Наталья Горская
Сказки Торгензема
– Я слышал, – вдруг проговорил эрцгерцог и кивнул на ребёнка, – его здесь зовут Морис? Если такое случится ещё хоть раз, я вышвырну его вон. Имя ему – Даниэль Антуан Дагон, такова воля моего умершего отца, короля Мореи, признавшего ребёнка своим внуком и подарившего мальчишке собственное имя. А теперь пусть его отсюда заберут. Приготовьтесь отчитаться, Реддон, о ведении дел в поместье. Давайте займёмся чем-то более важным, у меня не так много времени.
Управляющий снова торопливо поклонился, никто в доме не хотел зла маленькому мальчику, ставшему сиротой. Реддон не посмел возразить, что по морейской традиции у каждого человека два имени, одно даётся отцом, а другое матерью. Но мать мальчика умерла, и слуги выполняли требование отца. Гарольд Дагон, выслушавший доклад управляющего о доходах, уехал на другое утро, собственный сын его интересовал не более какой-нибудь вещицы, тем более, что забота о «вещи» его чрезвычайно утомляла и раздражала. Он беспокоился, что в столице тайна рождения его незаконно ребёнка как-нибудь неосторожно раскроется, даже несмотря на имеющиеся, выправленные ещё при Фредерике III официальные бумаги на отцовство.
К тяжёлому, неповоротливому имени Даниэль мальчик привыкал долго. Ему больше нравилось летящее Маурицио или мягкое Мори́с, как звали его Бьянка, а после и прислуга ещё до приезда холодного, надменного и злого господина. Он упрямился и даже какое-то время не отзывался на противное имя, почему-то оно казалось ему сродни прозвищу. Только Отто сумел уговорить маленького упрямца, указав на то, что своё имя ему подарил дед, а он, вообще-то, был великим королём Мореи. К своему удивлению, мальчик узнал, что неприятный и злой господин – это его отец, которого следовало почитать, любить и уважать. Так объяснил ему всё тот же Отто. А как почитать, если он видел отца ровным счётом десять минут и никакого особого чувства, кроме неприязни не испытал. Жалея маленького Даниэля, Отто согласился на предложение Реддона и окончательно приобрёл положение дядьки при юном господине, тем более, эрцгерцог не возражал, ему было безразлично, а Реддон постарался уладить всё побыстрее наиболее удобным для всех образом. С Отто мальчику жилось спокойнее. Степенный, размеренный, очень порядочный бывший смотритель парка ведал всеми его вопросами, делами и нуждами. Отто, благодаря расположению Реддона, стал получать значительно большее жалование и на первых порах тоже казался довольным. Теперь маленького мальчика и широкоплечего, кряжистого дядьку видели гуляющими по большому парку и идущих к озерам и водопадам. Они снова пили чай, но уже в господском доме, в детской. Снова Отто рассказывал мальчику сказки и относил вечерами уснувшего у него на руках ребёнка в постель. В самом начале зимы в Торгензем прибыл настоящий английский гувернёр. Выражение брезгливой надменности не сходило с его лица с того самого момента, когда он подал пачку рекомендательных писем управляющему поместьем господину Реддону. Вместе с рекомендациями он протянул также записку-распоряжение от его высочества эрцгерцога Морейского и процедил с сильным акцентом сквозь зубы:
– Его высочество эрцгерцог Морейский предупредил меня, что ребёнок сильно запущен и избалован. Он дал мне прямые указания на особенно строгий подход к воспитанию и определённые полномочия в столь непростом деле.
Отто попытался было возразить, что пятилетний ребёнок не может быть чрезмерно запущен, но получил строгую отповедь и оробел от учёности господина Бедингота, так звали гувернёра.
– Вы приставлены к мальчику для того, чтобы он был одет, умыт, накормлен и вовремя уложен спать. В вопросах воспитания молодого господина вы, любезный, ровным счётом ничего не смыслите. Попрошу вас впредь держать мысли при себе и не мешать мне выполнять ответственное поручение его высочества. Я воспитаю из непослушного ребёнка образцового джентльмена, как принято у меня на родине.
