Мэри МакМайн
Книга Готель
Поначалу отец держал слово и раз в неделю приходил на обед. Мы делили принесенную им еду, пахучий сыр и соленую рыбу. Но со временем он начал забывать. Иногда забывал сыр, иногда – рыбу. Однажды, за несколько недель до Великого поста, он явился с пустыми руками и ушел, потому что мне нечего было приготовить. Я поняла, что мне придется самой приносить еду, если я хочу с ним обедать.
На следующий день, закутавшись в свое одеяло-накидку, я продала еще одну готовую куклу, чтобы купить припасов. Выбирая муку, я приметила новое лицо, городского глашатая, которого никогда прежде не видела. Рослый мужчина с румяным лицом и слишком громким голосом ходил от одной горстки покупателей к другой со свитком в руках. Подойдя к очередному скоплению людей, он заговаривал с ними с оживленным видом, сверкая глазами, – слишком далеко, чтобы я слышала слова. Каждый раз как он заканчивал свою речь, происходил обмен: я видела, что одна женщина отдала ему винный бурдюк, а другая подарила поцелуй. После этого он понижал голос. От последующих слов женщины ахали, и глашатай двигался дальше. Когда он приблизился ко мне, от выражения на его лице у меня свело живот. Я забрала покупки, собираясь уйти.
– Куда ты так спешишь? – пробубнил мужчина, шагая за мной по улице, ведущей от площади. От его дыхания пахло вином. – Неужто не хочешь услышать новости от его императорского и королевского величества? Официальный указ я зачитаю завтра, но ты можешь узнать все прямо сейчас, если заслужишь мою благосклонность…
– У меня ничего для вас нет.
– Речь о принцессе.
Внутри меня что-то щелкнуло. Продажа кукол изматывала; к этому мгновению мое терпение иссякло.
– Оставьте меня в покое.
Лицо у него стало жестче. Он схватил меня за руку и рывком затащил в переулок, выкрутив мое предплечье. Я слишком поздно осознала ошибку. Глашатай собирался получить желаемое, так или иначе. Когда он прижал меня к стене, я зацепилась взглядом за печать на его свитке: золотой щит с изображением черных львов. Знак короля. Пока мужчина меня целовал, я с закрытыми глазами желала, чтобы моя душа оставила тело.
– Вот так это работает, – ухмыльнулся тот. – Любезность в обмен на сведения. Поняла?
Я кивнула, глядя на него. Он отпустил мою руку. Прорычал:
– Принцесса Фредерика сбежала из замка. И направилась в эти края. Если ты ее заметишь, король Фредерик велит немедленно об этом сообщить под страхом смерти.
Глава 6
Последние несколько недель перед Великим постом принесли сплошные горести. Я голодала. Страдала от одиночества. Боялась выходить из дому. Но мне нужно было продавать матушкиных кукол, чтобы покупать еду, покуда не созреют весенние овощи, так что я все-таки выходила и пробиралась на рынок в своем рваном одеяле-плаще. Пачкала себе лицо и одежду, чтобы не привлекать холостяков и казаться им нищенкой или того похуже. Довольно скоро я обнаружила, что такая личина дарит свободу. Как только распродавались все принесенные куклы, меня больше никто не замечал. Ни дворяне, ни купцы, ни даже детишки, игравшие на улицах.
К Пепельной среде на матушкиных полках остались только Гютель и несколько недошитых кукол, которых никто бы не взял. Девочки без нарядов, шуты без рук, принцессы с пустыми лицами и недоделанными коронами. Я бы их обезобразила, если бы попыталась смастерить все недостающее сама. Как только начало светать, я забрала волосы назад, накинула одеяло и выбежала посмотреть, не вернулся ли Маттеус из Цюриха. Весна еще не успела прогнать зимнюю стужу из ранних утренних часов. Даже в одеяле было холодно.
Когда я свернула на его улицу, у меня затрепетало сердце. Как я надеялась, что он окажется дома. Мы так давно не виделись. У него могли быть добрые вести о решении отца. Их дом возвышался над мастерской, пронзая серое небо острой крышей. Глядя на него, я не могла не представлять, каково было бы поселиться там вместе с Маттеусом. Их жилище не было каменным, как у дворян, но смотрелось по-своему величественно. Перекладины, соломенная крыша. Шесть больших окон, лестница и два этажа.
