Наталья Андреева
Я садовником родился
2
Жена встретила Леонидова словами:
– Что опять случилось?
– С чего ты взяла? Все хорошо, – он поцеловал жену в щеку, тонко пахнущую ландышами, и спросил: – Как Ксюша?
– У нас-то все хорошо. А у тебя? Леша, только не ври мне!
– Снова женщину убили, – нехотя признался он. Слухи все равно дойдут, лучше самому это сказать. – На этот раз в третьем подъезде.
– И?
– Что и? Там Барышев.
– Леша, я боюсь! – испуганно сказала Саша.
– Чего?
– Я ведь тоже из дома иногда одна выхожу! Прошу Сережку с Ксюшкой с полчасика посидеть – и в магазин. А вдруг и на меня он нападет, этот маньяк?
– Ерунды не говори, – отмахнулся Алексей. – Во-первых, он поздно вечером «работает», во-вторых, убивает только…
И тут он замолчал. В самом деле, Виктория-то Воробьева замужняя женщина, имеющая двоих детей. А запах… Интересно, какие духи были у Лилии?
– Саша, у тебя есть желтый пакет?
– Какой пакет?
– С подсолнухами. Из соседнего супермаркета.
– Конечно, есть. Я туда часто захожу. Очень удобно: рядом с домом, работает круглосуточно, весь ассортимент…
– Выброси его, – прервал жену Алексей. – Этот пакет.
– Ты что, Леша?
– Срочно!
– Да почему?
– Я тебе сказал – выброси! И больше такие не покупай. И не выходи по вечерам из дома. Как стемнеет – никуда не выходи.
Жена молча поставила на стол тарелку с куриным супом и задумчиво помешала в кастрюльке тушеное мясо. Леонидов глотал обжигающий суп, и ему было не по себе. Не из-за супа, который супруга явно перегрела, а из-за этих чертовых пакетов с подсолнухами.
– Саша, а ты, часом, не знаешь мать убитой девушки? Лилии? Она ведь жила в соседнем подъезде, а ты у нас тоже старожил.
– Полину Михайловну? Знаю, конечно. Она нигде не работает и частенько сидит на лавочке у подъезда с соседками. Не сейчас, конечно. Летом, весной. Когда тепло. Я тоже там останавливаюсь, когда с Ксюшей гуляю.
– Женский клуб, да? – усмехнулся Леонидов.
– А что? Мужья же не хотят ни говорить, ни слушать о ценах на рынке, о детских болезнях, о…
– Хватит, хватит. Я просто хотел, чтобы мы, если вдруг встретимся с этой Полиной Михайловной, немного с ней поговорили. Я уверен, что в милиции она совсем не то расскажет.
– Почему?
– Потому, – отрезал Алексей. – Она усиленно будет вспоминать за что, по ее мнению, могли убить дочь. Подозрительных знакомых, нервных ухажеров, сомнительных подружек. А здесь все дело может быть в какой-нибудь мелочи.
– Что ж… Я слышала, завтра похороны. Хочешь, подойду, постою в толпе? Народу наверняка много будет.
– Вот и постой.
Когда жена ушла к маленькой дочке, Леонидов самолично обшарил всю кухню и, найдя несколько ярких желтых пакетов с картинкой «Подсолнухи», смял их и выбросил в мусорное ведро. От греха подальше.
…Случай поговорить с матерью убитой девушки представился ему в субботу. Время пролетело быстро. На этот раз они с женой пошли на прогулку вместе. Светило яркое, почти весеннее солнце, напоминая о том, что вслед за февралем должна же наступить весна. Чтобы люди не отчаивались, а ждали ее, надеялись и порадовались погожему дню после того, как два дня подряд сильный ветер горстями швырял в лицо холодную белую крупу.
Леонидовы возвращались из магазина и уже дошли было до своего подъезда, когда Александра толкнула мужа в бок:
– Леша, вон там, у соседнего подъезда, Полина Михайловна стоит.
– Где? – встрепенулся Леонидов.
Две женщины, на которых ему указала жена, обсуждали что-то не слишком веселое. Лица у них были печальные. Одна, в черном шарфе на голове, все время промакивала глаза белым носовым платочком. Леонидов посмотрел на жену:
– Подойдем? Очень надо.
Ксюша сладко спала в своей коляске, и Саша согласно кивнула головой.