Господин Бедингот был англичанином, англичанином до мозга костей, занудным, педантичным и недобрым. По его надменному и бесстрастному лицу невозможно было даже определить возраст. Он требовал от всех людей, окружавших Даниэля, соблюдения каких-то немыслимых правил, им же и придуманных. Говорил он ровным, бесцветным голосом, преисполненный важности и высокомерия. В первый день любопытный от природы Даниэль озадаченно его разглядывал и собрался было чем-то интересоваться, но тут же его остановила холодная, короткая нотация:
– Молодой человек, если он хорошо и правильно воспитан, должен задавать свои вопросы только с соизволения старших. Поэтому для начала потрудитесь получить от меня это разрешение.
Дан открыл от изумления рот и даже забыл, о чём собирался спросить англичанина, требования и методы воспитания которого вошли в жесточайшее противоречие с живой, подвижной, любознательной натурой мальчика. Даниэль возненавидел его сразу и со всей врождённой итальянской страстью, прозвал Бегемотом, хотя на бегемота тощий как палка гувернёр никоим образом не походил. Вот теперь мальчик всеми способами старался улизнуть с ненавистных занятий. Мучения начинались с самого утра. Господин Бедингот требовал соблюдения всяческих немыслимых условий с того самого момента, когда мальчик говорил: «Доброе утро, господин Бедингот». Необходимо было произносить короткую фразочку проникновенным голосом, определённым образом склоняя голову. За столом приходилось сидеть с прямой спиной, умело орудовать приборами, для которых маленькие ладошки Даниэля никак не подходили, а Бедингот злился и за особенно неловкие действия легко отправлял из-за стола полуголодным. После завтрака Бедингот запирался со своим воспитанником в комнате для занятий. Он потребовал нарочно обустроить небольшое полупустое помещенные, где из всей обстановки оставили два стола и два стула. Даже занавеси с окон Бедингот приказал убрать, чтобы ничего не отвлекало молодого господина от познания азов наук. Для начала мальчик должен был научиться читать, писать и считать. Большего пока от «невозможного» ребёнка, избалованного и заласканного, по его мнению, Бедингот не требовал. Он всегда оставался недоволен своим подопечным, требовал чёткого выполнения инструкций и не прощал небрежностей и неаккуратности. С ним Даниэль скучал и тосковал. Читать Дан научился сам, ещё даже до того, как в Торгенземе появился Бедингот, но гувернёр заставлял его часами проговаривать длинные непонятные тексты. С письмом всё обстояло значительно хуже, Дан никак не мог избавиться от бесконечных клякс. Часто за небрежно выполненные задания, кляксы или пропущенные буковки Даниэлю доставалось твёрдой линейкой по ладоням и пальцам. Он, глотая слёзы, взвизгивал, а потом обиженно жаловался Отто. Но тот только качал головой, успокаивал как мог и наставлял, чтобы молодой господин старался и усердствовал на занятиях больше. Отто робел от учёности Бедингота и испытывал какое-то непонятное смущение перед высоким сухопарым англичанином. Отто начинал разговор в защиту Даниэля полный решимости, а потом тушевался, стеснялся и виновато кивал, когда Бедингот объяснял в очередной раз, чем он недоволен в своём подопечном. Жизнь в Торгенземе сделалась тоскливой и печальной. Англичанин, понявший, что никто ему не сможет помешать в воспитании истинного джентльмена, развернулся во всю. С появлением Бедингота, всё резко поменялось в жизни у маленького Даниэля Антуана Дагона. На смену беззаботности, ласковому обращению и баловству, волшебным сказкам и уютным вечерам с Отто, пришли жесткий распорядок, бесконечные запреты и неукоснительные требования. От нудных занятий у Даниэля болели голова и ладони, Бедингот неизменно следил за идеально ровной спиной, хорошими манерами и размеренностью во всём. Молитвы следовало читать с выражением и особенным подобострастием. Прогулки по парку должны были быть степенными, спокойными и долгими, даже несмотря на сильный холод. Даниэль плакал вечерами и больше не пытался жаловаться Отто, которого не допускали вечерами в спальню молодого господина. В гулкой комнате, в абсолютной темноте Дану становилось жутко до тошноты.