Когда я подошла ближе, о мои ноги с мурлыканьем потерся рыжий котяра, которого мы спасли совсем маленьким, – с той поры он стал громадным и лишился уха в уличной драке. Я рассеянно его погладила, подобрала камешек и бросила тот в окно спальни на втором этаже, которую Маттеус делил с братьями. Камешек стукнулся о ставни. Воздух вырывался у меня изо рта отчаянными стынущими облачками.
Хс-с-ст.
Еще мгновение ничего не происходило, кроме того, что на нос мне свалился мокрый снег. Затем ставни открылись, и показался Маттеус в ночном колпаке. В моей душе словно разлился бальзам. Нахлынуло облегчение. Дыхание перехватило.
– Хаэльвайс? Это ты?
Я постаралась справиться с чувствами.
– Можешь спуститься?
– Конечно.
Рядом с ним появились три лица поменьше. Я услышала возражения его братишек, которым Маттеус велел вернуться в постель.
Когда он открыл дверь, у меня что-то затрепетало в животе. Он был таким высоким перед отбытием в Цюрих? Неужели я успела запамятовать, насколько он красив? Даже в ночной рубашке, со взъерошенными каштановыми волосами, падающими на глаза из-под колпака, он оказался поразительно хорош. От его улыбки мои надежды воспарили. Как я по нему скучала.
– Не сразу понял, что это ты, – кивнул Маттеус на мою одежду.
Я посмотрела вниз.
– Не хотела, чтобы меня узнали.
– Мне очень жаль твою матушку, – сказал он. Притянул меня к себе со взором, полным печали. – Я узнал от своей прошлой ночью.
В его объятиях мое горе всплыло оттуда, где все это время поджидало своего часа. Глаза обожгло слезами, и я почувствовала, что сжимаюсь у него в руках. Я хотела, чтобы он держал меня так вечно.
– Мне очень жаль, – прошептал он, отстраняясь, чтобы на меня посмотреть. – Я знаю, как вы были близки. Я тоже буду скучать по ней.
Я не знала, что и ответить. В горле у меня встал ком. Я вытерла лицо одеялом, внезапно заметив, что нос у меня течет.
– Когда ты вернулся?
– Только вчера.
– Прости, что разбудила, – сказала я, стараясь не выдавать отчаяние. – Куры все улетели. Я забывала их кормить. Мне нужна помощь, нужно дошить остатки матушкиных кукол, чтобы продать их и купить еды.
– Твой отец не может вас обеспечить?
– Он женился на вдове Фелисберте.
Глаза Маттеуса расширились от гнева.
– Женился… так скоро?
– Ага, – сухо подтвердила я, вновь переживая собственный гнев на отца. – Матушка умерла в декабре. Он перебрался на другой день после Рождества. Я живу одна, продаю кукол ради денег.
– Он не позвал тебя жить с собой?
Я покачала головой, крепко сжимая губы.
Сочувствие на лице Маттеуса стало невыносимым. Внезапно осознав, какой жалкой должна сейчас казаться, я вздернула подбородок.
– Да и позови он, я бы не пошла.
Тот покачал головой.
– Пойду скажу отцу.
Как только он ушел в дом, я тщательно вытерла лицо одеялом. Разгладила полотно, жалея, что не пришла в чем-нибудь поприличнее. Я так привыкла выходить из хижины в таком виде, что не подумала о том, какой предстану перед Маттеусом.
Пока я ждала его возвращения, на улице заметно рассвело. Я стала думать о том, что Маттеус обещал зайти, как только приедет. То, что он медлил и не навестил меня сразу по прибытии, не предвещало ничего хорошего. Если бы он договорился с отцом, разве не пришел бы сразу рассказать мне? К тому мгновению как Маттеус появился на пороге, мое сердце преисполнилось ужасом.
Он сменил одежду на повседневную, накинул верхнюю рубаху и воткнул в плащ иголку. Прочесть выражение его лица было трудно.
– Прости, что так долго. Еле убедил дать мне выходной.
