Морис Леблан
Загадка замка Орнекен
Часть первая
I. Таинственное преступление
– Вы только представьте себе, – с волнением сказал Поль Дельроз, – ведь в тот момент он оказался прямо передо мной, и все это происходило на территории Франции!
Элизабет взглянула на своего молодого мужа с такой нежностью, на какую способна только юная новобрачная особа, приходящая в полнейший восторг от любого слова любимого человека.
– Вы повстречали Вильгельма II во Франции? – уточнила она.
– Я видел его собственными глазами и никогда не забуду ни одного, даже малейшего обстоятельства, сопутствовавшего этой встрече. А ведь с того момента прошло довольно много времени…
Поль внезапно сделался очень серьезным, словно это воспоминание вызвало у него самые тягостные чувства.
Элизабет попросила мужа:
– Поль, пожалуйста, расскажите обо всем подробно.
– Конечно, я все вам расскажу, – отозвался Поль. – В ту пору я был еще совсем ребенком, но это происшествие имело столь трагические последствия для моей жизни, что я просто обязан рассказать о нем, не упуская даже мельчайших деталей.
Они вышли из вагона. Поезд прибыл на вокзал Корвиньи. Это была конечная станция местной железнодорожной линии, которая шла от окружного административного центра, пересекала долину реки Лизерон и, не доходя шести лье до границы, упиралась в маленький лотарингский городок, который Вобан[5], как сказано в его «Мемуарах», окружил «самыми совершенными, какие только можно себе представить, равелинами».
На вокзале царило необычно оживление. Бросалось в глаза большое количество солдат и офицеров. На перроне, заваленном разнообразным багажом, собралось множество путешественников, ожидавших отхода поезда в направлении административного центра. В толпе отъезжающих вперемешку стояли почтенные буржуазные семейства, крестьяне, рабочие и обычные курортники, приехавшие на воды в окрестные городишки, сообщение с которыми осуществлялось через Корвиньи.
Это был последний четверг июля 1914 года. Уже на следующий день должны были объявить мобилизацию.
Элизабет почувствовала беспокойство и теснее прижалась к мужу.
– О, Поль! – произнесла она, вся дрожа, – только бы не было войны!..
– Война? Что за странная идея!
– А почему так много отъезжающих, почему целые семьи уезжают подальше от границы?
– Это еще ни о чем не говорит…
– Возможно, но ведь вы только что просматривали газеты. Очень уж плохие новости. Германия готовится к войне. Немцы все предусмотрели… Я так волнуюсь, Поль! А вдруг нам придется расстаться, и я ничего не буду знать о вас… а если вас ранят… а что потом?..
Он сжал ее руку.
– Не бойтесь, Элизабет. Ничего плохого не случится. Чтобы война началась, кто-то должен ее объявить. Но ведь надо быть сумасшедшим, обезумевшим преступником, чтобы осмелиться принять такое отвратительное решение!
– Я вовсе не боюсь, – ответила она, – я даже уверена, что буду мужественно держаться, если вас призовут в армию. Только… только дело в том, что по отношению к нам это более жестоко, чем по отношению к большинству других людей. Подумайте только, дорогой мой, ведь поженились мы только сегодня утром.
Вспомнив о недавнем бракосочетании, она ощутила бесконечную радость, и красивое лицо Элизабет, обрамленное копной золотистых локонов, осветилось доверчивой и яркой улыбкой. Она прошептала:
– Поль, мы поженились сегодня утром… Вы, конечно, понимаете, как мало счастья я пока еще вкусила.
Внезапно толпа на перроне пришла в движение. Все собравшиеся устремились к выходу. Оказалось, что по привокзальной площади прошествовал к ожидавшему его автомобилю генерал в сопровождении двух старших офицеров. Потом раздались звуки военной музыки: по площади промаршировал батальон пехотинцев. За пехотинцами двигались артиллеристы. Упряжка из шести лошадей тянула огромное осадное орудие, которое, несмотря на громоздкий лафет, казалось легким благодаря невероятной длине его ствола. Замыкало колонну стадо быков.
