Наталья Горская
Сказки Торгензема
Накроет однажды твою страну Кровавый туман, пробудивший тьму. Чтобы земли Мореи спасти, Мальчику надо сперва подрасти. В твою семью войдёт альмарин, Рождённый весной среди горных долин. Волей своею имя даруй ему, И свет победит безумья жестокую тьму…
Сразу после её слов стало очень тихо, стих ветер, не фыркали лошади, не позвякивала упряжь – всё замерло вокруг и будто оцепенело. Фредерик III помнил всю свою жизнь невозможную тишину, лишённую вообще каких-либо звуков, он испугался так, что вспотели ладони. Редко кому являлась София-песенница, но простой народ свято верил в неё и почитал наравне с христианскими святыми. Любой в Морее знал, она предсказывает в стихах или песнях, если обращается с прорицанием. И вот теперь король Мореи и его перепуганная свита услышали волшебную песнь Софии. А она повернулась ко ним спиною, распрямилась, вырастая и меня облик прямо на глазах у перепуганных вельмож, и истаяла, растворилась в облаке густого тумана, будто сама стала этим облаком. Оцепенение со свитских спало не сразу, пока вновь не дунул ветерок, разгоняя туманное облачко, вместе с тем вернулось дыхание, и молодой король почувствовал сильное биение собственного сердца. Такого страха он больше никогда не испытывал, ни до встречи с Софией-песенницей, ни после. Самое непостижимое заключалось в том, что слова её песни никто не запомнил и повторить не смог, никто, кроме его королевского величества Фредерика III Дагона, так он догадался, предсказание адресовали только ему.
С тех пор Фредерик Даниэль Дагон иногда вспоминал слова песни-пророчества, иногда ломал голову над их смыслом и не находил объяснения. Легенды об альмаринах, сказочные истории о хранителях морейских земель все в Морее знали. Некоторые чудаки и мечтатели верили в существование некой мифической и неведомой силы, хранящей морейские земли от несчастий и бед, а другие наоборот, таковых оказывалось большинство, считали волшебные легенды не более, чем красивым вымыслом, на свете горестей почему-то меньше не становилось. Среди сильных мира сего, уж тем более, наивных чудаков, верящих в мифические силы, нашлось немного. Но Фредерик III причислял себя именно к ним, хоть никому не открывался и даже стеснялся своей наивной веры в альмаринов, приносящих удачу, он оставался бо́льшим реалистом, чем мечтателем. И услышать от прорицательницы об альмарине в собственной семье, было для него высшей степенью удивления и изумления, о подобной благосклонности высших сил он даже не мечтал. Кем придёт в его семью альмарин? Должно быть, им окажется ребёнок, мальчик. Однако, ни его сыновья, ни внуки на альмаринов не походили, ибо те же легенды гласили, альмарины, как и Морея, хранимая ими, живут под покровительством белого и синего цветов, никого в королевском роду не отличали светлые волосы и голубые глаза. Все Дагоны были брюнетами или, крайне редко, шатенами. И вот теперь, Фредерик III неожиданно услышал, что любовница родила его сыну ребёнка, мальчика. Случилось всё в начале апреля, два года назад, в далёком Торгенземе, в Озёрном крае, среди гор и долин Восточной Мореи. Король выслушал покаянные речи младшего сына и, хитро прищурив левый глаз, поинтересовался:
– Кто она?
Гарольд вспотел от страха, но признался в увлечении танцовщицей королевского балета.
– Это была слабость, минутный порыв, – оправдывался он, – Бьянка Скарлатти хороша настолько, что я в какой- то момент потерял голову.
– От этой красотки не ты один потерял голову, не пойму только, что в тебе её так привлекло, она пожертвовала всем ради тебя, никчемного глупца, наигравшегося с девкой и бросившего её.
– Я не глупец, – вспыхнул Гарольд, – я – принц рода Дагонов, этого достаточно!
– Глупец, – вздохнул его отец, не оценивший величия Гарольда, – умный человек ни за что бы не допустил безрассудного поступка, или ты считаешь, что, укладываясь с ней в постель, здраво мыслил, принц?