Сердце у меня дрогнуло. Я открыла рот, собираясь спросить, обсуждал ли он все с отцом, но решила, что не готова. Нежелание его родителя отпускать Маттеуса мне на помощь этим утром тоже казалось дурным знаком.
Мы двинулись обратно к моему дому, звук наших шагов эхом разносился по почти пустынной улице. Изо всех горожан нам повстречалась только одна женщина, опорожнявшая ночной горшок.
– Извини, что не пришел к тебе вчера, – заговорил Маттеус. – Я хотел, но отец настоял, чтобы я сначала навестил кое-кого еще.
– Кого?
– Фебу Кюренбергерскую.
Я знала, кто такие Кюренбергеры. Им принадлежали поместья в предгорных северных лесах и красивый летний домик на берегу озера.
– Ей нужна было снять мерки?
Маттеус тяжело вздохнул.
– Увы, нет.
– Так почему отец хотел, чтобы вы повидались?
Он выглядел огорченным. У меня от ужаса свело живот. Я должна была спросить. Я не могла больше ждать.
– Маттеус. Ты говорил с отцом?
– Хаэльвайс…
– О чем ты не рассказываешь?
Он не смог взглянуть мне в глаза.
– Разговор не задался.
Примерно такого ответа я и ожидала, но, будучи сказанными вслух, его слова меня раздавили.
– Я работаю над этим, – быстро добавил Маттеус. – Клянусь…
Мысли у меня заметались. Все эти мои надежды, все молитвы. К горлу подступила дурнота.
– Хаэльвайс, я серьезно. Я пытаюсь до него достучаться. И мать на моей стороне.
Он посмотрел прямо на меня. Я глубоко вдохнула.
– Спасибо, что сказал.
Несколько долгих мгновений мы оба молчали. Над мостовой разносилось эхо наших шагов.
– Я по тебе скучал, – проговорил Маттеус наконец.
Лицо у меня, должно быть, сделалось несчастным. В следующее мгновение он сменил тему.
– Слыхала о свадьбе княжны Урсильды?
– Нет, – призналась я, изо всех сил стараясь отвечать ровным голосом.
– Ее отец наконец убедил кого-то из князей на ней жениться, – продолжил Маттеус. – Венчание на следующей неделе. Отец вчера закончил ее платье. Все не мог нашутиться о том, что стоит пришить к рукавам волчий мех в пару к наряду ее братца.
Маттеус продолжал болтать о свадьбе, и в конце концов я снова обрела способность вслушиваться. На церемонии должен был присутствовать король Фредерик, он заказал платье для своей беглой дочери на случай, если та появится. Очевидно, принцесса и княжна дружили, а Фредерика была обручена с братом Урсильды, князем Ульрихом, до того как сбежала.
Это привлекло мое внимание. Я замерла как вкопанная. Князь Ульрих, с волчьей шкурой?
– Неудивительно, что Фредерика удрала!
Маттеус кивнул.
– Знаю.
– Зачем ему обещать дочку Ульриху?
Он вздохнул.
– Могу только предполагать, что король не верит историям.
Когда мы пришли в хижину, я развела огонь и выложила на стол обрезки ткани, скопленные матушкой, и всех недоделанных кукол. Лысых князей и принцесс с пустыми ногами, полуголых герцогов без всего, кроме жалких накидочек. Мы придумали облики для семерых из них и сели мастерить платья и штаны и вшивать пряжу в макушки. Я все кололась иглой и чертыхалась. Когда это случилось в третий раз, Маттеус остановил меня, опустив ладонь на мое запястье.
– Хаэльвайс, не откажешь мне в просьбе?
Я взглянула на него с надеждой. Кожу покалывало там, где наши руки соприкоснулись. Судя по глазам, он тоже это ощутил. С изумленным выражением открыл рот, потом закрыл. Все мысли явно читались у него на лице. Он желал меня, и еще: его ошеломила сила собственного желания. Я взяла его пальцы в свои и крепко сжала, улыбаясь ему и молясь, чтобы просьба как-то касалась нас.
Но когда Маттеус опустил глаза и взглянул на это, что-то в нем изменилось.
