Наталия Павловская
Истории для кино
– Ой, Лёдя, что тебе сказать! Всю ночь я боялся присесть хоть на минутку, чтоб не привлечь до себя городовых. Я шел, бежал, опять шел… Мороз такой, что звезды замерзли на небе! А в домах светятся огонечки, видно, что людям там жить тепло, дай им бог… И только я, бедный маленький еврей, бегал по городу, как бездомная собака…
Повисает тяжелая пауза.
– И что? – тихо спрашивает Лёдя.
– Утром я уехал домой.
Они опять молчат. Потом Лёдя говорит твердо:
– Папа, я тебя люблю. Я всех вас очень люблю. Но я хочу быть артистом!
Отец горестно берет руки сына в свои. В его глазах блестят слезы.
– А-а, слова папы тебе дешевле воздуха… Хорошо, поезжай. Но помни, что никогда и никуда ты не уедешь дальше Одессы!
Глава вторая
«Купите бублички!»
МОСКВА, ТЕАТР ЭСТРАДЫ, 23 АПРЕЛЯ 1965 ГОДА
Юбилей новоиспеченного народного артиста СССР Леонида Осиповича Утесова продолжается. Зал уже расслабился – ведь главное событие, которого все так напряженно ждали перед началом торжества, наконец-то произошло. И дальше все покатилось по наезженной юбилейной колее: официальные поздравления и дружеские приветствия, объятия и поцелуи, подарки и цветы.
Юбиляр, сидя в кресле, декорированном под трон, принимает поздравления, выслушивает приветствия, морщится от слишком высокопарных слов и перебивает особо велеречивых поздравлянтов. Вокруг его кресла-трона уже целая полянка цветов. Чуть позади него за столиком, где накапливается гора подарков, сидит Дита.
– А сейчас, – объявляет ведущий Иосиф Туманов, – сюрприз для юбиляра!
На сцене появляются пожилые мужчины с инструментами в руках. Все – в клетчатых джемперах и светлых брюках по моде тридцатых годов.
Утесов взволнованно, еще не веря своим глазам, вглядывается в лица гостей. Ведущий подтверждает, что глаза его не обманывают.
– Да-да, Леонид Осипович, это они – ваши коллеги из Ленинграда, ветераны «Теа-джаза»!
Ну, конечно же это они – совсем седой Трубач, по-прежнему тощий, но чуть сгорбившийся Скрипач, такой же солидный и строгий, практически не изменившийся Пианист, сильно растолстевший, но все равно узнаваемый по улыбке в тридцать два – наверно, уже искусственных – зуба Саксофонист… А чтобы уж совсем не оставалось никаких сомнений, музыканты приветствуют юбиляра своими инструментами: Трубач смеется на трубе, Саксофонист вздыхает саксофоном, Скрипач поет скрипкой…
Утесов и Дита обнимаются, целуются с друзьями. Юбиляр смахивает слезу.
– Хлопчики, какие же вы молодцы! Приехали…
– А ты думал зажать банкет? – усмехается Пианист.
Тромбонист подходит к микрофону:
– Мы долго думали, Лёдя, что тебе подарить. Но у тебя все есть, да уже и мало чего надо в нашем возрасте…
– Шо ты примазываешься к моему возрасту, пацан! – возмущается Утесов.
Все смеются. Тромбонист продолжает:
– В общем, мы решили подарить тебе то, что ты любишь больше всего на свете…
– Диточка, спокойно! – подмигивает Скрипач. – Это не то, что папе запретил доктор.
– Не порть мне ребенка! – немедленно парирует Утесов.
– Короче, – продолжает Тромбонист, – Мы знаем, Лёдя, что больше всего на свете ты любишь нашу с тобой музыку. Хорошую музыку! И мы дарим тебе – хорошего понемножку…
Тромбонист дает отмашку своим тромбоном, и ветераны «Теа-джаза» начинают попурри из старых песен. А на лице Утесова – целая гамма чувств, вызываемых той или иной мелодией.
«Легко на сердце от песни веселой» – и появляется бодрая улыбка.
«Как много девушек хороших» – и взгляд становится лирическим.
«Одессит Мишка» – и сурово углубляется морщина меж бровей.
А когда звучат лихие «Бублички», взгляд Утесова туманится воспоминаниями…
УКРАИНА, 1911 ГОД
По разбитым сельским дорогам тащится караван цирка Бороданова – под аккомпанемент бесконечного дождя и песенки, которую напевает, болтая ногами на одной из тяжело груженых подвод, Лёдя:
Ночь надвигается, фонарь качается,
Босяк ругается в ночную тьму.
