Наталья Нестерова
Укус змеи (сборник)
Обратный ход часов
Роман
Ольге Семеновой, источнику мудрого жизнелюбия
Глава 1
Кутузов шел домой
Михаил Александрович Кутузов шел домой. «Только бы Танюша не пекла пироги», – думал он.
Татьяной звали его жену, с которой они недавно отметили серебряную свадьбу. Последние годы Танюшка стала главным добытчиком в семье. Доходы жены в риелторской фирме существенно превышали педагогический заработок Михаила в институте. Татьяна, по характеру боец, к работе относилась как к сражению. Но изредка вспоминала про «тыл», что она жена, и мать, и хозяйка. В такие моменты пекла пироги – с капустой, с картошкой, луком и грибами, расстегаи с рыбой.
Сегодня пироги были бы некстати. Михаил шел сдаваться – признаваться в том, что полюбил другую женщину и уходит из семьи. Огорошить жену в момент ее «тыловых» подвигов Михаилу казалось особенно неприятным. Хотя что значат пироги в сравнении с кардинальными жизненными перестроениями? Миша так и думал – «перестроения», избегал даже мысленно более жестоких формулировок. Миша был счастливо, бравурно влюблен, а потому эгоистически глух к чужой боли. Хотя Танюшка не чужая. Родная, знакомая до кончиков ногтей…
«Ногти принято отрезать», – подумал Михаил. В голову лезли тематически отвлеченные мысли – про пироги, ногти… А еще он представил себя (всегда отличался богатым воображением) странным яйцом. Большой-большой желток, покрытый скорлупой (в этом странность), а сверху тонкий слой белка. Желток в броне – их с Раисой любовь, белок стекающий – отношения с бывшей (уже бывшей!) женой.
Михаил решил уйти из семьи, потому что не вынес гнета двоеженства. Он высоко ценил душевный комфорт, а вранье и лукавство комфорта лишали. Не получалось у Михаила, как у других мужиков, найти точку равновесия между женой и любовницей, балансировать, доставляя удовольствие обеим. Стыдно было перед Татьяной: вот она склонилась над гладильной доской, утюжит его сорочки, напоминает про лекарство от давления, которое после лекций следует выпить, а он вовсе не в институт собирается идти, а на свидание с Раей. И про таблетки вряд ли вспомнит после радостных актов любви.
«Не о том я! – корил себя Миша мысленно. – Не отвлекайся! Продумай, что скажешь Танюше. Извини, я полюбил другую женщину, я ухожу». Зачем-то пересчитал слова в последней судьбоносной фразе. Семь слов. Если убрать местоимение «я», получится пять. Что лучше – семь или пять? Может, приготовить длинный текст в семь абзацев? Нет, и три абзаца не сочинить.
Михаил трусил, и более всего ему хотелось избежать предстоящего разговора. Невольно мечтал: как было бы славно, исчезни Татьяна куда-нибудь. Упаси бог, умирать ей рано! Просто растворилась бы волшебным образом, унеслась за горизонт. А дочери он сумеет все объяснить. Светланка уже большая, двадцать два года скоро исполнится. Упорхнула из дома, поступила в Москве в университет. У нее своя жизнь, в последние каникулы только три дня провела дома, потом с друзьями отправилась путешествовать по Прибалтике. Татьяна оплатила… Без ее заработков теперь придется обходиться… Отвык. Ничего! Можно вспомнить старое время, заняться репетиторством…
Его мечты были грубо прерваны звуком рвущейся ткани. Экая незадача! Не заметил торчащий сук, на который с ходу напоролся карманом, и порвал пальто.
«Не забыть попросить Таню, чтобы зашила», – привычно себе напомнил.
Пирогами в доме не пахло. Но стол был накрыт в гостиной. Почти праздничный: бутылка коньяка, хрустальные рюмки, парадные тарелки и купленные в кулинарии, то есть прихваченные Татьяной по дороге с работы, закуски. Корейская морковь, салат оливье, рыбная нарезка, буженина с чесноком.
Татьяна сидела на диване, дремала. Михаил прошел в комнату, не раздеваясь, только сменил ботинки на тапочки.
– Что ты так долго? – очнулась жена и потрясла головой, прогоняя сонливость. – Заждалась. Раздевайся скорее, будем праздновать.