Наконец, живой, подвижный характер и взрывной темперамент мальчишки дали о себе знать. Во время очередного урока чистописания, Даниэль посадил на лист бумаги кляксу. Господин Бедингот бесцветным голосом потребовал переписать всю работу с самого начала, а Дан к этому моменту уже исписал два больших листа. От нового задания, он пришёл в отчаяние и неожиданно, впервые за три этих долгих несчастных месяца, воспротивился:
– Не буду, – тихо сказал он, отодвигая испорченный предательской кляксой лист, – я много писал и уже устал.
Редингот поджал губы и покачал ненавистной линейкой с требованиями вытянуть ладони. Дан затравленно вздрогнул, сглотнул от волнения, а потом неожиданно схватил чернильницу и с силой запустил ею в гувернёра. К счастью для последнего, в лицо ему увесистая стеклянная ёмкость не попала, но выплеснувшиеся чернила щедро окропили и сюртук, и правую часть лица, что-то попало даже в глаза. Ослеплённый едкой жидкостью, англичанин смешно замахал руками, как-то тонко взвизгнул и попытался ухватить за руку несносного мальчишку, но чернила не давали ему открывать глаза, а Дан ловко увернулся.
– Отстань от меня, проклятый Бегемот, – отбежав на безопасное расстояние, закричал в отчаянии мальчик по-итальянски, что бывало с ним в минуты наивысшего эмоционального возбуждения, – ты мне надоел, я писал два часа, больше не буду!
Он выскочил из унылой комнатушки, где мучился от уроков на протяжении почти трёх месяцев, и бросился сначала по коридору, а потом кубарем скатился с лестницы и раздетым выскочил в парк. Холодный сырой воздух его не остановил, Дан мчался прочь от дома, пока у него хватало сил. Он прекрасно сознавал, за таким проступком, конечно, последует наказание. Бедингот требовал розог для несносного мальчишки постоянно, но Отто, слава богу, как-то удавалось успокоить и отговорить гувернёра. Но теперь, угроза наказания стала неотвратима и неизбежна. Чтобы не быть подвергнутым унизительной и болезненной процедуре, Дан мчался к озеру. Убежать, убежать, как можно дальше! Убежать и спрятаться! Он знает место, где его не найдёт никто! Скрытый от холодного ветра и дождя в неглубоком скальном гроте у озера, он дал, наконец, волю слезам, за шумом ветра и плеском волн о валуны, его никто не слышал. Несмотря на промозглость и мелкий дождик, мальчишка просидел в своём убежище до самой темноты. Он слышал, как его искали, но решил ни за что не выходить к своим мучителям. В этот момент он ненавидел всех, кто был с ним рядом всё несчастливое время. Ему опостылели неумолимые взрослые, отчего-то запрещающие весело гулять по парку и играть вволю в кубики и солдатики, заставляющие бесконечно читать невыносимо скучные, непонятные истории, наказывающие за небольшую помарку среди проклятой, нудной писанины. Отчего они не пускают его в танцевальный зал и лишают сладкого? За что он вынужден терпеть такое к себе обращение?! Он ненавидел даже Отто, позволившего англичанину бить по рукам и наказывать, он ненавидел добрую Летицию, переставшую приходить к нему по вечерам с кружкой тёплого молока и белой булкой с мёдом. Словно затравленный зверёк он сидел неподвижно в своём надёжном убежище и мечтал замёрзнуть насмерть, очутиться рядом со своей мамой. Мысли о маме, смерти и жалость к себе заставили разрыдаться его сильнее прежнего. По этим звукам его нашли старый псарь Хьюго вместе с рыже-пегой овчаркой Тучкой, отправившиеся на поиски сбежавшего мальчика. Умная собака привела к небольшому гроту, где обнаружился залитый слезами, окоченевший и посиневший от холода беглец. Он сопротивлялся с бесконечным отчаянием, даже кусался и царапался, но что может сделать маленький, пятилетний мальчик против сильных, многочисленных взрослых. Прибежавший Отто быстро взял его на руки и попытался уговорить, успокоить. Дан вывернулся от него и бросился вновь бежать по берегу, а Тучка с громким лаем кинулась следом, перепугав мальчишку окончательно. В панике он зацепился ногой за какую-то полугнилую палку, с разбегу ткнулся лицом в мелкие камни, устилавшие берег озера, и затих, оглушённый падением и ужасом. Совершенно измученного, обессилевшего от отчаяния, перемазанного кровью из ссадин и царапин на лице, его, наконец, принесли в дом. Летиция, увидев любимца таким, только всплеснула руками, а потрясённый грустным зрелищем, управляющий Реддон, всегда жалевший и покойную Бьянку, и её маленького сынишку, сдвинув брови, сказал Бединготу:
–Такого гувернёра князю не надобно, я сегодня же напишу его высочеству о том, что вы не справились с возложенными на вас обязанностями. Вы завтра получите расчет, и… я вас более не задерживаю.
