bannerbannerbanner
Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни

Нассим Николас Талеб
Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни

Полная версия

Сойдет и гордец

Товары или компании, носящие имя владельца, дают очень ценный сигнал. Они громко объявляют: владельцу есть что терять. Эпонимия указывает как на обязательства компании, так и на уверенность в продукте. Моего друга Пола Уилмотта часто величают эгоманьяком за то, что он назвал своим именем математико-финансовый журнал (Wilmott), безусловно лучший на момент, когда пишется эта книга. Быть «эгоманьяком» в бизнесе неплохо. Но если вам это не удастся, сойдет и «гордец».

Гражданство de plaisance[20]

Многие состоятельные люди, переезжающие в США, живут здесь годами и десятилетиями, но обменять паспорт не спешат. У них есть другая опция, постоянный вид на жительство; иметь его – право, но не обязанность, отказаться от этого права очень просто. Спросите их, почему они не произнесут текст присяги перед судьей, а потом не закатят вечеринку в загородном клубе с видом на море. Типичный ответ будет: налоги. Став гражданином США, вы обязаны платить налоги с доходов во всем мире, даже если живете за границей. Отказаться от гражданства не так-то просто, выбора у вас уже и нет. Однако другие западные страны, скажем Франция и Великобритания, позволяют гражданам освобождать от налогов значительные суммы, если те – резиденты какого-нибудь налогового рая. Сразу встают в очередь те, кто хочет «купить» гражданство: они инвестируют в страну, живут в ней минимально разрешенный срок, получают паспорт, после чего уезжают туда, где никто налогов не берет.

Страна не должна терпеть таких друзей до первой беды. Есть что-то оскорбительное в том, чтобы получить гражданство, не ставя шкуру на кон; чтобы путешествовать и пересекать границы, не беря на себя связанных с паспортом рисков.

Мои родители – граждане Франции, и лет двадцать назад я легко мог стать ее натурализованным гражданином. Но мне это казалось неправильным; более того – возмутительным. Я не мог этого сделать, пока не поставил шкуру на кон и не развил эмоциональную привязанность к Франции. Мое бородатое лицо во французском паспорте смотрелось бы фальшиво. Единственный паспорт, о котором я думал всерьез, – греческий (или кипрский): я ощущал глубокие родственные и социокультурные связи с эллинистическим миром.

Но я приехал в США, полюбил эту страну и принял ее паспорт как обязательство: США стали моей идентичностью, в печали или в радости, с налогами или без. Много кто смеялся над моим решением: львиную долю доходов я получал из-за границы; проживай я официально на Кипре или на Мальте, у меня было бы куда больше долларов. Но если я хочу платить меньше налогов – а я хочу, – я обязан сражаться ради себя и коллектива, ради других налогоплательщиков, и никуда не убегать.

Шкура на кону.

Герои – не библиотечные крысы

Если вы хотите изучать античные ценности, такие как храбрость, и понять, что такое стоицизм, читать ученых-античников не обязательно. Карьеру в ученом сообществе просто так не делают. Читайте сами тексты – Сенека, Цезарь, Марк Аврелий, – когда можете. Или читайте тех, кто комментировал классиков, но активно действовал сам, – Монтеня, например, и других людей, которые в какой-то момент ставили шкуру на кон, а потом удалялись на покой, к книгам. Когда можно, избегайте посредников. Ну или забудьте о текстах, просто действуйте храбро – и всё.

Изучение храбрости по учебникам делает вас храбрым в той же мере, в какой поедание говядины делает вас быком.

Благодаря загадочному свойству мозга люди отказываются понимать, что у профессора можно научиться лишь тому, как быть профессором, – а у лайф-коуча и вдохновенного оратора мы учимся в основном тому, как стать лайф-коучем и вдохновенным оратором. Помните: исторические герои не были античниками и библиотечными крысами, то есть теми, кто живет не своей жизнью, а чужой, описанной в книгах. Герои были людьми дела и не боялись рисковать. Чтобы заглянуть в их сознание, нам вовсе не понадобится профессор, преподающий стоицизм[21]. Он почти никогда не понимает, что это такое (на деле – вообще никогда). Мой опыт персональных сражений говорит, что многие из этих «античников», знающие в мельчайших подробностях, что храбрецы вроде Александра Македонского, Клеопатры, Цезаря, Ганнибала, Юлиана Отступника, Леонида, Зенобии ели на завтрак, не способны на интеллектуальную отвагу ни в каком виде. Неужто ученое сообщество (и журналистика) – всегда прибежище трепачей-стохастофобов? То есть вуайеристов, желающих наблюдать, но не рисковать? Кажется, да. Самая важная и потому последняя глава этой книги, «Логика принятия риска», показывает, как ключевые элементы риска, очевидные для тех, кто не боится рискнуть, проходят мимо внимания теоретиков уже два с лишним столетия!