– Здравствуйте! – улыбнулась она женщинам, стоящим у соседнего подъезда. – Как здоровье, Полина Михайловна?
Та снова промокнула глаза носовым платком:
– Да откуда же здоровье, Сашенька? На одних таблетках живу. Горе-то какое! – И тяжело вздохнула: – Да ты, наверное, слышала.
– Ой, пойду я, – заторопилась ее собеседница. – Тесто я поставила для пирогов. Перестоится ведь.
– Это мой муж Алексей, – представила жена Леонидова, слегка толкнув его локтем в бок.
– Очень приятно, э-э-э… – тот сделал вид, что никаких справок о матери убитой девушки не наводил.
– Полина Михайловна, – подсказала женщина. – Что-то редко вас видно. С женой.
– Работа.
– Да. Работа. Про горе-то мое слыхали?
Леонидов вздохнул и не нашел, что на это сказать. Слова соболезнования застряли в горле. Не маньяком же пугать? Заговорила жена, сердечно выражая Полине Михайловне соболезнования по поводу смерти ее дочери. Леонидов напряженно раздумывал, как бы ему вклиниться в разговор и задать наводящий вопрос. О том, что его интересует.
– А вот я слышал, что в первом подъезде в среду тоже убитую женщину нашли, – наконец решился он.
– Ох! – тяжело вздохнула Полина Михайловна. – Похороны-то сегодня! Ты подумай: за две недели двое! Что ж творится-то, а? И куда только милиция смотрит! Ведь скоро выносить будут! Чего я здесь стою-то? Надо Викушу в последний путь проводить!
– А вы разве хорошо ее знали? – насторожился Алексей.
– А как же! Моя-то, Лиличка, почти год у нее работала!
– Как работала? – удивился он. – В одной фирме, что ли?
– В какой там фирме! – махнула рукой Полина Михайловна. – Моя-то была без образования. Потом уже на курсы пошла, как в цветочном магазине работать стала. На эти, как их…
– Флористов, – подсказал Алексей.
– Вот-вот. Букеты, значит, делать. А до того подрабатывала, где только могла. Вот Викуша и сговорила ее как-то за детьми присматривать. Двое ведь их у нее. Старшей-то девочке тогда уже тринадцать было, а младшей всего четыре года. Болезненная очень девочка, в садик нельзя. А Викуша как раз работу хорошую нашла. Главным бухгалтером.
– Постойте, – не удержался Леонидов. – У нее же, как я знаю, муж дома сидит. У меня друг в милиции работает, – попытался оправдать он свою осведомленность.
– Что ж, – вздохнула Полина Михайловна. – Петр не всегда ведь такой был. И он работал. Только человек простой, не при должности. А она женщина образованная. Яркая. Очень модная. Хорошо одевалась…
Леонидов вспомнил дорогую норковую шубку покойной, яркий цветной платок на голове. Слишком уж яркий. Да, такие сейчас модно носить. Только такая пестрота больше юной девушке к лицу. Похоже, что у покойной бухгалтерши были деньги, но не было вкуса. А женщина она, значит, модная была.
– …Высокая, стройная, – продолжала меж тем Полина Михайловна. – Я Лиле всегда ее в пример ставила: у хозяйки своей учись. Как одеваться, как себя держать. И надо сказать, что и моей перепадало. Викуша, бывало, то духи ей свои подарит, то губную помаду. То еще какую-то косметику. Последний раз вот платок подарила. Один купила себе, а другой дочке моей, – женщина снова стала вытирать платочком глаза. – Это уже после того, как Лилия у нее работать перестала. Заходила иногда, по хозяйству помогала. Уже не за деньги, а по доброте. Дочка-то моя добрая девочка была. Добрая… Да… А Петр хоть и дома сидел, но все равно рука не женская. А Викуша целыми днями на работе. И по субботам, бывало, на работе. И на дом свои документы брала. Балансы какие-то, отчеты.
– Значит, она до последнего времени делала Лилии подарки? – уточнил Леонидов. – И ваша дочь ими пользовалась? В смысле, вещами Виктории?
– Дарить-то Лиличке дарили, только… – снова вздохнула Полина Михайловна. – Как же: пользовалась! – вдруг вырвалось у нее. – Как лежало все на полке, так и лежит. И духи, и помада. Платок тот же. Я ей: почему не носишь-то? А она мне: «Мама, это не мой стиль». И то сказать: я уж боялась, что дочке замуж и не выйти. А тут сам хозяин стал за ней ухаживать.
