Натали Варгас
Чунтэ – хранитель джунглей
– Говорят, это была гостиница, – поспешил с историей руин Хосе, – постоялый двор для гонцов инков.
– Тумбэ, – догадалась я, – «место отдыха».
– Да. Кто-то это место «дорогой в Эльдорадо» называл, ибо здесь испанцы много бегали в поисках золота… да все пропали без вести.
Ну конечно! Гонцов империи инков называли «часки», и именно для них строились дороги и постоялые дворы. Они проделывали путь от самой северной точки Перу до южных границ современного Чили бегом, неся не только почту, связки кипу, но и редкие экземпляры растений и даже свежую еду. Несколько тысяч километров на ногах!
– Значит, здесь была некая цивилизация, ежели часки пересекали эту местность столь часто. – вслух принялась раздумывать я.
– Инки, собственно, ничего не создали в этих местах, но использовали чужое. – Вступил в разговор шаман. – За сотни лет до их появления здесь цвела великая цивилизация Вари. Они тоже, по сути, были захватчиками, которые воспользовавшись тяжёлыми временами засухи быстро объединили разваливающиеся центры более древних культур. Именно им принадлежат грандиозные каменные постройки и изваяния… Это была великая империя!
– Да, – добавил Хосе, – до великих инков здесь уже существовали хорошо налаженные системы.
– Системы?! – фыркнул Освальдо. – Всё чему инки научились было заимствовано от двух империй – Вари и Тиванаку! Последние составили тайный язык, на котором говорила только элита – шаманы и даже это инки присвоили себе. Текстиль и его покраска, знания ковки и металлургии, сельское хозяйство и взведение каменных стен, обряды, медицина, чтение по звездам – всё было создано теми, память о коих инки благополучно стерли…
Хосе ничего не сказал в ответ на обидные слова шамана в адрес своих предков. Он встал и направился «за угол», коим служила маленькая комнатка с дырой в той самой «гостинице». Эдакий допотопный туалет, весьма близкий по конструктивному замыслу к нашим отхожим домикам в деревнях. Правда, потолков в подобных местах не строили, а в стороне можно было заметить остатки сосуда для воды и… плоских камешков. Это «устройство» служило гигиенической бумагой. Прямо как в древней Греции! Надо сказать, что и название, «тумбэ», напоминало мне греческое «тумбос» – могильный камень. Не знаю, как у остальных, но это сочетание отбило у меня всякую охоту справлять нужду в древней уборной.
Я заняла свое место у костра, поерзала, устроилась на толстом пончо. До рассвета оставалось несколько часов, и в лагере готовились ко сну. Кабальерос суетились у палаток и спальных мешков. Лишь Фернандо с привычной вдумчивостью начищал крепкое мачете, неприветливо поглядывая в сторону индианки с пастухом. Те сидели по-турецки, спиной к лагерю, тихо и тревожно переговариваясь.
– А как эти древние шаманы Тиванаку читали по звездам? – Решилась я спросить притихшего Освальдо. – Ведь никаких строений похожих на обсерватории пока не обнаружены.
– Функция обсерватории состоит в том, чтобы выделить небольшую часть звездного неба так, чтобы производить более точные расчеты их движения исходя из ограниченных рамок просвета, так? – спокойно ответил шаман. Я согласно кивнула. – Но таким же способом можно создать «окно» построив неглубокий колодец. Именно так мои предки и смотрели на небо – через отражение в воде. Многие древние цивилизации использовали этот способ, потому-то духи воды имели более широкие полномочия в древних религиях мира.
– Так вот откуда взялось выражение «смотреть в воду». – Заключила его речь я.