Вздрагивающего от пережитого несчастья и холода, а в Торгенземе уже начиналась настоящая зима, Дана отнесли в постель и препоручили заботам доктора, спешно приглашённого из соседнего городка. Ночью мальчику стало совсем плохо, он заболел. Его душил кашель, мучил жар, он беспрерывно плакал и просился к матери. Летиция по просьбе доктора не отходила от ребёнка, и, как пять лет назад недоношенного, так и сейчас выходила его, простуженного и потрясенного. Немного лучше Дану стало лишь к концу недели. Доктор не разрешал вставать, даже еду приносили в постель. Каждый из взрослых чувствовал за собой вину от случившегося. Ребёнка окружили лаской и вниманием, старались побаловать и развлечь. Все, кроме Бедингота. Он, поджав тонкие губы, покидая Торгензем, изрёк высокомерно:
– Ничего толкового из такого ребёнка не выйдет, он избалован, распущен и глуп. Я извещу его высочество о дурном нраве воспитанника.
– Без тебя разберёмся, – грубо и зло ответил Отто, он сильно переживал за заболевшего мальчика и больше уже не деликатничал, – нечего над сиротой куражиться, зануда английская, катись к своим джентльменам.
***
Болезнь длится долго. Сначала жар, потом проклятый кашель, не дающий ни говорить, ни спать, ни есть. Впрочем, есть Дану совсем не хочется. Летиция и Отто бесконечно уговаривают, и им удаётся кое-что впихнуть в него, но слишком мало, чтобы больной поправился окончательно. Уже и кашель прошёл, а мальчишка всё никак не окрепнет. Сил нет, бесконечно кружится голова, спать не хочется, вернее, не можется. Дан круглые сутки лежит, уставившись в потолок, ничего не хочется. Его теперь и рады бы отпустить на прогулку или дозволить поиграть в кубики, но теперь ему всё неинтересно. Немного только оживляется, когда Отто рассказывает своему подопечному сказки. Глаза блестят и даже немного розовеют губы, но у Отто сказки уж очень быстро заканчиваются, а слушать по второму разу совсем скучно. Дан со вздохом отворачивается к стенке и молчит, то ли спит, то ли нет. Прислуга уже смотрит на него с нескрываемой жалостью, а женщины начинают перешёптывания, мол, скоро заберёт красавица Бьянка сыночка к себе на небеса, не уберегли ребёночка. Летиция пробует пресекать тревожные разговоры, но они становятся настойчивее, а горничные, прибирающие в покоях маленького князя, нацепляют на свои глупые физиономии похоронное выражение, словно мальчик уже умер.
Однажды Отто принёс из огромной библиотеки, которой не пользуется никто, небольшую книжечку.
– Надоели тебе мои сказки, – выдохнул он в спину мальчику, тот лежал на постели как обычно согнувшись и отвернувшись к стене, и открыл первую историю, – так вот я тебе какие-то другие почитаю.
