилий тебе стоило так вырядиться.
Четверо велосипедистов – самому младшему двадцать лет, самому старшему под сто – разом встали, чтобы поднять гроб. Я их узнала: красавчик-спасатель Максимильен, тренер по горным лыжам Люка, фермер-пенсионер Жюль, ученик пекаря Батист.
Следом за ними выстроилась процессия, все с кошельками наготове. Перед могилой и гробом мальчики из хора поставили ведерко и корзинку – немного святой воды для потустороннего мира и несколько евро для этого. Я узнавала почти всех деревенских, за три недели все они перебывали в моем кабинете, и, возможно, мне было известно больше их секретов, чем тем, кто родился и вырос в Мюроле.
Не потому ли они смотрели на меня таким неподвижным, тяжелым взглядом? Вот уже несколько дней мне казалось, что местные жители за мной следят. Особенно двое из них – полная энергии социальная работница и флегматичный секретарь мэрии.
Я готова была поклясться, что секретарь мэрии одинок, с виду – типичный старый холостяк. Но нет, он держал под руку даму настолько же эксцентричного облика, насколько консервативным был его собственный. Должно быть, его ровесница, лет пятидесяти, но одета так, будто моложе лет на двадцать. Этнического стиля туника поверх цветных колготок, из-под соломенной шляпы свисают серьги в виде буддийских барабанов, на шее странная медная подвеска из перекрученных спиралей.
По другую сторону от секретаря стояла Амандина, полная противоположность первой даме – строгая, во всем темном. Она тоже держалась поодаль – стеснялась или ей трудно было долго стоять и хотелось прислониться к кладбищенской ограде? Глядя на ее усталое лицо, я склонялась ко второму объяснению. Она пришла без Тома – наверное, решила, что десятилетнему ребенку не место на похоронах. Раньше я бы тоже подумала так. В свое время я не взяла Эстебана с собой на похороны моего отца. Ему тогда было всего восемь. Я попыталась ему объяснить, что люди там будут грустные, станут плакать, это может его напугать, и предложила, если хочет, нарисовать что-нибудь для дедули или написать ему записку.
Передавая из рук в руки кропило, некоторые крестились, другие что-то бормотали, но я не слышала слов, потому что здоровенные мужики в синей с золотом форме ревели, как большие младенцы. Потерять друга – значит утратить иллюзию бессмертия.
А дедуля сможет прочитать записку?
Странно, как иногда всплывают воспоминания. Я ни разу за двенадцать лет не вспоминала тот разговор с Эстебаном. И только эта церемония, это кладбище… эта тайна.
Надеюсь.
Я сидела на краю его кровати, дожидаясь, пока Эстебан заснет.
Значит, дедуля не умер? Только его тело было слишком старым. Но его ум еще жив. Ему надо найти новое тело. Мама, почему бы тебе не родить ребенка? И у дедули было бы совсем новое тело.
Тогда я, кажется, улыбнулась. Или объяснила ему, что маленький ребенок совершенно не входит в мои планы или что у тела с духом все совсем по-другому, что у ребенка есть собственная личность, а может, и ничего не ответила, поцеловала Эстебана и выключила свет. По правде сказать, это напрочь вылетело у меня из головы. Я тогда не прислушалась к его рассуждениям, я восприняла это как милую выдумку маленького мальчика то ли под влиянием мультфильма, увиденного по телевизору, то ли после какого-нибудь разговора на переменке. Почему это воспоминание не всплыло раньше? Потому что тогда оно не имело никакого значения, ни с чем не перекликалось. А сегодня…
Амандина наконец подошла ближе, в последний момент, чтобы не пришлось томиться в очереди у гроба. Она шла осторожно, походкой куклы, у которой садятся батарейки, малейшее препятствие – и упадет. Походкой алкоголички, вот только у Амандины нет симптомов алкогольной зависимости. Скорее похоже на хроническую усталость. Я успела изучить ее походку, наблюдая за ней от источника над ее фермой, или от моста в Фруадефоне, или еще из двух-трех укромных мест, которые я нашла в заброшенной деревушке.
Да, это можно было бы назвать слежкой. Но я предпочитала называть это наблюдением, даже своего рода бдительностью. Почти профессиональным долгом.
Как бы то ни было, это навязчивое состояние.
Наблюдать за Томом. Следовать за Томом. Оберегать Тома.
Я знала, что не смогу продолжать так до бесконечности. Мне придется придумать другой план. Амандина в конце концов меня заметит. Она или социальная работница, Савина Ларош. Эта женщина, с тех пор как пришла на кладбище, то и дело искоса поглядывала на меня.
Пусть успокоится, я ничего плохого Тому не желаю, совсем наоборот!
Пусть они все успокоятся, я не сумасшедшая, я приехала сюда, чтобы их лечить, делать свое дело как можно лучше. Даже ощущая на себе тяжелые, давящие, настороженные взгляды. Я внезапно почувствовала себя слабой, потерянной. Мне нужна была помощь, самой с этим не справиться. И первым, о ком я подумала, был доктор Ваян Балик Кунинг, хотя я толком не понимала почему. Пытаясь отогнать его образ, я еще крепче стиснула руку Габриэля.