– Я был увлечён, – снова оправдывался королевский сын, – и я её не бросил, вернее, не выгнал. Она продолжает жить в поместье, вместе… с ним.
– Хоть вкус у тебя есть, – снова выдохнул его величество, – вкус есть, а вот ума, похоже, нет. И смелости нет, пойти наперекор своей стервозной жёнушке ты никогда не сможешь. Ну, хоть так ты ей досадил. А девчонку-танцовщицу, ей богу, жаль, красивая она, однако, хоть и дурочка.
Фредерик был не слишком высокого мнения о своём младшем сыне, король Мореи слыл проницательным человеком и прекрасно понимал, поступками эрцгерцога движет вовсе не благородный порыв, а обыкновенная жадность. Он также знал, что поместье в Озёрном крае Гарольд не жалует из-за его большой удалённости от столицы, однако богатство и доходы от земель младшенький игнорировать не желает. Благодаря доходам Торгензема Гарольд просто швыряется деньгами. Подобное расточительство Фредерик III не одобрял.
– Значит, мальчик, – задумчиво проговорил король.
Принц кивнул.
– Мальчиками, в жилах которых течёт кровь королей Мореи разбрасываться, конечно, не стоит, – вздохнул его величество Фредерик Даниэль Дагон III, – слава богу, у твоего старшего брата уже есть сыновья, и королевство имеет наследников. Твой бастард никак не сможет вмешаться в вопросы престолонаследия, да собственно, кто ж ему позволит. Возможно, это даже неплохо. Как назвал?
– Записали в церковной книге как Морис Антуан. Это случилось ещё до моего приезда в поместье.
Фредерик III поморщился.
– Фу-у, ну и имечко, за милю несёт французами, назвал бы тогда уже Жилем или Пьером, или Жаком. Имя поменять, если хочешь моего признания. Назови его Даниэль, будет ему от деда подарок.
Гарольд торопливо закивал. Он вообще только кивал, боясь лишним словом повредить королевской благосклонности, всё складывалось на редкость удачно.
– Значит так, – о чём-то раздумывая, проговорил неспешно король, – своего внука, хоть и бастарда, я призна́ю, отдам распоряжение о высочайшем указе. В нём он будет обозначен твоим официальным, законным сыном и наследником, со всеми нужными титулами. Судя по твоему лицу, ты не в восторге, что у тебя он есть, но доходы от поместья опять же терять не хочется, ты жаден у меня. О моём указе и гербовой бумаге, дающей его владельцу право на земли, титул и наследство, будем знать пока лишь мы с тобой. Мальчишка пусть узнает, когда ему минет шестнадцать, а то и восемнадцать, предоставишь все бумаги и введёшь его в свет, тогда же ему перейдёт и Торгензем, а пока ты вправе будешь распоряжаться доходами с него. Но мой тебе совет, ты с сыночком-то лучше по-хорошему договорись, разумеется тогда, когда он сможет разумно рассуждать. Он должен получить хорошее образование и воспитание, и случайно не умереть. Иначе, Торгензем, как и повелось издавна, сразу перейдёт во владения младшему сыну твоего брата, тот, слава богу, сподобился на четвёртого сына и даже назвал в мою честь, уж он-то от Торгензема не откажется, только тебе Озёрный край не мил, даже не знаю, почему.
– А как же, – не очень понимает Гарольд Дагон, – как быть с ним, пока он не вырастет?
– Он сейчас в Торгенземе с матерью? – уточняет король и поднимается со своего кресла, чтобы размять затекшие ноги
Гарольд поспешно кивает и весь обращается в слух, преданным взглядом следит за тем, как его величество прохаживается по кабинету. Главное, чтобы король не передумал, и Гарольд готов выполнить всё именно так, как скажет отец.