А я немытая, дождем покрытая,
Всеми забытая здесь на углу.
Купите бублички, горячи бублички,
Гоните рублички сюда скорей!
И в ночь ненастную меня, несчастную
Торговку частную ты пожалей.
Мускулистый бритоголовый силач Яков Ярославцев резко обрывает песню Лёди:
– Заткнись!
Да, отношения у них не сложились сразу. Хотя совершено не понятно почему.
Вот уже месяц бородановский цирк колесил по украинским селам, молдавским поселениям, татарским и еврейским местечкам, разбивая свой шатер-шапито на рыночных площадях и по мере сил развлекая местную публику
А публики в шапито набивалось немало – особенно детей. Ну, и взрослые, конечно, тоже: простые селянки с живыми румяными лицами, в пышных цветастых юбках и кофтах, манерные дамочки – учительницы и продавщицы, модистки в шляпках с вуальками и кружевных перчатках, мужики в косоворотках и начищенных сапогах, местные франты в клетчатых пиджачках и даже с тросточками… Вся эта разношерстная публика одинаково радовалась, веселилась, хлопала, свистела и дружно лузгала семечки, несмотря на грозное предупреждение Бороданова перед началом программы, что семечки категорически запрещены.
Бороданов – не только хозяин цирка, но и шпрехшталмейстер, объявляющий номера. Номеров было немного, но были они неплохие: жонглеры – два крепыша, акробаты-велосипедисты, конные наездники, силач Ярославцев…
Ярославцев действительно был силачом. Он запросто выжимал штанги, легко играл пудовыми гирями и, запрягшись в телегу, катал на себе чуть ли не всю детвору, набившуюся в шапито.
А Лёдя – мастер все руки и старший куда пошлют: немножко акробат, немножко жонглер, рыжий клоун, зазывала публики, а в свободное от всего этого время убирал манеж и ухаживал за лошадьми.
Так что, казалось бы, у Ярославцева и Лёди – у каждого свое дело, своя жизнь, и делить им нечего. Но нет, была, была в цирке очаровательная, семнадцатилетняя, ну просто куколка – белокурая и с голубыми глазками – дрессировщица собачек Любаша. Она-то и стала пока что еще не очень явным, но уже явно созревающим яблочком раздора силача и клоуна.
Вот и сейчас из-под вороха циркового тряпья, лежащего между Ярославцевым и Лёдей, высовывается ангельская головка дрессировщицы, а вслед за ней выныривают мордочки собачонок.
– Скоро приедем? – спрашивает Любаша.
– А хрен его знает! – ворчит Ярославцев. – По такой-то дороге…
Лёдя улыбается девушке:
– Но вообще-то уже недалеко.
А Ярославцев опять ворчит:
– Спи, спи, егоза… Когда спишь, не так жрать хочется…
– Я не голодная, – заверяет Любаша.
– Ну да, птичка-невеличка, – усмехается силач. – Зернышко в день – и сыта!
Любаша грустно смотрит в серое небо:
– Когда уже этот дождь закончится…
С передней подводы спрыгивает Бороданов, дожидается силача и Лёдю с Любашей, подсаживается к ним.
– Скоро село большое будет, там станем.
– В дождь плохо шатер ставить, – продолжает ворчать Ярославцев.
– Зато публике в такую погоду – только в цирк ходить, – заверяет Любаша.
– До цирка еще дойти надо, – вздыхает Лёдя. – А тут можно в болоте утонуть!
Телега спотыкается и застревает в глинистой колее. Все с немым укором смотрят на Лёдю. Тот виновато оправдывается:
– А я чего… Я просто сказал…
– Сказал – накаркал! – рычит Ярославцев.
Силач спрыгивает в грязь и берется за край подводы. Лёдя хочет помочь, но силач отмахивается от него.
– Отойдь! Еще опять чего-нибудь сглазишь!
Поднатужившись и крякнув, Ярославцев вытаскивает подводу из грязи. Любаша восхищенно хлопает в ладоши. Лёдя ревниво косится на богатыря.
Телега трогается, Ярославцев усаживается рядом с Любашей. Хочет сесть и Лёдя, но силач сталкивает его.