Освальдо лишь качнул головой, поднялся и направился к мулам. Я осталась одна. Помедитировав у огня, я снова взялась за карандаш и медленно вывела: «Истоки мистической природы человека лежат глубже даты основания христианства, и вычеркивание языческого на него влияния правильнее будет считать не забывчивостью, а неблагодарностью. Посему считаю своим долгом выразить мнение о некоторых верованиях и поистине мистических способах общения с потусторонним миром, коими богаты местные традиции…»
Вдруг дикий испуганный оклик выдернул меня из предутренней безмятежности. Все вскочили на ноги. Мы вперились в зияющую мглу. Туда, откуда раздался вопль. В сторону «гостиницы». То был Хосе. Как-то странно пошатываясь, он рысью бежал к костру.
– Где вы были?! – кричал он на нас.
– Как где? – резонно прогудел Фернандо. – Здесь!
– Так вы никуда не уходили?! – Хосе остановился у костра. Колени его тряслись.
Никто не ответил. Молчание группы требовало от пришедшего объяснений.
– Я вышел из тумбэ, – начал тот, – смотрю, огонь, а вокруг никого. Думаю, шутите надо мной… и вдруг голоса слышу… в руинах, за большим проемом!
– Ну?
– Ваши голоса, сеньорес! – выпучил глаза наш бедный Хосе. – Пастух спорил со своей сеньорой, Фернандо смеялся над шуткой Энрике, а вы, донья Натали, упрекали кабальерос в бестолковости…
– Но здесь все молчали и никаких голосов не слышали, – ответил пастух.
– Возможно! – возмутился молодой человек. – Но я-то ясно всех вас слышал: вот, думаю, шутники! Ну, сейчас их, думаю, напугаю. Подкрался к проему дверей, подождал и – раз! – выскочил! И что вижу?!
– Что?!
– Черноту! – голос Хосе вдруг сорвался. – Представьте, не просто пустоту, но глухую, непроницаемую черноту. И так, знаете ли, тихо, будто все звуки этой чернотой поглощались!
– Это Чунтэ, – раздался спокойный голосок молодой индианки Ийи. – Когда путники приходят в джунгли без договора с горами, демон завлекает их в круг и заставляет возвращаться на одно и то же место, как в воронке. От того все и пусто…
В ответ наступила тишина. Лишь треск костра и наше глубокое дыхание оживляли немую сцену. Над головами, словно совиное уханье, выплеснулся голос Освальдо.
– С Ийей наша компания теперь состоит из девяти человек, – промолвил он, – а девятка воплощает символ круга. Думаю, мы неспроста здесь все собрались в таком количестве и качестве.
Мы переглянулись. В нарастающем напряжении ожидания чего-то жуткого раздалась резкая усмешка Энрике.
– А я-то думал, что с ума сошел…
Вниз по дороге
В пять утра небо еще мрачное, холод сковывает ноги, а промозглость вызывает рвущий глотку кашель. Но скоро придет рассвет! Утро в горных джунглях… В отличие от гущ реки Амазонки, горные леса суше и светлее. Перед рассветом они тише и загадочней, в покое, дымке и задумчивости. Верхушки гор скрыты туманом. В низинах солнечно и тепло. Аромат эвкалипта особенно силен. Здесь царит веселье, лес у рек преображается, просыпается бурно и мгновенно. Но, как могло показаться, все живое внимательно следило за нами, пришлыми двуногими созданиями.
Мы – я и Ийя – взялись за приготовление завтрака, состоящего из свежеотвареных плодов камотэ, кукурузы и зеленых платанов. На заранее раскаленных камнях развернули свертки из толстой воловьей кожи. В них хранились копченое мясо, высушенные фрукты и рыба. Была еще карапулька… Нет, карапулька – это не часть славянского танца, не подвид финских саней и не смешная фамилия. Это кристаллы. Начну со скромного напоминания о том, что картофель был завезен в Старый Свет из Южной Америки. Я даже укажу, откуда именно: из Перу, с озера Титикака. Это самое большое озеро в мире, находящееся на высоте свыше трех тысяч метров над уровнем моря, и именно благодаря ему мы едим то, что выжило как вид овоща через миллионы лет! Да-да! Высота, давление и воздух сохранили для нас самый древний продукт питания! Картофель благодаря своему строению проявляет довольно интересные свойства именно в подобных условиях: он кристаллизуется. Когда Энрике впервые показал мне темно-коричневые маленькие камушки и сказал: «Вот наш супчик!» – меня чуть не стошнило… Я даже ради интереса попыталась раскусить это кристаллическое формирование. Полупрозрачный камень! При высыхании картофель сокращается на 90% от своей изначальной массы, а при замерзании в отсутствии кислорода превращается в кристалл. Название «карапулька» переводится как «превращенное в кость (или твердую субстанцию)», то бишь совсем к любимой нами картошке не относится. На языке кечуа название этого овоща довольно труднопроизносимо: «ам'ка», где звук «к» – это резкий щелчок языка. Разобрались? Карапульку готовят так же, как и фасоль. Долго отмачивают и долго варят. Но каков вкус! Вы пробовали густой суп из хрящиков? Это еще вкуснее! Кстати, перуанцы предпочитают блюда из карапульки нежели из из свежей картошки.