Ими оказались арабские сказки, а книжка называлась «1000 и 1 ночь». Чудесные волшебные сказки, впервые за долгие зимние месяцы, пробудившие в Дане какой-то слабенький интерес. Сначала он развернулся на постели, чтобы рассмотреть книжечку, а потом попросил её у Отто. Тоненькими пальчиками он переворачивает странички сам, с увлечением узнаёт об отважном Синдбаде, хитреце Али или Алладине. И вот он уже садится в постели и заинтересованно читает, а когда заканчивается одна книжка, Отто приносит ему следующую, а за ней ещё одну и ещё. Он подыскивает мальчику книжки непременно с картинками, тогда Дан рассматривает их с удовольствием и любопытством. И, наконец, наступает момент, и мальчишка просит поесть сам, к великой радости многочисленных опекунов и прислуги. А потом уже, когда наступает весна, он медленно встаёт и стоит покачиваясь. Отто поддерживает его осторожно
– Смотри, до чего довёл себя, – сокрушается Отто и ласково гладит Дана по голове, – ножки и ручки тоненькие как веточки, мордашка маленькая, одни глазищи синие. Давай уже, сынок, поправляйся, сколько ж можно болеть, весна пришла.
Сказал Отто по привычке, всегда так обращался к маленьким мальчикам из соседней деревни, а у Дана вдруг вспыхнули искры радости в глазах, видно стало, ему очень приятно услыхать подобное обращение. Отто ненадолго выводит его погулять, но Дан только вздыхает, зимняя куртка и ботинки кажутся невообразимо тяжелыми и он, сделав по парку десяток шагов, садится на скамейку, устал. Обратно в дом его уже заносят на руках.
Больше времени Дан пока проводит в детской, слава богу, что уже не в постели. В детскую принесли кубики, большие наборы оловянных солдатиков и игрушечные пушечки. Он вяло играет, что-то переставляет внутри сооружённой крепости и бесконечно читает, приткнувшись на широком, низком подоконнике, иногда скользит взглядом по серому тающему снегу на дорожках парка, чёрным, мокрым проталинам и голым ветвям деревьев в парке. Ему очень-очень одиноко с многочисленными, надоевшими взрослыми, одиноко и тоскливо. От тоски отступившая было болезнь возвращается, опять пропадает аппетит, надоедают даже книжки, наскучили кубики и солдатики. Теперь он часто смотрит в окно, особенно по вечерам. Там на тёмно-бирюзовом ясном небе раньше всех появляется яркая звезда. Он придумывает себе свою сказку, в ней его мама смотрит на него с небес, он часто вечерами разговаривает с ней, пугая невнятным бормотанием Отто.
Снова весенний день, серый и унылый из-за низких дождливых туч, свесившихся с гор, начинался как обычно. Маленькому Дану опять ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни читать, ни играть. Он стоял у окна и переводил взгляд с далёкой вершины Торгена на другую, названия которой не знал. Она торчала острым клыком на противоположном берегу озера. Наступили по-настоящему тёплые дни, с озера уже сошёл лед, и открылась свинцово-серая гладь воды. Дану не хватает солнца, он любит его – яркое, горячее, наверное, в нём говорит итальянская кровь, в далёкой Италии жаркого солнца много, а вот в Озёрном крае пока нет, только серые тучи обернули небо унылым одеялом. Он любит синее небо, тогда в ясные дни вода в озере тоже синяя-синяя, а облака отражаются в ней и кажутся большими чудесными цветами или корабликами, он такие кораблики видел на картинке в толстой книжке. А сегодня снова просто унылая серость, наползающая с неба и гор, от неё совсем скверно делается на душе, и он возвращается к кроватке, чтобы лечь и немного поспать, может, серость, которая как плесень лезет всюду, закончится, Он уже отвернулся по привычке к стенке, но вдруг внимание его привлекли странные звуки. Кто-то кричал и плакал в гулком коридоре, совсем рядом. Этот кто-то был ребёнком. Дан озадаченно уселся на кровати. Дети во дворце? Сюда не пускают ребят из деревни, а его не пускают к ним, да он и не дойдёт пока до большой поляны, где иногда играют деревенские, потому что нет сил. Детей, играющими вдали на берегу озера или на поляне за серыми валунами, он разглядывает порой из окна своей комнаты. И вдруг, детский голос совсем рядом, похоже, в коридоре. Дан поспешно выбирается из постели, наваливается на тяжёлую дверь и торопится на нетвёрдых от болезни ногах выйти из комнат и разузнать откуда раздаются странные крики.