– Пусть там и останется, не надо тащить их в Тумаццу. Ей пока определите должность няньки при молодом князе и запретите называть сыном, со временем приставишь гувернёра, а танцорку выгонишь. А потом отошлёшь мальчишку учиться в какой-нибудь закрытый пансион или военный корпус, подальше от глаз и любопытных сплетников, да и от жёнушки твоей тоже. Она у тебя редкой стервозности дамочка, ты за ней присматривай лучше. Торгензем будет принадлежать моему внуку на вполне законных основаниях, но только со временем, пусть мальчик подрастёт. Поместьем распоряжаться станешь ты до достижения им совершеннолетия, тебе ведь именно этого хочется. И не смей мне перечить, я так хочу, и так будет. И не вздумай больше юлить и вертеться, и прекращай ты эту возню с бабами, эдак ты мне ублюдков ещё нарожаешь. Один, ещё куда не шло, тем более, что твоя злобная баба, одарила тебя только девками, мальчишка тебе действительно необходим, чтобы королевские земли не растащили на приданое.
Немного не так хотелось Гарольду Вильгельму, но условия ему диктовал отец. И он быстро согласился, здраво рассудив, что за почти двадцать лет что-нибудь должно измениться, тем более, разговор меж ними состоялся без всяких свидетелей, а король уже совсем неважно выглядит и вскоре уйдёт в мир иной. А он как-то да сумеет через юристов развернуть ситуацию в нужную для собственных интересов сторону, главное и важное – Торгензем остаётся ему. Эрцгерцог Морейский получил все необходимые бумаги от королевского нотариуса спустя месяц после своей просьбы и беседы с его величеством. Он появился в Торгенземе вновь поздней осенью. Там Гарольд Дагон огласил волю короля и, отдав необходимые распоряжения, спешно отбыл в столицу. В этот раз он даже не взглянул на своего, законного теперь, сына. Маленький мальчик ничего не знал о своём отце, не подозревал, что отныне он волею сильных мира сего стал обладателем пышного титула князя Морейского и богатого поместья. Отныне его звали Даниэль Антуан Дагон. Бьянка Скарлатти была одновременно воодушевлена и огорчена известием о признании сынишки законным королевским внуком. Она обрадовалась, судьба её милого мальчика всё ж благополучно определена, он не обречён скитаться и гибнуть в нищете, как и она сама, ей позволили остаться при маленьком князе в роли няни. Жаль только, что она больше никогда даже не назовёт мальчика сыном и уже никогда не придётся ей потанцевать на настоящей сцене.
***
Гарольд Дагон, во время последнего визита в Торгензем, оказался там, с общем-то проездом. Он возвращался в столицу из Ликса, куда изволил прибыть со свитой его величество Фредерик Даниэль Дагон III. Король любил посещать Ликс, называвшийся по праву Железной столицей Мореи. Там в мастерских и инженерных конторах рождались многие технические новшества, до которых король, несмотря на свой преклонный возраст, был сильно охоч. Он всегда живо интересовался, как технические идеи могут пригодится его королевству и насколько быстро их можно применять. Фредерик III любил точные технические науки и всячески им покровительствовал, именно благодаря его настойчивости в Ликсе открыли техническую школу для мальчиков и военный инженерный корпус, попечителем которого он и являлся. Фредерик III понимал, ему остаётся недолго и желал бы провести инспекцию своего любимого детища, раздать награды за верную службу и оказать почести учёным мужам, коих безмерно почитал. А кроме того, объехать свои земли, которыми так долго и мудро правил, а до Ликса путь неблизкий. На обратной дороге его величество внезапно занемог, лекари и медики, бывшие теперь при королевской особе неотлучно, из-за дождливой погоды и холода порекомендовали его величеству сделать остановку в ближайшем поместье и нездоровье переждать. Поместьем оказался Торгензем, откуда только накануне успел уехать в столицу его высочество эрцгерцог Морейский. По приказу отца, Гарольд поехал немного вперёд, дабы избежать ненужных встреч, подробностей и пересудов. Он успел побывать в Торгенземе раньше, чем весь двор. Фредерик Даниэль Дагон почему-то снова вспомнил странное предсказание Софии – песенницы, недавний разговор с сыном и благосклонно решил сделать в Торгенземе длительную остановку, чтобы поправить здоровье в целебных источниках и убедиться в правильности неожиданной догадки. Озёрный край всегда почитался его народом как заповедная земля альмаринов. Неужели пришло время для пророчества?!