Из всех яств я могла есть только суп из карапульки и камотэ. Последнее – это сладкий, ярко оранжевого цвета овощ, который мы, европейцы, называем сладким картофелем, хотя к таковому он не относится… И дело было не в вегетарианстве. По сравнению с нашими балыком и воблой перуанские вялености на вкус представляют собой редчайшую гадость. Их излишне пересаливают, а сушеное мясо еще и жарят в жире. Мне иногда казалось, что древесина, приготовленная таким манером, была бы намного съедобнее…
Вскоре и Мария присоединилась к нашей дамской компании, но лишь затем, чтобы следить за нами. Она воплощала собой столп терпения к нашей медлительности. Лишь изредка высказывала она печальное мнение о том, что если ей надлежит попасть в ад, то там случится хоть какое-то облегчение: черти и те справляются с котлами быстрее.
– Это правда, что белые люди любят поклоняться тряпкам? – капризным тоном иногда спрашивала она меня.
– В каком смысле? – недоумевала я.
– Пишут знаки на кусках материи, таскают их с собой и даже встают перед ним на колено…
– А! – догадалась я. – Знамя… Это очень важный элемент военного формирования. Хоругвь…
– Какое варварство! Я слышала, они даже целуют эти полотнища…
– Да, во время принесения клятв или…
– Как женщины!.. Уж-жас-с!
Дальше Мария не слушала мои объяснения. Она оскорблено отвернулась, давая понять, что столь примитивный вид человеческой расы недостоин ее внимания. Меня это вполне устраивало.
Фернандо и Хосе с пастухом занялись гужевым транспортом. Энрике пытался встряхнуться и вспомнить, что же произошло вчера у «гостиницы». Он почесывал ершистый подбородок, усердно пережевывал кусок копченой свинины, посматривал на небо и что-то ворчал себе под нос. Его оттопыренные уши весьма заметно вторили движениям жилистых скул, чем придавали еще большую комичность всему его подергиванию и беспокойству.
Фаго, как он позднее объяснил, беседовал с местными духами. Он развел неподалеку костер, маленький и дымный, грел над ним руки и гладил ладонями свое лицо. Будучи ваманом, Фаго представлял каждого из нас местным «хозяевам», уверяя их в том, что мы не желаем брать «запрещенное» и разрушать «неприкасаемое». В целом, он исполнял роль нашего адвоката перед силами, в существование которых я не верила… Пока еще не верила.
Освальдо ухмылялся, попыхивал сигарой, похлопывал мулов, озирался то на спутников, то на проводников, то на древнюю дорогу, по которой нам предстояло пройти. Как ни странно, его занимал Хосе. Лично шаман никогда не обращался к нему, но всегда поглядывал на те места, где молодой человек проявлял свою тягу к творчеству. Он рисовал! Вернее, подражал неолитическому искусству, вырезая смешные фигурки на мясистых листьях туны. Вероятно, Освальдо проверял, не рисует ли Хосе забавные карикатуры на серьезного вида спутников.