Он наблюдает совершенно непостижимое и фантастическое для Торгенземского дворца зрелище. Напротив, у открытой в соседнюю комнату двери, в длинном коридоре стоит мальчишка. Этот пухлощёкий и кудрявый пацан самозабвенно вопит и отчаянно сопротивляется. Вокруг него суетится невысокий седоволосый человек и умоляет пройти мальчика в комнаты. У Дана вспыхивают восхищением глаза. Настоящий мальчик в абсолютной тоскливой тишине Торгензема. Он так наскучался здесь, и вдруг, настоящий, живой мальчик!
–Ты кто? – осторожно спрашивает юный хозяин Торгензема и подходит поближе
Кудрявый разворачивается на звук его голоса и надувает и без того пухлые губы. Он чем-то явно расстроен.
–Тебе что за дело? – возмущается мальчишка, он кричит со знанием дела, и ему ничего не говорят – ты откуда взялся?!
– Я здесь живу, – Дан всё так же удивлён.
–А я не буду, – бушует вновь прибывший, – хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!
– А здесь чем плохо? – хозяин Торгензема кажется обижается, – разве здесь плохо?
Ревущий мальчишка закрывает рот, чтобы передохнуть от громкого крика и за одним рассмотреть дерзнувшего с ним, с королевским сыном, разговаривать.
–Да, – заносчиво отвечает он, – здесь плохо, и ты тоже плохой!
Вот так сюрприз! А чем, собственно, он-то плохой? Он этого кудрявого не обижал и разговаривает вежливо, Дан озадаченно смотрит на гостя. А тот снова начинает кричать и даже топает ногами, видя, как слуги заносят его сундуки в комнаты.
– А ты сам-то, кто? – осторожно интересуется Дан, – откуда взялся, здесь только я один живу.
– Вот и живи, а от меня отстань, – мальчишка злится ещё сильнее и уже не может сдержать себя, – а я не буду! Я хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!
Он топал в отчаянии своими крепкими ногами, но его продолжали уговаривать и подталкивали внутрь приготовленной комнаты, но он ещё упирался, а Дан молчал в изумлении, не понимая всего происходящего. Вдруг пухлощёкий обернул к нему красное, зарёванное лицо:
– Иди отсюда, чего уставился!
– Не пойду, – дерзко возражает Дан, он демонстративно выставляет вперёд ногу и сжимает кулаки, – и нечего тут командовать, раскомандовался!
Услыхав дерзкое возражение от какого-то тощего малявки, незваный гость неожиданно бросается на Дана. Тот опешил от такой агрессии, но успевает увернуться и с азартом вцепляется в пухлые щёки кудрявому. Тот взвизгивает и пробует пинаться. Оба падают и, сердито сопя, принимаются мутузить друг друга, раздаётся треск рвущейся материи. Их как нашкодивших котят растаскивают слуги. Отто держит упирающегося Дана, а кудрявого держит седоволосый мужчина, но мальчишки не оставляют попыток пнуть друг друга, а оказавшись на недостижимом для ноги расстоянии, начинают плеваться. По расцарапанной щеке у кудрявого течёт кровь, а у Дана стремительно заплывает левый глаз. Их разводят по комнатам и запирают каждого в своей.
– Что драться-то начали, – подварчивает Отто, стаскивая со своего подопечного порванную фланелевую курточку, – зачем ты драться-то полез, горе ты моё, в чём душа держится? Откуда силы только взялись, есть не ешь, а в драку лезешь. Что толку от твоих тоненьких ручек в драке?
Дан соглашается, от слабых рук никакого толку, вон как стукнул ему кудрявый, щеке больно, и глаз закрылся, он осторожно касается пальцами опухшего века, при этом воинственно заявляет в запале:
–Тогда давай есть, сейчас наемся и наподдаю крикунчику кудрявому, чтоб не ругал Торгензем, а то – не нравится ему, разорался!
