Наталья Борисовна Русинова
Чародей из Серого замка
Богумил сам не понял, как ноги вынесли его к костелу. Стоял, запрокинув голову и глядя наверх, на цветные стекла-витражи, что опоясывали все здание по периметру. Ярость полыхала внутри, не давая нормально дышать.
Они с Анной готовы были искать упыря в темных углах и подворотнях, в злачных притонах, в сырых подземельях. А он засел прямо посреди города, в просторном храме, ближе всего к свету. Колодцы ядом травить вовсе не обязательно. Весь город ходит в церковь, молится, исповедуется, причащается, от бургомистра до последней шлюхи. Ведь добрый ксендз не делит людей на плохих и хороших, он жалеет и привечает всех, кто зайдет в его обитель, залитую солнечным светом. Потому что сам он уже ничего на этом свете не боится.
Колдун не заметил, как ноги подкосились. Очнулся уже сидящим прямо на мостовой. Кто-то осторожно тряс его за плечо.
– Милсдарь, вам дурно?
Рядом стоял хорошо одетый юнец, в дорогом бархатном дублете и в модной шляпе с пером, точь-в точь как у вчерашнего толстяка в переулке. Боги, да лучше бы он тогда не вмешался, девчонка осталась бы обесчещенной, но живой!
– Вы что, плачете? – изумился юноша. Вот ведь настырный засранец.
– Да я так… – Богумил мотнул головой. – Засмотрелся, глаза от солнца заболели. Красивые витражи.
– Отец мой делал десять лет назад, – тут же заулыбался собеседник. – Он лучший стекольщик во всем краю. Жутко дорогие! Преподобный Густав сам лично следил за их изготовлением, смотрел, чтобы нигде ни пятнышка не пропустили, когда специальный состав наносили, чтобы свет солнечный сквозь них проникал лишь на самую малость, но в самом здании при этом было светло. И каждый месяц теперь этот слой обновляем вручную. Сами понимаете, внутри убранство дорогое, яркий свет ему только вредит…
Богумил замер. Затем вытер глаза и с трудом улыбнулся. Невидимая рука горя, сжавшая сердце стальными пальцами, чуть ослабила хватку.
– Спасибо, парень, – сказал он. – А что, упыриху, которая библиотекаря и девчонку заела, сегодня будут казнить?
– Да, милсдарь, прямо в костеле, за полчаса до заката. Говорят, безвинные души уходят в небо на последнем солнечном луче, и надо успеть к этому времени. Только мнится мне, не успеют ей все грехи отмолить, за ее злодеяния поклоны бить надо семь седьмиц подряд, а то и дольше…
Но колдун его уже не слушал.
*
Собирался он тщательно, перепроверил три раза оружие и артефакты. Выпил одно за другим зелья, дающие скорость чуть выше человеческой, а также обостряющие слух и зрение. Смазал лицо, волосы и кисти рук средством от ожогов, сунул в рукава крохотные металлические «звездочки». Усиленные заклинанием, они были способны изрезать живого человека вместе с плотью и костями за пару минут. Кинжал замотал в тряпки и сунул в голенища сапога – вряд ли в храм пустят с оружием, да и упырь не дурак, вдруг почует опасные руны на гравировке лезвия.
Задача была не из простых. Да что там греха таить – в такой заднице Богумил не оказывался с детства, с тех пор, как сидел мальцом в подполе. Но пьяного папашу-селянина он тогда боялся гораздо больше, чем сейчас – штригоя. Смелости придавало ощущение собственной правоты. Будучи сопляком, он переживал, что сам виноват в беспробудном пьянстве отчима, ибо часто плачет, мерзнет и просит есть. Теперь понимал – упырям надобно сносить голову с плеч и вкручивать в сердце осиновый кол с оплеткой из серебра, не думая о том, что их сделало кровососами. И не важно, живут паршивцы в образе людском или же человеками только притворяются. Натура у них одна – жрать, пить, калечить и убивать, наслаждаясь чужой болью.
– Куда идешь? – хмуро спросил у колдуна один из дознавателей на входе. Ишь, охрану выставил, кровопивец. Боится.