Кстати, о туне. Изумительное растение! Кактус. Он воплощает в себе восхищение и омерзение одновременно. Начнем с фруктов, произрастаемых на краях его полуметровых лопастей. Вкус – неописуемый восторг! Помню, я съела целый пуд его освежающей мякоти до того, как предупредительный Энрике, скабрезно краснея, выдал мне справку:
– Семена туны содержат масло, которое в целом омолаживает клетки, укрепляет кости и действует в качестве очищающего организм элемента… Но в больших количествах… для молодых женщин… он может быть вреден ввиду излишнего влияния на обмен веществ… Понимаешь?
Сказав это, Энрике еще больше сконфузился, и я поняла, что он не такой уж и тюфяк в отношении знаний о физиологии женского организма… Но это еще не полное сочетание гадости с прекрасным. Когда листья туны произрастают в тени, в них поселяются паразиты. Их колонии похожи на проказу в живом теле растения. Даже одев кожаные перчатки, закрыв глаза и представив, что засовываю руку в баночку с маринованными огурчиками, я бы ни за что не прикоснулась к этим отвратительным «язвам»! Но однажды, проезжая одну из деревень, где пряли тонкую пряжу из шерсти ламы, я с изумлением познала простую истину: в любом уродстве скрывается красота. В отношении тех паразитов данная истина звучала подобно удару судейского молотка по незрячей затверделости моего первоначального впечатления. Дело в том, что самые яркие и стойкие пурпурные цвета производятся из крови этих паразитов. Превращение подобно магии! Берешь в руки насекомое, расщепляешь между ногтями, растираешь эту гнусность на тарелке, добавляешь сок лимона, окунаешь в образовавшееся месиво грубую бесцветную ткань, и вот оно чудо! Пурпурные оттенки, словно искры калейдоскопа, разбегались по унылой материи… Добавляешь соль – ткань приобретает ярко-алые размывы. Стойкие, сочные! Век живи – век учись!
О спутниках
Думаю, теперь мне следует рассказать о моих главных спутниках и друзьях. О Фернандо и Энрике. Я встретила их в Питере три года назад. Будучи кастильцами, они учились на только что восстановленном историческом факультете ленинградского универа. Я сдавала туда вступительные экзамены. Они подкармливали меня пирожками и сангрией, подбадривали, смешили и… горячо соболезновали, когда я с грохотом провалилась. Мы быстро подружились. Поначалу их интересовала практика разговорного русского языка и, конечно же, история Ленинграда.
Фернандо таскал с собой массивный фотоаппарат на треножнике, который был подарен еще его отцу на день совершеннолетия. Он любил ходить по улицам города и фотографировать каждый дворик и закоулок Северной столицы. Мне очень нравилось составлять ему компанию. Хотя мы по-разному видели город. Для меня, человека всем сердцем любящего его мокрое уныние, болотный запах и молчаливое величие, Питер представлял из себя кровоточащую рану. Его оголенное, словно оскал черепа, лицо в разрушенных зданиях и вывернутых булыжниках улиц ввергало меня в состояние, подобное отчаянию при потере близкого человека. Одиночество, которое мое сердце верно разделяло с болью города. Я молча маячила за спиной Фернандо, робко поднимала глаза на когда-то торжественные, а нынче изуродованные фасады знакомых домов, слушала треск ворон… Но было лето, душа моя наполнялась светом и, оплакивая ушедших, впитывала умиротворение вечного гранита возрождающегося города.
Для моего друга послевоенный Ленинград являл собой источник нескончаемого восторга. Он участвовал в испанском Сопротивлении во Франции. Его подразделения первыми вошли в освобожденный Париж. Он гордо называл себя «маки́11», честно признавался в анархических убеждениях и пил только «за свободу».
«В чем состоял его восторг?» – спросите вы.
Его собственная страна, обескровленная гражданской войной, с открытыми объятиями приняла фашистский режим Франко. Испания поддерживала Германию, но была разрушена и слаба для участия в войне. Она выгорала изнутри, как торф. Казалось, ни одна страна в Европе не могла понять страданий испанского народа… И вот Ленинград.