– Отдай мне иглу, – сказал он, отнимая руку со смирением на лице. У меня с губ сорвался несогласный стон. – Тебе не дается шитье, – рассмеялся он, сосредоточиваясь на деле. – Лучше расскажи мне историю.
Я отвернулась, чтобы он не заметил мое разочарование. Ты запросто позабавишь его, мелькнуло в голове, ты в этом хороша. Оставалось сосредоточиться и понять, какую историю выбрать. Я помнила, что Маттеусу нравится слушать о настоящей знати, об исцелениях недугов и о восстановленной справедливости. Но горечь отравила мои мысли. Мне шли на ум только безвкусные байки, которые ему точно не пришлись бы по душе. Вспоминались скандальные истории с дурными развязками. У меня не было настроения ему угождать.
Уступив собственным пожеланиям, я ухмыльнулась и начала рассказ.
– Древние предания гласят, что жила однажды прекрасная юная королева, у которой не рождались дети. Она долгие годы делила постель с мужем каждую ночь, но живот у нее так и не рос.
Маттеус моргнул от упоминания соития и застыл, не закончив продевать нитку в иголку.
Я наклонилась ближе к нему, так, что наши плечи почти соприкоснулись, вскинула брови и продолжила шепотом:
– Королева пила травяные отвары дворцового целителя. Она молилась. Она перепробовала все травы, что ей давали придворные монахи, и все уловки, что советовали повитухи, но живот у нее так и оставался плоским, будто доска. В конце концов из сплетен она узнала, что король будет добиваться расторжения брака. Она послала за ведьмой из леса, знавшей потаенные свойства растений. Королева втайне попросила у той зелье, что помогло бы ей понести ребенка. «Жизнь может быть слеплена только из жизни, – сказала ей ведьма скрипучим голосом. – И у этого будет цена».
Маттеус сел совершенно прямо. Части меня было стыдно. Я понимала, что делала. Пользуясь языком собственного тела, я напоминала ему об испытанных чувствах. Намеренно пыталась вывести его из равновесия, выбрав волнующую историю. И все же я не могла заставить себя прекратить. В глубине души у меня плескалась злоба от того, что Маттеус не смог противостоять отцу, пытавшемуся нас разлучить.
– Королеве было все равно, – вызывающе сказала я. – Она была готова променять на ребенка что угодно. Ведьма дала ей сверхъестественной силы снадобье. Той ночью королева не давала супругу спать долгими часами.
К этому мгновению Маттеус совсем оцепенел, а лицо у него раскраснелось. Часть меня наслаждалась зрелищем.
– Следующей зимой у нее знатно вырос живот. Она смеялась и пела. Ей все время было жарко, какая бы стужа ни стояла. Чем ближе становился важный день, тем хуже ей спалось. Ночами напролет она вышивала крошечные платья, сидя на подоконнике у открытого окна и глядя на улицу. Однажды во время шитья королева укололась. Алая капля упала на снег. Кровь просочилась в землю, и на этом месте вырос цветок. Ярко-красная, бесконечно ужасающая роза.
Маттеус смотрел на меня с недоумением, озадаченный развитием истории, но я видела, что он поневоле находит ее занимательной. На лице у него блуждала слабая улыбка. Я обратилась к его увлеченности – к той потаенной части его души, что любила истории сами по себе, – и говорила напрямую с ней.
– Из лепестков этой розы появилась фея. – Мой рассказ двинулся дальше. Голос у меня стал громче. – Злая нимфа с волосами цвета ночи и кожей цвета снега. Вместо прически у нее был клубок черных колючек, а губы горели краснотой крови. Она пропела жуткую песнь:
«Из жизни жизнь! Мне имя Белоснежка.
Твое дитя протянет лишь три дня,
коли не дашь и ей ты имя то же».
Маттуес отложил иглу, словно потрясенный угрозой феи. Выругался:
– Гром и молния! И что королева сделала?
Я улыбнулась, торжествуя, что история его захватила.
– Она закричала. Фрейлины помчались к ней со всех ног. Но к тому времени, как они прибежали, фея исчезла, осталась только роза. Босиком, в помрачении, в ночной сорочке королева метнулась на улицу, чтобы сорвать цветок. Только вот пока она добралась туда, роза тоже пропала. Вернувшись в свою комнату – со снегом на пальцах ног и со сбитым дыханием, королева почувствовала первые схватки. Ее роды длились три ночи, прежде чем повитуха наконец сказала ей тужиться.