Отто скрывает улыбку, быстро зовет с завтраком слугу из кухни и радостно наблюдает, как мальчик поглощает глазунью, и свежие овощи, и горячий чай пьёт вприкуску с румяной булкой. К середине дня выясняется, что в Торгензем привезли самого младшего из королевских сыновей – Фредерика Александра. Привезли по приказу его величества, и он пробудет в поместье до осени. Мальчику пять лет, хотя он довольно крупный и выглядит немного старше из-за высокого роста. Вместе с ним прибыл слуга- камердинер, оказавшийся тем седоволосым человеком, вместе с Отто растаскивавшим дерущихся принцев. А ещё прибыли учителя, ведь его высочеству следует постигать азы наук и учить языки, есть даже учитель танцев и фехтмейстер, словом, целая свита, как и полагается настоящему принцу. Таким образом, обитателей в Торгенземе значительно прибавилось.
Маленький Даниэль выслушивает необыкновенно приятные новости с сияющими глазами. Наконец-то, наконец закончилось его одиночество! Пусть хоть кто, хоть драчун Фредерик – королевский сын, лишь бы не одному!
– Нелегко нам придётся, – сокрушается Отто, разговаривая с прибывшим вместе с принцем Фредериком камердинером, – только-только увидели друг друга и сразу в драку лезут. Ой, непросто теперь будет.
Седоволосый Карел кивает и добавляет:
–Так оба Дагоны, бешеная кровь, что взять с них. Но мой никогда не дрался прежде, он немного трусоват.
– Мой тоже не дрался, потому как всегда один, но, кажется мне, закончились в Торгенземе спокойные дни.
Отто оказался прав.
Торген-великан.
Жил когда-то среди гор добрый весёлый парень. Звали его Торген. Целыми днями валил лес неутомимый Торген, валил и возил в долины, чтоб люди себе дома обустраивали. Стучал в горах его топор и звенела пила. Не один, конечно, работал Торген, в артели трудился. Только не было в артели человека веселее и сильнее, чем Торген, не было никого выше его. Поэтому в округе называли его Большой Торген или Торген-великан. Но он не обижался. На праздниках и ярмарках катал на своих могучих плечах ребятишек. Купит, бывало, медовых орешков, посадит ребятню на плечи и ходит по площади, распевая песни. Чудной был человек. Даже одежду Торген носил с чудинкой, любил он яркие заплатки да ленточки. Шапку носил, сшитую из разноцветных лоскутов – зелёных, жёлтых, красных. И далеко видно бывало, как шёл Торген в своей шапке по деревне. Шапку подарила Торгену его невеста – рукодельница Клара, такая же добрая и смешливая. Торген любил свою Клару, а она его. А в долине люди дождаться не могли их развесёлой свадьбы. Только не дождались.
Случилась как-то беда в долине. Вздрогнули могучие горы, пошли по земле трещины, рухнули деревья в глубокие пропасти. Птицы взмыли в небеса, а звери кинулись дальше по склонам вниз. У самой глубокой трещины и дна не разглядеть оказалось, отделила она деревню от остальной земли, и закачался уступ, грозясь рухнуть в ущелье. Люди метались среди разрушенных домов, плакали дети, мычал скот. Чтобы спасти родную деревню спустился с неспокойных гор Торген и привёл артель лесорубов. Они, да ещё мужчины из соседних деревень принялись сбрасывать в глубокую пропасть деревья и камни, чтоб заполнить её и удержать скалу от падения. И день работал Торген с друзьями, и другой, а когда устал, то присел отдохнуть на краешке пропасти. Друзья его попадали от усталости и заснули. И снова, словно на беду, дрогнула земля. И снова качнулась каменная глыба, рискуя обрушить деревню в пропасть. И тогда поднялся Торген во весь рост, упёрся своими сильными руками в каменную глыбу и замер, застыл. Долго он держал скалу, так долго, что, когда завалили, наконец, камнями бездонную трещину, обнаружили, что и сам весёлый Торген окаменел, сам стал могучей горой. Со лба его катился пот, превратившийся в большой шумный водопад. А цветная шапка – подарок любимой, обернулась большой широкой радугой, висящей над водопадом.