Полю не удалось найти носильщика, и он стоял на тротуаре, держа на весу две дорожные сумки. Внезапно к нему приблизился какой-то человек. На ногах незнакомца красовались кожаные гетры, а одет он был в охотничью куртку с роговыми пуговицами и штаны из грубого зеленого бархата. Человек снял фуражку и произнес:
– Вы господин Поль Дельроз, не так ли? Я управляющий за́мком…
У управляющего было открытое, энергичное лицо, кожа на котором загрубела от солнца и холодов, в волосах блестела седина, и в целом он имел довольно суровый вид, характерный для старых служителей, привыкших за долгие годы к полной независимости. Уже семнадцать лет он находился на службе у графа д’Андевиля, отца Элизабет, и руководил его обширным поместьем Орнекен, расположенным неподалеку от Корвиньи.
– Так это вы, Жером! – воскликнул Поль. – Очень хорошо. Значит, вы получили письмо от графа д’Андевиля. А наши слуги уже приехали?
– Все трое появились сегодня утром, сударь. Они помогли нам, жене и мне, немного прибраться в замке, чтобы достойно встретить господина и госпожу.
Он отдельно поприветствовал Элизабет, которая в ответ улыбнулась и сказала:
– Вы узнаете меня, Жером? Как давно я здесь не была!
– Вам было четыре года, мадемуазель. Мы с женой так сильно горевали, когда узнали, что мадемуазель больше не возвратится в замок, как и господин граф… Все это из-за воспоминаний о его безвременно скончавшейся супруге. А что, господин граф не заедет к нам этим летом?
– Нет, Жером, полагаю, что не приедет. Хотя и прошло уже много лет, но он по-прежнему горюет.
Жером уложил дорожные сумки в тележку, которую взял напрокат в Корвиньи, и пошел впереди, толкая тележку перед собой. За более крупным багажом он намеревался приехать позднее и увезти его в собственной повозке.
Погода в тот день была великолепная. По этой причине у коляски, поданной к вокзалу, был сложен откидной верх.
Поль с женой уселись в коляску.
– Ехать недалеко, – сказал управляющий, – всего четыре лье… но дорога все время идет в гору…
– А в каком состоянии замок? Он хоть немного пригоден для проживания? – спросил Пьер.
– Конечно! Правда, нельзя сказать, что все помещения в нем имеют жилой вид. Ну да сами увидите. Мы сделали все, что смогли. Моя жена так рада приезду хозяев! Она будет встречать вас у крыльца. Я предупредил ее, что господин и госпожа прибудут примерно в половине седьмого или в семь…
Когда коляска отъехала от вокзала, Поль сказал жене:
– Достойный человек этот управляющий, но, похоже, ему не часто удается с кем-нибудь поговорить. Он немного заторможенный…
Дорога взбиралась вверх по крутым местным склонам. В черте города дорога служила главной магистралью и рассекала город точно посередине. По обеим ее сторонам теснились магазины, лавки, общественные сооружения и гостиницы, а еще то там, то здесь попадались необычные для этих мест скопления людей. В какой-то момент дорога пошла вниз, в обход старых бастионов, построенных Вобаном. Затем она запрыгала по небольшим возвышенностям, разбросанным на равнине, по сторонам которой расположились форты с большими и малыми башнями.
Извилистая дорога шла среди полей, засеянных овсом и рожью. Стоявшие по сторонам дороги тополя образовали над ней некое подобие тенистого купола. Неспешно катилась коляска, и Поль Дельроз продолжил прерванный на вокзале рассказ о трагическом случае, случившемся, когда он был еще ребенком.
– Как я вам уже говорил, Элизабет, то, что произошло в моем детстве стало истинной драмой, и она никогда не изгладится из моей памяти. Об этом происшествии много говорили в те годы. Ваш отец, который, как вы знаете, был другом моего отца, узнал о нем из газет. По моей просьбе, он не стал вам ничего рассказывать, потому что я хотел, чтобы вы именно от меня узнали об этом происшествии, несмотря на то, что мне и сейчас больно об этом вспоминать.