– Вы, ленинградцы, просто знамя человечества! – иногда вскрикивал Фернандо. – Ты понимаешь, что показали вы всему миру?!
– Мужество? – устало улыбалась я.
– Мужество, конечно, важно, – сурово скрещивал он руки на груди, – но вы показали такой характер, такой монолит стойкости, что утерли нос всем занудам и отщепенцам, которые оправдывали свое участие в нацистском шествии голодом и нищетой…
Фернандо явно сердился на близорукость испанских властей. Предки его, как он сам рассказывал, происходили из племени патагонцев12. Это легендарный народ гигантов, живших на равнинах современной Аргентины. Фернандо – молчаливый и вечно подозрительный великан. Ему приходилось слегка приседать, чтобы разговаривать со мной и вообще со всеми окружающими его «коротышками». Потому-то он в большей степени предпочитал молчать, а посему его реплики высоко мною ценились.
Энрике был полной противоположностью своему товарищу. Разговорчивый и любопытный шутник… Правда, в последние несколько недель он изменился. О его прошлом я мало что знала. Он с Фернандо учился в одной школе для дворян в Мадриде. Потом пути их разошлись. Энрике пошел на военную службу, его друг занялся экономикой. Он помогал родственникам восстанавливать свои заводы в Кастилии. Встретились они опять же в Мадриде уже в сорок третьем, а после войны решили нагрянуть в Ленинград. Тогда наши университеты уже набирали студентов…
Мои приятели мечтали быть археологами и заниматься раскопками Египта и Месопотамии. Но судьба иначе оценила их талант, и через полгода на нас свалилась новость от родителей Фернандо. Будучи аргентинцами, они вернулись обратно в Южную Америку в конце тридцатых годов. Теперь там его ждало некое наследство. В соседней с Аргентиной стране, в Бразилии! О том, каким образом мне удалось сорваться с места и укатить с ними в страну карнавальных шествий, я до сих пор ломаю голову. Я мечтала о Бразилии. Черно-белые фильмы не передавали те краски, кои расплескивались на ряженых праздниках Рио-де-Жанейро. Я видела эту страну через фотографии Женевив Нейлор в фокусе творчества ее мужа Михаила Резникова… Насколько удача улыбалась мне, я поняла несколько недель назад, когда узнала о разрыве дипломатических отношений между моей страной и Бразилией.
Уже через месяц мы прибыли в Испанию в компании дипломатической миссии одного из родственников моей тети. Оттуда кораблем – в бразильский Манаос. Театр оперы, «синема», здания из мрамора, джентльмены во фраках… Мы, «белые люди», легко устроились на новом месте. Фернандо предстояло управлять одной из ферм «каучерос» двоюродного дяди, но уже в начале следующего года наши планы вновь перевернулись. Умерла родственница этого дяди. Она занималась исследованием земель Амазонии в северной части континента. Наша троица отправилась в Перу, в Икитос – город каучуковой лихорадки. Кораблем по Амазонке, на котором мы и прослышали о легендарных древних городах! Имя легенды – Эльдорадо – еще долго звенело в наших ушах, пока мы не оказались здесь, в далеко не туристических джунглях…
Но в общем и целом Фернандо всегда был занят своим таким же грандиозным, как и он сам, фотоаппаратом. С ним перемещалась и вся его фотолаборатория. На двух мулах. Энрике изучал карты, добытые им в библиотеках Лимы и Икитоса. Он много читал, собирал и записывал. Его архив умещался на трех мулах. Их никто попросту не дергал, а посему я заканчиваю о них свое повествование.