Душа на кону и (небольшая) доза протекционизма

Теперь давайте применим эти идеи к современности. Вспомните об архитекторах, не живущих в домах, которые они проектируют. То же можно сказать о более общих системных подходах, таких как протекционизм и глобализм. С этой точки зрения какая-то доза протекционизма может быть рациональна – в том числе экономически.

Я оставлю в стороне довод о том, что глобализация приведет к какофонии в духе Вавилонской башни и усилит дисбаланс в соотношении шума и сигнала. Речь о другом: внутри каждого работника из числа тех, кто что-то делает, сидит ремесленник. Против того, в чем пытаются убедить нас лоббисты, находящиеся на содержании у огромных международных корпораций, протекционизм как защита ремесленников не вступает в конфликт даже с экономическим мышлением, с экономикой, называемой сегодня неоклассической. Тот, кто не максимизирует узко определенную долларовую чистую прибыль за счет прочего, не нарушает математические аксиомы принятия экономических решений, лежащие в основе экономической науки. Ранее в этой главе я говорил о том, что не взять деньги ввиду ваших личных предпочтений – вполне рациональное решение и в рамках экономической теории; впрочем, сама идея свести стимулы к финансовой прибыли превосходно объясняет существование сообщества экономистов, продвигающих концепцию личной выгоды[22].

Может, в узком бухгалтерском смысле (после подведения итогов) нам было бы выгодно экспортировать рабочие места. Но вряд ли люди этого хотят. Я пишу книги, потому что я для этого создан, – как нож режет, потому что это его миссия, Аристотелева «арете», – и, если отдать мои исследования и мое сочинительство субподрядчикам в Китае или Тунисе, моя продуктивность, может, и повысится, но зато я лишусь личности.

Бывает, человек просто хочет что-то делать. Он чувствует: этого требует часть его личности. Сапожник в Уэстчестере хочет быть сапожником, наслаждаться плодами своего труда и гордиться тем, что его продукция продается в магазинах, пусть даже его «экономические» условия могли бы улучшиться, если туфли станет делать китайская фабрика, а сапожник сменит профессию. Пусть даже новая система позволит ему купить телевизор с плоским экраном, побольше хлопковых рубашек и дешевый мотоцикл, что-то он все равно потеряет. Лишать людей их занятий – жестоко. Люди хотят ставить на кон свою душу.

В этом смысле децентрализация и фрагментация не только делают систему стабильнее, но и улучшают связь людей с их трудом.

Шкура в вердикте

Завершим раздел случаем из истории.

Меня спросят: да, законы – это хорошо, но что нам делать с продажным или некомпетентным судьей? Он может безнаказанно ошибаться. Он может стать слабым звеном. Вовсе нет, по крайней мере исторически. Друг однажды показал мне картину «Суд Камбиса». Нидерландский художник Герард Давид взял сюжет из Геродота, который рассказывает о продажном персидском судье Сисамне. За то, что Сисамн вынес несправедливый приговор, царь Камбис повелел содрать с него, еще живого, кожу. На картине есть еще сын Сисамна, отправляющий правосудие, сидя в отцовском кресле, которое обито содранной кожей в напоминание о том, что справедливость воцаряется, когда кто-то буквально ставит на кон шкуру.

Пролог, часть 3 Ребра Incerto

Идеальный темп: семь строчек за раз, семь страниц в год. – Перечитывание и перерецензирование

Теперь, очертив основные идеи, давайте посмотрим, как наша дискуссия соотносится с другими томами проекта Incerto. Как Ева вышла из ребра Адама, так каждая книга Incerto выходит из ребра предыдущей. «Черный лебедь» был лишь одной из тем «Одураченных случайностью»[23]; концепция выпуклости случайных событий, костяк «Антихрупкости», описана в общих чертах в «Черном лебеде»; наконец, «Рискуя собственной шкурой» была сегментом «Антихрупкости» под лозунгом «Не становись антихрупким за счет ближнего твоего». Если коротко, асимметрия в принятии риска ведет к дисбалансу и – потенциально – к краху системы.