Но про Лейкина Алексею дослушать не пришлось. Проснулась и завозилась в коляске Ксюша, да из первого подъезда вышли две женщины в черных платках и направились прямиком к Полине Михайловне. Алексей понял, что ничего интересного узнать ему больше не удастся, и отступил.
– Пошли домой, Саша, – сказал он жене и толкнул вперед коляску. – Ксюшу кормить надо.
– Извините, молодой человек! – окликнула его вдруг одна из женщин.
– Да? – обернулся Леонидов.
– Вы не могли бы нам помочь? Всего несколько минут. Сейчас уже тело выносят и пока все на кладбище поедут, мы столы будем накрывать для поминок. Столов-то маловато. И стульев тоже. Не поможете моему мужу принести их из моей квартиры? Со стульями-то он справится, а вот стол…
– Конечно. – Алексей обернулся к жене: – Справишься одна с коляской?
Та молча кивнула и поправила на Ксюше сбившуюся шапочку. Они покатили домой. А народ начал потихоньку подтягиваться к первому подъезду, двое мужчин уже выносили из него крышку гроба. Пропустив обложенную со всех сторон цветами Викторию, которая отправилась в свой последний путь, Алексей прошмыгнул в подъезд.
Вскоре он на пару с лысым мужиком, от которого слегка попахивало алкоголем, заносил обеденный стол в квартиру Петра Александровича Воробьева. Ничего особо интересного он там увидеть не ожидал, но когда вошел, то понял, что ошибся…
… все цветы мне надоели
Как жить? Вика умерла. И как теперь жить?!
Она давно уже стала мне чужой. И зачем только она вышла за меня замуж? Может быть потому, что ей, такой волевой и сильной, был нужен слабый, послушный мужчина? Да, я слаб. Я похож на женщину. Она права. Как всегда права.
Она смеялась над моими женскими увлечениями. Над цветами, которые я обожал, над вышивкой гладью и крестиком, над тем, что я люблю готовить. Но в тряпках-то, которые я ей шил, ходила иногда? Ведь ходила?! Зачем же тогда смеялась?
Как можно быть женщиной и не любить цветов? У моей мамы вся квартира была в цветах. Я просто привык к этому с детства. И в своей хотел видеть то же самое: уютный маленький рай, где пахнет душистой геранью, пышные традесканции свисают до самых плинтусов с аккуратных полочек, развешенных по стенам. Я сам делал эти полочки из неструганной березы. Слышите, сам! О, как тонка ее кожа, мгновенно слоящаяся и облезающая в неосторожных руках! А мои руки, они очень и очень нежные. Мои внимательные, умелые руки. Но моя жена презирала эти полочки. И ни разу так и не полила мои цветы. За что мне это?!
«Ошибка природы», – смеялась она. – «Мой муж – ошибка природы». Но у природы не бывает ошибок. Даже супружеские пары она создает с удивительной гармонией. Тех людей, которым суждено встретиться и объединиться в одно целое. Потому что ничего никому не дается в полной мере. Сильным людям не хватает слабости, слабым – силы. И надо ценить эту гармонию, а не разрушать ее изо дня в день.
Я терпел, пока она не принесла обогреватель в мою комнату. Ведь у нас огромная четырехкомнатная квартира, зачем же так делать? Ну, хочет она с девочками спать в тепле, так кто же мешает? А у меня в комнате как раз сейчас цветет цикламен, или иначе, альпийская фиалка. Удивительное растение – он отдыхает летом, а с октября до марта пышными фиолетово-красными цветками радует глаз. Но растение это капризное, и цвести может только в прохладных помещениях.
Когда жена выбрасывала крохотные черенки, принесенные мною из материнской квартиры, я терпел. Хотя для меня они то же самое, что маленькие дети. Они живые. Разве так можно? Выбрасывать, убивать. Все равно что убить новорожденных. Всякому терпению есть предел. Мой любимый цикламен… За что она его убила?
Вика, Вика, почему ты умерла? Да, ты стала мне в последнее время невыносима. Меня раздражала твоя работа, твои упреки, твое постоянное давление. Но я никогда не думал о том, как буду жить, когда тебя не станет. Я всегда был при тебе. А теперь остался при детях, которым надо что-то есть. Они не привыкли жить на мою скромную зарплату. А теперь, видимо, придется. И, если я сделаю еще раз что-нибудь дурное, то это будет только ради них. Ради наших с тобой детей.