Их руки встретились. Поль понял, что жена воспримет каждое его слово с искренним сочувствием. Немного помолчав, он продолжил.
– Мой отец был из той породы людей, которые сразу вызывают симпатию и даже искреннюю приязнь у каждого, с кем им доводится общаться. Человек он был пылкий, благородный, очень чувствительный, неизменно благожелательный, в любой момент готовый прийти в восхищение от любого красивого предмета или зрелища. Он любил жизнь и пользовался ее благами с какой-то неизъяснимой поспешностью.
В 1870 году он записался в армию добровольцем и свои лейтенантские погоны заслужил на поле боя. Героическая солдатская жизнь настолько полно отвечала его человеческой природе, что он пошел в армию и во второй раз, когда начались военные действия в Тонкинском заливе, а затем и в третий раз во время войны за покорение Мадагаскара.
Из последней кампании отец возвратился в чине капитана и даже стал офицером ордена Почетного легиона. Сразу по возвращении он женился.
Когда мне исполнилось четыре года, моя мать неожиданно умерла. Смерть жены стала жестоким ударом для отца, и тем не менее он нашел в себе силы и окружил меня нежной и неустанной заботой. Он сам взялся за мое воспитание. Особенно внимательно отец следил за моим духовным и телесным развитием. Чего только он ни придумывал, чтобы я закалился и стал сильным и отважным парнем. Каждое лето мы выезжали на морское побережье, каждую зиму проводили в занесенных снегом и покрытых льдом горах Савойи. Я любил его всем сердцем. Даже сейчас, вспоминая о нем, я ощущаю искреннее волнение.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, мы вдвоем отправились в путешествие по Франции. Прежде он намеренно откладывал это путешествие, дожидаясь, когда я достигну возраста, в котором буду способен оценить весь смысл такой поездки. По существу, это было паломничество по тем местам, где он храбро сражался в страшное для страны время.
Его рассказы о битвах, завершившихся ужасной национальной катастрофой, произвели на меня неизгладимое впечатление. Сколько слез пролил он, а вслед за ним и я, на берегах Луары, на равнинах Шампани, в долинах Вогез, но в особенности в деревнях Эльзаса! Какая наивная надежда охватывала меня, когда я внимал его словам, полным такой же горячей надежды!
«Поль, – говорил он мне, – я уверен, что придет день, когда и тебе придется сразиться с тем же врагом, с которым сражался я. Заклинаю тебя, невзирая на все произносимые прекраснодушные речи об умиротворении Германии, проникнись прямо сейчас острой ненавистью к этому врагу. Что бы ни говорили, помни, что это варвары, звери, убежденные в своем национальном превосходстве, кровожадные хищники. Однажды этот враг уже раздавил нас и не успокоится, пока не раздавит опять, причем на этот раз окончательно. Когда придет этот день, вспомни, Поль, о тех местах, по которым мы с тобой вместе прошли. Эти места станут этапами нашей будущей победы, я в этом полностью уверен. Никогда не забывай о них, и пусть радость побед не сотрет в твоей памяти названия мест, где мы испытали боль и национальное унижение: Фроэсшвильр, Мар-ла-Тур, Сен-Прива и многие другие! Не забывай об этом, Поль!..».
Потом он улыбнулся и добавил: «Впрочем, зачем я беспокоюсь? Враг сам возбудит ненависть в сердцах не только тех, кто все забыл, но и тех, кто еще с ним не встречался. Разве они могут измениться? Вот увидишь, Поль, вот увидишь. Все, что я говорю тебе, даже в малой степени не отражает кошмара реальной действительности. Это не люди, это чудовища.»
Поль Дельроз замолчал. Жена с нерешительностью в голосе спросила его:
– Вы полагаете, что ваш отец был прав?