 

Бизнес Боба Рубина связан с моим трейдерским бизнесом (как мы видели, когда эти люди делают деньги, они оставляют прибыль себе; когда они терпят убытки, расходы несут другие, а они только причитают о Черном лебеде). Проявления бизнеса Боба Рубина столь вездесущи, что стоят за каждой книгой цикла Incerto. Как только возникает несоответствие между периодом выплаты дивидендов (ежегодно) и статистической частотой катастрофы (скажем, раз в десять лет), у агента появляется стимул сыграть в игру Боба Рубина и перенести риск на кого-то еще. Учитывая число людей, пытающихся заскочить в денежный поезд, риск Черного лебедя копится в подобных системах постоянно. Потом – бах! – вся система рушится[24].

Дорога

Нашим проводником станет то, в чем бьется жизнь. Этическая сторона, будучи частью общей асимметрии Жирного Тони – Исократа, прямолинейна; я погрузился в ее глубины благодаря весьма аргументативному сотрудничеству с философом (и партнером по прогулкам) Константайном Сэндисом. Так же прямолинейно деликтное право, и я полагал, что оно займет в этом томе больше места, но, к счастью, разговор о нем будет кратким. Почему?

Деликтное право пресно для тех, кто не обладает темпераментом, открывающим путь на юрфак. Благодаря бесстрашному Ральфу Нейдеру на кофейном столике в моем кабинете скопилось почти два десятка книг о договорном праве и деликтах. Но тема оказалась настолько скучной, что прочитать больше семи строчек за раз для меня – подвиг Геракла (вот зачем Господь милосердно изобрел социальные сети и бои в Твиттере): в отличие от науки, в том числе математики, сухая юриспруденция не таит сюрпризов. Закон не может быть фривольным. Один только вид этих книг напоминает мне обед с бывшим членом совета управляющих Федеральной резервной системой: таким испытаниям человека нельзя подвергать чаще чем раз в жизни. Так что я освещу тему деликтов в нескольких строках.

Как отмечалось в первых абзацах введения, антиснотворные темы (языческая теология, религиозные практики, теория сложности, древняя и средневековая история, а также, конечно, теория вероятностей и принятие риска) соответствуют естественным фильтрам автора. Проще говоря: если вы не можете вложить в дело душу, откажитесь от задуманного – пусть это сделает кто-то другой.

Говоря о душе на кону, я должен кое в чем признаться. В Париже, в Лувре, рассказав финансистам о Хаммурапи, я стоял перед внушительной базальтовой стелой (в одном зале с корейцами, вооруженными палками для селфи) и ощущал беспокойство: я не могу прочесть написанное сам – и должен полагаться на экспертов. Каких экспертов? Если бы я был в культурном турне – да, но я профессиональный писатель, я сочиняю книгу и должен по-настоящему углубиться в тему! Не знать, как понимали и произносили древний текст, кажется мне жульничеством. К тому же я эпизодически увлекаюсь семитской филологией, а значит, нет мне прощения. В итоге я отвлекся и изучил аккадский язык в достаточной мере, чтобы цитировать законы Хаммурапи в согласии с семитской фонетикой, то есть вложить в дело душу. Из-за этого я завершил книгу позднее, чем ожидалось, зато теперь, когда я говорю о Хаммурапи, совесть не грызет меня за то, что я мухлюю.

Усовершенствованный детектор

Эта книга родилась в результате проникновенного – не как в ученом сообществе – и незапланированного флирта с математикой. Закончив «Антихрупкость», я думал на время отложить перо и нырнуть в уютную жизнь: четверть университетской ставки, изумительная черная паста с кальмарами в компании бонвиванов, поднятие тяжестей в компании друзей – синих воротничков, послеобеденная партия в бридж – безбурная, лишенная треволнений жизнь мелкопоместного дворянина XIX века.

Чего я не предвидел, так это того, что моей мечте о безбурной жизни отмерена пара недель. Оказалось, что у меня отсутствуют навыки спокойной жизни: бридж, шахматы, лото, осмотр пирамид в Мексике и тому подобное. Как-то я от нечего делать взялся за математическую головоломку; попытка ее решить вылилась в пять лет навязчивых, пожиравших мое время занятий математикой; одержимость делала меня похожим на «людей с проблемами». Как обычно, математика была нужна мне не для решения задачи, а для утоления внутренней жажды. В итоге произошло неожиданное. Мой детектор чуши стал таким чувствительным, что, когда я слышал разрекламированную ахинею (людей-демагогов, особенно ученых), мне казалось, будто я время от времени слышу звуки ударов и стоны, словно рядом режут животных. Нормальные люди меня не раздражают – только несущие чушь представители «интеллектуальных» профессий. Видеть психолога Стивена Пинкера, вещающего об интеллектуальных материях, – все равно что неспешно брести по заповеднику и вдруг наткнуться на Burger King для автомобилистов.