Маттеус наклонился вперед, ожидая продолжения. Я улыбнулась ему, гордая тем, что мой рассказ его настолько поглотил.
– Королева так измучилась, пока дитя рождалось на свет, что ей казалось, будто она не в силах больше жить. Когда долгожданная дочь оказалась у нее на руках и королева увидела все ее странности – белую кожу, красные губы, черные волосы, ей стало ясно, что именно произошло: она променяла свою жизнь на жизнь этой девочки. Королева прижала малышку к груди, чтобы покормить, и глаза у нее наполнились слезами.
Маттеус в ужасе уставился на меня. Я подняла палец.
– Она позвала короля и сказала, что нужно немедленно назвать ребенка. И настояла на имени Белоснежка, чтобы ее жертва не оказалась напрасной. Затем – с разрывающимся сердцем – королева потеряла сознание. На следующий день она умерла.
Маттеус выронил куклу, над которой работал.
Я выждала подобающее время, прежде чем продолжать. Этому научила меня матушка, научил лекарь епископа. Смерть значительна и важна. Она требует молчания.
– Король тяжело переживал смерть супруги. Горе его ослабило. Через месяц он повторно женился. Его новая невеста, Златокосица, была могущественной ведьмой, и он попался в ее сети, ослепленный скорбью. Та носила при себе золоченое ручное зеркальце, что могло показывать ей все королевство. И ходила в волшебной желтой шали, сплетенной из ее собственных волос.
Я округлила глаза, подыгрывая заметной тревоге Маттеуса, услышавшего о противоестественном колдовстве новой королевы. Всякая хорошая история нуждалась в каком-нибудь злодее, а я до сих пор злилась на Фелисберту. И не видела причин не сделать злодейку из мачехи.
– Когда Белоснежка начала расти и хорошеть, стареющая Златокосица стала ей завидовать. Ее губы алели. Щеки цвели розовыми лепестками. Дочь напоминала королю его покойную жену, по которой он будто бы до сих пор горевал. Когда девочке исполнилось двенадцать, Златокосица убедила мужа пообещать ее нечестивому князю. Король и не ведал, что тот в каждое полнолуние обращается волком.
Я немного помолчала; меня обуревали чувства, я погрузилась в историю и начала сопереживать ее героям. Скорбящему королю. Дочери-фее. На миг я даже почти посочувствовала королеве.
– Белоснежка бежала из замка верхом на коне, черные волосы развевались у нее за спиной. Король попросил супругу воспользоваться зеркальцем, чтобы ее отыскать. Но королева солгала, сказав, что в нем сплошной туман. На самом деле она видела Белоснежку: невинная девочка лежала на поляне и крепко спала. Когда король удалился в свои покои, Златокосица закрыла глаза и стала нашептывать заклинание, от которого ночных птиц в округе настиг голод. Жестокая королева наблюдала через чудо-зеркало, как из лесов слетаются кваквы и совы. Те окружали Белоснежку, рассаживаясь на ветвях ближайших деревьев. Королева продолжала читать заклинание, так что на поляне оказались сотни птиц. И не замолкала, пока Белоснежку не заклевали насмерть.
Маттеус охнул.
– Вот и все, – добавила я ровным голосом. – Это конец.
Маттеус помолчал, выпрямляя спину. Взял куклу, которую дошивал, и уставился на нее, будто на нечто незнакомое. Долгое время он не заговаривал, рассматривая поделку. А потом вернулся к шитью и задумчивым голосом произнес:
– Можешь назвать меня дураком. Не знаю. Только дурак будет ждать, что в жизни все сложится хорошо. Но я предпочитаю сказки, которые дарят надежду.
Глава 7
После этого Маттеус долго не приходил в мою хижину. Из-за своего ли отца или моей сказки, я не знала. Страдая от одиночества без него, я глубоко сожалела, что озлобленность взяла надо мной верх. И без конца вертела историю в голове, представляя, как рассказываю все по-другому.