– Думаю, что на отца давили воспоминания о событиях недавнего прошлого. Я много путешествовал по Германии, какое-то время даже жил там, и думаю, что состояние умов в этой стране довольно сильно изменилось. Признаюсь, временами я перестаю понимать то, что сказал мне отец… Однако… однако очень часто я теряю покой, когда вспоминаю его слова. Кроме того, все, что случилось потом, выглядит настолько странно!
Между тем, коляска замедлила ход. Дорога постепенно взбиралась на один из многочисленных холмов долины Лизерона. Со стороны Корвиньи заходило солнце. Навстречу проехал дилижанс с багажом пассажиров на крыше, за ним проследовали два автомобиля, в которые набились путешественники с многочисленными чемоданами. По полю проскакал кавалеристский разъезд.
– Давайте разомнем ноги, – предложил Поль Дельроз.
Они спешились и двинулись вслед за коляской. Поль продолжил свой рассказ:
– То, что я сейчас расскажу вам, Элизабет, запечатлелось в моей памяти в виде отдельных очень четких деталей. Они словно выплывают из густого тумана, за завесой которого я ничего не могу разглядеть. Не могу с уверенностью утверждать, но, насколько я помню, по завершении этой части путешествия мы должны были отправиться из Страсбурга в Шварцвальд. Я не знаю, что повлияло на изменение намеченного маршрута. Помню только, что было утро, когда на вокзале в Страсбурге мы сели в поезд, который направлялся в сторону Вогез… да, точно, в Вогезы. Отец все читал и перечитывал какое-то недавно полученное письмо, которое доставило ему большое удовольствие. Возможно, что именно из-за этого письма наши планы изменились. Ничего точно я утверждать не могу. По пути мы пообедали. Стояла жара, как перед грозой, и я заснул. Помню только центральную площадь маленького немецкого городка, где мы взяли напрокат велосипеды и оставили чемоданы в камере хранения… а потом… все так смутно!.. мы двинулись в направлении какой-то местности, воспоминания о которой у меня практически не сохранились. В какой-то момент отец сказал: «Смотри, Поль, мы пересекаем границу… мы опять во Франции…».
Через некоторое время… не знаю, сколько времени прошло… он остановился, чтобы уточнить дорогу у какого-то крестьянина, который показал нам кратчайший путь через лес. Что это была за дорога? Не знаю. В моем мозгу остался какой-то непроницаемый мрак, в котором погребены все мысли и воспоминания.
Но время от времени этот мрак рассеивается, и я с удивительной четкостью вижу лесную поляну, высокие деревья, мох, похожий на бархат, и старую часовню. Всю эту картину крупными каплями заливает усиливающийся дождь, и отец говорит мне: «Бежим, Поль, укроемся от дождя.»
Мне все время кажется, что его голос звучит где-то у меня внутри. И еще я четко вижу маленькую часовню, стены которой позеленели от сырости. Крыша часовни выступает за клирос, и под ней мы укрываем наши велосипеды. В этот момент из глубины часовни до нас долетает звук разговора и раздается скрип открывающейся боковой двери.
Кто-то выходит из часовни и говорит по-немецки: «Никого нет. Давайте быстрее.»
Как раз в этот момент мы огибали часовню, намереваясь войти в ту же дверь. Отец шел впереди и неожиданно наткнулся на человека, который произнес по-немецки эти слова.
Оба отпрянули назад. Иностранца, судя по его виду, эта нежданная встреча сильно раздосадовала, а отец казался совершенно ошеломленным. Пару секунд они стояли в полной неподвижности и смотрели друг на друга. Я услышал, как отец пробормотал: «Возможно ли это? Император…»
Его слова меня удивили, но я часто видел портрет кайзера, так что сомневаться не приходилось: перед нами стоял не кто иной, как император Германии.