Благодаря сверхчувствительности моего детектора чуши я и написал эту книгу.

Книжные рецензенты

Раз уж мы заговорили о книгах, я завершу вступительную часть наблюдением, которое сделал, уже будучи писателем. Многие рецензенты интеллектуально честны и прямолинейны, но между ними и их аудиторией есть фундаментальный конфликт, даже если рецензент выдает себя за «среднего читателя». Если говорить о книгах, написанных людьми рискующими, массовый читатель (как и очень немногие редакторы) способен распознать интересное сочинение, а вот обитатели фальшивого космоса трепотни (иными словами, те, кто не действует) на это хронически не способны – и не могут понять, чего именно они не понимают, потому что не являются частью активной и полной сделок жизни.

Точно так же рецензенты – по определению их рода деятельности – не способны судить о книгах, которые перечитываются. Для тех, кто знаком с идеей нелинейных эффектов из «Антихрупкости», обучение – это повторение и выпуклость, иначе говоря, прочесть один и тот же текст дважды выгоднее, чем прочесть две разные книги один раз; подразумевается, конечно, что этот текст обладает какой-то глубиной. Выпуклость вплавлена в семитскую лексику: мишна – так на иврите называют компиляцию устной доталмудической традиции – переводится как «повторение», а мидраш отсылает к дроблению и повторному измельчению; у детей Исмаила его аналог – мадраса.

Книги нужно писать так, чтобы их читали, или хотели прочесть, и чтобы автор мог проникнуть в тему так глубоко, как того хочет, а не чтобы облегчить жизнь сочиняющим отзывы критикам. Рецензенты – скверные посредники; сейчас они, совсем как таксофирмы, становятся жертвами процесса избавления от посредников (его еще называют уберизацией).

Почему? И вновь это проблема шкуры на кону: речь о конфликте интересов между профессиональными рецензентами, считающими, что это им решать, как надо писать книги, и настоящими читателями, которые читают книги, потому что им нравится читать книги. Рецензенты обладают абсолютной, деспотической властью над авторами: нужно прочесть книгу, чтобы осознать, что критик явно бредит, так что в отсутствие шкуры на кону рецензенты вроде Митико Какутани в The New York Times (вышла на покой) или Дэвида Рансимена, пишущего для The Guardian, могут делать свое дело до бесконечности, и никто не поймет, выдумывают они или надираются (или – это, я уверен, случай Какутани – то и другое). Рецензентов судят по тому, насколько правдоподобно и хорошо они пишут, а не по тому, понимают ли они прочитанное (пока, разумеется, автор не привлечет их к ответственности за белиберду в свой адрес)[25].

Дорогой читатель, теперь, спустя почти двадцать лет после завершения первого тома Incerto, я установил с тобой прямой контакт.

Структура книги

Книга I, как мы видели, представляет собой введение в трех частях.

Книга II, «Первый взгляд на агентскую проблему», глубже вникает в симметрию и агентскую проблему применительно к распределению риска, а также строит мост между коммерческим конфликтом интересов и общей этикой. Еще она кратко знакомит нас с понятием масштабирования и разницей между индивидом и коллективом, определяя границы глобализма и универсализма.

Книга III, «Величайшая из асимметрий», – о власти меньшинства и о том, как маленький сегмент населения навязывает свои вкусы остальным. (Короткое) приложение к книге III показывает: 1) почему совокупность частей ведет себя не так, как сумма частей, а как нечто с собственным разумом, а также 2) каковы последствия нагромождения того, что называется социальными «науками».

Книга IV, «Волки среди собак», повествует о зависимости и, давайте называть вещи своими именами, рабстве современной жизни: работники существуют потому, что они рискуют куда больше, чем наниматели. Еще эта книга показывает: даже если вы независимы и руководствуетесь принципом «к-черту-деньги», вы уязвимы, если на людей, которые вам небезразличны, нападают злые корпорации и группировки.