Той весной, пока расцветал матушкин сад, мне постоянно хотелось плакать. Каждый раз, когда из-под земли показывался новый стебелек, разум наполнялся воспоминаниями о том, как я сидела рядом с ней на коленях и училась сажать семена или различать ростки. У каждого молодого побега было название, которое я узнала от нее. Эндивий и шпинат, капуста и спаржа. Порой я слышала мелодию ее голоса, называвшего имена растений, пронизанного материнской любовью к дочери, и сердце у меня разрывалось. А иной раз вид новорожденных кустиков зелени приводил меня в ярость. Как они смеют разрастаться – такие стойкие и уверенные, когда того, кто их посадил, вырвали из земли?
За этими предателями вскоре восстали и цветы. Бутон за бутоном изящной синей примулы, потом соцветия турнепса и воздушная желтая манжетка. Повсюду появились новые кустики, будто перекопанная почва вдохновила старые семена прорасти. Репа и пастернак подобрались вплотную к стене. Каждое утро я стояла над ними, закутавшись в свой рваный наряд, и гадала, где отец упокоил тело матери. Лежит ли ее голова под шпинатом или первоцветами? Над пальцами ног ли распускаются лилии?
Однажды утром во время прополки я заметила среди них новый незнакомый росток, имени которого матушка никогда мне не говорила. Зеленый стебелек извивался над землей, увенчанный единственным пурпурным бутоном. Спустя несколько недель рядом с ним появился второй такой же. Еще через неделю их стало больше. К маю по задней части сада было разбросано уже несколько десятков таких растений. Странных кустов с листьями, похожими на салатные, и с букетиками крошечных лиловых бутонов в середине. Воришки света, назвала бы их мать. Сорняки. Я не могла заставить себя их выдернуть.
К концу лета они оказались повсюду, крепкие капустообразные пучки огромных листьев, высотой в фут и шириной в три. На каждом из них там, где прежде гнездились цветы, вызрели мелкие орехоподобные зеленые плоды, каких я никогда раньше не встречала. Шли недели, и ягоды становились крупнее, постепенно желтея.
Произошедшее после не должно было оказаться такой уж неожиданностью. Маттеус родился на год с лишним раньше меня, ему исполнялось восемнадцать, и его ученичество подходило к концу. Я не видела его многие месяцы. Фебе Кюренбергерской было двадцать один или двадцать два. Если бы отец не выдал ее замуж в скорейшее время, стало бы слишком поздно. Когда священник упомянул обручение Маттеуса с Фебой во время объявления грядущих венчаний, я стояла на своем обычном месте за решеткой в задней части церкви, рядом с нищим, часто просившим милостыню на ступенях собора, – чтобы случайно не оказаться на скамье возле тех, кто мог меня узнать. Как только священник произнес «Маттеус, сын Генриха-портного», меня поразила сильнейшая головная боль, что со мной когда-либо случалась.
Я вцепилась в перила побелевшими пальцами. Нищий посмотрел мне в глаза.
– Свадьба, – выдохнул он. – Вот что погонит тебя прочь.
– Прочь? – прошептала я. – Куда же мне идти?
Тот не ответил.
Священник продолжал монотонно бубнить. Церковь вокруг меня поплыла. Меня замутило, будто телу хотелось отторгнуть то, что услышали уши. Успокойся, сказала я себе. Само собой, Маттеус женится на девице Кюренбергеров. Думаешь, ты могла как-то очаровать его своими нетопырьими глазками и ослепительным остроумием? Как он вообще должен был убеждать отца позволить ему жениться на тебе?
Я все же сумела достоять службу. А после увидела, как Маттеус уходит с Фебой; пшеничные косы у нее обвивали голову, будто корона. На ней было дорогое зеленое платье, облегавшее бедра. Ее женское начало гораздо очевиднее бросалось в глаза, чем мое. Никого доселе я не ненавидела так сильно.
Вернувшись домой из церкви, я до конца дня не могла есть. Не могла спать. Существует предельное число утрат, которые способен вынести один человек; я уже стерпела больше своей доли. Казалось несправедливым, что мир забрал и Маттеуса тоже. Боги словно проверяли меня, пытаясь узнать, каков же мой предел.