Германский император во Франции! Он быстро наклонил голову и поднял до самых свисающих полей шляпы бархатный воротник своей широкой пелерины. Затем император повернулся в сторону часовни. Оттуда вышла дама в сопровождении какой-то личности, скорее всего, слуги. Но на него я даже не взглянул, потому что, не отрываясь, смотрел на даму. Это была высокая, еще молодая, довольно красивая брюнетка.
Император с откровенной грубостью схватил ее за руку и потащил за собой, гневно выговаривая слова, расслышать которые мы не могли. Они двинулись по той же тропинке, по которой и мы добрались до этой поляны, и которая шла в направлении границы. Слуга бросился вслед за ними, обогнал их и пошел впереди.
«Странная история, – со смехом произнес отец. – Какой черт заставил Вильгельма II так рисковать? Надо же, среди бела дня! Неужели эта часовня представляет какой-то особый интерес? Пойдем, Поль, посмотрим.»
Мы вошли в часовню. Дневной свет едва пробивался сквозь витраж, почерневший от пыли и паутины. Но и такого освещения было достаточно, чтобы рассмотреть приземистые колонны и голые стены. Не было ничего, что могло бы привлечь интерес самого императора. Отец сказал: «Очевидно, что Вильгельм II явился сюда, как турист, просто решил рискнуть, а теперь, конечно, он страшно расстроен из-за такого происшествия. Возможно, та дама убедила его, что их прогулка не таит никакой опасности. Потому-то он так рассердился и обрушился на нее с упреками.»
– Не правда ли странно, Элизабет, что все эти незначительные обстоятельства, не представляющие интереса для ребенка моего возраста, прочно запечатлелись в моей памяти, тогда как более существенные факты мне запомнить не удалось? Однако рассказываю я вам только о том, что и сейчас стоит у меня перед глазами и продолжает звучать в моих ушах. Ведь и сейчас я вижу так же четко, как и тогда, как мы выходим из часовни, и вдруг из леса появилась спутница императора, торопливо прошла по поляне и обратилась к моему отцу со словами: «Могу я попросить вас об одной услуге, сударь?»
Она задыхалась. Должно быть, ей пришлось бежать. Внезапно, не дожидаясь ответа, она добавила: «Персона, с которой вы повстречались, желает поговорить с вами.»
Незнакомка свободно говорила по-французски, без малейшего акцента.
Мой отец явно смутился. Но его нерешительность вывела незнакомку из себя, словно, проявив неуверенность, отец нанес недопустимое оскорбление приславшей ее персоне. Она резко произнесла: «Полагаю, вы не собираетесь ответить отказом.»
«Отчего же, – ответил отец, в голосе которого проступили нетерпеливые нотки, – я ведь не приемлю никаких приказаний.»
«Это не приказ, – проговорила она, с трудом сдерживая раздражение, – это пожелание.»
«Хорошо, я готов побеседовать. Передайте этой персоне, что я к ее услугам и буду ждать ее здесь.»
Возмущению дамы не было предела. «Нет, нет, это вы должны…»
«А вы хотите, – громко заявил отец, – чтобы я взял на себя труд пересечь границу и отправился туда, где меня изволит ожидать эта персона? Сожалею, сударыня, но к таким действиям я не готов. Передайте этой персоне, что если она опасается, что я, став невольным свидетелем вашего свидания, не сохраню увиденное в тайне, то она беспокоится совершенно напрасно. Пойдем, Поль, нам пора возвращаться.»
Он снял шляпу и поклонился незнакомке. Но она загородила ему дорогу.
– Нет, нет, вам придется выслушать меня. Ваше обещание сохранить все в тайне недорого стоит. Необходимо покончить со всей этой историей тем или иным образом и вам придется согласиться…»
Остальные ее слова я не расслышал. Она стояла напротив отца и бросала на него озлобленные враждебные взгляды. Красивые черты ее лица странно контрастировали с застывшим на нем зверским выражением, от которого я пришел в ужас. Ах, как же я сразу не догадался!.. Но я еще был так мал! И к тому же все произошло так стремительно!.. Она приблизилась к отцу и буквально прижала его к большому дереву, которое росло справа от часовни. Голоса обоих звучали очень громко. Она сделала угрожающий жест. Он в ответ рассмеялся. И немедленно произошло то, чего я никак не ожидал: она выхватила нож – помню, как в сумерках сверкнуло его лезвие – и ударила отца прямо в грудь два раза… два раза… прямо в грудь. Отец упал.