– И без тебя подвода в грязи топнет! Давай на бородановскую…
Лёдя, стиснув зубы, догоняет первую подводу. Бороданов протягивает ему руку, помогая залезть, оглядывается на Ярославцева и усмехается в усы:
– Вот так-то… Это – цирк. А ты как думал?
Вместо ответа Лёдя тоже вдруг улыбается и показывает на светлеющий горизонт:
– Уже, кажись, развидняется!
И верно, непогода сменилась солнцем. На площади большого селения, посреди ярмарки, развернут балаган, к нему со всех сторон стекаются ручейки зрителей.
Лёдя работает на раусе – дощатом помосте у входа шапито. Одетый в клоунский наряд, он зазывает публику.
– Господа почтенные, люди отменные! Билеты берите – к нам заходите! Удивляйтеся! Наслаждайтеся! Чем больше за билет заплатите, тем лучше артистов увидите!
Народу шустрый Лёдя нравится, публика заходит в балаган. А на ярмарке – своя жизнь: крупная девица меряет шаль, хозяин лавки ужом вьется вокруг нее. Оборванный воришка стащил товар с прилавка. Торговка вопит, мужики ловят воришку, отвешивают ему тумаки. И над всей этой суматохой – праздничный зазывный голос Лёди:
– Кто в цирк к нам зайдет, веселье того ждет! Спешите, спешите, нос не воротите! Последний билет – свободных мест нет! Кто в цирк не пойдет – тот от зависти помрет!
Балаган переполнен. Зрители от мала до велика не только лузгают семечки, но и что-нибудь, да то едят – орехи, пироги, конфеты, леденцы. И все – и стар, и млад – с одинаковым детским нетерпением глядят на арену.
Наконец появляется Бороданов во фраке и цилиндре:
– Многоуважаемая публика! Сейчас перед вами выступит всемирная звезда – от Японии до Каледонии! Только этот чемпион поднимает рекордный вес! Вам крупно повезло: проездом из Парижа в Херсон – Яков Ярославцев! Встречайте!
Публика встречает Ярославцева – в черном трико – щедрыми рукоплесканиями. Двое ассистентов из последних сил волокут к силачу гири. Силач разминается, демонстрируя публике внушительные мускулы. Потом легко и ловко жонглирует пудовиками. Потом гнет на своей шее железную кочергу. Публика восторженно ахает, взволнованно затихает и снова ахает.
На арене опять появляется Бороданов:
– Уважаемая публика! Может быть, среди вас тоже есть силачи? И может быть, кто-то желает померяться силами с чемпионом Ярославцевым? Победителю приз!
Лёдя в клоунском наряде выносит рыжего петуха и обходит с ним арену по кругу, заводя публику:
– Кто поборет русского богатыря, тому достанется этот французский петух! Он занял первое место на всемирном конкурсе певчих петухов! Все куры от него в безумном восторге!
В рядах публики какая-то возня, и наконец, подталкиваемые соседями-болельщиками, на арену выбираются трое крепких мужиков. Ассистенты Ярославцева устанавливают на арене столик, и начинается то, что нынче именуется «армрестлинг» – соревнование на руках.
Ободряющие крики публики не помогают отважным мужикам – Ярославцев легко укладывает на столик руку одного, второго и третьего. Под конец они уже все втроем наваливаются на одну руку силача. Но он укладывает и троих.
Публика смеется над посрамленными мужиками, возвращающимися на свои места.
А Лёдя дергает петуха, тот бьет крыльями и кукарекает.
– Ага! Обрадовался! Он не хочет расставаться со своим хозяином! Господин Ярославцев – не только самый сильный, он еще и самый добрый – очень любит птиц и детей!
Лёдя с петухом убегает за кулисы. А на арену ассистенты выкатывают телегу, в нее набивается множество детишек, а одного пацанчика силач усаживает на свою шею и катает всю эту братию, гикая и посвистывая, как извозчик.
Публика ревет от восторга.
На заднем дворе балагана Лёдя кормит с ладони петуха.
Из зала еще доносятся овации. Возвращаются ассистенты, с трудом волокущие по земле пудовые гири Ярославцева. Потом появляется и сам богатырь, утирая пот полотенцем. При виде Лёди он ухмыляется:
– Смертельный номер – «Укротитель петуха»!
Лёдя, не реагируя, бросает остаток зерен наземь, отходит в сторону, к лошадям, и принимается расчесывать им гриву. Но силач не отстает:
– О, это еще лучше! Аттракцион «Лошадиный цирюльник»! Публика всей Касриловки будет рыдать от счастья!