На следующее утро, изможденная, я вышла в сад за домом, чтобы попытаться примириться с произошедшим. Я собиралась посидеть на сломанной скамейке и помолиться. Надеялась, что снаружи среди растений, лозы и камней смогу успокоиться; но вместо этого меня преследовали мысли о матери. Сидя на этой скамейке, я вспоминала весенний денек, в который мы рыхлили землю под посадки, а семейство малиновок выбралось из гнезда, свитого в стене сада. Птицы слетали вниз, насвистывая и бормоча свои трельки, обшаривали разрытую почву в поисках червяков. Одна из них села на юбку к матушке, и та звонко рассмеялась.
Осмотрев садовую ограду теперь, я увидела, что гнездо давно пропало и малиновок нигде не видно. Наш сад никогда не был ни обильным, ни тщательно обихоженным, но я совсем его запустила в это лето, первое лето без матушки, которая о нем заботилась. Каменная стена поросла мхом и плющом, несколько булыжников выпало. Дерн, который мы каждый год заталкивали в щели между камнями, весь размыло, и через открывшиеся дыры виднелись причалы позади дома. Мне пришло в голову, что без моего вмешательства пройдет всего несколько лет, прежде чем стена поддастся разрушительному действию времени. Судя по всему, ничто в мире не могло избежать подобной участи.
Предаваясь этим размышлениям, я услышала приглушенный звук: голос, зовущий меня по имени.
– Кто там? – крикнула я через стену.
– Маттеус.
В груди у меня все сжалось. В нашу последнюю встречу на мне было рваное одеяло. И вот она я, снова в полном беспорядке, волосы всклокочены, башмаки в грязи. Я попыталась придумать повод его прогнать, но не смогла. И вернувшись в дом, чуть приоткрыла входную дверь. Маттеус застыл по ту сторону порога, глядя на меня серыми глазами из-под прядей темных волос. Такой красивый, что мне захотелось прыгнуть в озеро.
– Я пришел объяснить причины своего обручения.
– Ты мне ничего не должен.
Он заглянул в дверную щель с умоляющим выражением на лице.
– Все это устроил отец.
Я прищурилась.
– Какая она? Твоя суженая.
– У Фебы ужасный характер и жестокий смех. Она беременна чужим ребенком.
– Она что?
Я открыла дверь. Маттеус шагнул в переднюю комнату.
– Она была обручена с другим мужчиной, но тот сбежал. Ее отец сделал предложение, от которого мой не смог отказаться. Звание. Дом на берегу озера. Благосклонность князя-епископа.
Я покачала головой.
– Чужой ребенок?
– Я этого не хочу. – Он откинул волосы с лица, совершенно не осознавая, насколько прекрасен. – На ее месте должна быть ты.
Если и существовала одна-единственная вещь, которой можно было меня покорить, он ее сказал.
Я глубоко вдохнула. Глядя друг на друга, мы вдруг осознали лежавшее между нами расстояние. Он взял мою руку и сжал ее, а потом подошел так близко, чтобы я увидела зеленые искорки у него в глазах.
– Когда отец потребовал от меня ухаживаний за Фебой, я пришел в ярость. Но он сказал, что отречется от меня, вообще запретит мне работать портным, если я со всем не смирюсь.
Слышать такие слова теперь, когда он уже обручился с другой, было пыткой.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
Долгое мгновение он молчал.
– Хочешь, чтобы я ответил?
Я едва могла на него смотреть, так болела душа.
– Что бы там ни было, да.
В комнате повисла тишина. Наконец, глядя себе под ноги, Маттеус заговорил хриплым от переживаний голосом:
– Мне придется жениться на ней, но хочу я тебя.
Поначалу я даже не поняла, что он имеет в виду. Маттеус украдкой поднял глаза с очевидным смущением на лице. Продолжил:
– Я ужасно по тебе скучал. Я знаю, что отцовские намерения тебя ранят, но не могу представить свою жизнь без тебя. Отец говорит, мы сможем тебя обеспечить. В Цюрихе есть лекарь, который полагает, что сумеет исцелить твои приступы.
Обеспечить меня? Лекарь в Цюрихе…
Я вдруг осознала смысл этого предложения. Он хочет, чтобы я стала его любовницей. Меня будто окатили ведром холодной воды.