– Свидетельствовать против упырихи проклятой, что две невинные души прошлой ночью загубила и меня самого чарами злыми опутала, – склонил голову Богумил.
Любые чары разрушаются, как только наложившая их тварь обретет свой истинный облик, колдун хорошо это помнил по лекциям в Сером замке. Яд змея, поди, не слишком силен, потому как люди прикладываются к нему регулярно, с помощью святых символов. Может, и получится задуманное.
О том, что случится, если из его идеи ничего путного не выйдет, Богумил себе думать строго-настрого запретил.
Анну он увидел прямо со входа – волосы спутаны, одежда изорвана, глаза заплаканы, около рта кровоподтек. Поганец не только скрутил руки ей за спиной и сунул в рот кляп, но и привязал к алтарю, а народ вокруг смотрел на святотатство спокойно, будто так и надо. Некоторые еще и шептались о том, что надобно упырихе выколоть глаза, отрубить конечности, искупать в чане со святой водой и уж потом судить.
«Если силой ее кто взять успел – убью потом, превращу в жабу и раздавлю», – думал колдун, медленно дыша. Не показывать ярости, не поддаваться злобе! Нельзя терять контроль!
Преподобный Густав стоял тут же, в окружении дознавателей. Как всегда, в белых одеяниях, благообразен и чист.
– Вы все-таки пришли, Богумил, – упырь шагнул навстречу и вытянул руки, словно готовясь обнять. – Мы думали, вы тяжело ранены.
– Я сильный, отче, – колдун снова склонил голову. – Готов свидетельствовать против кровопийцы, что своими деяниями злыми загубила кучу людей.
– Похвально, – кивнул в ответ ксендз. – Проходите ближе и начинайте говорить.
Анна глядела на него, не отрываясь, и в глазах ее блестели слезы.
Богумил встал около алтаря, стараясь не смотреть на избитую жрицу.
Люди затихли и приготовились слушать. Колдун поднял вперед обе ладони, демонстрируя, что пришел открытым и вооруженным только правдой, а затем, сделав вид, что произносит молитву, шепнул коротенькое заклинание – и с силой толкнул воздух сначала перед собой, а затем в стороны. Звездочки вылетели из рукава, словно живые, закружились в закатных солнечных лучах, падающих из окон-витражей на узорчатый пол…
Меньше, чем через миг дорогое стекло осыпалось на пол сверкающим водопадом. Колдуну не нужно было резать на части живых людей. Но если диковинное заморское оружие легко вспарывало живую плоть и кости, то разноцветные окошки ему тем более не помеха.
Прихожане закричали. Колдун рухнул вниз, перекатился по другую сторону алтаря и выхватил нож из голенища. Удар сердца – падают на пол срезанные веревки, еще удар – Анна оседает ему в руки и натужно мычит сквозь завязанный рот.
– Задержите его! – рычит Богумил ошалевшим дознавателям, затем хватает жрицу в охапку и бежит, бежит со всех ног сквозь толпу. Только бы успеть. Только бы…
Сзади в широком круге света ревет и дымится чудовище. Кажется, что серое уродливое тело расширяется сразу во все стороны, обрастает когтями, зубами и длинными ушами. На белой копне нечесаных волос издевательски поблескивала белая шапочка ксендза.
Богумил вытек на улицу в середине напуганной и вопящей толпы. Отбежал в сторону от дверей, поставил на мостовую драгоценную свою ношу, осторожно поддел тоненьким лезвием кляп у рта. Жрица выплюнула мокрый и окровавленный кусок ткани, тут же полезла себе в рот, с облегчением выдохнула: «Зубы на месте!» и расплакалась, громко и с облегчением, размазывая грязь по лицу маленькими кулачками.
И тогда Богумил взял ее лицо в ладони и поцеловал в маленький вишневый рот. И Анна замерла в его руках, словно лесной зверек, только сердечко стучало быстро-быстро.
Сзади раздался рев. И замедлившееся время возобновило свой сумасшедший бег.
