Наталья Борохова
Двойные игры адвоката
Но Ушаков, по всей видимости, не был настроен на долгую церемонию знакомства. Ко всему прочему, он не был хорошо воспитан, поэтому следующую порцию недовольства излил уже на своего адвоката.
– Адвокат, значит? Хорошего защитника мне прислали! Сидит тут, чирикает со следователем, пока я парюсь на нарах…
Дубровская даже опешила от такого неприкрытого недоброжелательства. Обычно она гордилась своим умением наладить контакт с любым клиентом. Среди них встречались убийцы, воры, насильники. Далеко не со всеми было легко общаться. Это были люди с покалеченной судьбой, с больной, мятущейся душой. Они не щеголяли манерами, трудно подбирали слова и не спешили раскрывать душу. Многие из них были изворотливы и лживы, испорчены до такой степени, что ни один завзятый гуманист не нашел бы в них и проблеска доброты. Но все они относились к защитнику с должным уважением, резонно считая, что ключик к свободе спрятан где-то в недрах огромного адвокатского портфеля.
– Вы несправедливы к Елизавете Германовне, – вступился вдруг за Лизу следователь. – Она еще не успела приступить к вашей защите. Рановато, по-моему, предъявлять ей претензии.
Ушаков ехидно прищурился.
– Ого! Да тут следователь и адвокат выступают единым фронтом! После этого вы будете говорить, что мне крупно повезло?
Дубровская ощущала себя так, словно ей ни за что ни про что надавали пощечин. Что она сделала этому человеку? Почему он так себя ведет?
– У вас есть право отказаться от моих услуг, – произнесла она, стараясь не показать, что внутри у нее все клокочет от ярости.
– На черта мне от вас отказываться? – хмыкнул Ушаков. – Пришли сюда, так защищайте. Вам за это, кажется, деньги платят.
Каков хам! Чтобы помочь ему, Елизавета оставила дома двоих детей. Она бросила все, приехала в город – и только для того, чтобы выслушать в свой адрес кучу язвительных замечаний? Может, с точки зрения адвокатской этики она была не права, но желание защищать Ушакова у нее вдруг пропало. И как-то уж очень заманчиво воспринимался теперь совет следователя не тратить на негодяя время и силы. Сыщик тысячу раз был прав, подозревая его в покушении на жизнь женщины. Видимо, пренебрежение к слабому полу было неотъемлемым качеством его натуры.
– Благодарю вас за позволение защищать вас, – сказала Дубровская. – Но смею заметить, вы мне денег не платили. Впрочем, даже это не важно. Если у вас есть претензии ко мне лично, вы можете изложить их в письменном виде, и я с удовольствием освобожу вас от своего присутствия.
– Не собираюсь я ничего писать! Вы будете меня защищать или кто-то другой – для меня без разницы. От вас, адвокатов, толку никакого.
Елизавета вздохнула и печально взглянула на следователя. Освободиться от этого дела у нее не было никакой возможности. Значит, придется тянуть свою лямку, как то предписывает закон.
Следователь потер руки.
– Ну и ладненько! Думаю, после этой маленькой перебранки вы не будете просить у меня время для того, чтобы немного посекретничать.
– Не будем, – согласилась Лиза. О чем она могла говорить с этим типом наедине? С нее хватило того, что он успел сказать ей при знакомстве.
– Нет, нам нужно время! – заартачился вдруг Ушаков. – Вы и здесь хотите ущемить мои права?
– Нет, но я думал, что… – начал сыщик, но потом махнул рукой. – Ладно, общайтесь.
– Нам понадобится не более пяти минут! – крикнула ему вдогонку Лиза.
Дверь громко захлопнулась. Адвокат и клиент остались наедине.
Они сидели на расстоянии вытянутой руки, и Дубровская ощущала себя очень неуютно. Вдруг ненависть к женщинам приобрела у Ушакова характер мании? Он вполне мог ударить ее по голове чем-нибудь тяжелым. В захламленном кабинете следователя, где на полу, на столе и даже на подоконнике лежали многочисленные вещдоки, любой предмет мог стать оружием. Ближе всего к ней лежал степлер, но Лиза знала, что даже если она хорошо размахнется, Ушаков отделается небольшой шишкой. А это может здорово его разозлить. Утешительным оставалось лишь то, что в этом случае его опять схватят на месте происшествия. Окно на втором этаже было плотно закрыто решеткой, и удрать через него мог бы только Копперфильд.
Конечно, Ушаков мог сделать Лизу своей заложницей и прикрываться ею как живым щитом. Интересно, будут ли тогда в него стрелять? Посчитают ли полицейские, что жизнь адвоката имеет ценность? Или ее используют как расходный материал?
Внезапно зазвонил мобильный телефон. Дубровская схватила трубку.
– Алло!
– Лиз, как подогревать кашу – в кастрюле или в микроволновке? – раздался голос мужа. Он звучал словно из другой жизни. – Мне кажется, дети хотят есть. Маша сжевала у зайца ухо.
– Делай, как тебе удобно, – произнесла Елизавета мертвым тоном. Она не спускала глаз с Ушакова. Преступник мог напасть в любой момент. – Как Маша с Сашей? – спросила она, и у нее защипало глаза. Она уже жалела, что оставила своих малюток ради сомнительного клиента.
– У них все нормально, – ответил Мерцалов. Он не осознавал, какое счастье было находиться дома и видеть лица своих детей. В его тоне явно слышалось раздражение. – Чем ты там занимаешься?
«Сижу в компании серийного убийцы и жду, когда стану его очередной жертвой».
– По голосу слышу, что ты занимаешься чем угодно, только не работой, – продолжал Мерцалов. – Ну, надеюсь, тебе удастся развлечься. Завтра я выхожу на работу. Ты слышишь? Больше на меня не рассчитывай!
– До связи, – произнесла Лиза и нажала отбой. Экран телефона погас. Она опять переместилась в казенный кабинет, на стул с расшатанной спинкой.
– Что вам известно о моем деле? – спросил ее вдруг Ушаков.
– А? – Она вздрогнула. Вопрос прозвучал как выстрел. – Только то, что рассказал мне следователь.
– Он врет.
Ну разумеется! Как она сама не догадалась.
– Он неправильно оценил ситуацию.
– А как он должен был ее оценить? – Она почувствовала внезапный прилив отваги. Должно быть, так ведет себя мышь, загнанная в угол. – Как можно неправильно оценить то, что видишь собственными глазами? Вы лежите на женщине. Все это происходит в кустах. Причем она без сознания.
«Сейчас он начнет рассказывать, что все случилось у них по обоюдному согласию». Излюбленная тактика защиты насильника – говорить о доброй воле жертвы.
– Я стремился защитить ее, – огорошил ее Ушаков.
– От кого это, интересно? – проговорила Дубровская. Надо отдать негодяю должное, он сумел ее заинтриговать.
– От грабителя, разумеется, – невозмутимо произнес клиент. – Я шел по парку, когда услышал странный шум в кустах. Приблизился и увидел, как мужчина расправляется с женщиной. К тому моменту она уже лишилась чувств. Преступник высыпал содержимое сумки на снег, опустился на колени и начал перебирать предметы. Я бросился к нему. Он не стал выяснять, кто сильнее, просто швырнул трофей в сторону и убежал. Я не преследовал его, а кинулся к женщине. Хотел узнать, нужна ли ей помощь.
– И в этот момент вас обнаружил ее муж! – с сарказмом заметила Лиза.
– Да. Он сразу повел себя очень вызывающе. Начал кричать на меня. Тут к нему подбежал еще какой-то человек, наверное, случайный прохожий. Они вместе набросились на меня и скрутили руки. Я пытался все объяснить, кричал, что они ошиблись и нужно бежать за настоящим преступником. Но кто бы стал меня слушать! Они вызвали полицию. Итог вам известен.
– Да уж! И это та линия защиты, которую вы собираетесь предложить следствию? – спросила Дубровская.
– Это не линия защиты. Это правда, – возразил Ушаков, сверля ее тяжелым взглядом. – Вам что-то здесь не нравится?
«Мне не нравишься ты!» Не мог этот человек оказаться спасителем.
– В вашем рассказе много слабых мест, – произнесла она вслух.
– Например?
– Например, вы не учитываете, что женщина осталась жива. Она без труда сможет ответить на вопрос, кто на нее напал – вы или кто-то другой. Вы надеетесь, что она вас не опознает?
– Черт побери! Она не может меня опознать, если, конечно, она не повредилась рассудком!
– К вашему счастью, говорят, что у нее с рассудком все нормально, – со значением заметила Лиза.
– Какие еще слабые места? – нетерпеливо спросил Ушаков.
– Странно, что преступник оставил сумку на месте происшествия. Ведь именно в ней заключался весь смысл его рискованного предприятия. Что мешало ему унести ее с собой? Ведь вы его не преследовали?
– Почему я должен отвечать за то, что творится в голове у этого мерзавца?! – возмутился подозреваемый. – Значит, не очень-то она ему нужна была, эта сумка. Хотя – стойте-ка! Мне кажется, он успел что-то сунуть в карман.
– Что?
– Откуда я знаю? Спросите у него!
– Очень мудрый совет! – зло улыбнулась Дубровская. – Особенно если учесть, что неведомый злоумышленник существует только в вашем рассказе. – Она едва не сказала «в ваших мечтах», но вовремя вспомнила, что ее позвали сюда защищать интересы подозреваемого, а не ловить его на лжи. – Предполагаю, что муж женщины и случайный свидетель уже заявили о том, что на месте происшествия был один преступник, а не два, – продолжила она новый аргумент.
– Конечно, они же не присутствовали при нападении!
– Ошибаетесь! – парировала Лиза. – Как я успела понять из слов следователя, они оба утверждают, что стали очевидцами преступления.
– Это наглая ложь! Они появились позже.
– Ну, как видите, у нас сложная задача.
– Я только не совсем понял, собираетесь ли вы помогать мне ее решать? – огрызнулся Ушаков.
– Ну я же пришла сюда, – пожала плечами Дубровская.
– Откуда я знаю, для чего вы сюда пришли? Может, только для того, чтобы помочь следователю распять меня на позорном столбе.
– Не примеривайте на себя чужую роль! Вы не Христос, – заметила Лиза. – Я пришла сюда защищать ваши интересы и буду делать это, – «даже если для этого мне придется собрать всю волю в кулак». Дубровская отступила от главного правила адвоката. Она позволила себе судить и осуждать своего клиента. Она не должна была так делать, даже если он этого заслуживал.
Когда вернулся следователь, адвокат и подозреваемый сидели молча. Каждый из них думал о чем-то своем, и сыщик не заметил, что между этими двумя людьми образовалась связь, которая, как незримая нить, должна была соединить их. Они существовали порознь. Ушаков не высказывал претензий, но и не смотрел на адвоката, когда давал показания.
Допрос прошел довольно спокойно. Сыщик аккуратно записал в протокол рассказ подозреваемого. Он ничуть не удивился, услышав из уст Ушакова новую версию ночного происшествия. Видимо, за недолгий срок работы в Следственном комитете ему доводилось слышать и не такие фантастические истории.
– Если все было, как вы говорите, почему одежда на теле потерпевшей оказалась разорвана? – спросил он под конец.
– А как, по-вашему, я должен был убедиться, что у нее бьется сердце? – с вызовом ответил ему Ушаков.
Дубровская только поморщилась. Не в ее правилах было учить людей лгать, но если ее клиент взялся за это неблагодарное дело, объяснение мог бы придумать получше.
– Ладно. Завтра проведем опознание и выясним, похожи ли вы на ночного грабителя, – вздохнул следователь.
Кажется, ему ответ на этот вопрос был совершенно ясен…
Глава 2
Вернувшись домой, Елизавета убедилась, что трудный день еще весьма далек от своего окончания. С порога она почувствовала запах гари. Дверь ей отворила Лида, нянюшка детей. То, что ее вызвали в дом в выходной день, означало, что Мерцалов не справился с отцовской задачей.
– Боже мой, Лида, что случилось?! – воскликнула Лиза, поспешно скидывая сапоги. Не дав няне возможности ответить, она ринулась в гостиную.
На первый взгляд все было в норме. На диване полулежал муж. Рядом с ним сидела свекровь. Близнецы, как обычно, раскидали игрушки по ковру.
– Явилась наконец! – проговорил Мерцалов. Вид у него был такой, словно он отстоял смену в забое. – Ты могла хотя бы ответить? Я оборвал провода, пытаясь до тебя дозвониться!
Тут только Лиза вспомнила, что отключила звук телефона во время допроса, а включить его после попросту забыла. Она так торопилась домой, что оставила в кабинете следователя перчатки.
Лиза машинально вытащила телефон из кармана пальто, нажала нужную кнопку. На экране высветилась строка: «У вас пятнадцать пропущенных вызовов». Воображение так и не подсказало ей, что могло произойти в ее отсутствие.
– Ну, я вижу, вы все живы и здоровы, а это главное! – произнесла она излишне оптимистично. Семья отказывалась разделить ее радость. Андрей был насуплен. У него в руках было мокрое полотенце. Должно быть, до прихода жены он лежал с холодным компрессом на лбу. Свекровь смотрела на Лизу как прокурор, дожидающийся, когда ему дадут слово для обвинительной речи.
– Чем-то пахнет, не разберу, – проговорила Лиза, чувствуя, что гостиная пропиталась запахом гари. Должно быть, помещение пытались проветрить. В гостиной было довольно прохладно, а ближе к потолку, в свете люстры, виднелись сизые полосы – остатки прежней дымовой завесы.
– Надеюсь, у нас не сгорел второй этаж? – неуклюже пошутила Дубровская. Она хотела разрядить обстановку, но вместо этого нарвалась на сердитую отповедь Ольги Сергеевны.
– Это последствия твоего безрассудства!
– Какого безрассудства? – изумилась Лиза. – Последние восемь часов я находилась в городе. Была занята на работе.
– Вот именно! – подтвердила свекровь. – Твоя работа и есть безрассудство.
После тяжелого дня, проведенного в обществе скандального Ушакова, Лиза была готова с ней согласиться.
– Ты уехала в город, оставив детей на мужа, – продолжила свекровь так, словно Дубровская поручила близнецов семилетнему племяннику или же свихнувшейся от старости бабушке. – Понятно, что мужчина не в состоянии уследить сразу за двумя детьми. Пока он разогревал кашу, дети опрокинули напольную вазу. Пока он собирал осколки, попутно проверяя, не порезали ли они себе руки, сгорела каша. Пока он гонял по кухне дым, дети расползлись в разные стороны. Маша забралась под диван и там заснула. Саша умудрился спрятаться на втором этаже в ванной комнате. Впору было вызывать МЧС. К счастью, вернулась я и присоединилась к поискам. Мы перевернули весь дом, заглядывая во все ниши, отодвигая занавески, мебель. Бедный Андрей боялся, что малышки могли угореть! Повсюду стоял дым, хоть топор вешай! Конечно, мы вынуждены были вызвать Лиду, поскольку остались без сил, изображая из себя спасателей.
Лиза мысленно поздравила себя с тем, что вовремя отключила телефон. Если бы ей позвонили, сообщив, что в доме задымление и куда-то пропали близнецы, она сошла бы с ума, добираясь с работы по вечерним пробкам. Еще вопрос, сохранила бы она ясность ума, чтобы управлять автомобилем, не сбивая все на своем пути.
Она спросила себя, как же ей удавалось оставаться одной с двумя малышами на руках, не сжигая при этом дом и не теряя под кроватями детей? Должно быть, правду говорят, что мужчины и женщины – представители разных цивилизаций. Впрочем, это наблюдение никоим образом нельзя было отнести к Ольге Сергеевне. Свекровь не была замечена в чрезмерном чадолюбии. Она предпочитала сказать при случае, что свой родительский долг уже отдала, вырастив чудесного сына, и не собирается мешать молодым проявлять себя в воспитании наследников.
– Извините, я не думала, что мое отсутствие приведет к катастрофе, – примиряюще проговорила Дубровская. Она не была готова после схватки с Ушаковым выяснять отношения еще и со своими близкими родственниками. – Я постараюсь впредь оставлять для подстраховки Лиду.
Спокойный тон возымел благотворное действие на супруга. Он больше не хмурился. Более того, Андрей почувствовал угрызения совести, осознавая, что не прошел проверку на выносливость.
– Лиза, пойми меня правильно, я вовсе не монстр! Я не собираюсь ложиться поперек твоего профессионального пути. Если тебе нравится этим заниматься – занимайся, ради бога…
Эта реплика вызвала недовольство свекрови. Она никак не могла взять в толк, чего ради ее сын, еще час назад метавший громы и молнии в адрес жены и ее несчастной работы, проявляет вдруг излишнюю уступчивость.
– …Но всему есть разумный предел! Я зарабатываю достаточно денег, чтобы не выставлять себя на посмешище. Представь только, как смеялись бы мои компаньоны, если бы увидели меня бегающим за детьми по лестнице или же скребущим ножом кастрюльку с подгоревшей кашей!
На взгляд Лизы, в этом не было ничего зазорного. Мужчина, не боящийся остаться с детьми в отсутствие жены, достоин только восхищения. Жаль, что ее муж всегда проводил четкую грань между мужскими делами и женскими. Мерцалов приносил в семью деньги и на этом основании полагал, что все остальные заботы его абсолютно не касаются.
Дубровская сбросила пальто прямо в кресло. От последних новостей ее бросило в жар. Она взяла на руки Машу. Девочка радостно залепетала и принялась крутить пуговицы на пиджаке матери. Саша обхватил мать за ногу и уставился на нее снизу вверх своими синими, как васильки, глазами. Странно было слышать, как взрослый успешный мужчина, отец семейства, всерьез говорит о том, что воспитание детей – удел мам и нянек.
– …Конечно, при моих доходах, когда я полностью обеспечиваю семью, тебе нет нужды работать, – продолжал он при полном одобрении свекрови. – Но если для тебя это так необходимо, продолжай в том же духе: бегай по судам и тюрьмам. Давай наймем еще одну няню! А что? Они будут работать сутками, и ты сможешь оставаться в городе до позднего вечера.
– Еще чего удумали! – буркнула няня Лида себе под нос. Она поспешила наверх, готовить ванну для вечернего купания малышей. Мерцалов проводил ее взглядом и сказал еще громче, чтобы убегающая нянюшка смогла его услышать:
– Мы можем позволить себе няню, говорящую на английском или каком хочешь языке! Можно нанять дипломированного педагога, логопеда, врача!
– Мне кажется, родители сами должны заниматься воспитанием своих детей, – возразила Лиза. – Нельзя перекладывать это на чужие плечи.
– О, святые слова! – восхитился Мерцалов. – Твои жизненные установки меня всегда радовали, дорогая. Только вот слово у тебя обычно расходится с делом. Ты не находишь?
– Нет. Я не оставляла детей на гувернантку. Я доверила их отцу, – сердито проговорила Дубровская. – Конечно, я должна была понимать, чем это обернется.
– Ты не совести меня, пожалуйста! – начал опять заводиться Мерцалов. – Я не отказываюсь воспитывать детей! Я всего лишь говорю, что некоторые бытовые обязанности должны выполнять женщины: готовить детям еду, стирать пеленки, купать их, переодевать, укачивать на ночь. Остальное готов делать я.
– И что же это остальное? – насмешливо спросила Лиза. – Что ты понимаешь под словом воспитывать?
– Не нужно ехидства! – ответил задетый за живое Мерцалов. – Я готов с ними гулять в свободное от работы время, отвечать на их вопросы, содержать их материально.
– Опять у тебя все сводится к деньгам! – заметила Елизавета. – Из нематериального я услышала только про прогулки и разговоры.
За неполных два года жизни детей отец был с ними на прогулке от силы раз пять. Но каждый такой выход обставлялся как особенное событие. Мерцалов долго брился, мылся, одевался, как для выхода в свет. Потом они с женой торжественно гуляли по аллее взад-вперед. Если бы они были звездами и в кустах сидели папарацци, за глянцевые фото в журналах не пришлось бы краснеть: «Отец семейства в заботах о потомстве», «Счастливы вместе». Но деятельная натура Мерцалова просто изнывала от скучной перспективы круг за кругом возить коляску по дорожке. Он не любил тратить время так бестолково, поэтому на всем протяжении прогулки не отнимал от уха мобильник. Он говорил о пуске новой линии по производству лекарств, сетовал на плохую работу отдела снабжения, распекал за что-то юристов. Выпустив пар, он становился мягок и сообщал каждому собеседнику примерно одно и то же: «А я тут на прогулке. Вожусь с детьми, понимаете ли… Да-а, близнецы – это непросто. Но мы справляемся, справляемся». Дубровская, шагая с ним рядом, с трудом подавляла зевоту. За время прогулки она успевала сказать мужу всего несколько слов, с трудом вклиниваясь в недолгую паузу между телефонными звонками.
– …Честно говоря, я думаю, что отец становится необходим детям лет в пять, не раньше, – продолжал рассуждать Мерцалов. – О чем я могу пока с ними беседовать? Они и говорить-то не умеют. Угу, ага, биби, пипи… Тьфу! Одно мычание. Вот вырастет Саша, я расскажу ему про космос, научу разбираться в моделях машин. Я буду брать его с собой на фабрику. А пока – увы! Я не вижу, к чему приложить свои знания.
– Не можешь приложить знания, так приложи тогда свою любовь! Как ты не понимаешь, что быть со своим ребенком, видеть, как он растет, меняется, произносит первые звуки, а затем первые слова, становится самостоятельнее, умнее, – это и есть родительская работа! Нельзя приходить на готовое. Ждать, что кто-то для тебя подготовит ребенка – нянька с французским языком, логопед, психолог… Боюсь, что когда у тебя появится желание заниматься детьми, ты с удивлением обнаружишь в их поведении черты многих чужих людей.
Дубровская разволновалась настолько, что опять посадила Машу на ковер и встала перед мужем и свекровью, как перед публикой в суде. Но она просчиталась. Это были не присяжные, готовые ловить любое сказанное ей слово.
– Ты, Лиза, говоришь, словно учебник по педагогике цитируешь! – возразила ей свекровь. – Андрей прав, на этом этапе их жизненного пути ты вполне справишься сама. Довольно уже того, что тебе не нужно думать о хлебе насущном, как многим другим. Воспитывай детей, развивай, как хочешь. Придет время, и Андрей еще проявит себя как отец.
– Но вы не можете меня упрекнуть в том, что я не воспитываю детей! – воскликнула Лиза.
– Ты могла бы уделять им больше времени, – назидательно заметила свекровь.
Дубровская замолчала. Бесполезно было метать бисер. Муж и свекровь всегда выступали единым фронтом, и переспорить их не было никакой возможности. Хуже было то, что после подобных разговоров Елизавета начинала чувствовать себя этакой матерью-кукушкой, бросающей детей ради своей прихоти.
– Ванна готова! – раздался сердитый голос сверху. Нянюшка решила положить конец семейным распрям. – Вы уже решили, кто будет мыть детей? Или, может, пригласите для этого профессионального банщика?
Ольга Сергеевна только покачала головой. Ей всегда казалось, что нянька много себе позволяет. Но невестка полностью ей доверяла, а уж после того, как Дубровская защитила в суде дочь Лиды, сняв с нее обвинение в убийстве, уважение к ней женщины переросло в средневековую преданность.
– Я иду! – крикнула Лиза, понимая, что купать детей ей сегодня придется в деловом костюме. Вода остынет, пока она будет возиться в гардеробной. – А ну-ка, поторопитесь, милые! – сказала она Саше и Маше. – Мы идем купаться.
– А игрушки кто будет собирать? – ехидно спросила Ольга Сергеевна. – Нянюшка? Любовь к порядку закладывается с детства! В шестнадцать лет это будет уже не воспитать.
Дубровская растерянно посмотрела на ковер, усеянный игрушками. Понадобится минут десять, чтобы уложить их в ящик. К этому времени вода безнадежно остынет, и ванну придется наполнять снова.
– Складывать игрушки мы начнем завтра, – сказала она, махнув рукой. В самом деле, воспитание любви к порядку вполне могло подождать до следующего дня.
Дети припустили наверх. Ножки их были еще малы, чтобы легко шагать по ступеням, поэтому подъем они преодолевали медленно, кряхтя, как старички. Это было уморительное зрелище, и даже отец семейства забыл на время о своих недавних обидах и претензиях.
– Я помогу тебе, – сказал он Лизе, отдавая матери мокрое полотенце.
Лиду отпустили домой, и молодые родители сами занялись купанием детей. Малышей раздели, посадили в ванну, куда для забавы кинули десяток ярких резиновых игрушек. Дети шумно плескались, поливая друг дружку из лейки, громко лопоча и устраивая в воде домики из пены. Это было веселое зрелище, ни у отца, ни у матери не было охоты спорить о том, чем является купание детей – рутинной родительской работой или развлечением.
– Смотри, какие они милые! – говорил Андрей, помогая сыну прикрепить резиновые фигурки зверей к кафелю над ванной. – Как тебе кажется, их еще не пора купать раздельно? Два года все-таки…
Дубровская пожала плечами. Она не знала ответа на этот вопрос. Дети тянулись друг к другу, и лишать их удовольствия плескаться вдвоем в одной ванне было жалко. Придет время, и детишки поймут, что отличаются друг от друга не только именами. А пока им не было дела до того, что думают об этом родители. Они весело хохотали, стуча ладошками по воде.
Дубровская, как и многие женщины, когда-то мечтала о девочке. Дочка в ее грезах чем-то напоминала куклу из далекого детства. Она должна была быть белокурой и синеглазой, с ямочками на щеках и густыми щеточками ресниц. Такую куклу Лизиному отцу по случаю привезли когда-то из Германии. У подружек во дворе ничего подобного не было. Игрушечная девочка была одета в шелковое голубое платье с пояском. На ногах у нее красовались белые чулки и атласные туфельки с пряжками. После первой же прогулки во дворе Лиза потеряла туфельку, затем куда-то запропастились ажурные чулки. Сейчас она не могла вспомнить, куда вообще делась немецкая красавица – ее потеряли при переезде, отдали в детский сад или подарили соседской девочке? Но в памяти сохранился тот сказочный образ и детский восторг от обладания таким сокровищем. Маша должна была родиться именно такой.
Мерцалов, как и многие мужчины, мечтал о сыне, лелея в душе надежду на наследника. Внешних предпочтений у него не было, но вот требования к характеру оказались типичными. Сынок не должен был получиться нюней и размазней. Он должен был хватать знания на лету, преуспевать в точных науках, ну и, конечно, быть сильным, ловким и спортивным. Придет время, и он передаст ему долю в своем бизнесе, написав на визитках: «Мерцалов и сын».
Сейчас, когда детям не исполнилось еще двух лет, было рано говорить о том, насколько сбылись мечты родителей, и делиться разочарованиями, но первые впечатления озадачивали. Голубые глаза отца и густые щеточки ресниц вкупе с ямочками достались Саше. Он же оказался мечтательным, спокойным ребенком, не доставляющим родителям хлопот. Маша же была тяжелее брата на восемьсот граммов. Она громко кричала, а иногда и визжала, топая ногами, требуя у брата игрушку, выпрашивая у няни печенье, протестуя против сна днем. Глаза у нее были густого шоколадного оттенка, как у Лизы, на чем внешнее сходство между матерью и дочерью заканчивалось. Кулачки ее были крепкими, а сердце смелым, как у львенка. «Бог знает, что вырастет из этой девочки, – бормотала Ольга Сергеевна, в очередной раз уступая капризам внучки. – В конце концов, если она с таким характером не найдет себе мужа, то в любом случае сможет командовать полком».
Таким образом, природа удовлетворила все запросы родителей, правда, не забыв немного позабавиться, перемешав их предпочтения между собой и выдав потом, не разбираясь, где мальчик, а где девочка…
Мерцалов, взяв в руки мягкую губку и детское мыло, принялся за дело. Он тер Машу так долго и обстоятельно, что девочка принялась верещать.
– Осторожнее, Андрей! – взмолилась Лиза. – Нет нужды чистить ее так, словно она целый день просидела в кочегарке.
– Ничего ты не понимаешь! – возразил супруг. – Дети целый день проводят на полу, лазают под кровати, потеют, пачкаются, писаются. Нужно хотя бы на ночь отмывать их дочиста.
Дубровская вздохнула, поняв, что в свое время Ольга Сергеевна явно перестаралась, прививая сыну любовь к порядку и чистоте. Сама она вовсе не считала себя грязнулей. Она тоже любила уютный дом, чистые полы, цветы в вазах. Но чистота для нее не была самоцелью, тогда как для Андрея это было альфой и омегой существования. Как-то на заре их отношений муж, перечитывая роман Юлиана Семенова, с особым чувством цитировал ей фразу: «На кухне царила хирургическая чистота». «Лиз, ты слышишь, как сказано? Хирургическая чистота!» Дубровская тогда только смеялась, еще не зная, что этот пунктик Мерцалова может стать для нее проблемой. Он не выносил даже малейшего намека на беспорядок и, в зависимости от настроения, по-разному реагировал на это безобразие: иногда нудно ныл, изводя жену придирками и нотациями, иногда впадал в бешенство, грозя отправить ее носки или юбку, не к месту валяющиеся в кресле, в ведро. Вот и сегодня, вместо того чтобы замочить кастрюлю с пригоревшей кашей и наскоро убрать с пола осколки вазы, он принялся мыть, чистить и пылесосить. В результате потерял детей, взбаламутил мать, жену и няньку, лишился сил и настроения…
Наконец дети были вымыты и закутаны в пушистые полотенца. Родители перенесли их в детскую, где малышей причесали, одели в пижамки и уложили по кроватям. Елизавете не пришлось долго сидеть рядом с ними, дожидаясь, пока они заснут. Обычно она напевала песенки, переиначивая на свой манер известные детские стишки. Но сегодня малыши уморились, похоже, ничуть не меньше отца. Повозившись в кроватках несколько минут, они заснули. Лиза оставила ночник, поправила одеяльца и, неслышно ступая, вышла из комнаты. Начиналось самое любимое ее время суток, которое можно было посвятить только себе. Дела были сделаны, дети уложены. Впереди оставалось как минимум два часа, которые можно было провести, как душе заблагорассудится: посидеть у телевизора, полистать книжку. Лучше, конечно, было бы пообщаться с мужем. Когда-то они находили радость просто в самом факте нахождения рядом друг с другом. Они могли тихо беседовать, пить вино, дурачиться, как дети, могли ничего не делать. Андрей мог смотреть передачу. Лиза, уложив поперек него свои ноги, могла листать журнал. Но они были вместе, рядом, и это обстоятельство придавало каждому вечеру свой смысл и очарование. Дубровская не могла вспомнить момент, с которого все пошло не так. Но сейчас не было смысла закрывать глаза на очевидные факты и, цепляясь за прошлое, выдавать желаемое за действительное: «У нас все по-прежнему. Ничего не изменилось». Они вдруг превратились в старозаветную пару, оказываясь каждый вечер рядом, но умудряясь при этом быть не вместе. Вот и сейчас, спустившись вниз, в кухню, Дубровская застала мужа возле телевизора. Он пил чай с лимоном и смотрел какой-то документальный фильм. Лиза налила чаю и себе, хотя вовсе не хотела ни пить, ни есть. Но свое пребывание рядом с мужем нужно было оправдать. Поэтому она мешала ложечкой сахар, изредка поглядывая на экран. Мерцалов любил историю и мог говорить об этом часами. Сама же Лиза, имея пятерку в аттестате, на память помнила лишь дату Куликовской битвы. Все остальное ее интересовало выборочно, например, история любви Наполеона и Жозефины, любовные перипетии Екатерины Великой и Григория Потемкина. Но она покорно выслушивала рассуждения Мерцалова о битвах и полководцах, не решаясь ему признаться, что ей нет до них никакого дела. Ей нравилось быть рядом с ним. Остальное не имело значения. Он мог говорить ей о ценах на капусту и о нашествии колорадского жука, о проблемах стран третьего мира и финансовом кризисе. Она слушала его с одинаковым вниманием, но мысли ее текли сами по себе. Она рассматривала его, думая о том, что время щадит мужчин и безжалостно относится к женщинам. Мерцалов сохранил обаяние молодости, разве что линия рта у него стала чуть жестче. Он не нарастил себе пивной живот, казался таким же подвижным, как и в ранней молодости. Ей было бы приятно узнать, что и она в его глазах осталась прежней Лизой, легкой и стремительной, как стрекоза. Но он давно ей об этом не говорил. А она и не спрашивала, боясь поймать на себе недоуменный взгляд и унылое: «Ну вот, опять началось! Интересно, а вы, женщины, можете думать о чем-то еще?»
