Наталья Лакота
Роковая Роксана
– Вернусь в мастерскую господина Эверетта, – сказала я, бросая ворох писем на столик в прихожей. – Наверное, там уронила.
– Не опоздайте к чаю! – крикнула мне вслед Мэри-Анн.
Благодаря этой незапланированной прогулке мне удалось пройти по улицам нашего города без толпы провожатых. Дверь в мастерскую господина Эверетта была открыта, но самого художника не было. Осмотрев пол возле кресла, в котором я позировала, и само кресло, я нашла свой драгоценный браслет между ручкой и сиденьем, и положила его в сумочку, побоявшись надеть и снова потерять. Надо отнести ювелиру, чтобы проверил замочек.
– …мне нравится этот вид на римскую купальню, – услышала я незнакомый голос – сильный, звучный, хорошо поставленный, как у оперного певца. Голос доносился из соседней комнаты – там у господина Эверетта находились уже готовые картины. – Возьму его и танцы наяд, пожалуй. Да, наяды отлично подойдут для подарка королю. Он ценит хорошую живопись.
– Благодарю, милорд граф, – теперь говорил господин Эверетт, его голос я узнала сразу. – Для меня огромная честь, если вы преподнесёте его величеству эту картину.
– У короля в коллекции уже три ваших картины, – любезно ответил его собеседник. – А у меня – ни одной. Но меня больше привлекают портреты. Женские портреты. Говорят, вы пишете портрет леди Роксаны Розенталь? Могу я взглянуть на него?
– Конечно, милорд Бранчефорте. Пройдёмте, портрет в мастерской.
Граф Бранчефорте!
Мне стало жарко и холодно одновременно, а мужчины уже направлялись сюда – были слышны приближающиеся шаги. Я встала за тяжёлую оконную штору быстрее, чем сообразила – зачем надо прятаться? Но дело было сделано, а художник и граф тем временем подошли к мольберту у противоположного окна. Чуть подвинув штору, я одним глазком выглянула в щёлку между занавесями.
Сначала мне был виден чёткий профиль графа на фоне залитого солнцем окна, но потом он вместе с господином Эвереттом скрылся за мольбертом, и я могла видеть только шляпу с павлиньим пером и трость, которые граф держал в руках. Художник откинул с картины скрывавшую её ткань, и последовала долгая пауза.
Я затаила дыхание и в этот момент очень пожалела, что не попросила господина Эверетта показать незаконченную картину. Умом я понимала, что меня не должно волновать мнение графа о моём портрете, но всё же глупенькое девичье тщеславие подогревало любопытство – что скажет эмиссар короля?..
Прошли несколько томительных минут, прежде чем граф заговорил.
– Картина чудесна, – произнёс он, наконец. – Что насчёт сходства?
– Вы задаёте вопрос, который оскорбляет художника, – ответил господин Эверетт очень сдержанно.
– Не хотел вас оскорбить, – заявил Бранчефорте без малейшего смущения. – Но всем творцам присуща такая черта – немного преувеличивать совершенство своих творений.
– Вы сами решите, преувеличил я или нет, – художник набросил ткань на картину, и по голосу я поняла, что он очень недоволен. – Когда увидите оригинал.
– Полагаю, так и будет, – граф вышел из-за мольберта, и я снова разглядела точёный профиль, а вдобавок к нему – насмешливую полуулыбку. – Но всё же, картина очень хороша, – сказал Бранчефорте. – Когда она будет готова, и сколько вы за неё просите? Хочу приобрети это полотно для своей галереи.
Я невольно вздрогнула. Сегодня леди Эррол говорила, что у графа в коллекции тысяча портретов тысячи любовниц, а завтра там появится и мой портрет? Ну нет, такого нельзя допустить…
– Картина не продаётся, – спокойно ответил господин Эверетт, и я с облегчением перевела дух.
– Вот как? Что ж, тогда ладно, – очень легко сдался граф. – Договоримся насчёт тех двух. Деньги я сегодня же перешлю со своим управляющим.
– Картины будут переданы ему сразу же, – ответил художник.
– Буду весьма благодарен.
Можно было уходить, но граф медлил.
– И всё же, очень хорошая картина, – произнёс он, указывая на мой портрет, уже закрытый от чужих глаз. – Леди Розенталь позирует вам в этом кресле? – теперь он указал на кресло, а получилось – прямо на меня, прятавшуюся за шторой.
Мне стоило больших усилий, чтобы не отшатнуться. Мужчины могли заметить движение, и как потом я объясню, для чего благородная и благовоспитанная старая дева пряталась за шторой в мастерской художника?
– Да, – хмуро сказал господин Эверетт. – Я считаю, здесь самый выигрышный свет – мягкий, рассеянный, но достаточный, чтобы черты лица не выглядели смазанными.
– Несомненно, – подхватил Бранчефорте. – А вот тот подсвечник выглядит, как физиономия демона, – он вдруг рассмеялся – красивым, отлично отрепетированным смехом. Так смеются хорошие актёры. – Как забавно…
– Что забавного? – господин Эверетт становился всё более и более угрюмым.
– Вспомнилась история про демона и деву из Экбатаны, – доверительно сказал граф. – Помните? Из Священного Писания? В девицу влюбился демон и убивал всех её женихов. Мне сказали, что леди Розенталь потеряла трёх женихов, все умерли перед самой свадьбой. Это правда?
Да он сплетник почище Анны Симпсон и леди Эррол вместе взятых! У меня мучительно зачесалась пятка от неподвижного стояния, и не менее мучительно – правая ладонь, так хотелось влепить графу пощёчину. Конечно, он сказал правду. Вот только то, как он её преподнёс… Вдобавок ко всем сплетням обо мне не хватало ещё намёков про демона из Экбатаны!..
– Мне ничего об этом не известно, – отозвался господин Эверетт. – Я человек новый в этом городе.
– Вы здесь уже третий месяц, – любезно напомнил граф.
– Я не слушаю сплетен, – отрезал художник, и я мысленно похвалила его.
Словно в ответ на мои мысли, Бранчефорте тоже снизошёл до похвал:
– Вы правильно делаете, господин Эверетт, – произнёс он очень благодушно. – Я тоже их не слушаю.
«Как же, как же!», – мысленно ответила я ему из-за шторки.
– Кстати, – граф уже собирался уходить, но задержался на пороге. – Забыл сказать вам, что король милостиво удовлетворил прошение вашей жены о зачислении вашего старшего сына в гвардейский полк на полное содержание
– Его величество очень добр, – глухо сказал господин Эверетт.
– Ваш старший сын – бравый парень, – с удовольствием сказал граф. – Кажется, в этом году ему исполняется двадцать шесть? Замечательный возраст. Помню себя в двадцать шесть! Весь мир передо мной, голову кружит от предвкушения приключений и любви прекрасных дев… Но молодость проходит. К сожалению.
И он даже с сожалением улыбнулся, покачав головой. Хотя к его цветущей физиономии слово «старость» подходило ещё меньше, чем фраза «поправить здоровье на целебных водах».
– А вашему младшему сынишке король на день рождения отправил целый ворох игрушек, – продолжал Бранчефорте. – Отличный подарок для младенца, скажу я вам! Маленькие лошадки, кареты – всё, что будет интересно пятилетнему мальчугану.
– Передайте его величеству, что я благодарен и признателен за помощь моей семье, – сказал Эверетт.
Судя по голосу, он был не особенно рад королевской милости. Или дело в чём-то другом?
– Король никогда не забывает о своих подданных, – граф надел шляпу с прикреплённым павлиньим пером и привычным чётким движением поправил её, чтобы перо торчало точно над правым ухом. – А о вашей семье, господин Эверетт, он помнит особенно. Главное, чтобы и вы о ней не забывали.
Художник гневно вскинул голову, но граф уже удалился, открыв дверь концом трости.
Тут можно было выйти из-за шторы, я была уверена, что господин Эверетт не упрекнул бы меня в подслушивании – он бы всё понял, да и я не могла стоять тут до вечера… Но тут господин Эверетт рывком сорвал с моего портрета ткань и уставился на него, будто увидел впервые. Свет косо падал на лицо художника, и я вздрогнула во второй раз – выражение его лица меня испугало. Было в нём что-то безумное, что-то исступлённое… Метнувшись к столу, на котором в беспорядке валялись мастерки, старые палитры, кисти и ступки для растирания красок, господин Эверетт схватил нож с тонким длинным клинком, которым обычно откалывал куски прессованной краски. Подняв нож, художник приблизился к моему портрету, словно хотел ударить по холсту, но потом в последний момент остановился, долго смотрел на недописанную картину, бросил нож на пол и взъерошил волосы двумя руками.
– Проклятый колдун! – сказал Эверетт, словно простонал, и ушёл в соседнюю комнату, тяжело ступая.
Раздался хлопок выскочившей пробки, а затем – хрустальный и лёгкий звон, какой бывает, когда наливаешь вино из бутылки в бокал, и стекло ударяется о стекло.
Я не стала больше ждать – выскочила из-за шторки, на цыпочках пробежала к двери, открыла и закрыла её как можно тише, а потом со всех ног побежала к дому, самой короткой дорогой.
Глава 3
– Ты какая-то рассеянная, – сказала мне мама за ужином. – Всё хорошо? Может, ткань на платье не понравилось? Но мне кажется, синий подходит тебе идеально.
– Ткань – чудесна, – успокоила я её. – У тебя прекрасный вкус, ты сразу поняла, что нужно.
– Как же иначе, – мама кокетливо поправила причёску. – Это у меня врождённое. В восемнадцать лет я первая попросила портниху сделать мне платье с юбкой от бёдер, а не от талии. Так корсаж удлинился, и фигура стала выглядеть гораздо изящнее. Я пришла в таком виде на маскарад и произвела фурор.
– Мы помним, ты уже рассказывала, – неосторожно сказала Стелла.
Я незаметно пнула её под столом и сказала:
– И тебя сразу признали первой красавицей. Правда, мама?
Морщинка, появившаяся после слов Стеллы между материных бровей, сразу разгладилась.
– Конечно, нет! – возразила мама. – Я считалась первой красавицей с шестнадцати лет! Просто в тот раз мне вручили приз за красоту, и всяким там недоверчивым пришлось замолчать, когда меня пригласил на танец сам король. Вернее, тогда он был ещё принцем. Я имею в виду отца нашего короля, тогда он был ещё жив… Ты помнишь, Аделард, какое тогда было торжество?
– Да, дорогая, – ответил отчим, отдавая должное телятине в пряном соусе. – Ты тогда была блистательна.
– Я всегда блистательна, – чуть не обиделась она, но тут снова вспомнила обо мне. – Но с тобой точно всё хорошо, Рокси? Ты даже позабыла про почту… Бросила всё в прихожей.
– Забыла, – призналась я. – Сейчас разберу, мама.
– Я уже сделала это за тебя, – сказала она, глядя на меня с тревогой и нежностью. – По-моему, тебе надо отдохнуть. Я считаю, позирование у господина Эверетта можно сократить до двух в неделю.
– Ма-ам, – протянула я. – Не волнуйся, это не из-за позирования. И не из-за прогулок. И не из-за того, что я люблю вчерашние отбивные на завтрак.
Стелла фыркнула, но тут же сделала вид, что поперхнулась и закашлялась, а я заботливо похлопала её по спине. Отчим вскинул на меня глаза, улыбаясь углом рта, и снова углубился в поедание телятины, и лишь мама смотрела на меня, морща лоб.
– Никогда не понимаю, когда ты серьёзна, а когда шутишь, – вздохнула она, наконец. – Это у тебя от дедушки. Говорят, в его роду были беженцы с острова. Они там смеются по любому поводу, даже когда нет подвода для смеха.
– Наверное, – кротко согласилась я, и на этом тема была позабыта.
– Я отнесла корзинку с письмами к тебе в комнату, Рокси, – мама подложила отчиму ещё гарнира и полила всё соусом. – В моё время молодые люди не писали благородным девушкам столько писем. Это же неприлично! А если и писали, то адресовывали эти письма родителям.
– Зачем? – удивилась Стелла.
– Чтобы родители убедились, что у молодого человека нет плохих намерений, – наставительно сказала мама. – Кстати, Стелла, тебе тоже пришло письмо. От виконта Хэмфри. Я положила на твой столик.
– Одно письмо, – моя младшая сестра скорчила гримаску. – А у Рокси – целая корзина.
– Не завидуй, – ответила я ей. – Зато на балу ты будешь танцевать со своим Хэмфри, а я буду подпирать стенку.
– Зачем так мрачно? – занервничала мама. – В Солимар приехало много гостей, возможно, всё изменится…
– Вряд ли изменится, – я первая поднялась из-за стола. – Пойду отдыхать. Сегодня был ужасно волнительный день.
– Я отнесу твой браслет ювелиру! – крикнула мама мне вслед. – Не надевай его пока, а то опять потеряешь.
– Хорошо, – ответила я уже с порога.
Когда сестра пришла в нашу спальню, я сидела у стола, разбирая письма.
– Целая корзинка! – завистливо выдохнула Стелла и взяла одинокое письмо со своего столика.
– Твоё письмо драгоценнее всей этой корзинки, – заверила я её. – Твоё – от жениха.
– Бедная Рокси! – тут же спохватилась Стелла и принялась меня жалеть. – Не переживай! Вот увидишь, скоро появится рыцарь без страха и упрёка и умчит тебя под венец быстрее, чем Анна Симпсон сообразит, что к чему.
– В любом случае, мне и так неплохо, – ответила я со смешком. – Есть чем себя занять.
– Пойду, приму ванну, – сестра поцеловала меня в щёку и принялась снимать платье, чтобы переодеться в ночную рубашку и халат. – Смотри, какая луна… Наверное, соловьи сегодня будут петь всю ночь… Решено! Я не буду спать, а буду слушать соловьиное пение до рассвета!
Разумеется, «принять ванну» у Стеллы означало засесть в ванной комнате часа на два. За это время успела написать статью в утреннюю газету и отправила Мэри-Анн, чтобы бросила письмо в почтовый ящик издательства. Для нашей служанки была придумана легенда – я отправляю письма в колонку знакомств. Мэри-Анн отнеслась к этому с пониманием, и отнесла письмо за четверть часа, излив на меня потоки сочувствия, надежд на будущее и заверениями, что «скоро всё уладится».
Когда Стелла появилась из ванной, благоухая лавандовым мылом и мамиными духами, я уже вскрывала письма, сложенные аккуратными стопочками в корзинку.
– Что пишут? – спросила меня сестра, с размаху усаживаясь на свою кровать и зевая.
– Всё то же, – ответила я, просматривая очередное послание. – Стихи, признания, и никакого толку.
– Письма от графа Бранчефорте нет? – Стелла упала головой на подушку и закрыла глаза.
– С чего бы ему писать мне письма? – усмехнулась я.
Нож для бумаг затупился, и я взяла серебряную шпильку Стеллы, чтобы вскрыть следующее письмо.
Острие шпильки было запачкано воском, и я, поморщившись, вытерла пальцы и шпильку каким-то из писем. Наверняка, лентяйка Стелла снимала шпилькой нагар со свечей. Мама узнает – влетит обеим, между прочим. Стелле – за то что не бережёт ценные вещи, а мне – за то что за ней не досмотрела.
– Мало ли, – ответила сестра уже сонно. – Увидел мою сестру и влюбился, как и все в этом городке.
– Стелла, – позвала я её, пока она совсем не уснула, хотя собиралась слушать соловьёв всю ночь напролёт, – можно ли попросить тебя кое о чём?
– О чём? – пробормотала она, поудобнее зарываясь в подушку.
– Пойдём со мной на следующий сеанс к господину Эверетту? Мне скучно сидеть там одной, а так сможем поболтать…
– Хорошо, – она снова зевнула, что-то неразборчиво пробормотала, а потом до меня донеслось её ровное дыхание.
А как же соловьи?
Я с усмешкой посмотрела в открытое окно, за которым темнели деревья нашего сада. Что ж, похоже, соловьёв придётся слушать только лишь мне. Потому что мне спать совсем не хотелось. Перечитывая письма, я думала не столько о пылких признаниях в любви и витиеватых комплиментах моей красоте, сколько о разговоре, что подслушала в мастерской Эверетта. Со стороны графа это была не просто болтовня, не просто «новости о семье». Как он сказал? «Король помнит о вашей семье, не хотелось бы, чтобы вы о ней забывали».
Господин Эверетт приехал в Солимар за отдыхом и вдохновением, увидел меня и загорелся написать мой портрет. Разве не казалось мне это смешной одержимостью? А граф предостерёг семейного почтенного мужчину, чтобы он не давал ходу своим чувствам… Неужели, даже в столице ходят сплетни обо мне? Старая дева, которая не смогла выйти замуж, разбивает семью!.. Заголовок, достойный пера господина Ронбери. Или кого-то, такого же злоязычного, как он. Но пока Ронбери будет писать не о Роковой Роксане, а о вас, милорд Бранчефорте.
Я удовлетворённо кивнула и вскрыла следующее письмо. Оно отличалось от остальных. Из конверта высыпались сухие лепестки тёмно-красной, почти чёрной, розы, а на твёрдой картонной карточке было написано всего несколько слов: «Ваша красота должна жить вечно».
Покрутив карточку и так, и эдак, я не нашла на ней ни подписи, ни печати, ни хотя бы каких-то знаков, чтобы понять – от кого она. Пожав плечами, я бросила письмо в общую кучу и взялась за следующее, когда за деревьями раздался шорох, и из-за ствола выглянуло чьё-то бледное лицо.
От неожиданности я опрокинула свечу. Воск пролился на стол, огонёк потух, и комната погрузилась в темноту. Но зато сразу же раздался знакомый голос:
– Не бойтесь, леди Роксана… – зашептал человек, подходя к самому окну. – Это я – Эмиль…
– Боже, как вы меня напугали, господин Бэдфорд, – я прижала руку к груди, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Вы что здесь делаете? Вы потоптали все клумбы!
– Простите, – сказал он виновато и взялся за подоконник, приникая к нему лицом. – Вы же знаете, зачем я здесь. Я не могу жить без вас, Роксана.
– Не говорите глупостей, – ответила я ему шёпотом и оглянулась на Стеллу – не разбудили ли мы её. – И отправляйтесь домой, пока матушка вас не хватилась.
– Вот не надо о матушке, – насупился он. – Я же сказал вам, что мне безразлично мнение семьи по этому поводу. Я люблю вас и…
– Эмиль, – перебила я его решительно. – Вы моложе меня на семь лет. Я вам если не в матери гожусь, то в старшие сёстры. Я уже сто раз вам говорила, что между нами ничего не произойдёт, даже если ваши уважаемые родители не будут против. Поэтому идите домой и не портите мои цветы.
– Разница в возрасте для меня ничего не значит, – пылко заверил он.
– Зато для меня значит, – отрезала я, нашаривая на столе кресало и кремень. – Уходите, прошу вас. Иначе вынуждена буду позвать сторожа. И вас выставят отсюда, как вора.
– Как бы я хотел быть вором, что украдёт ваше сердце! – выпалил он.
Я как раз зажгла свечу и в её свете разглядела восторженную юную и чумазую физиономию в обрамлении взлохмаченных волос.
– Боже, какой вы ещё ребёнок, – вздохнула я, потерев виски. – У меня голова разболелась. Спокойной ночи.
– Никакой я не ребёнок! – обиделся он. – И если бы вы позволили, я бы вам это доказал.
– Но я не хочу позволять, – я старалась говорить терпеливо, но терпения оставалось всё меньше. – Прошу вас разрешить мне жить жизнью по моему выбору.
– Но эта жизнь – она не для вас! – он жадно пожирал меня глазами. – Я увезу вас из этого противного городка… Покажу вам мир… Слышите? Соловей поёт…
В саду, и правда, завёл свою трепетную песню соловей. И я подумала, что всё могло быть очень романтичным на первый взгляд – ночь, соловьиное пенье, преданный поклонник у моего окна… Но это было бы обманом. Вернее, всё это было обманом.
– Эмиль, идите домой, – снова сказала я. – Или послушайте соловьёв с особой вашего возраста. Всё, я закрываю окно.
Я закрыла раму, несмотря на его протесты, и увидела, как он уныло побрёл в сторону калитки, оглядываясь через шаг. Для верности я опустила ещё и штору, чтобы у него не оставалось никаких иллюзий.
– Глупый мальчишка, – сказала я в сердцах, и сразу услышала хихиканье со стороны постели Стеллы. – Не спишь? – я снова занялась письмами.
– «Я хотел быть вором, чтобы украсть ваше сердце!», – повторила, передразнивая Стелла. – Ты такая жестокая, сестрёнка. Он тебе про любовь, а ты – «глупый мальчишка»! – и она опять захихикала.
– Подслушивать нехорошо, – равнодушно сказала я, вскрывая очередной конверт.
– Ой, вы как будто ото всех прятались! – Стелла сбросила халат на пол и забралась под одеяло. – Ну всё, открывай окошко. Этот приставала ушёл, а я намерена слушать соловьёв всю ночь.
Я подняла штору и открыла окно, и в комнату влилась нежная песня ночного певца-соловья. Я смотрела в темноту сада, и как бы ни пыталась убедить себя, что довольна своей жизнью, и мне грех на что-то жаловаться, но сердце всё равно сладко и печально дрожало, и губы дрожали и горели, и ещё хотелось поплакать. А Стелла уже сладко спала, уткнувшись в подушку.
На следующее утро, когда наша семья собралась за завтраком, мама нашла меня слишком бледной. Я промолчала, зато Стелла не смогла удержаться и сказала, невинно хлопая глазами:
– Не удивительно! Мы всю ночь почти не спали – из-за соловьёв. Они так поют, что уснуть нет никакой возможности. Я ведь теперь тоже бледная. Мама, правда?
Стелла считала, что бледность – признак аристократизма, и воображала, что у неё очень бледный цвет лица.
– Ты свежа, как майская роза, – разочаровала её мама. – А вот Рокси не помешает прогулка и тушёный шпинат на обед.
– О, только не шпинат! – взмолилась я. – Прогулки будет достаточно!
– Не спорь, – строго одёрнула меня мама. – На балу в честь Бранчефорте ты будешь в синем. Эти бледные щёчки нам совершенно ни к чему, иначе будешь похожа на привидение.
Стелла захихикала, подкладывая себе на тарелку жареных колбасок в соусе, а отчим бросил на неё укоризненный взгляд поверх газеты. Только не понятно, за что он укорял – за кражу колбасок или за смешочки надо мной.
Мама тоже углубилась в чтение – она просматривала утреннюю корреспонденцию, раскладывая письма в кучки по адресатам и степени важности. Одно письмо привлекло её особое внимание, и она вскрыла его сразу же, разорвав конверт, даже не попросив принести нож для бумаг.
– Ну вот, я же говорила! – торжествующе объявила она. – Графиня Ленсборо устраивает приём в честь графа Бранчефорте! Завтра!.. Вот хитрюга, так и знала, что она решит всех обскакать! – мама перебросила приглашение нам со Стеллой. – Написано «приём», но будьте уверены, она успеет обставить всё так, что балы у принца покажутся не такими яркими. Хорошо, что мы позаботились о платьях. Надо поторопить портниху, чтобы успела закончить их к завтрашнему утру.
– М-да, – протянула я, – действительно, торопится. Боится, как бы кто не устроил бал в честь графа первым. Ещё бы – такой экземпляр в Солимаре. Явно приехал, чтобы эпатировать и производить впечатление на провинциальную публику.
– Что за тон? – удивилась мама. – Рокси, ты так говоришь, будто осуждаешь графа. Я его ещё не видела, но говорят, он очень представительный и любезный мужчина, король отправил его поправить пошатнувшееся здоровье…
– Представительный – отличная характеристика, – кивнула я, а Стелла фыркнула и закашлялась.
На этот раз – по-настоящему.
– Вы его видели? – с любопытством спросила мама и продолжала, не дожидаясь ответа: – И говорят, он большой ценитель искусства. У него дома галерея из прекрасных картин, и первым делом он зашёл к господину Эверетту и приобрёл у него два полотна. Одно – для его величества, между прочим.
Отчим рассмеялся, не отрывая глаз от газеты, и мама немедленно поинтересовалась, что там написано такого смешного.
– Тебе не понравится, – сказал он уклончиво.
– Откуда ты знаешь? – надула она губы.
– Статья господина Ронбери, – пояснил отчим.
– О, небеса… – простонала мама, на секунду закрыла глаза, а потом потребовала: – И о чём статья? Надеюсь, не про нашу Рокси?
– Нет, про королевского эмиссара. Не успел милорд Бранчефорте приехать, как уже стал местной знаменитостью, – отчим сделал попытку перевернуть страницу, но мама уже выхватила у него газету и принялась читать сама.
Вслух.
– «Появление графа Бранчефорте в публичном бассейне ознаменовалось звоном бубенчиков». О чём это? – мама с недоумением обвела нас взглядом.
Мы со Стеллой переглянулись и пожали плечами, отчим взял салфетку, пряча за ней улыбку, а мама продолжила читать:
– «Не было ни одной женщины, которая не оглянулась бы на звон бубенчиков милорда эмиссара. Его купальный костюм…», – тут она замолчала, и лицо её стало пунцовым. – Как неприлично писать такое! – она поспешно отложила газету. – И не надо смеяться, Аделард. Я всё вижу!
– А я и не скрываюсь, – отчим уже хохотал, вытирая салфеткой выступившие слёзы.
Я и Стелла ещё держались, но с огромным трудом.
– Неужели вы видели его… в таком виде? – мама с ужасом посмотрела на нас с сестрой.
– Не волнуйся, – сказала я очень серьёзно, – едва только его бубенчики зазвенели, мы, как и полагается благовоспитанным девицам, сразу закрыли глаза, поплыли к берегу и не открывали их до самого дома.
– Рокси! – чуть не взвизгнула от возмущения мама.
Отчим перестал смеяться и сказал уже с непритворной серьёзностью:
– Хотя, этот господин поступает не очень хорошо. Понятно, что курортный город располагает к лёгкости общения, и многое, что прилично у нас, будет шокирующим в столице, но откровенный купальный костюм – это уже перебор.
– Совершенно верно, – сердито поддакнула мама, передавая мне пачку писем. – Пусть он хоть трижды друг короля, нарушать правила морали недопустимо!
– Я поговорю об этом с мэром, – отчим погладил маму по руке, успокаивая, а потом обратился ко мне: – После завтрака зайди в мой кабинет, Роксана. Нужно поговорить.
Мама сразу перестала ужасаться и обижаться, и приняла самый значительный вид.
– О чём? – спросила я, насторожившись.
–Зайдёшь, – отчим отложил салфетку и поднялся из-за стола.
Я не стала затягивать с завтраком, и, сопровождаемая выразительными взглядами Стеллы, тоже поспешила из-за стола.
Постучав в дверь кабинета, а зашла, не дожидаясь разрешения. Отчим сидел в кресле у окна, любуясь панорамой города, и раскуривал трубку.
Трубка у него была «королевская» – из морской пенки, то есть из камня, похожего по виду на слоновую кость, но ценившуюся гораздо дороже. Чаша трубки была резной, в виде головы морского бога, и служила предметом зависти всех важных господ Солимара и даже графини Ленсборо, которая тоже любила покурить. «Для куража», – как она говорила.
Табачные колечки улетали в сторону Королевского Полумесяца, который был прекрасно виден из окна, и я облокотилась на подоконник, дожидаясь, пока отчим не выкурит обязательную утреннюю трубочку и не скажет, о чём хотел со мной поговорить.
– Эмиль Бэдфорд был здесь ночью? – спросил отчим, выпуская ещё несколько идеально ровных колечек.
– Уже донесли? – усмехнулась я.
– Он тебе нравится? – отчим не пожелал шутить. – Роксана, это – не повод для смеха. Ты уверена, что у него серьёзные намерения в отношении тебя?
– Какие намерения? – я закатила глаза. – Он моложе меня почти на десять лет. Я помню, как он бегал по Королевскому парку в коротких штанишках и постоянно писал в куст чайных роз. Не уверена, что он сейчас так не делает, когда бродит по округе ночи напролёт.
– Роксана! – сделал отчим мне замечание, но я видела, что он улыбается углом рта.
– Я ему всегда говорила, что между нами ничего быть не может, – сказала я. – Но ты же знаешь этих Бэдфоров – у них у всех лбы клином. Всегда идут напролом. Не понимаю, что ты заволновался из-за него. У нас под окнами ни один цветок на клумбах не вырастает – всё потоптали. Половина города там бродит.
– Но младший Бэдфор – самый настойчивый, – заметил отчим, выбивая трубку.
– Ему просто заняться нечем, – отрезала я. – Он так же бегал бы за любой другой девушкой, если бы она была популярной. Мужчинам подобного типа всегда нужно всё самое лучшее – скакуна из королевской конюшни, кинжал из травлёной стали, девушку, которую считают самой миловидной… Вот увидишь, в начале зимы родители увезут его в столицу, и там он начнёт увиваться за какой-нибудь столичной красоткой с таким же пылом, как сейчас бегает за мной. Мне уже жаль чайные розы в столичном парке.
– Язык у тебя – как бритва, – не удержался отчим, но в его голосе я упрёка не уловила. – Ладно, я поговорю с ним.
– Стоит ли? – запротестовала я.
– Зачем обнадёживать мальчишку? – он взял со стола серебряную бонбоньерку, где всегда лежали мятные леденцы, и протянул коробочку мне.
Я взяла конфету, сразу сунув её за щёку, и задумчиво посмотрела на центральные апартаменты Королевского Полумесяца. Интересно, господину Бранчефорте уже принесли утреннюю газету? Любопытно было бы узнать, как он отнесётся к фельетону в свою честь.
– Ну всё, беги к Стелле, – сказал отчим, пересаживаясь за письменный стол. – Мне надо поработать, а вам надо готовиться к приёму. Надеюсь, ты там затмишь всех.
– А толку? – я поцеловала его в макушку. – Танцевать-то всё равно придётся только с тобой. Даже Бэдфорд не осмелится меня пригласить.