Поль Дельроз побледнел и замолчал. Было видно, как мучительны для него эти воспоминания.
– Ах, – прошептала Элизабет, – твоего отца убили… Бедный Поль, мой бедный друг…
Помолчав, она продолжила, задыхаясь от волнения:
– А что случилось потом, Поль? Вы закричали?..
– Я закричал, бросился к отцу, но был схвачен безжалостной рукой. Это была та самая личность, слуга императора. Он выбежал из леса и схватил меня. Я увидел, как над моей головой занесли нож, ощутил страшный удар в плечо и упал.
II. Закрытая комната
Элизабет слушала Поля, затаив дыхание, а тем временем коляска добралась до вершины холма и остановилась. Молодожены дошли до нее и присели на краю дороги. Перед ними простирались покрытые зеленой растительностью волнистые очертания долины Лизерона. Долину пересекала извилистая река, вдоль берегов которой шли две дороги, точно повторявшие ее изгибы. Освещенный заходящим солнцем Корвиньи, расположившийся метров на сто ниже вершины холма, остался позади. Впереди, примерно на расстоянии одного лье, виднелись башенки Орнекена и руины главной башни замка.
Элизабет, которую рассказ Поля привел в ужас, долго молчала. Наконец, она проговорила:
– Ах, Поль, все это так страшно. Вы, конечно, очень страдали.
– Все, что произошло потом, полностью стерлось из моей памяти. Я был в беспамятстве вплоть до того дня, когда оказалось, что я нахожусь в незнакомой мне комнате, и за мной ухаживают старая кузина моего отца и какая-то монахиня. Это была самая приличная комната постоялого двора, находящегося между Бельфором и границей. Оказалось, что двенадцать дней тому назад хозяин постоялого двора рано утром обнаружил, что к его заведению ночью подбросили два бездыханных окровавленных тела. Осмотр показал, что одно тело уже полностью остыло. Это было тело моего бедного отца. Зато я все еще дышал.
Выздоравливал я долго. Иногда наступало облегчение, но потом вновь начиналась лихорадка, я бредил и все время пытался спастись. Из всех родственников у меня оставалась только эта старая кузина отца. Она продемонстрировала чудеса преданности и окружила меня невероятной заботой. Через два месяца, когда я уже немного оправился от полученной раны, она увезла меня к себе. Смерть отца и ужасные обстоятельства его гибели стали для меня настолько тяжелым ударом, что для полного выздоровления мне потребовалось несколько лет. Что же касается самого трагического происшествия…
– И что было дальше? – нетерпеливо спросила Элизабет. Она обняла мужа за шею и казалось, что этим жестом она пытается защитить его от грозящей опасности.
– А дальше, – сказал Поль, – все застопорилось. Раскрыть тайну случившегося так и не удалось. Правда следствие велось очень тщательно и старательно, скрупулезно проверялись немногие имевшиеся у них сведения, источником которых был я сам. Но все усилия были напрасны. К тому же полученные от меня сведения были крайне расплывчаты. Что я мог им сообщить помимо того, что произошло на поляне и перед часовней? Да и где находилась эта часовня? В какой стране случилась эта трагедия?