– Танюша, я пальто порвал. Зашьешь?
– Конечно. Удачно, по шву, – ответила она, рассматривая прореху, – будет незаметно. Ну, айда за стол! На горячее твои любимые зразы, в духовке томятся.
Михаил снял пальто, вымыл руки и сел за стол.
– По какому поводу коньяк? – спросил он жену, наливавшую в рюмки.
– Сегодня подписали последние бумаги. Все! Теперь я единоличная хозяйка фирмы. Ух, мамочки, страшно мне! За процветание нашего бизнеса! Тьфу, тьфу, – суеверно поплевала через плечо. – Выпьем! – стукнула своей рюмкой о мужнину. Сложила губы трубочкой и втянула грамульку коньяка.
Она всегда пила спиртное как горькое лекарство, задержав дыхание, преодолевая отвращение в угоду народному ритуалу.
Татьяна умудрялась одновременно накладывать в тарелку мужу и в свою, жевать, подробно, с повторами рассказывать события сегодняшнего дня и подкреплять слова жестами.
Десять лет назад Таня, экономист по образованию, решилась на отчаянно смелый шаг – бросила работу в строительном управлении и перешла в риелторскую фирму, которая принадлежала Виктории Сергеевне Павленко. В советские времена Виктория Сергеевна возглавляла бюро по обмену квартир, поэтому новый для большинства маклеров бизнес был для Виктории знаком до тонкостей. Не один год она подпольно трудилась как «черный маклер», то есть специалист по взаимовыгодному обмену с большими комиссионными. Правда, теперь размен квартир осуществлялся не путем обмена, а через куплю-продажу. Но эти финансовые тонкости – мелочь в сравнении с наукой доказать человеку, что подобранная ему квартира – то, о чем он мечтал всю жизнь.
Татьяна, отчасти с перепугу – боялась оскандалиться на новом поприще, отчасти благодаря природной хватке и трудолюбию, за пять лет прошла путь от рядового сотрудника до заместителя Виктории Сергеевны. У той был характер не слаще перца, но Татьяна сумела выстроить отношения и доказать свою незаменимость.
Виктории Сергеевне исполнилось семьдесят пять лет. Последние годы она часто болела и фирмой практически руководила Татьяна, умножая богатство патронессы. Хотя Виктория Сергеевна уже потеряла трудовой азарт, содержание сахара в крови и регулярный стул ее волновали более проблем фирмы, она точно рассчитала время своего ухода со сцены. Еще месяц-два – и Татьяна взбунтовалась бы. Сколько можно трудиться на тетю? Не открыть ли свое дело? Авторитет, клиентура, посредники и смежники – все есть, ее знают и уважают, значит, перетекут в новую, Татьянину, фирму. И тут Виктория сделала предложение, которое требовало внимательного рассмотрения. Виктория предложила продать ей, Татьяне, свою фирму. Не дешево, но расплачиваться в течение десяти лет и без процентов.
Две недели, советуясь с мужем (который слушал ее вполуха, озабоченный своими амурными делами), Татьяна взвешивала «за» и «против». Решила купить фирму, потому что старый бренд сам по себе имеет цену, до которой новичку на рынке еще шагать и шагать. Да и неожиданно замаячила большая удача. На их областной город вышла столичная строительная компания. Они обещали заключить договор на исключительные права Татьяниной (уже Татьяниной!) фирмы по продаже новых квартир. Взамен просили содействия в проведении бумаг через местную администрацию – землеотвод, разрешение на строительство и прочее.
Сегодня днем Таня подписала бумаги, по которым стала единственной владелицей фирмы. В данный момент (собирая тарелки после закусок) рассуждала о том, что нынешнего мэра не переизберут, поэтому он будет неуемен в аппетитах (читай – во взятках). Но и у нового клюв раскроется будь здоров! Хотя формально на взятки пойдут не Татьянины деньги, а застройщиков, она считала своим долгом минимизировать траты партнеров.
– Танюша! Я хотел тебе сказать… – вклинился в ее монолог Михаил.
– Подожди, сейчас горячее принесу, – остановила его жена и ушла на кухню.