– Что?
– Отец сказал, что ему безразличны наши дела, лишь бы я женился на Фебе. Он даже обсуждал это с ее отцом.
Я уставилась на Маттеуса, не в силах уразуметь все услышанное. Губы у меня пересохли. Мысли спутались.
– И как Феба смотрит на такое соглашение?
– Решительно безразлично. Ей нужен только муж, чтобы ребенок не стал незаконнорожденным. – Он замолчал. Я продолжала тупо смотреть на него. – Так мы сможем быть вместе.
Я сделала глубокий вдох.
– Вот только не сможем.
– Почему нет? У нас даже могут быть дети.
Меня охватила дикая ярость.
– Я хочу семью, Маттеус. Никто не пустит какую-то любовницу к себе в дом принимать роды. Наши дети будут ублюдками! Ты обо всем этом вообще подумал?
Голос у меня задрожал. Маттеус моргнул. Он явно не рассматривал ничего с моей точки зрения. И сам в этом признался:
– Нет. Прости меня. Думаю, нет.
– Уйди, – сказала я, подходя к порогу и открывая дверь. – Смотреть на тебя не могу.
Покидая хижину, он выглядел совершенно разбитым.
Правда же заключалась в том, что я не хотела плакать у него на глазах.
Две недели спустя он снова постучался в мой дом. На этот раз я заставила его ждать. Умылась и натянула матушкину сорочку из сундука и красивую ярко-синюю юбку с лентой, подчеркнувшей талию. Вытащила косы из-под платка, чтобы он их заметил. Затем наполовину приоткрыла дверь. И сухо спросила:
– Что тебе нужно?
– Прости. – Маттеус выглядел жалко, будто вообще не спал с прошлого нашего разговора. Под глазами у него залегли темные тени; лицо стало измученным. – Мне следовало лучше обдумать свое предложение.
Я посмотрела на него. Он заслужил пару бессонных недель. Его печали никоим образом и близко не стояли с моими.
– Следовало.
– Я понимаю, что ты не можешь его принять, Хаэльвайс. Ты заслуживаешь надлежащего супруга. К сожалению для меня, я им стать не могу.
Маттеус подождал моего ответа. Поняв, что я не заговорю, продолжил сам:
– Я тебе кое-что сделал.
Он стряхнул с плеча сумку, которую я до этого не замечала, и вынул пару меховых сапог и краппово-красный сверток ткани. Платье, поняла я, когда Маттеус его расправил и поднял, моего любимого цвета. С вышитой горловиной, нижней юбкой и рукавами колоколом, украшенными золотым кантом. И со шнуровкой по бокам, чтобы затянутый наряд облегал фигуру.
– Красивое, – с невольным благоговением выдохнула я. Будто закат, изловленный и заключенный сиять в полотне.
Маттеус беспокойно улыбнулся.
– Я трудился над ним каждую ночь после работы в мастерской. Почти не спал.
Мысли у меня смешались.
– Маттеус. Я не понимаю.
Он снова полез в сумку и достал плащ того же оттенка с глубоким расшитым капюшоном. Поднял, показывая мне. Отделка капюшона переливалась золотом. Такая тонкая, что каждая ниточка словно мерцала волшебством. Я коснулась вышивки, дотронулась до броши – у меня никогда не было броши, – внезапно потрясенная красотой его поступка.
– Маттеус. С чего тебе шить мне платье?
– Я тебя люблю.
Он сказал эти слова легко, как ни в чем не бывало, словно что-то совершенно неоспоримое. Безо всяких показных переживаний, без возвышенных жестов, но со слезами на глазах. Увидев его слезы, впервые в жизни я поняла, из каких мук родилось то его предложение. Он меня любил. Когда я это осознала, все замерло: мое дыхание, мое сердце; клянусь, даже солнце и луна остановили свой ход. Он желал меня так же сильно, как я желала его, но не видел возможности избегнуть брака с Фебой.
Мой гнев начал стихать.
– Я тоже тебя люблю, – тихо сказала я.
Он посмотрел мне в глаза.
– Приходи на свадьбу.
Я уставилась на него. У меня пересохло во рту.