Лёдя стискивает зубы, но продолжает молчать.
Довольный петух вальяжно расхаживает по земле, поклевывая упавшие зерна. Ярославцев спотыкается об него, пинает петуха, тот возмущенно орет, силач орет еще громче:
– Нынче же тебя сварю!
Ярославцев уходит. А с арены доносится голос Бороданова:
– Гвоздь сезона! Для изящных дам и солидных кавалеров! Для почтенных родителей и очаровательных детишек! Мировая знаменитость, мисс Лав Бьютифул! И ее несравненные королевские болонки!
Лёдя оставляет лошадей и убегает в шапито.
На арене – тоненькая прелестная Любаша в облаке голубого кружева и розовых ленточек. Вокруг нее такие же нарядные, в кружевах и ленточках, кудрявые собачонки. Любаша чарующим голоском приветствует зрителей:
– Здравствуйте, многоуважаемая и многолюбимая публика! – Она взмахивает рукой – собачки послушно рассаживаются по тумбам и кланяются. – Мы приветствуем вас на нашем королевском балу!
Собачки, все, кроме одной, соскакивают с тумб и попарно, опершись друг на друга передними лапками, кружатся на задних по арене. Публика даже не аплодирует, а, затаив дыхание, не отрывает глаз от этого чуда.
Любаша подходит к оставшейся на тумбе собачке:
– Милая принцесса, а почему вы не принимаете участия в нашем торжестве?
Собачка горестно воет.
– Что вы говорите! Вам не пишет принц? Какой ужас! И сколько же дней от него нет весточки?
Собачка отрывисто лает пять раз.
– Сколько-сколько? Я не поняла…
Любаша оборачивается к другой собачке:
– Зизи, ты расслышала, сколько дней принц не пишет Мими?
Собачка бежит к разложенным на арене карточкам с цифрами, хватает и приносит в зубах цифру «5». Любаша демонстрирует карточку зрителям. Тут-то они, наконец, разражаются аплодисментами.
И Лёдя, влюбленно наблюдающий за номером Любаши в щелочку занавеса, тоже бурно аплодирует.
А Любаша печально восклицает:
– Ах, неужели уже целых пять дней принц не пишет Мими!
Несчастная Мими спрыгивает с тумбы и падает на арену вверх лапками.
– Ох! Принцесса в обмороке! Доктора! Скорее!
Выбегает собачка в колпачке с красным крестом. Она обнюхивает Мими, трогает ее лапой, садится рядом и скулит. Любаша огорчается:
– Вы ничем не можете помочь? Только весточка от принца может спасти ее?
Любаша театральным шепотом обращается к другой собачке:
– А может быть, нам удастся успокоить ее маленькой хитростью?
Собачка хватает в зубы кисть, подбегает к листу бумаги и водит по нему кистью. Любаша показывает зрителям нарисованное собачкой большое сердце. Сердца зрителей тронуты – они взволнованно аплодируют.
И конечно, сердце Лёди, аплодирующего у занавеса, покорено навеки.
Любаша подает сердечную весточку все еще лежащей без чувств Мими.
– Милая принцесса, вам письмо от принца!
Мими вскакивает, радостно обнюхивает бумагу, возмущенно лает и разрывает фальшивку в клочья.
– О, простите, принцесса, простите! – умоляет Любаша. – Ваше сердце подсказывает вам, что это не настоящее письмо принца?
Мими задирает голову и грустно воет. Все собачки подсаживаются к ней и подхватывают ее печальную песню. Но тут на арену выскакивает лохматый барбос с золотой короной на голове, подлетает к Мими, лижет ее мордочку, она ласкается в ответ. Все собачки радостно визжат. «Принцесса» вскакивает на спину «принца» и счастливая парочка совершает круг почета по арене.
Публика чуть ли не рыдает.
И Лёдя у занавеса, похоже, готов пустить слезу восторга и любви.
Но из мира грез его вырывает за шиворот тяжелая рука Бороданова.
– Что тут торчишь? А кому одеваться на выход!
В закутке между ящиками и декорациями Лёдя переодевается из клоунского наряда в гимнастическое трико.
Впархивает ангелочек Любаша. И, ничуть не смущаясь присутствием Лёди, освобождается от кружев и ленточек. Лёдя замер и уставился на Любашу. Она улыбается:
– Что это вы подглядываете?