Управляющий Реддон предупредил Бьянку заранее и даже предложил ей и маленькому князю переехать временно в домик на озере, где они смогут избежать ненужного любопытсва. О нежелательности встречи с королём и с кем бы то ни было из пышной свиты предупредил хозяин поместья. Впрочем, и сама Бьянка не хотела видеть никого, и они с маленьким Морисом или Даниэлем, как теперь его стали звать по приказу отца, быстро перебрались в дальний уголок огромного парка, на самый берег озера. Здесь среди серых валунов, плеска воды и шума крон высоких деревьев дни текли даже спокойнее, чем в большом господском доме. В одной из маленьких комнатушек вместе с ними обитал смотритель дворцового парка, молчаливый и всегда насупленный, грубоватый Отто Моликер. Он заботился о своих постояльцах старательно и преданно, развлекал как умел, и его неожиданным гостям жилось хорошо и уединённо, никто их не тревожил и не досаждал любопытством. Единственным неудобством оказался сильный ветер с воды. В осенние дни он стал особенно сырым и неприятным, поэтому мать и сын проводили больше времени в доме, покидая его лишь вечерами, когда стихали неуютные, резкие порывы с озера.
Мальчик к двум с половиной годам подрос, окреп и проявил неуёмный нрав и бесконечное любопытство, а если добавить упрямую натуру, то Бьянке приходилось с ним нелегко. Хотя они всё ж легко ладили и умели договариваться, особенно, если Бьянка рассказывала своему сынишке сказки или пела звонкие итальянские песенки. Тогда он замирал и готов был сидеть неподвижно часами. Такое его свойство просто восхищало оказавшегося на самом деле добряком смотрителя парка, знавшего бессчётное количество сказок. Он рассказывал сказки маленькому господину, а тот так же внимательно слушал их все подряд, доверчиво прижавшись к грубому, пропахшему табаком сукну тужурки. Но в один из дней маленький князь пропал. Встревоженная Бьянка кинулась к Отто, и они уже вдвоём отправились на поиски малыша – непоседы, видимо тому наскучило бесконечное пребывание внутри небольшого домика, и он отправился на исследование парка. Единственное, о чём молила Бьянка господа, чтобы тот уберёг малыша от падения с невысокого, но крутого обрыва, нависавшего над водами большого озера. Но мальчика уберёг не господь. Почти час спустя к домику у озера вышел очень пожилой господин, богато и красиво одетый, опирающийся на трость с костяным с позолотой набалдашником, он вёл маленького беглеца за руку. Бьянка, едва не лишилась чувств, узнав в пожилом господине его величество Фредерика III, и присела в глубоком реверансе, боясь даже взгляд поднять от пёстрых мелких камешков, устилавших дорожку, соединявшую берег и парк. Довольно давно, единственный раз после балетного спектакля, она была ему представлена. Король тоже, кажется, понял, кто склонился перед ним и кого он держит за руку, неожиданно проявил интерес к мальчугану. Какое-то время Фредерик III и его незаконнорожденный внук смотрели друг на друга, а Бьянка испуганно шептала молитвы, моля господа о милости и помощи. Но его величество не стал гневаться сильно и, оторвав взгляд от наивного ребёнка, которого успел хорошо рассмотреть, перевёл его на испуганную красавицу Бьянку Скарлатти. Потом недовольно насупившись поглядел на Отто, стоявшего со склоненной головой, смотритель парка покаянно молчал.
– Мальчик потерялся среди аллей, – холодно, но спокойно сказал король Бьянке и Отто, – если уж вы приставлены следить за ребёнком, то извольте выполнять свои обязанности.
Фредерик III неожиданно даже для себя положил руку на голову малышу и ласково провёл по мягким, светлым волосам.