Бросилась Клара, чтобы обнять любимого, чтоб спасти его и уберечь, но только сама застыла от горя, увидев вместо весёлого Торгена-лесоруба серую могучую гору, и летящую с уступа ленту водопада, и большую искристую радугу. Замерла Клара от испуга и расплакалась от горя. Её слёзы наполнили до краёв ещё одну глубокую трещину, образовав красивое озеро. Так и стоят они вдвоём по разным его берегам – могучий Торген, держащий своими каменными руками Качающуюся скалу и красавица Клара, льющая по своему любимому бесконечные слёзы. Лишь только однажды в летнее полнолуние, если совпадает оно с самой короткой в году ночью, оживают оба и плещутся в водах озера, которое люди теперь зовут Лунным.
Глава 3. Проказники.
Поутру оба мальчика сидят в детской столовой перед завтраком и зыркают друг на друга непримиримо и настороженно. У его высочества Фредерика Александра на щеке от уха до подбородка подсохли коричневые царапины, щека порозовела и опухла. У его высочества Даниэля Антуана заплывший глаз украшен роскошным фингалом, а на разбитой губе темнеет болячка. Пока что оба драчуна сидят смирно под строгими взглядами Отто и Карела. И тот, и другой разглядывают своего соседа, даже не замечая вкуса блюд. Дан видит рослого и довольно крупного мальчика, тёмные волосы у него непокорно топорщатся из-за мелких и упрямых кудряшек. Голова от этого кажется несоразмерно большой по отношению ко всей остальной фигуре. Сквозь мелкие кудряшки просвечивает солнце, лучи его заполняют небольшую детскую столовую, радостными бликами сверкают на тарелках и приборах. Но противному толстощёкому совсем не до радости. Упрямство читается в серых круглых глазах, он свёл брови и хмурится, и даже губы поджаты недовольно. Он весь состоит из высокомерного недовольства и даже злости, но тоже разглядывает своего соперника по вчерашней драке. Противная мелюзга расцарапала ему щёку, от чего разговаривать и даже есть пребольно. И кто бы мог подумать, что дерзкий, тощий маломерок посмеет с ним драться, надо внимательно рассмотреть противника, а то, похоже, сегодня снова придется наподдать ему. Обитатель большого Торгенземского дворца уж очень маленький и тощий, ему даже специальную подставку на стул подкладывают, чтобы он смог управиться с тарелками и вилками. Белокурые волосы спадают на плечи, как у девчонки, тоненькая шейка торчит из отложного воротничка, большие синие глаза смотрят вовсе и не зло, а больше с любопытством. Впрочем, смотрит всего один глаз, второй заплыл от синяка, но этот малявка, быстро покончивший с отвратительной, скользкой овсяной кашей и ломтиками сыра, звонким голосом первым же нахально интересуется:
– Тебя как зовут?
– Я принц, – вскидывает курчавую голову Фредерик, не допуская никаких фамильярностей, – мне следует говорить: «Вы»
– Зачем?
Кажется, этот странный вопрос ставит Фредерика в тупик, но он упорствует и отвечает после небольшой паузы заносчиво и надменно, демонстрируя свою исключительность, а тарелку с противной кашей решительно отталкивает от себя:
– Так положено при дворе моего отца. Он – король Мореи.
– Так у нас не двор, у нас Торгензем, – объясняет Даниэль, совершенно не представляющий, что такое двор и как следует вести себя при дворе, он там никогда не был.
– Потому и хочу обратно в Тумаццу, – упрямится и злится Фредерик, – ты – глупый грубиян и тут скучно, а еда отвратная.
– Вовсе и нет, – возражает Даниэль, не обращая внимание на вредность мальчишки и злой выпад в свою сторону, – это одному скучно, а когда вдвоём совсем наоборот. Надо попробовать, ты и кашу попробуй, она вкусная.