Штригой вылетел из узеньких окон самой высокой башни костела, закружил в воздухе над площадью.
– Колдун, ты где? – заревел он, да так, что люди, бросившиеся врассыпную, с криками попадали на землю. – Я все равно найду тебя! Отдай жрицу по-хорошему!
– Подавишься, сучий потрох, – рыкнул сквозь зубы Богумил, снова схватил Анну в охапку и пустился бежать.
Тварь оказалась намного сильнее, чем он изначально предполагал. Даже солнечный свет ее лишь покалечил, но сразу не испепелил. Вдобавок этот упырь, скорее всего, не боится и серебра. Ядовитый металл только обожжет гниющую плоть, которая затянется, как только небесное светило скроется за горизонтом и наступит ночь.
И тогда даже десяток ведьмаков, охотников на нежить из давно ушедшего Золотого века, с ним не справится.
Значит, надо его убить до наступления темноты. Иначе к утру кровопивец оставит от Чаросвета гору трупов, а сам станет сильнее всех обитателей Серого замка, вместе взятых.
Впереди запестрели опустевшие ярмарочные шатры. Богумил рванул к тому, где торговали духами и дамскими притирками для наведения красоты. У кровососов всех мастей очень чувствительное обаяние, в эту палатку он носа не сунет.
Анна словно почуяла неладное, завозилась в его руках.
– Колдун, ты что задумал?
– Сиди здесь, – шепнул он, занося жрицу внутрь шатра и ссаживая на стул возле ящика, битком набитого сушеной лавандой. – Кровососы не любят подобных запахов, значит, сюда он полезет только с большой голодухи.
– Богумииил! – раздался снаружи тягучий благообразный говор ксендза Густава. Вот ведь тварь проклятая! – Выходи, охотничек. Давай договоримся, мне – жрицу, тебе – свободу и катись на все четыре стороны.
Колдун молча вытянул руку в сторону входа в шатер и сложил пальцы в неприличный жест.
– Я ее ждал, не тебя! – продолжал говорить упырь голосом преподобного отца на исповеди. – Думаешь, откуда ксендз Бродяника узнал про змея в поместье Синекура? Это ведь я ему сообщил. Зачем бы мне было оставлять следы на теле этого брехливого недоразумения, сыночка пана? Неужели ты думаешь, я идиот? Я просто хотел, чтобы ты встретился со жрицей и доставил ее в Чаросвет. Я знал, что все они глупы, как пробки, кого бы из храма Безымянной матушки не прислали. Так и рвутся спасать других от коварных змеев! И я был уверен, что она обязательно зацепится за идею со сговорившимися гадом и упырем, и приедет. Но боялся, что задержится в дороге или что-то с ней случится. Мне нужен был остолоп типа тебя, чтобы ее охранял. Ты свою задачу выполнил, и я щедро тебя награжу. Отдай мне ее и убирайся восвояси. А нет – я вырежу весь город за одну ночь.
– Не слушай его, – шептал колдун Анне, пытаясь зажать ей уши. – Не слушай…
Но услышал штригой.
– Вы здесь, дети мои? – издевательским тоном продолжил он. – Выходите! Мне не хватает для завершения полного цикла обращения только крови жрицы. Семь раз по семь я пил кровь недорослей, отнимая их жизни. Ее жизнь станет последней в цепочке, после завершения которой я смогу превращаться в человека по желанию своему и перестану бояться солнца окончательно.
– Богумил, отпусти меня, – задергалась в его объятиях Анна. – Надо выйти. Он же всех жителей убьет, сволочь…
– Сиди, – рыкнул колдун, прижимая жрицу к себе еще крепче. – С ума сошла? С твоей кровью он тем более убьет нас всех. Только после притворится мною, явится в Серый замок, передавит остальных охотников поодиночке, а затем в образе Радагаста придет к королю Феофану. И максимум через пару недель кровосос будет править всей страной. Ты этого хочешь?
Анна ничего не сказала в ответ. Лишь снова задрожала и прикусила губу, чтобы не расплакаться.