– Я не потерялся, – с детской наивностью возразил малыш, распахивая синие глаза и стараясь как-то объяснить строгому старику, зачем он выбрался в бесконечный парк, – я искал единорогов, эти лошадки в тумане спускаются к озеру и пьют воду.
Его фраза из-за неустоявшейся детской речи, вышла забавной, и король усмехнулся:
– Откуда же здесь единороги?
– Из сказки, мне вчера рассказал Отто, – вдохновенно ответил мальчик и покраснел от огорчения, – только, я их нигде не нашел, а хотел.
Фредерик внимательно рассматривал своего внука. Перед ним стоял светловолосый и синеглазый худенький мальчик, был он совсем маленького роста и больше напоминал огорчённого гнома. Он и принял его сначала за мифическое существо, едва малыш выбрался на аллею парка из тёмных зарослей кустарника. Ему явно не хватало цветного колпачка и ярких полосатых чулок. Он заговорил с его величеством первым, совершенно не догадываясь о важности пожилого господина, перед ним стоял просто старый человек, а раз он старый, то непременно должен знать, где обитают единороги. Уже потом Фредерик III догадался, откуда появился на аллее в парке мальчуган и, зная путь к озёрному дому, повёл непоседу туда, сделав знак своим приближённым и оставаясь с малышом наедине. Они даже немного успели поговорить дорогой.
– И ты любишь сказки? – как- то отрешённо спросил его величество и вспомнил песнь Софии.
Мальчик кивнул и вздохнул печально, он не нашёл заветного единорога, а так было заманчиво, просто, ему помешал этот важный старик, и, конечно, чудесные единороги ускакали, увидев в парке столько много взрослых.
Отчего-то большеглазый искатель единорогов никак не шёл из головы у Фредерика III. Всю долгую дорогу в Тумаццу, чувствуя, что немощь побеждает, и смерть приближается к нему, король вспоминал малыша. В Тумацце состояние его королевского величества ухудшилось настолько, что он уже не вставал с постели и часто впадал в забытьё. Взгляд его в такие моменты блуждал где-то в других мирах, а на бескоровных губах обозначалась блаженная улыбка.
– Я видел его, – говорил Фредерик III кому-то в своём полубреде, – я видел его и журавля в небе, птица вернулась, хвала небесам, он подрастёт. Теперь я могу уйти спокойно.
Но никто из присутствующих в скорбный и печальный момент так и не понял, о чём говорил умирающий властитель Мореи.
Плакса.
Среди выжженных солнцем горячих камней, раскиданных по южному берегу, или топких низин, что подступают с севера, среди невзрачных пыльных стеблей и неказистых скромных цветочков луговых и степных просторов можно увидеть её круглые, с причудливыми прожилками листья, растущие небольшими розетками. Нарядные ярко-зелёные пучки чаще всего попадаются на обочинах дорог, вдоль лесных тропок, а на тучных, плодородных землях Хлебных равнин их совсем считают сорняком. Только это не сорняк, это – плакса.
Жила когда-то в морейских землях знахарка – врачевательница, травница, искусная в своём ремесле. Все травы знала она, каждую былинку или маленький стебелёк. С их помощью она лечила, врачевала простой люд. Никому в своей помощи не отказывала, денег ни с кого не брала. И благодарные люди тоже её не обижали, каждый почитал за честь принести врачевательнице Альме скромный дар, будь то ломоть хлеба или кусок ткани. Не было такой хвори, которую бы Альма своими травами и настоями не вылечила.
Прознали про её дар завистливые люди, прознали и оговорили скромную женщину. Оговорили перед всемогущим королём. И жестокий король повелел изгнать Альму из своих земель. Горько плакал Альма, прощаясь с родными местами, поклонилась она вышедшим проводить её людям, своему опустевшему дому, подхватила торбу и двинулась в путь, куда глаза глядят. Больше в родных местах никто её не видел.