Том второй
Деревня проклятых
Леший vs Чунтэ, или Сказ о двух горах
После быстрого завтрака Ийя уселась по-турецки перед увядающим кострищем и затянула свой мелодичный напев. Казалось, она окаменела. Но когда я наклонилась над костром, чтобы присыпать его, она неожиданно поднесла руку к лицу. Я сделала вид, что не замечаю резких движений спутницы, но попыталась ненавязчиво следить за хозяйкой гор. Та, закрыв глаза, шевелила губами. Пальцы ее руки, поднесенной к лицу, слегка дернули за бровь и при непрерывном бормотании отпустили вырванные волоски над угасающим огнем. Опустив глаза, я поморщилась от странного, недоброго чувства. Однако отнеся это к недавнему аффекту от изрядной высоты и разряженного воздуха, я засыпала костер мелким гравием с листьями и больше не вспоминала об увиденном. Да и зачем? Индейцы таким образом благодарят духов за огонь, еду и просят об удачном пути. Нужно ли утруждать себя иными домыслами?
Через полчаса наша команда неторопливо тронулась по намеченному пути. Вдоль реки Мараньон, над её безлюдными обрывами, тянулась извилистая дорога, пыльная и грязно коричневая, как и воды самой реки. Солнце, окрепнув, уже начало слепить нам глаза. Мы, щурясь и морщась, только и надеялись на скорое погружение в прохладную тень Амазонии.
– Откуда взялся этот Чунтэ? – решила я привязаться к пастуху Потаю с Ийей. – Прямо как Леший в наших северных лесах!
Те лишь недовольно, даже испуганно, отмахнулись. Я посчитала нервозность аборигенов обычным страхом перед предметом местных верований. Настаивать на ответе не стала, подправила солнцезащитные очки, заполняя неприятную паузу легким напевом из темы «Э-эй, ухнем». Вдруг за моей спиной раздался голос Освальдо:
– Расскажите мне об этом вашем Лешем, а я поведаю вам о Чунтэ.
Надо сказать, что интерес шамана к моей персоне вызывал у меня некоторые подозрения, ибо он более ни с кем особо не разговаривал. Похоже, эта неприятная мысль отразилась на моем бледном лице.
– Для здешних мест вы чужак, – промолвил Освальдо, – а люди здесь верят либо в удачу от пришлых… либо наоборот… Кто-то избегает вас, а кто-то интересуется. Я, например, очень увлечен вашей страной и культурой…
Тут я вспомнила о той девушке, кою шаман лечил в дневной молебной, и с пониманием кивнула. В конце концов, он мог кого угодно пригласить в помощники. Но я была своеобразным амулетом в момент очищения несчастной.
– Ну так… кто же этот Леший? – продолжал допытываться Освальдо.
– Это хозяин леса в наших бескрайних гущах.
– Демон?
– Хм, языческий дух. Представляется этаким жутким мужиком…
– «Жутким»?
– Из-за небритости! – рассмеялась я на удивление Освальдо. – Правда, он может являться в разных ипостасях. В виде животных, растений… Он заботится о лесах, об их обитателях, помогает заблудившимся людям… если они ему нравятся. Хотя в христианских мотивах его не жалуют… Впрочем, нынче даже дети в Лешего не верят.
– А ваши предки? – не отставал шаман. – Вепсы… Они верили?
– Да… Для них он абсолютная реальность.
Тут я замолкла. Запомнил же он название этого маленького народа! Не каждый житель Ленинграда знает о том, какие племена жили на его территории, а этот… вцепился. Я глянула на спутника. Он сам-то не брился уже третий день и, почесывая черный налет на лице, добродушно щурился.
– Вепсы – это лесные люди, – взялась пояснять я. – Вера в духов является частью их культуры… Если эту веру у них отнять, то и сам народ окончательно сгинет.
– Расскажите мне о них.
Я поморщилась. Не от нежелания выдать историю маленького народа, но от того, что она никому не нужна и это почему-то… расстраивало меня.
– В целом они назывались «чухонь», – начала я. – Когда-то они были многочисленным народом и настолько сильным, что участвовали в походах своих соседей, новгородцев, когда те воевали с викингами за торговые пути на Балтике… Но постепенно чухонцы утратили независимость.
– Почему?