– Но ведь вы с отцом путешествовали, прежде чем оказались в этой местности. Мне кажется, что если попытаться восстановить ваш маршрут непосредственно от Страсбурга…
– Но вы, наверное, и сами понимаете, что следователи отработали эту версию. Французских правоохранителей не удовлетворила помощь, предоставленная им немецкими коллегами, и они пустили по следу самых лучших полицейских. Однако, когда я уже достиг более сознательного возраста, знаете, что показалось мне самым странным? То, что не удалось отыскать никаких следов нашего пребывания в тех местах. Понимаете, никаких! А ведь именно о том, что мы там находились, я помню совершенно точно, потому что в Страсбурге мы спали и вкусно ели целых два дня. Следователь, который вел дело, пришел к выводу, что воспоминаниям, сохранившимся у полумертвого потрясенного ребенка, доверять нельзя. Но я-то знаю, что он неправ. Я всегда это знал и знаю сейчас.
– Что же из этого следует, Поль?
– А то, что меня неотступно преследует одна и та же мысль. Мне кажется, что существует связь между полным исчезновением следов бесспорных фактов, которые легко проверить или восстановить, таких как пребывание двух французов в Страсбурге, их поездка по железной дороге, сдача багажа в камеру хранения, аренда велосипедов в эльзасском городке, и тем основополагающим обстоятельством, что сам император был непосредственно, подчеркиваю, непосредственно вовлечен в это дело.
– Но ведь мысль о том, что такая связь существует, должна была прийти не только в вашу голову, Поль, но и в голову следователя…
– Очевидно, что так оно и было. Однако ни следователь, ни полицейские, ни одно официальное лицо из тех, кому я давал показания, так и не признали факт присутствия в тот день в Эльзасе германского императора.
– Но почему?
– Потому что все германские газеты сообщили, что в тот момент он находился во Франкфурте.
– Во Франкфурте?
– Да, черт побери! Как он приказывает, так газеты и пишут, и никогда не сообщается, где он находится на самом деле, если кайзер того не желает. Во всяком случае, мне сказали, что я ошибся, а в целом следствие столкнулось с таким количеством препятствий, тупиков, лжи и придуманных алиби, что стало ясно, что за всем этим стоит какая-то всемогущая сила, не знающая преград. Ничем иным невозможно объяснить то, что следствие зашло в тупик. Послушайте, разве могут два француза проживать в гостинице в Страсбурге без того, чтобы их имена сохранились в гостиничной книге регистраций? Не знаю, как это получилось, выкрали эту книгу или вырвали соответствующие страницы, но следы нашего пребывания в гостинице так и не нашлись. В итоге – никаких доказательств, никаких следов. Хозяева и работники гостиницы и ресторана, вокзальные кассиры, служащие железной дороги, те, кто сдавал нам в аренду велосипеды, всех их обязали хранить молчание, и ни один из них этого обязательства не нарушил.
– Но, Поль, ведь впоследствии вы и сами могли бы заняться поисками этого места.
– Именно этим я и занялся, когда стал постарше. Я четыре раза обошел приграничные районы от Швейцарии до Люксембурга и от Бельфора до Лонгви. Я опросил множество людей, осмотрел разные местности. А сколько времени я потратил, копаясь в глубинах своего мозга и пытаясь извлечь оттуда хотя бы обрывочные воспоминания, которые помогли бы мне отыскать место разыгравшейся трагедии. Но все было тщетно. Казалось, что прошлое окутано непроницаемой тьмой, через которую никогда не сможет пробиться даже луч света. Лишь три зрительных образа неотступно маячили передо мной. В память врезались детали пейзажа, на фоне которого разыгралась трагедия: деревья на поляне, старая часовня, тропинка, убегающая вглубь леса. Образ самого императора. И образ… образ женщины, совершившей убийство.
Голос Поля вдруг стал едва слышным. Его лицо исказилось от боли и ненависти.
– О, этот образ! Проживи я хоть сто лет, все равно перед глазами всегда будет стоять эта сцена, и всегда будет казаться, что мельчайшие детали происходящего освещены нестерпимо ярким светом. Где-то внутри меня отпечатались форма ее рта, выражение глаз, прическа, особенности походки, линия силуэта. Причем это не какое-то видение, которое я могу вызвать по собственной воле. Нет, это часть меня самого, часть моей личности. Кажется, что пока я находился в бреду, все таинственные силы моего духа слились и заставили организм впитать в себя эти кошмарные воспоминания. К счастью, прежнее состояние болезненной одержимости уже прошло, но иной раз я по-прежнему испытываю ужасные страдания, в особенности, когда наступает вечер, и я остаюсь один. Мой отец убит, а та, что убила его, все еще жива и она безнаказанна, счастлива, богата, пользуется уважением и продолжает заниматься своим разрушительным, исполненным ненависти делом.