– Я не подглядываю!
– Подглядываете-подглядываете… А не рано ли вам на девушек смотреть?
Лёдя поспешно привирает, чуть дав от волнения петуха:
– Мне… двадцать лет… уже!
– Двадцать? – Любаша смеется. – Что, плохо кормили – такой мелкий вырос?
Лёдя совсем теряется, но его выручает крик Бороданова:
– Лёдька, чертово семя! На арену!
Лёдя, на ходу втискиваясь в рукава трико, убегает.
Он работает номер акробата-гимнаста: серия кувырков, стойки на руках, прямые и обратные сальто, проходки колесом на руках. Мужчины к этому довольно равнодушны. А женщинам симпатичен ловкий юноша, они переглядываются, шепчутся и хихикают, указывая друг дружке на Лёдю.
А он уже на трапеции. Раскачивается, взмывает к потолку, отрывается, делает сальто-мортале, летит вниз. Зрительницы в искреннем испуге зажимают рты ладошками. Но Лёдя успевает в последний миг ухватиться за трапецию. И женщины облегченно аплодируют. Одна темпераментная юная селянка даже вскакивает с места, но строгая мамаша дает ей по заднице, на которую темпераментная и приземляется вновь.
Лёдя продолжает совершать прыжки, кувырки, сальто, фляки. Раскланиваясь после каждого трюка, он косит глазом в сторону закрытого занавесом форганга: не наблюдает ли за его подвигами Любаша. Но в проеме занавеса сидит и широко зевает лишь ее лохматый барбос-«принц».
И снова дорога. Тащится обоз с цирковым скарбом.
Лёдя спрыгивает с первой бородановской подводы бежит назад – к подводе, на которой сидят Любаша и Ярославцев. Силач грозно сводит мохнатые брови. И Лёдя не решается подсесть на его подводу, а просто идет с ней рядом, достает из кармана пряники, ломает на кусочки, угощает ими благодарно повизгивающих собачек и преданно поглядывает на Любашу.
Девушка улыбается Лёде – доброжелательно, но довольно равнодушно. А силач зашивает портновской иглой атласную туфельку Любаши и сердито зыркает на Лёдю.
Циркачи раскинули свой шатер на площади очередного городка. Лёдя работает уже не просто акробатический, а еще и музыкальный номер: кувырки, сальто и стойки на руках он перемежает с игрой на развешанных по арене бубнах, балалайках, трещотках и даже обычных бутылках. Да плюс к тому на руках и ногах Лёди – браслеты с бубенцами, которыми он тоже умудряется вызванивать если не мелодию, то хотя бы ритм.
Теперь уже Любаша восхищенно смотрит на него из-за кулис. К ней подходит силач Яков.
– Любуешься на своего конюха?
– Он не мой! – вспыхивает Любаша. – И он не конюх.
– Ага, ну да, старший клоун младшего подметалы!
Презрительно сплюнув, Яков уходит. Любаша огорченно всхлипывает.
Лёдя после номера вылетает за кулисы и при виде Любаши сияет.
– Видала, как я… – Он осекается, заметив ее слезы. – Что с тобой? Кто обидел?
– Да не обидел, а цепляется… Чего он – мы же с тобой просто друзья…
Лёдя осторожно утирает пальцами ее слезы.
– Конечно, друзья… Навеки! И я тебя никогда не обижу…
Любаша благодарно улыбается.
Лунной ночью Лёдя собирает в поле цветы, бережно складывает их в букет.
С этим букетом он подходит к отгороженному декорациями закутку, нерешительно топчется у входа. Вдруг оттуда раздаются шум борьбы и голоса:
– Яков Петрович, миленький, не надо… Ну, отпустите меня, ну, Яков Петрович! – жалобно просит Любаша
– Тихо, глупая! – бубнит Ярославцев. – Тихо, тебе ж лучше будет!
– Ну, пожалейте, ну не надо! – Любаша уже плачет в голос.
Лёдя не выдерживает и врывается в закуток.
Там на убогих цирковых матах Ярославцев ломает Любашу. Лёдя без лишних слов лупит его букетом по спине.
– Ах, сморчок! – удивленно и легко, как от мухи, отмахивается Яков. – Ты откуда нарисовался?
– Скотина! Не трогай ее!
– А-а, ты сам намылился ее потрогать? Хрен тебе!
Силач ударом кулака отправляет Лёдю в нокаут.