Книга V, «Быть живым значит рисковать», показывает в главе 5, как принятие определенного вида риска делает вас поверхностно менее привлекательным, но зато бесконечно более убедительным. Она объясняет, чем жизнь как реальность отличается от жизни как конструкта, порожденного машиной опыта, почему Иисус должен был стать человеком и не совсем Богом – и как Дональдо[26] выиграл выборы благодаря своему несовершенству. Глава 6, «Интеллектуал, но идиот», знакомит нас с этим самым ИНИ, который знать не знает, что шкура на кону лучше любых лекций помогает нам понимать мир (включая умение ездить на велосипеде). Глава 7 излагает разницу между неравным риском и неравной зарплатой: можно стать богаче, но тогда вам придется быть настоящим человеком и рисковать. В этой главе дается динамический взгляд на неравенство, отличающийся от статического взгляда ИНИ. Глава 8 посвящена эффекту Линди и самому главному эксперту, который точно знает, почему сантехники – эксперты, а клинические психологи – нет и почему те, кто комментирует мнение экспертов в The New Yorker, сами экспертами не являются. Эффект Линди различает явления, которые время улучшает, и явления, которые оно уничтожает.

Книга VI, «Подробнее об агентской проблеме», рассматривает немаловажные скрытые асимметрии. Глава 9 показывает, что с точки зрения практики мир проще, чем принято думать, а серьезные эксперты не кажутся актерами, играющими свои роли. Мы также познакомимся с эвристикой распознавания чуши. Глава 10 рассказывает, как богатые люди становятся лохами и жертвами тех, кто усложняет им жизнь, уговаривая их купить то и это. Глава 11 объясняет разницу между угрозами и настоящими угрозами и показывает, как нажить врага, не убив его. Глава 12 повествует об агентской проблеме журналистов: они жертвуют правдой и создают ложный нарратив, чтобы порадовать других журналистов. Глава 13 – о том, почему добродетельный человек всегда рискует, а не снижает риск для своей репутации, изображая в интернете белого рыцаря и выписывая чек какой-нибудь неправительственной организации, которая содействует уничтожению мира. Глава 14 объясняет агентскую проблему экспертов по геополитике, а также историков, которые склонны писать о войне, но не о мире и внушают нам искаженное представление о прошлом. В истории тоже полным-полно вероятностной неразберихи. Если избавиться от экспертов по «миру», наша планета станет безопаснее и многие проблемы решатся сами собой.

 

Книга VII, «Религия, вера и шкура на кону» – о конфессиях в терминах шкуры на кону и выявленных предпочтений: почему атеистов функционально нельзя отличить от христиан, зато можно – от мусульман-салафитов. Отбросим демагогию; «религии» – не совсем религии, есть религии-философии и религии – правовые системы.

Книга VIII, «Риск и рациональность», включает две фундаментальных главы, которые я приберег для финала. Нет строгого определения рациональности без принципа шкуры на кону; дело в действиях, а не в словах, мыслях и трепотне. Глава 19, «Логика принятия риска», собирает воедино мои максимы о риске и выявляет ошибки, связанные с маловероятными событиями. Она также классифицирует риск по уровням (от индивида до коллектива) и доказывает, что храбрость и благоразумие не противоречат друг другу, если кто-то действует ради блага коллектива. Еще она объясняет, что такое эргодичность (понятие, подвешенное в воздухе). Наконец, эта глава формулирует принцип предосторожности.

20Ради удовольствия (фр.).
21Мое понимание Сенеки, изложенное в «Антихрупкости», касается асимметрии (и опциональности), финансовой и эмоциональной. Я как человек рискующий нахожу общение с классицистами невозможным; их сочинения о Сенеке, в которых пропущено главное, меня раздражают.
22Долгое время ряд швейцарских кантонов демократическим путем запрещал продавать недвижимость иностранцам, чтобы богатые путешественники, не ставящие свою шкуру на кон, не подняли цены на заоблачную высоту и тем самым не навредили молодым покупателям, которым жилье стало бы не по карману. Глупо ли это с экономической точки зрения? Вовсе нет, хотя некоторые застройщики со мной не согласятся.
23См.: Талеб Н. Н. Одураченные случайностью. О скрытой роли шанса в бизнесе и в жизни. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2012.
24В скрытом переносе риска повинны не только банкиры и корпорации. Этим черным делом эффективно занимаются крупные группы населения. Скажем, жителей побережья, на котором часты ураганы и наводнения, по сути, субсидирует государство – то есть налогоплательщики. После урагана эти люди изображают жертв перед телекамерами, но на деле они и компании-застройщики получают блага, за которые платит кто-то еще.
25Прошло три года, прежде чем месседж «Одураченных случайностью» поняли как «удачи на свете больше, чем кажется», в то время как в рецензиях люди видели другой месседж: «Это все слепая удача». По большей части книги живут не дольше трех месяцев.
26Дональдо – прозвище Дональда Трампа. – Прим. перев.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22 
Рейтинг@Mail.ru