– Скажите, Поль, а вы смогли бы ее узнать?
– Смогу ли я ее узнать? Да я узнаю ее среди тысяч и тысяч женщин! Даже если с годами она станет неузнаваемой, я все равно распознаю под старческими морщинами лицо молодой женщины, которая в тот сентябрьский день убила моего отца. Я узнаю ее наверняка. Кажется невероятным, но ведь я запомнил даже цвет ее платья! На ней было серое платье, на плечи была наброшена кружевная шаль, а к корсажу приколота крупная камея, обвитая золотой змеей с рубиновыми глазами. Как видите, Элизабет, я ничего не забыл и не забуду никогда.
Он замолчал. Элизабет плакала. Вслед за мужем ее охватило ощущение ужаса и горечи. Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
Она проговорила:
– Не забывай об этом, Поль. Преступление обязательно будет наказано, потому что так должно быть. Надо лишь, чтобы это воспоминание не наполняло твою жизнь ненавистью. Теперь нас двое, и мы любим друг друга. Надо смотреть в будущее.
* * *
Замок Орнекен представляет собой красивое и простое сооружение шестнадцатого века с четырьмя небольшими башенками, над которыми надстроены маленькие колокольни. Бросаются в глаза высокие окна, верхнюю часть которых украшает зубчатый орнамент, и изящная балюстрада, опоясывающая второй этаж постройки.
По краям прямоугольного центрального дворика разбиты правильной формы лужайки. Они образуют эспланаду, которая идет в направлении садов и окружающих замок лесов. С одной стороны лужайки переходят в широкую террасу, с которой открывается вид на долину Лизерона и величественные руины разрушившейся главной башни замка.
Само поместье стояло в окружении полей и многочисленных ферм, имевших весьма ухоженный вид. Все говорило о том, что хозяйственная деятельность здесь велась активно и рачительно. В те годы поместье по своим размерам было одним из самых крупных в департаменте.
Семнадцать лет тому назад после смерти последнего барона д’Орнекена поместье было выставлено на продажу, и граф д’Андевиль, отец Элизабет, приобрел его по просьбе своей жены. Граф женился за пять лет до покупки поместья. После женитьбы он оставил службу в кавалерии, чтобы посвятить всего себя любимой супруге. Сложилось так, что они, путешествуя по стране, случайно оказались в Орнекене как раз в тот момент, когда в местных газетах появилось сообщение о продаже поместья и уже были назначены торги. Эрмину д’Андевиль поместье и замок привели в полный восторг. Да и граф как раз собирался приобрести какое-нибудь поместье, чтобы на досуге заниматься сельским хозяйством. Поэтому он решился на эту сделку и даже нанял адвоката для ведения дел.
Прежний владелец оставил поместье в крайне запущенном состоянии, из-за чего графу по завершении сделки пришлось в течение всей зимы из Парижа руководить работами по приведению своего хозяйства в порядок. Графу хотелось, чтобы новое жилище было комфортабельным и одновременно красивым. Поэтому он переправил из своего парижского особняка в замок все изящные вещицы, ковры, произведения искусства и полотна старых мастеров.
Обосноваться в замке семейству удалось только в августе. Вместе с четырехлетней Элизабет и сыном Бернаром, недавно родившимся крупным мальчиком, граф и графиня прожили в своем поместье несколько чудесных недель. В то время Эрмина д’Андевиль была настолько поглощена детьми, что лишь изредка выходила прогуляться по парку. Граф следил за работой ферм и ездил на охоту в сопровождении своего управляющего Жерома.