– Не надо, Яков Петрович! – умоляет Любаша. – Он тут случайно… он нечаянно…
– А за нечаянно бьют отчаянно!
Яков снова замахивается на Лёдю, но тот, обученный на Молдаванке французской борьбе, ловко уходит от удара и наносит свой удар. На стороне Якова – сила и масса, а у Лёди – умение и ловкость. Драка идет яростно: падают декорации, разлетается реквизит, плачет Любаша, визжат ее собачки.
Лёдя уже выдыхается, силач явно побеждает, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы от перевернутой ими в драке керосиновой лампы не загорелась декорация. Бойцы прекращают схватку и вместе с Любашей бросаются гасить огонь.
Утром Ярославцев и Лёдя стоят перед Бородановым.
– Кто зачинщик? – громыхает хозяин. – Ты, Яков?
Силач лишь презрительно сплевывает.
– Ты, Лёдька?
Лёдя тяжко вздыхает.
– Молчишь? Ну-ну… Сдается мне, Яков Петрович – мужчина солидный, не стал бы тебя попусту задирать?
Лёдя сохраняет упорное молчание.
– Из-за чего хоть подрались? Пигалицу эту, что ли, не поделили? – Бороданов ухмыляется. – А чего там делить – пшик один!
Тут уж Лёдя не выдерживает, вступается за честь любимой:
– Она не при чем! Просто мне его рожа не нравится! И я ему дал в эту рожу! Первый дал!
Бороданов удивленно смотрит на Лёдю. Не меньше удивлен наглостью юнца и Ярославцев.
– Ладно, – Бороданов указывает на фингал под глазом Лёди. – Ты первым дал и вторым схлопотал. Так что вы квиты… Миритесь!
Силач нехотя, но все же протягивает руку Лёде. А юноша прячет свою руку за спину:
– Мириться с этим… Ни за что!
Бороданов свирепеет:
– Смуты не потерплю! В цирке все должны быть – во как! – Хозяин сжимает кулак и трясет им в воздухе. – А ты… Сопляк с гонором! Прочь отсюда! Вон!
Одинокий Лёдя сидит на холме и, опустив подборок на прижатые к груди колени, печально наблюдает, как внизу по дороге удаляется цирковой обоз. Без него.
Когда обоз скрывается за поворотом дороги, Лёдя встает, подхватывает узелок со своими убогими пожитками и решительно направляется по пыльному избитому колесами шляху в том направлении, куда уехали циркачи.
Он будет идти долго и упорно, оборванный и голодный. Ночевать там, где застанет ночь. Есть то, что заработает своим актерским умением. Но он будет идти и идти, он не остановится, пока не догонит цирк, где его Любаша.
Украинское село.
В прокуренном трактире на базарной площади Лёдя с чувством выводит задушевную украинскую песню:
Нич яка мисячна, ясная, зоряна,
Выдно, хоч голки збырай!
Выйды, коханая, працею зморена,
Хоч на хвылыночку в гай!
Нетрезвые посетители трактира слушают, роняют слезу, требуют еще выпивку.
А Лёдя заливается печальным соловьем:
Ты ж не лякайся, что ниженьки босии
Змочиш в холодну росу.
Я ж тебе, милая, аж до хатыноньки
Сам на руках виднесу…
Денег за выступление Лёде не платят, просто кормят на кухне. Лёдя уминает за обе щеки шмат сала с хлебом. А пышная хозяйка трактира сочувственно наблюдает за ним, подперев ладонями пухлые щеки.
– Молодець, як гарно спиваешь! Сьогодни я горилки вдвое бильше продала! – Она проводит пухлым пальцем по выглядывающей из-под рубашки ключице Лёди. – Тонесенький ты, наче херувимчик!
Лёдя невольно ежится, застегивает ворот рубахи и отодвигает еду.
– Спасибо большое!
– Та ешь, ешь еще… А то оставайся насовсем, я буду тебе кормить, поить, ласки свои дарить… А ты мени тильки спивать будешь!
– Нет-нет, – Лёдя отстраняется от пышущей жаром хозяйки и бормочет: – Мне надо… ну, идти… дальше надо…
Ночует Лёдя под обрывом морского берега, прямо на песке, укрывшись какой-то рваниной. Он спит, и снится ему прекрасная Любаша – в пенных кружевах и розовых ленточках. Да и сам Лёдя ей под стать – в сверкающем блестками и звездочками трико.