– Отсутствие государственности, – усмехнулась я. Вот бы та профессорша, что принимала экзамен в универе, послушала меня! – Они не имели отрегулированной системы управления и зачахли. Их вытеснили шведы, устроив на их территории крепость, затем пришли московиты и построили город Петербург… И те и другие насаждали свои правила и культуру.
– А что вепсы?
– Они уходили дальше и дальше, и настолько тихо, что историкам не составило труда изобрести исторический факт: на территории Петербурга до его основания никто не проживал. Болото было, и все! Ни тебе народа, ни самобытной культуры… Одни собаки-шведы. А «чухонь» продолжала удаляться в леса… чтобы поклоняться деревьям и камням.
– Значит, культура вепсов относится к язычеству?
На его вопрос я только махнула рукой. Какой смысл вдаваться в подробности истории влияния религий на культуру малых народов в разговоре с представителем племени, чьи собственные традиции веками подавлялись инквизицией?
– О них усиленно забывали, – продолжала я, – а если и упоминали, то с презрением. Так, в одной замечательной старой сказке «Черная курица» есть персонаж – грязная грубая чухонка, которая эту самую курицу пыталась зарезать. Даже само слово «чухонь» приобрело нарицательные черты…
– Очень похоже на историю многих народов, поглощенных более сильными захватчиками.
– Вы мне лучше о своем Лешем расскажите, – попыталась отделаться я от разговора на неприятную мне тему, – о Чунтэ… Обещали же!
– Обещал, – Освальдо весело подмигнул. Похоже, дорога не утомляла его. – В целом, он обладает сходными свойствами и тоже имеет несколько ипостасей…
Я понятливо кивнула. Разговор меня мало увлекал, но надо же было скрасить монотонность похода. Может, мне рассказать, что Леший так же, как и Чунтэ, водит грибников по кругу? Нет, не стоит будоражить воображение спутников, а то, кто его знает, наша группа вокруг этой горы до конца жизни куролесить будет.
– А почему Чунтэ шаману только на одно растение указывает? – вспомнила я предыдущий с Освальдо разговор. – И как он выбирает между черными растениями и светлыми?
Тот отчего-то вздохнул.
– Для каждого ритуала, лечения ли, предсказания ли… не имеет значения, шаман должен приготовить алтарь, – мой собеседник сжал кулак и принялся разгибать пальцы, словно ведя подсчет сказанному. – Во-первых, магия совершается не самим шаманом, но теми силами, которые он призывает. Во-вторых, для каждого магического действа готовится определенный состав предметов на алтаре. В-третьих, шаман лишь собирает на этом алтаре символические артефакты. Так он доносит до иного мира цель ритуала, а духи указывают на необходимые элементы.
– Так основная работа шамана состоит в призвании… это… правильных духов?
– Не совсем, но остановимся на таком определении. На алтаре он раскладывает назначенные только для данного ритуала вещи. Это могут быть камни, музыкальные инструменты, кости… Но сами по себе все они мертвы. Их надо наделить соответствующей им душой. Энергиями. Духами. Сами духи вселяются только в удобные им вещи…
– «Вселяются»? – вмешалась я. – Предметы на алтаре… двигаются?
– При желании шаман может управлять объектами, – усмехнулся мой собеседник. – Вещи могут летать и сами по себе, если это будет угодно духам. Такое иногда случается тогда, когда над ними нет контроля… Они очень сильны. Задача шамана – в умении подчинять энергии.
– Так… А зачем искать растения?
– Растения как раз и содержат живые энергии. Они их производят…
– То есть эти ваши духи в них вселяются? – упрямо сортировала информацию я.
Освальдо явно начинал выходить из себя, но сохранял умиротворенность в голосе.
– Нет. Духи не вселяются в деревья, они зарождаются в них…
– Значит, у растений есть душа?
– В какой-то мере, но в ином значении… Энергиями занимаются мурайи – одни из самых сильных курандерос. Их знания велики и опасны.
– Подождите! – пытаясь записать сказанное на ходу, перебила я Освальдо. – Значит, только эти мурайи… ходят в горы… э-э… Чапарри и Янаванга?