Долго бродила Альма по Морее, плакала от горя и сокрушалась о темной человеческой зависти. Вот так однажды сидела она на придорожном камне и увидела вдруг, там, куда пролились её горькие слёзы, пробивается ярко-зелёный листок неведомой даже ей травы. Сколько слезинок упало на сухую землю, столько листьев и проросло, раздвинув каменистую почву. Удивилась Альма, провела рукой по прохладным, чуть влажным листьям и передала неизвестной ей прежде травке свой дар – врачевать и лечить.
Изумрудно-зелёные, необычные своим ярким окрасом листья с тех пор растут по обочинам дорог, которыми бродила и горько плакала Альма-врачевательница. И в горячий зной, и в серый холод дрожат на кончиках листьев придорожной травы небольшие капельки-росинки, словно слёзы. Эту травку потому и называют плаксой. А когда приходит время цвести, на тонких стрелках-стебельках раскрываются ярко –синие, белые или голубые крохотные цветочки. Люди знают, собранная в пору цветения плакса обладает свойствами лечить любую болезнь. Знают травники, что сок плаксы быстро заживляет любую царапину, даже столбняк не живёт в ране, смазанной лечебным соком. Горячий душистый чай из листьев придаст сил страннику или путнику, корень поможет справиться с болями в животе, а смесь сухих цветов заваривают для здорового сна, он же помогает при золотухе.
Для всех она просто плакса. Все зовут её так, легко и незатейливо, а только совсем немногие знают, что истинное название растения – альмарика или трава альмаринов, ведь врачевательница Альма была одним из хранителей. А когда пришло её время вернуться к своему народу в заповедные долины, пролила Альма последние слёзы и обернулась чистым ручьём, что несёт прозрачные холодные воды со склонов Морейских Шатров, вливаясь в одно из множества озёр заповедного края.
Глава 2. Болезнь.
Жизнь в Торгенземе шла своим чередом: осень сменялась белой пушистой и величественной зимой, за ней наступало весеннее буйство красок и цветов, потом приходило щедрое и радушное лето, а следом снова с деревьев опадало золото осени. Всё было размеренно и обыденно, мальчик подрастал, он упорно называл Бьянку мамой, отказываясь считать её няней. Это радовало молодую красивую женщину, никто особенно и не следил за тем, как они называют друг друга. Теперь в её жизни остался лишь один мужчина – её маленький Морис или Даниэль, как приказал называть ребёнка его всесильный дед, а потом и отец. Бьянка отдалась радости материнства со всей истинно итальянской страстью, прежде она так же страстно бросилась в омут любви, едва не погибла от горя и боли обмана, а теперь стремилась окружить своего мальчика бесконечной заботой и лаской. Прислуга только улыбалась, глядя, как она опекает своего сынишку, как поёт ему песни, как только ему танцует в зеркальном зале, а он, зачарованный, сидит и смотрит на её грациозные движения. А когда ему стало неинтересно сидеть просто так, а надоело ему быстро, он начал неумело, а потом всё ловчее и ловчее повторять танцевальные движения. Мальчик всем своим маленьким существом полюбил танец и проводил с матерью много времени в танцевальной комнате. Они весело смеялись над чем-то, были друг у друга, и короткое счастье с ними.