Они вдвоем летают на трапеции под куполом, а собачки пляшут внизу на арене. Лицо Любаши приближается в полете к его лицу, оба прикрывают глаза, их губы тянутся друг к другу.
Но на арене появляется силач Ярославцев с брандспойтом. Он направляет его на влюбленных, и брандспойт мощной струей воды сбивает их с трапеции.
Лёдя падает на опилки манежа и… просыпается. Брандспойт… нет, просто реальный дождь поливает его, как из ведра. Над морем сверкают молнии.
Молдавское село.
В отличие от грустной украинской песни, молдавская песенка в исполнении Лёди звучит веселее, хотя и она тоже – про любовь.
Куй нуй плаче драгостя,
Думнезеу се ну ей бя!
Се мье дэе нумай мие,
Еу рог бин копилерие.
Ну мий фрика, мэй, де моарте,
Дар мий фрика де пэкатэ,
Ши де тоате релеле, мэй,
Че ам фэкут ку мындреле меле!
Горячие молдаване, ставши в круг, пляшут под песню Лёди.
Потом они провожают его до околицы села и там долго прощаются, жмут руку, заводят короткие танцы уже безо всякой музыки. И долго машут вслед уходящему Лёде.
А солнце садится и тоже провожает последними лучами Лёдю, в одной руке у которого – сочная молдавская плачинда, в другой – початок вареной кукурузы. Он ест и то, и другое, попеременно кусая то сырный пирог, то кукурузу. Вообще-то не очень совместимые блюда, но какое это имеет значение, если с утра в желудке было пусто.
Татарское село.
На лавочках у добротных домов сидят степенные мужчины в шитых золотом тюбетейках. А женщин практически не видно, только мелькнет одна-другая в низко надвинутом на лоб платке-хиджабе.
Здесь Лёдя ничего не поет – татарского языка не знает. Местные же не знают русского. И не получается у них никакого разговора, когда Лёдя расспрашивает, был ли здесь цирк, а если был, то когда уехал и куда. Татары вполне уважительно слушают Лёдю, понимающе кивают, но явно ничего не понимают.
Лёдя переходит на международный язык жестов: он изображает силача с гирями, делает сальто, становится на четвереньки и лает, как собачки Любаши. Теперь уже татары переглядываются с тревогой. Один седобородый сочувственно качает головой и что-то сообщает другим мужчинам.
Но мальчик, который все терся у сапога седобородого деда, звонко кричит:
– Нет, ата, он не больной, он спрашивает про артистов! – И сообщает Лёде: – Артисты вчера здесь были… Такой сильный батыр и красивая хатын!
Седобородый гладит смышленого внука по головке и тоже обращается к Лёде на ломаном русском:
– Ты хатеть… арытысты?
– Да! Да! Артисты! Цирк! – радуется Лёдя.
– Арытысты – ек… нету… уехать арытысты… ёк.
– А куда поехали? В какую сторону? Покажите!
Седобородый непонимающе пожимает плечами. Но опять выручает мальчишка:
– Они сказали – поехали в Затоку.
– Затока? Точно?
– Заток, Заток, – подтверждает седобородый. – Мой сын ехать… туда… завытыра.
– Пусть возьмет меня! – умоляет Лёдя.
– Тебя? – Седобородый прищуривается. – А ты рука-нога работать?
Лёдя, обливаясь потом, грузит мешки на арбу, у которой прогуливается, похлопывая кнутом по своему сапогу, молодой татарин.
Когда мешки погружены, татарин залезает на место возчика и указывает кнутом Лёде на кучу мешков. Лёдя взбирается на вершину кучи и, обессиленный, падает, раскинув руки и глядя в небо.
Седобородый отец что-то строго приказывает сыну, тот почтительно отвечает, прикладывая ладонь к груди. Наконец седобородый машет рукой, молодой стегает кнутом лошадей, и арба отправляется в путь.
На площади села Затока разбит шатер цирка Бороданова. На раусе, где прежде зазывал публику Лёдя, теперь работает зазывалой Любаша. Делает она это не так темпераментно, как Лёдя, но зато по-своему очаровательно:
– Уважаемые зрители! Дяди, тети и родители! Дедушки, бабушки и детишки-лапушки! Наши артисты чудно хороши! Заходите, посмотрите – отдых для души!