Освальдо остановил коня. По его лицу, пусть неподвижному, но отражающему усталость, я поняла, что мое любопытство неуместно. Словно читая мои догадки, мой собеседник покачал головой.
– Извините, я излишне спешу… – начала было оправдываться я, но Освальдо поднял руку.
– Это моя вина, донья Натали, – улыбнулся он. – Я должен был сразу разъяснить вам о том, на что опирается шаман, когда работает. Раскрыть его философию. Я обязательно расскажу вам о структуре вселенной, энергиях и взаимоотношениях с животным и растительным мирами… А пока, сеньора, я лишь отвечу на ваш вопрос о «выборе горы». Возьмем, к примеру, растение под названием парика. С одной стороны, оно богато кальцием, а отвар его коры лечит гонорею и дизентерию. В этом отношении оно считается светлым растением. С другой стороны, порошок из бобов парики является сильнейшим ядом для домашних животных и становится причиной бешенства людей…
– В этом отношении оно черное растение, – поняла я, и тут прозрение вновь посетило мою светлую головку! – То есть на Чапарри и Янаванге растут одни и те же кусты и деревья?!
– Именно так, – со вздохом облегчения ответил Освальдо. – Но в зависимости от цели ритуала шаман приходит на ту или иную гору.
Вот это теперь ясно! Как все просто и совершенно логично! Вот тебе место для грязной посуды, вот те место для чистой… Места разные, посуда одна. Уравновешенность и порядок.
По сути, еще готовясь к путешествию в Питере, я знала, что древние шаманы Анд следовали герметической философии. Они имели строгие концепции, обширные знания и чрезвычайно закрытую структуру. В Европе эпохи Возрождения существовало очень похожее течение алхимиков-эзотериков. Правда, истоки обеих философий несколько разнятся, но суть одна – исследование законов природы, уважение к ней и отождествление с ней высших сил. И те и другие ставили человека на высший духовный уровень, отрицая необходимость поклоняться мифическим богам, но утверждая способность человека к самосовершенствованию. Увы, это не приветствовалось официальной церковью даже тогда, когда алхимики создали великолепный фарфор и черный порох, благодаря которому конкистадоры подчинили оба континента Нового Света. Знание растений, их разрушительных и лечащих свойств одновременно, послужило причиной ненависти к алхимикам и врачей. Поднимающаяся наука Европы, практическая медицина, не нуждалась в высшей философии. С начала охоты на ведьм герметизм был вырван из культуры Европы. Можно себе представить, что почувствовали конкистадоры и первые монахи-миссионеры, придя на новый континент! Да, Освальдо прав: не иная вера, но страх заставил европейцев истреблять то, что у них дома уже увяло как реальность, обросло сомнительными легендами и превратилось в страшную сказку.
Древняя дорога
Вскоре мы прошли водопад, о котором говорила нам Ийя. Весьма высокий и шумный, он поражал красотой порогов и перепадов. Морось от сокрушительной массы падающей воды оседала на одеждах уже на дальних подступах к нему. Нам пришлось поторопиться пройти его бушующий поток, чтобы не промокнуть насквозь. Еще несколько часов похода по извилистым тропам, и Фернандо уверенно свернул в ущелье, образованное расколом огромной скалы. Прорубленная в одной из таких расщелин дорога не удивляла, так как на протяжении многих миль мы уже встречали подобные пути, изготовленные руками людей сотни, а то и тысячи лет назад. Удивляли лишь узость прохода и низкие своды. Это было не свойственно для очень скрупулезных в деле строительства инков. Совершенно очевидно, они использовали более древний путь и не очень-то заботились о его удобстве. Нам пришлось спе́шиться, перевязать мулов караваном и медленно продвигаться по неведомому пути.
Вдруг, выйдя из-под свода скалы, Фернандо остановился, присел на корточки и ножом расчистил слой грязи под ногами.
– Вот, взгляните, – произнес он, – отсюда начинается кладка довольно хорошей дороги. Как я вам и обещал, материя весьма интересная.