Поэтому прости меня, Вика! Завтра же я выброшу из дома их все. Баночки с черенками, полочки, цветочные горшки… Все выброшу. Кроме цикламена. Который я буду выхаживать. В конце концов, ты права: нельзя превращать квартиру в оранжерею. С ними же столько хлопот, с этими растениями! Одни отцветают, другие зацветают, третьи болеют, четвертые требуют пересадки…
Все. Хватит. Кончено. Ради тебя, Вика…
Леонидов какое-то время с удивлением оглядывался в заставленной горшками прихожей, а шагнув вперед, чуть было не споткнулся об огромную кадку с фикусом. Вот это да! Чего только в жизни не бывает! Цветов-то сколько! Прямо не квартира, а малый Ботанический сад!
– В большую комнату его заноси! – крикнул лысый мужик, подталкивая Алексея сзади крышкой стола.
– Да-да.
Леонидов стал разворачивать стол так, чтобы протащить его в дверь. И чуть не задел другую кадку. Что в ней росло, он так и не догадался. Нечто, похожее на пальму. Огромное, с резными листьями и стволом толщиной в детскую руку. Это нечто он все-таки задел столом и слегка помял. И, поморщившись, подумал, что это не страшно, потому что подобного добра в квартире и так хватает. Зеленых насаждений. Стоящих, висящих, вьющихся и просто в зачаточном состоянии. В баночках с водой и маленьких горшочках. Когда с мебелью разобрались, его напарник подмигнул:
– Чего, мужик, помянем? – И не дожидаясь согласия, потопал на кухню. Там уже энергично орудовали три женщины в черном, раскладывая по тарелкам закуски, привезенные на заказ из ресторана.
Стоя рядом с пальмой, Леонидов принял из рук «напарника» рюмку с водкой залпом выпил, хрустнул маринованным огурчиком и спросил:
– А что, сосед с тобой выпивал?
– Петя-то? – тоже хрустнул огурцом мужик. – Не. Редко. Еще по одной? Пока не остыла, – и он подмигнул.
– Мне не наливай. Сегодня гости обещали приехать. Надо лицо соблюсти, – соврал Леонидов.
– А я помяну. Эх, царствие ей небесное! Упокой Господь душу!
Мужик махнул еще одну рюмку водки и разоткровенничался:
– Петя-то малость того. Не в себе. И как с ним выпьешь?
– Как это не в себе? – насторожился Леонидов.
– В смысле, будто и не мужик. Скажи, какая чепуховина: цветочки разводить. Это ведь все он. Не баба его. – Сосед Воробьева выразительно кивнул на пострадавшую пальму и сплюнул. – Тьфу!
Налив и выпив следующую рюмку водки, он стал еще более разговорчивым:
– Эвано сколько здесь всякой пакости! Кладовочку можно сделать на месте этой кадки деревянной, а в кладовочке поставить выхаживаться бутыль, а в бутыли…
– А где он раньше работал? – перебил мужика Алексей. Тут все понятно: алкаш. – Муж бухгалтерши?
– Где? А в школе. Учителем.
– Учителем чего?
– Ха! Домоводства!
– Чего?!
– Поначалу, конечно, парням показывал, как табуретки клепать. Столярничал, значит. А потом та баба, что девкам кулинарию объясняла, в декрет ушла. А с учителями нынче дефицит. Платят-то мало. Вот Петька и решил, того… Совместить. Табуретки со щами. Нравилось ему.
– Чего нравилось? – удивился Алексей.
– Чего! Домоводство! И шить, значит, он умеет и готовит отменно. С девками решил этими своими знаниями поделиться, – хмыкнул лысый.
– Зачем же тогда его жена няньку детям нанимала?
– Виктория-то? Ха! Зачем! Во-первых, Петьке назло. Мол, бабские дела должна баба делать. Во-вторых, чтобы муж бросил эту позорную работу и сидел дома. Мол, старшей дочери стыдно, что папа ее в школе показывает девочкам, как фартуки шить. Табуретки, мол, это еще туда-сюда, а уж щи с винегретами – это позорище! В-третьих, надо же ей было кому-то на жизнь жаловаться? Баба, она без этого не может. И денег полно. Вот возьми мою: как сядут на кухне с соседкой, и «ля-ля-ля», «ля-ля-ля». До ночи могут так просидеть, пока за той муж не придет. И по рюмочке запросто могут выпить под это дело. Что у меня отбирает после получки, то, значит, запросто потом может с соседкой употребить. Это я про водочку, – ласково сказал он. – И есть она, спрашивается, справедливость на белом свете?
– Справедливости нет, – согласно кивнул Леонидов.
– Вот и дожала она Петьку. Бросил он работу в школе, хотя и нравилось. А Лилька в цветочный магазин как раз устроилась.
– Значит, они с Викторией были подругами?
– Вроде того.
– И Лилия сюда просто поболтать заходила, а не по хозяйству помогать?
– Кому помогать-то? Петьке, что ли? Ха!
– А в ресторан они вместе с Викторией не ходили?
– Эва! В ресторан! Может, и ходили. Которые бабы на кухне сидят, языками чешут, а которые в кабак идут. Если при больших деньгах. А соседка мно-о-го зарабатывала. Нам такое и не снилось. Мы пролетарии всех стран. И друг с другом по-пролетарски соединяемся: бутылочка на столе, разговоры о житейском. Что, так и не выпьешь больше со мной? – с сожалением спросил лысый.
– Ругались они? Сосед с женой? – напоследок спросил Алексей, отрицательно мотнув головой на очередное приглашение выпить.
– Бывало. Петька-то все больше молчал. А она мертвого подымет. Голосище ого-го! Бой-баба. Тьфу, свят-свят-свят. Она же померла! Одним словом, плохо жили, – подвел итог лысый.
– Понятно.
Леонидов скептически оглядел стены прихожей, все увешанные березовыми полочками. А на них – цветы. Что ж, и его тоже можно понять. Петра Воробьева. Не так все здесь просто, как подумал недавно капитан Степанов…
…Дома за ужином Алексей словно бы невзначай поинтересовался у жены:
– А ты могла бы любить и уважать мужчину, который преподает домоводство в школе?
– Домоводство? Любить и уважать? – переспросила та. – Видишь ли, Лешечка, это разные вещи. Любить можно кого угодно. И министра, и безработного. А насчет уважения не знаю. Наверное, нет. Что-то ненормальное в этом есть. Когда мужчина выбирает себе слишком уж женскую профессию.
– А когда женщина выбирает слишком мужскую? Тоже ненормально? Но почему-то такую женщину все уважают. Вот, мол, какая молодец! Феминизм, значит, на свете существует и процветает, а как, интересно, называется движение в защиту мужчин? За равные права?
– Такого движения нет. Во всяком случае, я о нем не знаю.
– И я не знаю! А это несправедливо!
– Ты опять завелся. Ты, Лешечка, стал очень уж нервный. Тебе в отпуск надо. Или сменить обстановку.
– Ага. Перейти из одной комнаты в другую. Поменять синюю мягкую мебель на коричневую в белую клетку.
– Как остроумно!
– Радуйся, что я еще шутить могу.
Жена хмыкнула, и Леонидов надулся. Дверному звонку они оба обрадовались. Первым в прихожую побежал Сережка и крикнул оттуда:
– Дядя Сережа Барышев пришел! Мама, тебе тортик принесли! А мне шоколадку! А папе? Что папе принесли?
Бутылку водки Барышев водрузил на кухонный стол крайне осторожно, украдкой покосившись на дверь маленькой комнаты. Александра как раз побежала укладывать Ксюшу.
– Как жена? – спросил он, присаживаясь на табуретку.
– Как и все жены. Муж сидит дома – плохо, денег мало. Денег много – плохо, мужа дома нет.
– А если мужа дома нет и денег мало, тогда как?
– Тогда, Серега, никак. Тогда развод.
– Типун тебе на язык! Что, с Александрой поругались?
– Нет. Все нормально. Разве я могу поругаться? Я само терпение. – Барышев скептически хмыкнул. – А ты специально к нам в гости или мимо проходил?
– Если честно, было одно дельце. Я здесь уже часа три брожу. Фотографию хозяина той фирмы, где работала Виктория Воробьева, жильцам показывал.
– И что? Результат есть? – оживился Алексей.