Михаил с тоской огляделся по сторонам: он больше не увидит этой мебели, этих штор, света хрустальной, очень Танюшкой любимой люстры, не вдохнет привычный запах квартиры, где выросла дочь, и хотя ее здесь нет, ноздри почему-то улавливают запах наутюженных детских пеленок, и типографский – от новых школьных учебников, и первых Светкиных духов, на которые она копила, отказывая себе в завтраках… Михаил был отчасти романтиком, и ему взгрустнулось…
– У тебя такое лицо, – Татьяна поставила перед ним тарелку со зразами, политыми соусом, – будто плакать собрался. Не боись! Прорвемся! Так вот, мэр…
– Таня! Я полюбил другую женщину. И ухожу к ней… от тебя… насовсем… Извини, пожалуйста!
Она ничего не поняла. Решительно! Точно муж произнес фразу, состоящую из русских, но совершенно не сочетающихся слов. Ведь смысл им сказанного нужно было воспринять на какой-то другой платформе. Не на той, где базируется Виктория Сергеевна, мэр, столичные строители, проблемы реорганизации фирмы – все, чем была занята Танина голова последние часы, дни, месяцы… Да что там! Годы!
Это было как перенос в пространстве: вот ты, тепло одетая, на снежном поле… бац – и оказалась в тропических широтах, на палящем зное… Тане стало очень жарко. Она почувствовала, что покраснела, выступил пот на лбу, стали влажными спина и подмышки.
Михаила слегка напугали ее пунцовое лицо и обескураженное молчание. Татьяна разом подурнела и постарела. А ведь еще несколько минут назад, слушая (и не слушая) речи жены, наблюдая за ее жестикуляцией с вилкой и ножом, он думал: «Танька по-прежнему красивая женщина! Очень даже! Хотя Раиса, конечно… не сравнить. Молодость есть молодость. Славно, что Татьяна не потеряла форму. Будет легче устроить свою жизнь…» Искренне желал Татьяне женского счастья, и при этом его почему-то не радовала перспектива увидеть рядом с ней какого-нибудь ловкача-бизнесмена или даже интеллигента-бессребреника.
– Соберу свои вещи, – то ли поставил перед фактом, то ли попросил разрешения Михаил и поднялся из-за стола.
Татьяна, задыхаясь от жара, молча проводила его взглядом.
– Нет, мне послышалось! – проговорила она вслух и рванула за мужем в спальню.
Там Миша вынимал из шкафа свою одежду и складывал в чемодан. В распахнутом на две половины, лежащем на кровати чемодане было что-то радостное, отпускное…
– Миша! – позвала Татьяна. – Что происходит? Ты куда? В отпуск, в командировку?
– Я тебе сказал. Зачем повторять, драматизировать ситуацию?
– А что ты мне сказал? Нет уж! Повтори!
– Я ухожу к другой женщине.
– Почему? – глупо спросила Таня.
– Потому что люблю ее.
– Как это?
– Натурально, пламенно, всей душой. Не знаешь, где моя голубая сорочка в мелкую полоску?
– В грязном белье. Какая еще сорочка! Миша! Успокойся! Давай я повторю, что ты сказал? Ты поймешь, какая это ересь! Ты сказал… – Татьяна нервно хохотнула, – что уходишь от меня к другой женщине. Умора!
– Правильно. Рад, что тебя это веселит.
– Совершенно не веселит! Да я сейчас с ума сойду! Нет, это ты чокнулся! Заболел! Сбрендил!
– Таня, я попросил бы не устраивать душераздирающих сцен.
– Мишенька, может, у тебя давление? Вдруг опять гипертонический криз? На его фоне шарики за ролики закатились.
– Давление абсолютно нормальное. Таня, пойми меня! Я люблю другую женщину!
– Не понимаю! – чуть не плача произнесла Татьяна. – А я?
Она хотела закричать: «А меня ты не любишь?» Но даже в этот момент крайнего эмоционального напряжения сообразила, что так спрашивать неправильно. За двадцать пять лет их любовь заметно поистрепалась, размылась, и сравнивать нужно не теперешнюю силу чувств, а его прежнюю к ней, Татьяне, и новую – к страшной подлой женщине.
– Ты ее любишь больше, чем любил меня, когда мы поженились? – спросила Таня.