Малыш-бастард, волею почившего монарха, превратился почти в хозяина роскошного Торгензема, Бьянка и её сынишка ни в чём не знали отказа. Все просьбы Бьянки выполнялись быстро и неукоснительно, она опять перебралась в покои второго этажа дома, а уж маленького господина баловали все до одного. Особенно любил он смешливую Летицию, выходившую его в младенчестве, и степенного, немного ворчливого Отто, смотрителя парка. Отто по просьбе Бьянки не разрешал мальчику одному гулять и, случалось, водил его за руку по самым потаённым и интересным местечкам, чтобы мальчишке не пришло в голову исследовать парк в одиночестве. Один раз он уже потерялся, а парк и берег озера для маленького человечка оставались небезопасны. Бывало, что мальчик прибегал к Отто в домик на озеро за волшебными сказками, где его часто заставали вечерами, а порой он там и засыпал, уткнувшись носом в цветной старенький гобелен, закрывающий стену. Тогда его спящего заворачивали в мягкий плед, и Отто на руках переносил в детскую, в господский дом. Отто считался смотрителем парка бесконечно хлопотал там, целыми днями отдавая распоряжения целой армии садовников и работникам, следил за чистотой и порядком, за качеством выполняемой работы. Только вечером за кружкой ароматного чая он отдыхал и рассказывал барчуку разные причудливые истории и сам находил в сказках непередаваемое удовольствие. Для Даниэля в доме смотрителя парка даже приготовили маленькую кружечку, Отто плескал в неё душистого напитка, а потом ещё старательно дул, чтобы ребёнок не обжёг губы о горячую воду, и неспешно начинал пересказывать волшебную историю. Жил Отто бобылём, хоть выглядел вовсе не старым, но семью себе так и не завёл, а вот с маленьким хозяином огромного Торгензема подружился. Глупые горничные шептались, будто молчаливый, вечно недовольный смотритель парка влюбился в красавицу Бьянку, но пустые сплетни и разговоры смолкли быстро, ничего подобного за Отто не заметили.
И всё-таки однажды случилось то, чего всегда боялись Отто и Бьянка. Маленький непоседливый Морис Даниэль отправился на исследование бесконечного парка и далёкого леса в одиночку и пропал. Его искали очень долго, почти до самой ночи, а нашли на кромке воды озера. Упрямый мальчишка заблудился в бесконечных аллеях и только к вечеру, разглядев среди полупрозрачных после сильного ветра и дождя деревьев серую гладь озера, вышел на его берег. Бьянка, вымокшая под холодным дождём до нитки и прохваченная сильным ветром, целовала мальчика в каком-то исступлении, смеялась и плакала. Она с недавних пор постоянно жила в болезненном страхе. Ей всё чудилась потеря сына, мысль, что его рано или поздно отберут, вызывала панику, а ещё он может пропасть или занемочь. Бесконечные, навязчивые страхи выматывали молодую женщину, она часто болела и постоянно за него тревожилась, далеко от себя не отпуская, даже если ничего пугающего не происходило. Тревога покидала Бьянку только в зеркальном зале, волшебство танца стирало нервозность и беспричинную панику. Морис после своего приключения не заболел, хоть промок, замёрз и сильно напугался. Он, подхваченный Отто на руки, вцепился в него и только всхлипывал от пережитого страха и усталости. Мальчик не заболел, а вот Бьянка снова слегла. Она проболела почти три недели и уже не поправилась.
Маленький Морис стоит у её постели и немного недоумевает, отчего его мама не встаёт и больше не танцует с ним в зеркальной комнате, не смеётся и не поёт ему песни на красивом итальянском языке. Отчего она лежит в постели, уже давно наступил день, за окном светит яркое, хоть и по-осеннему нежаркое солнце? Отчего весёлая Летиция вытирает слёзы и молчит, отчего вздыхает Отто и крепко держит его за руку, наверное, чтобы не боялся? Он не боится, вовсе нет, он просто немного недоумевает. Наконец, его красивая мама открывает глаза и шепчет по-итальянски только ему, прижавшемуся к бледно-восковой и тёплой щеке: «О, мой маленький, мой любимый мальчик, мой Маурицио, мой Морис.» И больше она уже ничего не говорит, а почему-то быстро засыпает. Почему она засыпает, если только-только открыла глаза? Летиция торопливо уводит его в детскую, что-то суетливо говорит и успокаивает. Больше свою прекрасную мать Морис уже никогда не увидел. Единственным, что напоминало ему о ней остался портрет прекрасной Бьянки Скарлатти, написанный когда-то заезжим художником. Теперь, когда он остался в одиночестве в пугающе огромном, роскошном доме, мальчик часто прибегал в галерею на втором этаже и подолгу стоял напротив портрета матери, сожалея что она ушла от него очень далеко. Настолько далеко, что её уже обратно не отпустят, так ему объяснили. Он стал бояться засыпать в своей детской без материнских ласк и колыбельных, плакал от страха по ночам. Чтобы хоть как-то скрасить его горе и тоску, Отто пришлось перебраться из озёрного домика в детскую. Служитель парка ненадолго отвлекал Мориса от грустных мыслей и печали волшебными сказками, несильно ворчал на мальчишку, но заботился как мог. С ним Морису стало немного спокойнее, он во сне уже не всхлипывал и не вскрикивал от страха.