На площади появляется Лёдя. И замирает при виде циркового шатра. Потом медленно, нерешительно приближается к нему. Стоит и взволнованно смотрит на Любашу.
Почувствовав его взгляд, девушка оборачивается и радостно бросается ему на шею:
– Лёдька! Ты нашел нас! А я скучала!
Позади них раздается голос Бороданова:
– И долго будем обжиматься?
Молодые люди испуганно отшатываются друг от друга. Лёдя виновато и умоляюще смотрит на хозяина цирка. Бороданов глядит на него в упор. И строго повторяет:
– Долго будем обжиматься? А кто за тебя, паразита, работать будет!
– Я буду работать! Я! – кричит счастливый Лёдя
От избытка чувств он делает колесо на руках – одно, второе, третье – и так удаляется к служебному входу цирка. Бороданов и Любаша с улыбкой глядят ему вслед.
И не замечают силача Якова, провожающего Лёдю взглядом, не сулящим ничего хорошего.
Любаша перед установленным на ящике зеркалом взбивает золотистые локоны, борясь с одной непокорной прядью, никак не желающей укладываться на лбу.
Лёдя – в огненно-рыжем клоунском парике – вышагивает туда-сюда за ее спиной, и пламенно фантазирует. Он рассказывает девушке про сон, который снился ему под дождем на морском берегу. Про то, как они летали вдвоем на трапеции под самым куполом – красивые, нарядные и сильные. И про то, что они с ней обязательно сделают этот номер не во сне, а наяву – под куполом большого настоящего цирка.
Любаша, продолжая борьбу с локоном, лишь тихо улыбается: сон все это, фантазия, сказка… Но Лёдя не сдается: сон непременно станет явью, если только сильно верить, если только очень стараться, если стремиться к этому и быть всегда вместе…
Любаша, почуяв, что разговор сворачивает с темы высокого циркового искусства в сторону сложных личных отношений, машет рукой на непокорную прядь и освобождает Лёде место у зеркала – пусть гримируется, а то опоздает на выход.
Лёдя усаживается перед ящиком, пообещав, что они еще обсудят общий номер. Любаша соглашается: обсудим, обсудим, – и выпархивает из шатра. А Лёдя зачерпывает из коробки грим, наносит мазок на лоб, растирает его и кричит от боли:
– А-а! О-ой! А-а-а!
На его крик возвращается Любаша:
– Что?! Что случилось?
– Жжет! О-о, печет!
Лёдя вопит, держась за лоб и раскачиваясь из стороны в сторону.
Сбегаются другие циркачи. Быстро входит Бороданов.
А ну цыть, не пугать мне публику! Что за базар?
Он отнимает руки уже не вопящего, а жалобно стонущего Лёди от его лица, приглядывается к вспухающим волдырям:
– Так, известь! Быстро воды!
Любаша убегает, приносит воду, смывает со страдающего Лёди грим. А цирковые перешептываются в сторонке. Один вспоминает, как в Бердичеве молодой клоун старому сыпанул извести в грим, и старый вообще ослеп, а молодой взял и стал работать его коронный номер. Другой возражает, что Лёдин-то номер вроде бы делить некому. Третий уверяет: что поделить – всегда найдется…
Лёдя тихо поскуливает. Бороданов осматривает обожженный лоб. И заверяет, что до свадьбы заживет. Надо только смазать жиром.
Любаша опять убегает. Появляется силач Яков. С деланным удивлением он оглядывает собравшихся.
– Что за шум, а драки нету?
Бороданов смотрит ему в глаза. Яков спокойно выдерживает его взгляд. Хозяин раздраженно приказывает:
– Ну, чего сбежались – идите, работайте!
Цирковые понуро расходятся.
Лёдя лежит на попоне, Любаша делает ему перевязку. Лёдя стискивает зубы от боли, но стоически молчит. Любаша сочувственно гладит Лёдю по лицу. Юноша задерживает ее руку на своей щеке:
– Такая теплая…
Любаша улыбается.
– А можно еще погладить? – просит Лёдя.
Любаша приглаживает его волосы:
– Вы, наверное, по дому скучаете?
– А вы?
– Мой дом – здесь.
– Ну, теперь и мой – здесь. – Лёдя морщится, трогает повязку.
– Больно? Бедненький вы мой!
Любаша склоняется к Лёде и, едва коснувшись губами, целует его. Глаза Лёди расширяются от радостного изумления. Он обхватывает Любашу за шею, но она мягко отводит его руки и встает: