Наталья Гончарова
Путеводная звезда
– Г-г-гребцов? – заикаясь переспросил он.
– ГЛУПЦОВ! – отчеканила Фелицата. – Именно они сбивают его посудину с правильного курса. – Все это барышня сказала, хотя и впопыхах, но твердо и уверенно, к тому же сии умозаключения дискуссии не подразумевали, а должны были быть приняты собеседником за истину, и как нечто самой собой разумеющееся.
Аркадий Вениаминович, получив столь не лестный отзыв о своем издательстве, чуть не пошатнулась, словно от боксерского удара, нанесенное точно в солнечное сплетение. Сперва он даже хотел было что-то резко возразить, но вовремя спохватился и смолчал, нервно теребя свой пышный рыжий ус.
– Позвольте же, чем же они Вас так обидели, хотя я бывал здесь не часто, и знаю работников лишь поверхностно, но все они производили пример людей трудолюбивых и порядочных, я и представить не могу, как и чем они могли вас оскорбить, Вас столь хрупкое и нежное создание… Ей Богу, в толк не возьму, – спросил он, с трудом сдерживая, съедающее его любопытство. – Не томите же, расскажите, что же вызвало Ваш гнев? – не унимался Капитанов, – он даже поддался вперед, не желая потерять ни одного ценного слова.
– Не важно, – махнула рукой Фелицата, она только сейчас, когда гнев начал стихать, а ярость перегорела, словно хворост в камине, ощутила как холод вновь начал пробирать ее до костей. Она зябко поежилась, осознавая, что в довершении ко всему еще и повредила колено. Словом, запал прошел, и теперь она почувствовала себя опустошенной, несчастной и одинокой, стоя посередине замерзшей мостовой с совершенно незнакомым человеком, на которого, зачем то выплеснула весь свой гнев, о чем теперь отчаянно жалела.
– Простите меня великодушно, Анатолий Валентинович, барышне не пристало давать волю гневу, да еще и перед ни в чем не повинным человеком. Слава Богу, свидетели этой позорной сцены лишь Я, Вы и звезды. Но вы я чувствую, я знаю, Господин благородный, стало быть, и в будущем ни словом, ни намеком не обмолвитесь никому о том, что произошло здесь и сейчас. Но мне пора, простите, что вот так вылетела из двери…
– Даже не берите в голову, – перебил ее Капитанов. Видя, как она зябко переминается с ноги на ногу, простил ей в одночасье и Матросова, и Ржавую бригантину, словом все, что она наговорила в порыве гнева, вольно или невольно. – Позвольте мне вас довести, далеко ли вы живете, мой извозчик…, – и он сразу осекся. – Мой хозяин, представляет мне извозчика, и не слукавлю, если скажу, что он находится до определенного часа в полном моем распоряжении, право слово, как карета для золушки. Позвольте же, мне сослужить вам хотя бы малую службу, монетой не возьму, но по дороге, обещаете рассказать мне историю, чем же вас обидели, в этой презренной типографии, ведь это место и издательством то не назовешь, – продолжил он. Казалось еще минуту, и он сам воспылает неприязнью к своему же собственному детищу. – Тем более, так редко, бывает, чтобы между незнакомыми людьми, вот так в одночасье, возникает и доверие и понимание, это ли не ценно… – заключил Капитанов.
Фелицата с благоговением посмотрела на этого высокого Господина, в свете газовых фонарей, казалось, его усы начали отливать золотом, а над головой засветился нимб. И отбросив все сомнения, она согласилась принять столь великодушное предложение, тем более возвращаться пешком одной в такой холод совсем не хотелось.
Давно Фелицата не ездила в столь роскошном экипаже, Анатолий Валентинович был обходителен и любезен, укрыл ей ноги меховой накидкой, окружил ее таким вниманием и такой заботой, что разомлев, она почувствовала себя настолько свободно, насколько чувствовала себя свободной на диване у своего батюшки под вышитым маменькиным пледом.
Ход лошади был неспешный, улицы Петербурга были запружены повозками, неторопливыми и медлительными конками, телегами, бричками, и еще бог весть чем, и конечно же пешеходами, которые будто муравьи сновали везде и всюду. Торопи не торопи лошадей, а быстрее не поедешь, впрочем, пассажиры этого экипажа были тому только рады.
– Фелицата Александровна, помнится, вы обещали мне рассказать, что за злоключение с вами произошло. Кто Вас обидел, не томите же. Как жаль, порой, что былые времена прошли, ежели узнаю, что с вами поступили недостойно, ей Богу, возьмусь за шпагу, – высокопарно заявил Капитанов, и кажется сам в это уверовал.
Фелицата весело засмеялась, польщенная столь пылким порывом.
– Полно Вам Анатолий Валентинович, разве же меня можно обидеть, вы за меня можете не волноваться, не тот я человек, который себя в обиду даст, – хвастливо заявила Фелицата, словно и не она час назад задыхалась от гнева и едва ли не готова была расплакаться прямо на виду у этого почтенного, но незнакомого господина. В глубине сознания внутренний голос, шепнул ей, что барышня должна быть и скромной и кроткой, и еще Бог весть какой, но Фелицата редко слушала свой внутренний голос, не стала она слушать его и в этот раз, и продолжила: – Я знаете ли, Анатолий Валентинович, писательница, на моем счету уже несколько рассказов и повесть и романы…. – зачем то соврала Фелицата. – И хотя мое имя известно лишь в малых кругах, однако я получила множество хвалебных отзывов, так что, отказ этого «скромного» и «небольшого» издательства, не мог меня расстроить, скорее он не имел для меня никакого значения, – словно это не она час назад кубарем скатилась с лестницы издательства. И как часто бывает рассказ, начавшийся с маленькой лжи, превратился в целый роман обмана, но Фелицату было уже не остановить.
– Даже так? – удивленно переспросил Капитанов. Аркадий Вениаминович смотрел с полуулыбкой на всю это наивную браваду, на губки сложенные бантиком и лихорадочный блеск голубых как весеннее солнце глаз, пунцовые не то от гнева, не то от мороза щеки и понимал, что готов слушать эту глупую нелепицу и час и два, а может и целую вечность.
– Обидно лишь одно, – продолжила Фелицата, – нет, не отказ, как вы наверняка поспешили подумать, обидно, что они даже не читали мою рукопись! – воскликнула она, не в силах больше сдерживать свой гнев, но быстро спохватилась и заключила: – Впрочем, едва ли мне до них есть дело.
– Не читали???? – искренне удивился Аркадий Вениаминович. – Разрешите полюбопытствовать, с чего вы это решили? Может вы ошибаетесь?
– Нисколько, ни тени сомнения! Не читали! Уж поверьте! И понять это было не сложно! – воскликнула Фелицата. Она, конечно же, умолчала, о том с чего все началось, и о варенье, впервые пролитом на рукопись и о том, что «Товарищество скоропечатни А.В. Капитанова» было уже десятым издательством куда она нанесла визит. Словом, она опустила все факты, которые бы выставили ее в дурном свете, а изложила лишь саму суть событий, не забыв упоминать как она умна, и сообразительна, и как она ловко склеила листы рукописи, которые и позволили ей понять, что никто не удосужился ее даже прочитать. Кроме того, редактор издательства, был так самоуверен и недружелюбен, что даже не попытался скрыть сей постыдный факт.
– Так, так…, – все что смог сказать, сбитый с толку Капитанов. – Чего-чего, а такой развязки он не ожидал. Стало быть, не все шестеренки, двигались в его издательской машине безошибочно, как он наивно полагал. Что ж, этот ушат холодной воды явно пошел ему на пользу. Он словно впервые в жизни, увидел праздничный пирог в разрезе, и с удивлением обнаружил, что внутри он выглядит не так празднично как снаружи, коржи не пропеклись, начинка не вкусная и не сладкая…. А главный шеф-повар, так увлекся самолюбованием, что потерял чутье.
Фелицата удивленно посмотрела на своего попутчика, он казался расстроенным и удрученным, право слово, какой благородный господин. Так близко к сердцу принял ее историю.
Но экипаж остановился, в окнах отчего дома все еще горел свет, стало быть маменька с папенькой ее дожидаются, ох и браниться будут… Но, пора было прощаться.
– Анатолий Валентинович, я вам безмерно благодарна, вы меня спасли и от грусти от стужи, не знаю даже, что из этого опаснее. Спасибо Вам, за все, – поблагодарила его Фелицата.
Но тот, погруженный в свои мысли и думы, казалось, ее уже не слушал.
– Да, да, – дежурно ответил Капитанов.
– Спасибо Вам. И прощайте, – попрощалась Фелицата, но не увидев в знакомом незнакомце ни капли заинтересованности, самостоятельно выпрыгнула из экипажа и тотчас скрылась в проулке, словно спасая себя и сердце в придачу.
– Прощайте, – машинально ответил Аркадий Вениаминович. Думы об издательстве и ошибки в управлении придавили его не хуже мешка с мукой, он думал о возможных упущенных талантах, и о том, уж не потерял ли он чутье в деле, а ему это могло дорого обойтись, ох, как дорого. Тревожные мысли заняли весь его разум и поработили тело, так что когда он очнулся от оцепенения, то понял, что остался один, а прелестной девушки Фелицаты, яркой, дикой и буйной, словно цвет шиповника и след простыл, а кругом лишь снег и холод, да замерзший извозчик дремлет на козлах. Вот и вся его компания.
– Ну что за глупец! – вскрикнул Капитанов и хлопнул себя по лбу, что есть силы, затем выругался бранно, не хуже испанского корсара. – Не договорился о встрече, стоял, молчал, думал, о чем думал? О работе! Да и черт с ней, пропади она пропадом! Упустил, потерял, прошляпил, ну что за глупец! Ей Богу! – сокрушался Капитанов.
– Ефим, вези домой! – раздраженно крикнул припорошенному снегом извозчику издатель.
– Ваше благородие, – встрепенулся тот. – А как же типография? Разве не воротимся? – удивленно спросил извозчик.
– Да черт с ней, с этой типографией, – зло ответил Капитанов. Как вдруг его пальцы нащупали увесистую стопку чуть влажных листов бумаги. Сердце учащенно забилось, возликовало и воспарило. Рукопись! Спасение!
Он поднес листы к тусклому свету уличного фонаря и медленно, словно растягивая удовольствие прочитал: Фелицата Фетисова роман «Путеводная звезда». Затем посмотрел на небо и мерцающие звезды, немые свидетели его счастья и грусти, и понял, что только сейчас, едва ли не первый раз за годы смотрит на звезды просто так, не ради того, чтобы понять будут ли осадки или далеко ли до сумерек, а красоты ради и с сожалением подумал, о том, что действительно стал и глух и слеп, и не только в делах рабочих.
Две недели прошло с того злоключения в издательстве, никогда еще в своей жизни Фелицата не была так опустошена. Вначале она жила романом, затем жила борьбой за его издание, но потерпев сокрушительное поражение, оказалась свободна, но вместе с тем, не знала что с этой свободой делать. И теперь, смотря на то, как надежды и стремления всей ее жизни были разбиты вдребезги, Фелицата потеряла веру в себя и смысл жизни. Две недели она слонялась не причесанная из угла в угол, лишь изредка выбираясь на улицу, да и то лишь в сад, родители конечно с болью смотрели как их «цветочек», как ее любя называл батюшка, понемногу увядает, но едва ли, могли что-то с этим поделать.
В то утро она встала поздно, в районе обеда, и наскоро умывшись и одевшись, прошла в гостиную, все уже конечно давно встали, а остывший обед, любовно был укутан в полотенце и ждал ее на столе. Она лениво потянулась, подошла к окну.
– Хмарь, да серость, снова оттепель, но проку в том мало, уж лучше мороз, хотя бы голова не чугунная, – проворчала Фелицата. – Сейчас бы написать все это в своей книге, но к чему, если никто не читает, Ей Богу, все пустое… – заключила она и сердито зашторила занавески.