Получив от управляющего поместьем известие о смерти Бьянки Скарлатти, в Торгензем неожиданно приехал эрцгерцог Морейский. За три прошедших года он немного изменился после последнего приезда, погрузнел, но всё так же сутулился, в тёмно-русых волосах прибивалась седина. В нынешний приезд он был задумчив и молчалив, почему-то очень долго сидел на скамье в дальнем уголке парка, где темнел влажной землёй могильный холм. А потом, вернувшись в дом, велел привести своего сына, которого разглядывал с недовольным видом и нескрываемым пренебрежением. Ни единой черточкой отпрыск не походил на отца, являясь копией своей матери, такой же некрупный, худенький, светловолосый и синеглазый. Когда Гарольд Дагон встретился с ним взглядом, то эрцгерцогу сделалось неприятно, он неожиданно почувствовал укол совести, ибо в несчастной судьбе прекрасной танцовщицы вина его казалась очевидной. Чтобы с ним впредь не случалось болезненных уколов совести, Гарольд Дагон решил мальчишку никуда из Торгензема не увозить. Собственно, так повелел ему когда-то отец, с его приказами младший сын считаться привык, даже несмотря на то, что Фредерик III умер три года назад. Смерть Бьянки Скарлатти не могла ничего изменить в судьбе сына, он должен оставаться здесь ещё очень долго, столичному обществу знать о его существовании ни к чему, так удобнее эрцгерцогу Гарольду Вильгельму Дагону.
– Я оставлю его здесь, – холодно распорядился он, вызвав в роскошно обставленный кабинет управляющего Реддона, – в Тумацце он мне ни к чему. Я пришлю гувернёра и учителей, пусть живёт и учится в поместье, а по достижении им десяти лет, я решу, в какой военный корпус его определить. Пока же приставьте к нему кого-нибудь из слуг-мужчин в доме, мальчик достаточно вырос и в бабских нежностях не нуждается.
Управляющий Реддон с готовностью поклонился. Он не очень понимал решение хозяина, полагая, что после смерти матери ребёнка из поместья увезут, но этого пока не случилось, а приказы господина господин Реддон привык исполнять. Он уверил его высочество, что у него на примете имеется походящий человек и лишь поинтересовался размерами жалования для слуги. Эрцгерцога подобные мелочи не интересовали вовсе и он, досадливо поморщившись, предложил Реддону определиться с жалованием для слуги самому, в пределах разумного, конечно, управляющий снова молча поклонился.
Морис в замешательстве разглядывал человека, перед которым его поставили. Почему-то он ему не нравился. Сидевший в кресле скучный, человек с серыми, чуть навыкате глазами, не улыбался, а безразлично цедил слова, как будто речь шла не о сыне, а о вещи. Но особенно поразили мальчика пальцы незнакомца. Он смотрел на них неотрывно, привлечённый блеском дорогого перстня. Пальцы, тонкие и длинные, с крупными суставами, почему-то нервно вздрагивали и немного шевелились, пугая странной подвижностью. Яркая синяя искра на перстне из-за движений вспыхивала ярко и зло. Особенно зловещим сделался блеск камня, едва Мориса принудили поцеловать протянутую ему руку, холодную и отчего-то влажную. Он едва коснулся губами отцовской ладони, как эрцгерцог её отдёрнул, дав понять, насколько ему неприятно. И теперь, маленький Морис никак не мог взять в толк, зачем его заставили целовать пугающую руку, если никому этот жест удовольствия не доставил.