– Цып-цып-цып, – позвал со смешком упырь, кружа вокруг шатра с притираниями. – Ох, ну и смердит же тут. Ненавижу деревья и цветы! Стану великим правителем, да приберу страну к рукам – прикажу здесь выкосить все к чертовой матери.
Колдун замер на месте.
Деревья. На площади ведь огромное количество деревьев! Да, в них нет той жизни, что была в людях и зверях, но они и не мертвые – растут, размножаются, увядают, затем гниют и рассыпаются прахом, давая почву для семян, из которых потом появятся новые побеги. Живое всегда побеждает неживое, что бы не случилось. Вопрос времени.
А время можно ускорить. Не каждому под силу, и цена велика, но что цена? Не дороже жизни пяти сотен горожан.
Анна снова беспокойно завозилась на стуле.
– Колдун, мне не нравится выражение твоего лица.
– Я думаю, – медленно ответил Богумил. – Ты же знаешь, что я незаконный сын аристократа, появившийся на свет благодаря праву первой брачной ночи? Да, папаша мой, Яцек Збруев – редкостный сукин сын, под стать отчиму. Но магический дар, что позволил стать охотником на нежить, я получил именно от него. А значит, панской крови во мне тоже в достатке. И я могу попробовать… поговорить с природной стихией, что нас окружает. Мой отец понемногу питал землю своей кровью, чтобы та рожала вдоволь, а лесные угодья росли и множились год от года. И урожай в деревнях вокруг замка всегда созревал в избытке. Плохо жили мы потому, что отчим пил, как сатана, но это сейчас не важно…
Анна замотала головой, отчего ее всклоченные волосы еще больше стали напоминать воронье гнездо.
– Нельзя, Богумил. Ты не признанный отцом сын, в тебе не хватит силы рода повернуть стихию против упыря.
– Хватит. Если напоить стихию досыта. Я этот ритуал никогда не пробовал, но в теории хорошо с ним знаком.
– Да ты ума лишился, не иначе! В тебе нет столько крови аристократа, сколько нужно, чтобы поднять лес из земли и сохранить себе жизнь! – ахнула жрица. – Я никуда тебя не пущу! Неужели ты не понимаешь, что…
Колдун молчал, поглаживая ее по плечу.
Глаза Анны расширились, когда она почувствовала странную щекотку в конечностях. Жрица явно хотела что-то сделать, но было уже поздно. Руки бессильно повисли вдоль туловища, хорошенькое личико склонилось на грудь.
– Сиди молча, и тогда он до тебя не доберется. Я уведу его и уничтожу.
– Не смей, – всхлипнула девушка. – Будь ты проклят, колдун, не смей!
– Живи долго, Анна из Реогарда, – криво улыбнулся уголком рта Богумил. – Чары рассеются через половину часа. Голову упыря отправь в Царьград, как все закончится. Скажи, что это прощальный подарок от охотника за нежитью, пьяницы и развратника Богумила королю Феофану. А моим товарищам из Серого замка передай, что они засранцы конченые, но я их все равно люблю.
Едва шагнув за полог, колдун достал нож из голенища и полоснул себя по запястьям. Кровь тут же заструилась по ладоням, падая на землю частыми алыми каплями. Словно дождь в канун Судного дня.
– Эй, кровосос, может, моя кровь тебе сгодится? Я ведь одарен не хуже жрицы. Сисек, правда, таких у меня нет, но тебе ж другое надобно?
Штригой внезапно вырос перед ним, как куст чертополоха из страшной сказки, заревел, мотая уродливой башкой. Колдун кинулся к краю площади, где у здания библиотеки рос огромный раскидистый дуб. Только бы действие зелий не кончилось в самый неподходящий момент!
Но провидение было на его стороне – он успел не только добежать до дерева, но и рухнуть перед ним на колени, щедро окропляя корни своей кровью. Она лилась все сильнее и сильнее, и через минуту у Богумила закружилась голова. Но он запретил себе думать о происходящем, и лишь шептал потихоньку нужное заклинание.
Упырь, прыгая из тени в тень, чтобы не попасть под закатные солнечные лучи, добрался до дерева и злорадно оскалился.
– Молишься, колдун? Правильно делаешь, только тебе это не поможет, на небеса подобных говнюков все равно не берут…
И замолк от неожиданности, а потом взвыл. Крохотные желуди, в изобилии валявшиеся в траве, крепко держали его проклюнувшимися корешками-нитями, совсем тоненькими, но удивительно гибкими. Живое всегда сильнее неживого. Вопрос только во времени.
И в цене.
Богумил продолжал шептать. Сердце судорожно трепыхалось в груди, пытаясь перекачивать оставшуюся в теле живительную жидкость. Колдун скользил ладонями по мокрым от крови корням, но не останавливал ритуал. Все получится, он чувствовал. Все правильно, так нужно. Живое отринет неживое, мать погибшей девочки однажды зачнет и родит новое дитя, а над могилою ее дочери прорастут священные травы, способные исцелять любую женскую хворь.
Круг замкнулся. Упырь поднялся высоко в небо на переплетенных стволах новорожденных дубков, и лишь хрипел, пытаясь выскочить из смертельной ловушки. Закатное солнце щедро одарило его своим светом и теплом, прежде чем окончательно уйти за горизонт. За секунду до того, как последний луч вспыхнул и погас, штригой, погубивший сорок девять невинных душ, осыпался на землю кучей гниющей плоти.
Богумил знал, что умрет не своей смертью, охотники за нежитью редко доживали до теплых постелей в окружении плачущих внуков и правнуков. Но не думал, что перед кончиной может быть так страшно. Леденящий душу холод – это последнее, что он почувствовал, прежде чем провалиться во тьму.
*
Путь за кромку жизни и смерти зачастую короток, один удар кинжалом в сердце. Зачастую длинен и тяжек, словно мучительные роды. А бывает, что валишься за грань быстро, истекая кровью, но сознание твое еще мечется в грешной земной юдоли, где главенствуют скорбь и отчаяние. И держит тебя лишь ярость, лишь желание вычистить из мира, где ты родился и жил, хоть малую толику зла.
Уходил колдун с легким сердцем, ибо явственно видел, что не осталось от штригоя ничего, кроме гнилого мяса. Душа кровососа провалилась в геенну огненную, как только ступила за грань.
Богумил выдохнул в последний раз – и взмыл наверх, к яркому свету. Сияющий поток разом смыл все напускное и надуманное, явил скрытое, показал все его чаяния и мечты, все пороки и гнусности. И сердитый старик у Небесных врат, с ключами и огромной книгой в руках, хмурил брови, глядя на трепещущую перед ним душу.
– Пьянствовал беспробудно, святым ликам до земли не кланялся, жаден был до серебра и злата, стяжал, а потом транжирил, распутствовал… – занудно перечислял старик его прегрешения. Затем поднял глаза от книги и с особым возмущением добавил. – Девок в постельных утехах ублажал противоестественными способами, не ведущими к рождению дитя, безо всякого стыда и совести!
Нет бы рухнуть на колени, просить слезно и умолять, чтобы хоть на краешке святой земли разместиться дозволили. Нет бы вспомнить и перечислить все добрые деяния, что совершил за жизнь. Были ведь они. Были!
– А тебе никак завидно, пеньку замшелому? – зло ощерился в ответ Богумил.
– И даже у Небесных врат богохульствуешь, да поносные речи произносишь! – рявкнул старик, словно гром грянул в ушах. – Грешен, сталбыть, без меры, и каяться не желаешь. Катись в преисподнюю!
И разверзлась земля, и вспыхнул огонь, и взвыли страшные голоса, от которых похолодело внутри. Богумил закричал, тщетно пытаясь вырваться из когтистых лап, но у него больше не осталось ни крепкого тела, которое умело драться и бегать, ни оружия, что могло убивать чудовищ. Лишь душа – обнаженная, открытая, беззащитная.
Муки адовы – вот что его ждало в награду за избавление целого города от поганого кровососа. Нет нигде покоя и справедливости, ни в том мире, ни в этом. Богумил захлебнулся криком, когда огромный волосатый черт занес над ним острый трезубец, как вдруг нечистые снова взвыли и бросились врассыпную.
А затем с неба рухнула девка на огромном коне с огненными крыльями. Красивая – глазам глядеть больно. Шелом на ней был серебряный, как у русичей, с маковкой острой, волосы золотые из-под него толстыми косами падали. Глазища синие, сияющие, и смотреть в них страшно, и не смотреть – невозможно. Кольчуга из чистого серебра ладно сидела на высокой груди, широкий пояс с ножнами обхватывал точеную талию.
Богумил не достал бы этой девке даже до пояса. А она схватила его, как котенка, за шкирку, выдернула в единый миг из огня, кинула впереди себя. Конь всхрапнул, выдохнул носом пламя и взмыл в воздух.
– Кто… ты? – охнул он, приложившись животом о край седла. – Для чего я тебе нужен?
– Мне? – и девка расхохоталась, и смех ее звенел, словно крохотные фарфоровые колокольчики. – Мне ты, колдунчик, ни для чего не нужен, такой мелкий да нахальный. Доченька моя земная за тебя молится, слезами который день умывается, поклоны без устали бьет. Не знаю, что уж она в тебе нашла, в таком… мохнатом?
– Да вы никак издеваетесь надо мной?! – взревел колдун, дрыгая ногами. – Заладили, словно болтливые сороки! Даже на том свете от ваших речей глумливых покоя нет!
Огромная красавица в ответ лишь веселее оскалилась, унося его сквозь облака – пузатые, кудлатые и сердитые, словно старый ворчливый дед. Временами в них что-то сверкало, грохотало, улюлюкало, и в какой-то момент Богумилу внезапно плеснуло в лицо холодным ветром, да так, что закружилась голова и засвербело в носу.
А девка снова приподняла его за шкирку и подняла к своему прекрасному лицу.
– Обидишь ее или обманешь – сей же час назад привезу, будешь с кровопивцем своим в одном котле сидеть до скончания времен. Понял меня? Ах, и главное забыла…
Красавица усмехнулась, показывая белоснежные ровные зубы, один к одному, как жемчужинки в дорогом ожерелье.
– Сам ты курва!
И с хохотом разжала пальцы. Богумил с воплем полетел вниз.
…Очнулся он в ворохе каких-то тряпок, бестолково крича и размахивая руками. Тут же застонал от навалившейся боли по всему телу, словно в ящике с гвоздями неделю сидел.
– Тише, коллега, тише, – успокаивающе забормотал рядом мужской голос. – Вот, выпейте, станет легче.
Колдун безропотно проглотил сладкую тягучую жидкость, что сунули ему под нос в стальной ложке, проморгался и открыл глаза. Вокруг был прохладный полумрак, пахло сыростью, кровью и совсем чуть-чуть – цветущим садом из открытого окна. Сквозь шум с улицы отчетливо слышался голос хозяина постоялого двора, зазывавшего гостей в трактир на обед.
– Вы в лазарете рядом с домом, где снимали комнату, – тут же пояснил худощавый подтянутый мужчина в светло-серых одеждах. – Я Юстиниан, выпускник Цареградской академии целителей, что филиалом вашего Серого замка уже два года числится. Прибыл в Чаросвет вас лечить. Не переживайте, идете вы на поправку хорошо. Король Феофан лучшие снадобья прислал, не поскупился.
– Что… с городом?
– Все в порядке, насколько это возможно, – целитель тут же помрачнел. – Упырь когда рассыпался на части, словно падаль гниющая, люди из домов-то выскочили, вас схватили, да понесли в лечебницу… Весь город знает о вашем подвиге, господин Богумил. Девчонки да бабы столько цветов натаскали, всю вашу комнату на постоялом дворе вазонами уставили. Лучший столичный бард прибыл, чтобы историю с кровососом записать, да песню сложить.
– К черту барда с его песнями, – отмахнулся Богумил. – Вы мне лучше скажите – Анна из Реогарда, жрица Безымянной матушки, жива?
– Жива, – кивнул целитель. – Она нам голову в Царьград и прислала с помощью телепорта, и письмецо приложила, где все подробно рассказала. Правда, с ног сбилась от усталости, осунулась, одни глазища на лице остались. Мы, почитай, вторую неделю завалы разгребаем в костеле святого Анхеля. Подвалы тамошние вскрыли, а там тела и косточки детей, что якобы на небеса вознеслись, а сами в зубах упыря проклятого сгинули. Бургомистра, бедолагу, от увиденного удар в первый же день хватил. А Анна ничего, держится, еще успевает бабьи хвори лечить, если кто к ней обратится, и людей утешает. Только плачет иногда украдкой…
– Ясно, – кивнул колдун. – Скажите, Юстиниан, я ведь могу все эти драгоценные снадобья на постоялом дворе в собственной комнате пить, чтобы здесь зазря не валяться?
– Конечно, коллега, как захотите. Сейчас велю выделить вам провожатых.
С помощью двух крепких парней Богумил добрался до постоялого двора, где хозяин с поклоном принес ему не только огромную кружку с пенной брагой, но и мешочек со злотыми, запечатанный магическим сургучом, что спасал от воров. Оказалось, благодарность от бургомистра и целого ряда зажиточных горожан. Колдун от хмельного отказался, изумленно присвистнул, взвешивая мешочек в руке, и тут же распорядился перенести свои вещи в самую большую и дорогую комнату с видом на сад, с балконом, увитым хмелем, с огромными окнами и – неслыханное дело! – с мраморной ванной, вмонтированной прямо в пол. А когда хозяин убежал выполнять его поручения, сунул вышибале у дверей еще одну монету и заговорщическим шепотом попросил проводить его до ближайших бань.
Анна вернулась на постоялый под вечер, когда закатное солнце золотило макушки деревьев, и вокруг было тихо-тихо, лишь яблоки с веток над балконом с шелестом падали в сухую траву. Богумил, задремавшей в теплой ванне, мигом вынырнул из зыбкого сна, едва услышал торопливый перестук каблучков на лестнице.
Жрица влетела в комнату, словно разъяренная фурия.
– Колдун, я тебя убью! – гневно взвизгнула она прямо с порога. – Ты какого черта ушел из лазарета, как очнулся, предупредив только целителя?! Я захожу тебя проведать, и что вижу? Твоя кровать пуста, ее убирает какая-то ворчливая баба, которая заявляет, что знать не знает, куда ты делся! У меня чуть сердце не разорвалось, я сюда летела, как породистый рысак из королевской конюшни, думала, что ты…
Поперхнулась последним словом. Слезы дрожали в огромных синих глазищах.
– Я думала, что ты… уже все…
Не выдержала, осела на пол, спрятала лицо в ладонях.
– Эй, ты чего? – тут же устыдился Богумил. – Я здесь, меня просто домой отпустили. Я сам запросился, вдруг тебе помощь нужна…
Кряхтя от боли, колдун поднялся из ванны, отжал волосы и сделал шаг наружу, на теплое полотенце на полу. Постоял несколько секунд, дожидаясь, пока вода стечет вниз.
Плачущая Анна, почуяв впереди шевеление, подняла голову и замерла. А затем присвистнула, словно нетрезвый мужик в дверях веселого дома, и выдала с пяток слов, которые добропорядочным жрицам любых мастей, вообще-то, и знать было не положено.
Богумил в ответ лишь осклабился.
– Нравлюсь?
– Ты что с собой сделал, придурок полоумный? – всхлипывала Анна. – Ты… зачем?!
Нет, уже не плачет. Смеется взахлеб, вытирая слезы.
Богумил растерянно заморгал.
– Тебе ж не нравилось, сама говорила, все эти волосья и кущи… Ну и вот, я в банях комнату на три часа снял, и то едва успели. Пока сахар с лимоном варили, пока мыла лучшего с зубным порошком доискались, пока банщик самый рукастый освободился… От меня вдобавок еще ж смердело после лазарета, как от прокаженного, ты бы меня в таком виде из комнаты выставила.