– Может, сначала выпьем? – и Барышев все также аккуратно начал открывать бутылку.
– А выпьем! Только потом раскажи, пока не напился: как успехи?
– Когда это я напивался? – обиделся Серега.
– Напомнить?
– Если ты про санаторий, то там все напились. Ты видел в Новый год хотя бы одного трезвого человека?
– Всякое бывало. Ты давай, ближе к делу.
– К делу так к делу. – Они чокнулись. Выпив водки, Серега сказал: – Не хотел тебя расстраивать, ты же интуицию свою на кон поставил. Но этого Анашкина, Леша, опознали. В тот день, когда убили Викторию Воробьеву, он заходил в третий подъезд. Двое опознали: старушка со второго этажа и девушка, которая гуляла с собакой в тот вечер. Обе сказали, что мужчину этого в среду видели. Сто процентов. Он шел пешком от супермаркета. Сюда шел.
– Так. А что за фирма у этого Анашкина?
– Торгово-закупочная. Продукты питания оптом продают. Со склада.
– И машина у него есть?
– А то! И не какая-нибудь, а «Субару». Полный привод.
– Ого! А к подъезду главного бухгалтера, значит, пешком пришел?
– Да. Пешком.
– И обе женщины его запомнили? И молодая, и старая?
– Еще бы! Белое кашне, малиновое пальто, с букетом.
– И когда он сюда заходил?
– Вечером. Около девяти часов. А Воробьеву убили приблизительно в это же время. Анашкин запросто мог спрятаться в будке вахтера и подождать ее там.
– А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?
– Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой в тот вечер не заходил.
– А сам-то Воробьев дома был?
– Дома. А где еще?
– Это он тебе сказал?
– Ну да.
– Вот теперь, Серега, и я выпью.
– Где-то уже тяпнул? – подозрительно спросил Барышев.
– Я тяпнул по делу. Разливай!
Пока Серега разливал водку, Леонидов подумал, что не соврал сегодня соседу Воробьева насчет гостей. Пришли они, гости. Что ж, завтра еще один выходной, можно и выпить.
– Давай, – сурово посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку маринованный белый гриб. – Рассказывай.
– Я сегодня совершенно случайно попал в квартиру Воробьева. И много чего интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии.
– Чепуха все это, – отрезал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой инспекцией на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет, а Воробьева не захотела единолично за все отвечать? Собралась показания на хозяина давать? Он ее и того.
– А Лилию тогда за что убили?
– Это надо подумать. В любом случае: можешь ты внятно объяснить, почему хозяин фирмы приехал к своей бухгалтерше, причем в то время, когда по идее должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!
– Пока не могу, – спокойно сказал Алексей. – А сам он что говорит?
– Пока ничего. Я его еще и не спрашивал. А теперь спрошу. А ты, Леха, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.
– Гибискус.
– Что?
– Ты гибискус, Барышев.
– А кто это?
– Сам не знаю. Моя мать тоже одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Но из всего цветоводства у меня осталось в голове только это слово.
– Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные вещи запоминаешь.
– Очевидно, такова особенность моего характера, – глубокомысленно изрек Алексей. И вдруг сообразил: – Слушай, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории Воробьевой обнаружено не было. Кроме подсолнухов на пакете.
– А с собой унес. Или когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.
– А зачем тогда приносил?
– Откуда же я знаю? Ты у нас знаток человеческой психологии. Может, договориться хотел? По-хорошему? Мне в их фирме по секрету сказали, что когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг отдавать не захотела? Он ее и того. А цветы выкинул.
– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.
– Да иди ты знаешь куда со своими цветами?!
– Тише, ребенок засыпает!
– Иди ты знаешь куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.
На кухню заглянула Александра:
– Пьете?
– Не. Уже закусываем, – подмигнул ей Алексей. – Хочешь присоединиться?
– Водку пить все равно не буду. Так посижу.
Жена налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила у мужчин:
– Чего же вы замолчали? Продолжайте.
– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов. – Я вот размышлял об этом на досуге…
– Кто?!
– Ги…
Александра замахнулась на него чайной ложкой:
– Помолчи! Я еще икебану не забыла!
– Все, о цветах больше ни слова, – подвел итог Барышев. – У Лехи богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.
– А ты думаешь, у него самого она там осталась, поэзия? – тихо спросила Саша.