Вопрос поставил Михаила в тупик, ему в голову не приходило заняться подобными аналогиями.
– Так нельзя сравнивать, – буркнул он и замер со связкой галстуков в руке.
Сознание услужливо, точно кассету вставили в магнитофон, напомнило чувственные мелодии молодости: его страхи и трепет, ее волшебное согласие, их страсть, которой не было утоления. Однажды приехали в деревню к деду. Хотели спрятаться от чужих глаз, в горенке на деревянной кровати с периной круглосуточно предавались любви.
– Ох, Михайло! – сказал дед, прощаясь через неделю. – Ну и здоров ты, кобель! Небось завалишь свою Татьяну на сугроб, так и снег под вами закипит. Радуйся, пока могется.
Татьяна расценила секундное замешательство мужа как колебание в правильную сторону.
– Вот видишь! – воскликнула она. – Ты не можешь уйти! Потому что… потому что… – Она не могла подобрать правильных, значимых, единственно верных слов.
– Потому, что кончается на «у», – усмехнулся Миша.
Этой присказкой он отделывался от назойливых вопросов дочери, когда та была маленькой. Михаил зло швырнул галстуки в чемодан, они легли пестрым змеиным клубком.
– Помнутся, – вырвалось у Тани. – Расправь, галстуки ведь не утюжат. Господи, что я говорю! Миша! Родной! Одумайся!
– Извини, – протиснулся мимо нее Миша. – Я тебя глубоко уважаю, ты мать нашего ребенка, и вообще… – Слова давались ему с трудом, каждое приходилось тащить наружу с усилием, да и неправильными они были, холодными и пустыми. – Уважаю, – повторил он, – а люблю другую женщину.
– Хорошо, что не мужчину, – огрызнулась Таня.
Ее обидело Мишино «уважаю». Когда человек не может ответить на любовь, он подсовывает неравноценный заменитель – уважение. Вместо главной роли в пьесе – билет на галерку. Еще бы не уважать жену, которая тебя холила и лелеяла четверть века! И не пламенной страсти Татьяна требовала, страсти давно улеглись. А элементарной товарищеской дружеской порядочности. Бросить того, с кем продрался через годы испытаний, нужды, болезней, кто имеет общие с тобой воспоминания о поражениях и победах, с кем вырастили ребенка и готовились к теплой старости друг у друга под боком – как это называется? Подлостью и предательством! Но ведь Миша не предатель, и подлости у него ни крупинки! Нельзя представить, скажем, что они долго плыли в одной лодке, заботились об ее уюте и комфорте, а потом соседним курсом возник чужой ботик и Миша на него перепрыгнул. Глупость, да и что Таня одна в лодке будет делать? Вот уж воистину – седина в бороду…
Пока Татьяна размышляла, Миша в ванной копался в грязном белье, доставал из ящика свое нестираное. Ему было неприятно, брезгливо морщился. Естественно, что белье вперемешку. Приходилось отделять свои трусы от Таниных, свои майки от ее бюстгальтеров, сорочки – от блузок, носки – от колготок. В сортировке грязного белья Миша, со свойственной ему способностью давать определения мгновениям жизни, увидел символ окончательного разрыва со старой семьей.
– Не пущу! – Татьяна стояла в проеме спальни. Руки в стороны развела, грудь вперед, на лице готовность к драке. – Ты не посмеешь уйти!
Получалось нелепо – Таня загораживала проход в спальню. Логичней было бы держать оборону двери в квартиру.
Миша пожал плечами, развернулся и пошел на выход. Он покинул дом с узелком грязного белья.
«Карман-то ему не зашила!» – первое, что пришло в голову Татьяне, когда за мужем захлопнулась дверь.
В случившееся по-прежнему не верилось. Немыслимо, чтобы ее жизнь после двадцати минут глупого спектакля перевернулась! Муж пошутил, разыграл, дурачился. Он обязательно вернется, придет, никуда не денется!
Татьяна бросилась разбирать чемодан, возвращать вещи на место. Ее руки дрожали, шелковые галстуки скользили, падали на пол. Пустой чемодан не хотел возвращаться на антресоль, полз обратно. Таня сражалась с чемоданом с таким упорством, словно от победы над этой бездушной вещью зависела судьба.
Потом Татьяна нервно ходила вокруг обеденного стола в большой комнате. Наматывала круги, смотрела на часы. Когда же Миша вернется? Десять минут девятого, двадцать, тридцать… Ровно в девять она замерла, сообразив, что почти час кружит как безумная. И Миша не придет! Он ведь так и сказал!
Тане казалось, что она бурно рыдает. Но на самом деле, свернувшись калачиком на диване, она тоскливо выла и скулила, как выброшенный на улицу щенок. Заставила себя подняться, выпила тройную дозу успокоительных капель.
Легла в покинутую супругом постель и долго ворочалась, одинокая и несчастная. То ли в бреду, то ли в полусне казалось, что кровать кишит змеями, похожими на шелковые галстуки мужа. Змеи подбирались к Татьяниному горлу, обвивали, хотели задушить. Борьба с пестрыми гадами утомила. И под утро Таня, неожиданно забыв про главное горе своей жизни, вдруг испугалась тому, что не выспится, что после бесслезных рыданий и бессонной ночи лицо ее будет похоже на сваренную неделю назад картошку в мундире. А завтра, то есть уже сегодня, ей предстоит несколько встреч-переговоров, на которых требуется выглядеть на все сто. Прийти распустехой на переговоры для Татьяны то же самое, что дирижеру выйти на концерте в подштанниках. «К чертовой бабушке! – послала кого-то Татьяна. – Убирайтесь вон! Я должна поспать два часа. Всем молчать!» – и через секунду ухнула в черный провал глубокого, без сновидений сна.
Глава 2
Случись трагедия у Лизаветы
Случись подобная трагедия в жизни Лизаветы, ближайшей подруги Татьяны, ученики младших классов были бы в восторге. Потому что их учительница пения Елизавета Петровна не вышла бы на работу. Не приведи господи, муж Коля оставил бы Лизавету! Она валялась бы пластом на диване, со взором в потолок, не ела, не пила – пока не погибла бы, завянув от бескормицы.
Татьяна не могла себе позволить эгоистично упиваться горем. Слишком много людей – их судьбы, зарплаты, благополучие семей – были связаны с ее работой. Плотная занятость имела и положительный аспект – в течение трудового дня Тане некогда было размышлять о семейных проблемах. На служебные времени не хватало.
Она приняла стратегическое решение: никому ничего не рассказывать, не афишировать, ни с кем, кроме Лизы, не делиться. Возможно, тревога ошибочная, и за ложную сирену Миша еще получит!
Но в конце дня позвонила Виктория Сергеевна:
– Говорят, от тебя муж ушел?
Татьяна не имела понятия, кто донес, но совершенно точно знала, по какому каналу пришла информация. По телефону. Если убрать из суток восемь часов сна и два часа на прочие физиологические нужды, то остальное время Виктория Сергеевна проводила с телефонной трубкой у уха. Она постоянно кому-то звонила, ей названивали, записная телефонная книжка Татьяниной начальницы была объемом с энциклопедический словарь. Виктория Сергеевна Павленко знала много и обо всех значимых городских фигурах. Вздумай она вести бумажные досье, ей давно бы ускорили отход в мир иной.
Вместо того чтобы отвести душу, поехать плакаться подруге Лизавете, Татьяна отправилась к бывшей начальнице.
За десять с лишним лет, которые Татьяна знала Викторию Сергеевну, фигура последней мало изменилась. Если представить каучуковую бочку, в нескольких местах перетянутую жгутом – на месте как бы шеи, в районе как бы груди, в области вроде талии, – сверху на бочку поставить маленькую головку, а внизу две коротенькие ножки на заметном расстоянии друг от друга, то мы получим контурный эскиз Виктории Сергеевны.
Только не надо думать, что Виктория обделена женским счастьем. Она имела его с лихвой. Дважды выходила замуж, четверо прекрасных детей, шестеро восхитительных внуков… А в промежутках… Татьяна была готова поклясться (слышала телефонные разговоры), что Виктория до последнего крутила шуры-муры.
Подчас Татьяне казалось, что ее начальница (не Венера обликом, чего уж таить) обладает волшебным женским приемом, способным делать из мужиков послушных ягнят. Раньше подмывало спросить – из чистого любопытства. Теперь хотелось услышать от мудрой старой черепахи – что я делала неправильно? Какого тайного секрета не знаю?
Виктория Сергеевна жила в центре, в старинном двухэтажном особнячке, правдами и неправдами вычеркнутом из исторических памятников, внутри полностью перестроенном на пять квартир – для Виктории и четверых ее детей. Городское общество любителей истории вело давнюю и безуспешную борьбу за конфискацию особнячка и устройства в нем музея.
Дверь Татьяне открыла домработница. Виктория показалась в конце длинного коридора (естественно, с телефонной трубкой у уха) и махнула рукой:
– Проходи!
Татьяна нередко бывала в этих барских хоромах, и в последнее время зависть к их обладательнице сменилась на жалость: как ни высоки тут потолки, ни замечательны лепнина и обои, ни вызывающе дорога мебель – сил они хозяйке не прибавляют. Нет, лучше уж быть бедным, но здоровым.
– Какие арбузы? Испанские? Без косточек? – спрашивала в микрофон, астматически дыша, Виктория Сергеевна. – Где будут продавать? В универсаме на Садовой, бывшей Кирова? Кто поставщик? Странно. Почему это Филя занялся арбузами, если всегда по обуви специализировался? Что-то здесь нечисто. Ну, все, пока! Еще один звонок, – обратилась Виктория Сергеевна к Татьяне. И, нажимая толстыми пальцами на кнопки, закричала в голос: – Настя! Где тебя носит? Нам тут лапу сосать?
– Иду, иду! – отозвалась домработница и вкатила сервировочный столик с закусками и чайником.
– Катя? – спросила Виктория Сергеевна, когда на том конце ответили. – Да, это я. Слушай внимательно! Сегодня в пятнадцатой школе, где наш Сереженька учится, обнаружили в одиннадцатом «А» наркотики. Директор хочет дело замять, затихорить, имей в виду. Внуку скажи: если только притронется к этой отраве, я ему голову оторву и не на каждый праздник выдавать буду. И тебе заодно. Пока! – попрощалась с невесткой Виктория Сергеевна и снова булькающе заорала: – Настя! Забери трубку, ни с кем меня не соединяй, включи автоответчик. Поговорить не дадут!
Ее начальственный крик и ворчание не обманули Татьяну: переживает! После вчерашнего подписания документов Виктории страшно оказаться не у дел, никому не нужной, ни для кого не грозной.
Но и Виктория, в свою очередь, полагала, что Татьяне несладко. Жестом предложив угощаться, спросила:
– Сильно переживаешь, что муж бросил?
– Очень сильно, – подтвердила Татьяна. – Только совершенно нет времени переживать.
– Уже хорошо. Если убедишься, что у него это серьезно, вырывай с корнем из сердца! Вот я своего первого муженька за измену похоронила.
– Вы разошлись, а потом он умер? – уточнила Таня.
– Нет, сначала похоронила, потом разошлись.
«Ку-ку! У нее начался маразм!» – подумала Таня и стала торопливо пить чай, чтобы Виктория не заметила, какое впечатление произвели ее слова.
Но последовавший рассказ Виктории Сергеевны опроверг подозрение в старческом слабоумии.
– Мой первый, Гришка, по профессии зоотехником был, сельхозакадемию окончил. На целину рвался, только там коров на всех зоотехников не хватало. Распределили нас на Кубань, в большую станицу. По-старому говорили «станица», по документам – райцентр. Казачки – это такие бабы! Порода! Каждую вторую можно было в Москву на Выставку достижений народного хозяйства отправлять для демонстрации женской мощи и стати. В добавление к фигуре – темперамент бешеный и на язык острые. А мужики у них, – Виктория Сергеевна неопределенно покрутила пальцами и сморщила нос, – так себе. Плюгавенькие, чернявенькие, вертлявые, жилистые, задиристые, но… нет, не богатыри. Почему большие и красивые женщины рожают всякую мелочь, я так и не поняла.
И вот мотает мой Гриша, а надо сказать, что парень он был оч-ч-чень видный, по станицам и хуторам. Я дома сижу, потому что годовалый сынок Юрка, мой старший, ты его знаешь, – как по пословице: если не понос, то золотуха. То струпьями весь покроется, то сопли до пола, то из ушек гной, то в горле ангина. На работу выйти не могла – такой ребенок болезненный. А сейчас не скажешь, правда? Два метра ростом и полтора центнера весом.
В один из дней сижу около детской кроватки, компрессики сыну меняю, температура у него под сорок, жду мужа. Вместо него – записку мне доставили. И пишет мой благоверный, что полюбил другую женщину, заведующую молочной фермой в соседнем районе, просит меня не обижаться, подать на развод, а самому ему приехать недосуг, осваивается в новой станице.
И что, ты думаешь, я сделала? Схватила больного ребенка, в одеяла завернула и на попутках рванула мужа возвращать. Он меня – в штыки, зачем приехала и все такое. А разлучница за ситцевой занавеской спряталась и в дырочку за нами подглядывала. Потом на секунду рожу высунула и язык мне показала. А Гришенька в этот момент говорил: ничего вернуть назад нельзя, у него такая любовь сильная, как удар молнии… Вот это все вместе: ее рожа насмешливая и его слова про молнию – чуть не довели меня до греха. Я бы их убила, клянусь! Спасибо сыночку, спас – заплакал, зашелся криком, как понял, что мать на грани.
Возвращаюсь в свою станицу. Лицо у меня, сама понимаешь, соответствующее. Надела черное платье, черный платок, объявила соседям и знакомым: погиб Гриша, попал под удар молнии и полностью, включая скелет, сгорел, обуглился. Мне, конечно, и с похоронами, и с поминками народ очень помог. Все чин-чинарем прошло. Гроб, поскольку Гриша обугленный, никто открыть не попросил. А в гробу лежали для веса Гришкины инструменты. Он столяркой увлекался, ползарплаты тратил на стамески и лобзики. Особо гордился дрелью импортной. Она отлично в центр гроба и легла. А в голову я фотопортрет мужа в рамке положила. Без головы как-то некультурно….
– И никто не догадался? – смеялась Таня.
– Ни одна душа. А голосила я на кладбище – ты бы послушала! И все правдиво. Выла, что хороню свою любовь на веки вечные, посылала проклятия злой судьбе, которая нас разлучила. На следующий день после похорон села с сыночком на поезд и уехала сюда, к маме.
– А как все выяснилось?
– Мне подружка написала. Через неделю приехал Гриша – увольняться и за вещичками, за инструментами. Идет по улице, народ на него пялится, в стороны шарахается, бабки крестятся: свят-свят, воскрес! А один пьянчуга местный подходит к Гришке, хлопает по плечу и спрашивает: «У тебя когда девять дней? Отметим?»
– Ой, спасибо! Ой, развеселили! – Татьяна вытирала набежавшие от смеха слезы.
– Ты-то свою разлучницу знаешь?
– Понятия о ней не имею.
– Аспирантка, вчерашняя студентка, двадцать шесть лет. С твоим на одной кафедре… как ее…
– Компьютерной графики.
– Ага, есть подозрение, что они с нового учебного года, с сентября роман крутят. Ее родители не в восторге, что дочь со стариком связалась. Они живут в двушке-распашонке на Новом проспекте. Еще прописаны бабка и младший брат аспирантки. Так что квартирные условия не блестящие. Будет твой Михаил пилить вашу квартиру, помяни мое слово.
– А где они сейчас… ну, вместе… находятся?
– Этого сказать не могу, но можно узнать.
– Нет, спасибо. Скорее всего, в квартире Мишиного брата, который подался на заработки за границу.
– Возможно. Еще чаю?
По тому, как Виктория Сергеевна равнодушно пожала плечами, дежурно предложила чай, Татьяна поняла, что встреча подошла к концу. Виктории уже скучно с ней, хочется схватить телефонную трубку, звонить по долам и весям, собирать и распространять информацию – поддерживать видимость своей значимости.
– Еще только один вопрос! – попросила Таня.
– Давай.
– Виктория Сергеевна, вы ведь всегда пользовались успехом у мужчин?
– Грех жаловаться.
«Но вы-то далеко не красавица!» – чуть не вырвалось у Татьяны. Говорить подобное было невежливо, и она запнулась, закашлялась.
– Хочешь сказать, что я не Софи Лорен? – прекрасно поняла ее заминку Виктория Сергеевна.
– Нет, ну, просто…
– Да чего уж там! – махнула рукой Виктория Сергеевна. – Только красоток-артисток на всех мужиков не хватит.
– А как вам удавалось… влюблять в себя, удерживать, заинтересовывать? Откройте секрет!
– Слушай, пока я жива. Мужику надо давать то, чего он желает, но сам еще об этом не догадывается. Вот и вся наука.
– А если у вас не было того, что он желает? Вот, например, моего Мишу на аспиранток потянуло. Но я-то не могу снова стать молоденькой!
– Если у тебя нет того, что требуется мужику, значит, он не твой мужик. Не обращай на него внимания, не трать время, вырывай с корнем, хорони.
Виктория Сергеевна вышла проводить гостью. Таня надевала пальто, а домработница уже принесла Виктории телефонную трубку.
– Бывай! Счастливо! – попрощалась бывшая начальница. И тут же ответила на звонок: – Филя? С чего это тебя на арбузы потянуло? Да, уже знаю…
Восемь вечера. Татьяну страшил ее пустой дом, не хотелось в него возвращаться, поэтому поехала к подруге Лизе.
Они дружили с детства. И хотя были ровесницами, Татьяна старшей сестрой опекала трепетную, слабовольную, восторженную и нерешительную Лизу. Но сегодня, редкий случай, с бедой приехала Таня, ей требовалось участие и поддержка.
Выслушав подругу, Лиза пришла в волнение, близкое к панике. Закудахтала детским голосом Зайца из мультфильма «Ну, погоди!». Была у Лизы такая особенность – в минуты нервного напряжения ее горло вдруг начинало вещать чужими голосами.
– Но почему, почему? Почему Миша так поступил? – восклицала Лиза.
– Потому что ему, гаду, захотелось молодого тела.
– Нет! Этого не может быть! Давай спросим Колю?
Муж Коля и подруга Таня были главными опорными персонами Лизиной жизни. Еще, конечно, сын Гриша. При трепетной мамаше мальчик вырос на удивление самостоятельным, активным и пробивным. Четырнадцатилетний, он опекал маму по-взрослому ответственно. С мужем и сыном Лиза советовалась по малейшему поводу. Она была жена-доченька и мама-доченька, что Колю и Гришу возвышало в собственных глазах и очень устраивало. При этом, естественно, Лизино мнение ни в грош не ставилось и во внимание не принималось.
Призванный на кухню Коля, посвященный в случившееся, мгновенно («Ах, вот что значит мужской ум!» – восхищенно подумала Лиза) указал на противоречие:
– Миша ушел от Тани, правильно? Тогда почему, ты, Лизка, пятнами пошла, а Татьяна спокойна как скала?
– Я свое отплакала и еще отплачу, – слегка обиделась Таня.
– Коленька, Таня говорит, что Мишу потянуло на молоденьких девушек. Но ведь это невозможно?
«Очень возможно!» – подумал Коля, но не стал развивать опасные предположения. Он зашел с другого края, проанализировал ситуацию под углом: в чем Татьяна виновата, если от нее ушел муж. По Колиным словам получалось, что Татьяна ударилась в бизнес, забросила дом, не уделяла внимания мужу, вот Миша и дал деру, ускакал туда, где он будет бог, царь и воинский начальник.
Это было правильно теоретически. Действительно, много семей распадается, когда жена большую часть времени и душевных сил тратит на работу, а близким остаются крохи. Но Таня и Миша не подпадали под эту статистику! Они были исключением! Миша никогда не требовал, чтобы жена сидела на диване, вязала носочки, пекла регулярно пироги. Пироги – всегда был ее, Татьяны, порыв. А Миша, как верный друг и толковый советчик, поддерживал Татьяну, укреплял ее уверенность в себе на каждой ступеньке карьерной лестницы. И безо всякой корысти трутня! Татьяна не сразу стала хорошо зарабатывать. И именно тогда, когда будущее было в тумане, денег – пшик, а страхов и опасений – сверх край, Миша проявил себя надежным спутником, верной опорой.
