Наталья Полесная
Ради красоты
Часть 1. Зарисовки в блокнотах
Беловы
Янита зарисовывала в блокнот своё отражение, когда открылась входная дверь. В полумрак большой прихожей Беловых проник бритоголовый незнакомец. Из-за его плеча выглядывали ещё двое. Янита выронила блокнот и, вмиг предугадывая их намерения, закричала. Тут же бритоголовый сделал шаг в сторону, пропуская тех двоих вперед. Не успел один из них закрыть Яните рот, как в прихожую выбежал отец. Он набросился на ближайшего верзилу и несколько раз ударил его, прежде чем на него накинулся и второй незнакомец. Отец пошатнулся, но будучи от природы крепким, смог удержаться на ногах и не упасть. Бритоголовый казался совершенно бесстрастным, безучастно наблюдал за возней в коридоре. Когда Янита перевела на него взгляд, он улыбнулся. Во рту не было ни одного зуба.
Отцу наносили один за одним удары, выбежавшую из кухни мать живо усмирили. На линолеуме появлялись новые капли крови.
– Белов, где наш автомат? – обратился к отцу бритоголовый.
По спине Яниты пробежали мурашки. Отец разжал слипшиеся губы и произнёс, что автомат в гараже.
Беловых потащили на улицу. В прихожей остался только распластанный рисунок со следом берца на веснушчатом лице.
Их затолкали в дурно пахнущий автозак. Всю дорогу мать краем домашней футболки пыталась вытереть кровь на лице отца, он храбрился, обессиленно отмахивался.
Вскоре двери машины открылись, им скомандовали выходить. Родители живо выбрались наружу, а Яня оцепенела от ужаса.
– Ты чего застыла?! – взбесился бритоголовый и за волосы вытащил её из машины, она споткнулась, повалилась на землю.
Тут же подбежала мать и помогла ей подняться.
Отец открыл гараж:
– Он там, под столом.
Пока один из мужчин обшаривал гараж, бритоголовый приказал Беловым встать на колени. Пытаясь унять страх, Янита вглядывалась в ровные ряды ржавых вместилищ, между которыми сегодня особенно неуместно теснилось небо.
Вскоре из гаража принесли автомат и протянули бритоголовому. Он оскалился и ударил отца:
– Думаешь, вам всё можно?!
Двое других одобрительно ухнули. Они остервенело молотили отца руками, ногами и прикладом автомата.
Оказалось, что, когда человека избивают, можно услышать разнообразные звуки: от глухих и хрустящих до отвратительно хлюпающих, безнадёжных, протяжных.
– Хватит! – закричала Яня и вскочила на ноги.
– Сядь, руки за голову! – наставив на неё автомат, скомандовал бритоголовый. Яня то ли отделилась от тела, то ли оглохла от ужаса. – Ты слышала, что я сказал?!
Она медленно опустилась землю и завела лишь одну руку.
– Я сказал обе руки! – бритоголовый сатанел.
– Она не может, – завыла мать. – У неё больная рука.
От искажённого страданием голоса стало совсем тошно. Яня взмолилась:
– Пожалуйста, помогите ему, я никогда больше ничего не попрошу.
Ощущение близости смерти повисло в воздухе. Лицо отца искажалось от боли и с каждой секундой всё более походило на тесто, на тёмно-бордовое тесто, сдобренное зубами. Но страшнее был его взгляд, он устремился в кровавую слякоть, будто ища далекое, неуловимое, безвозвратно уходящее.
Понимали ли мужчины, что убивают, Янита не знала, но видела, как бритоголовый на мгновение, точно в сладостном предвкушении, распрямился и облизнул губы.
Пронеслось воспоминание, как на похоронах любимой бабушки, когда Янита не могла справиться с горем, кто-то «милостивый» велел успокоиться, объясняя, что смерть естественна.
Смерть естественна.
Смерть естественна.
Только почему-то колотил озноб, и слёзы текли густо, как у ребёнка.
Марена
Мир рассыпался на цвета. Янита стояла на освещённой солнцем поляне, ощущая, как ступни проваливаются в рыхлую землю, как запах хвои и прелой листвы щекочет ноздри. Яня подняла руку – свет сочился сквозь пальцы, кожа, усыпанная золотистыми волосками, казалась прозрачной.
Внутри у Яниты всё трепетало. Времени не существовало, оно замерло, вручая каждое мгновение, каждый шорох, каждый звук. Свет – ничто иное, как настоящее чудо. Можно ли иначе объяснить происходящее с душой в этот момент уединения?
Яня сделала шаг, время хрустнуло и ожило. И будто ожив вместе с ним, где-то забарабанил по дереву дятел.
– Янита, – раздался голос между ударами.
Яня подняла голову, силясь разглядеть сквозь туго скрученные ветви дятла.
– Янита, – вновь донеслось до неё собственное имя.
Она оглянулась, взглядом нашла брошенные среди травы рисунки и сарафан, кинулась к ним, не раздавив по пути ни одной земляники, которой была густо усыпана поляна.
– Что ты тут делала? – спросила бабушка, продираясь сквозь кусты.
В руках бабушки тяжелела корзина, шляпки плотно уложенных грибов блестели на солнце. Янита выхватила корзину.
– Грелась, – сказала она смеясь.
– Правильно это. А я марену тебе нарвала на краски.
Яня поцеловала ей руку и вложила в ладонь рисунок с ягодами.
Бабушка погладила Яниту по спине и тихо, словно молясь, произнесла:
– Если летняя Янита, то это к любви, а та, что родится по осени, всю жизнь будет искать своё место. Янита весёлый ребёнок, но взрослый из неё выходит сырой – совсем не умеющий выражать эмоции. Вот идёт подросшая Янита по улице, а парень кричит ей: «Яня, Яня, я тебя люблю», тогда Яня резко обернётся, поднимет с земли пух и бросит его в парня. Нет, не жить Яните на земле. Только в бурлящем от огня лесу.
Дома, даже не умывшись, Яня кинулась к бабушкином рюкзаку, кроме марены, там лежали берёзовые листочки. Аккуратно переложила их в таз, залила водой и притопила. Поставила на огонь кастрюлю, стала аккуратно бросать туда вымоченные листья. Яня ещё не разбирала, что такое граммы, лишь в точности воспроизводила рецепт, которому научила бабушка. Пока кипятились берёзовые листочки, Яня отыскала корни конского щавеля для жёлтой краски, очень уж ей хотелось воссоздать в рисунках свет, что был на поляне. Бабушка устроилась на полу, принялась чистить грибы. Аккуратно поддевала ножом плёнку на шляпке и ловким движением полностью снимала её.
– Бабуль, а марену-то как готовить?
– Прокипятишь, пустится коричневый, раствор из соды подрумянит, а с квасцами красно-оранжевый получишь.
– Коричневый, розовый, оранжевый, – повторила Яня, загибая пальцы. – Всё, запомнила.
За печкой она отыскала ножницы, села перед тазом с мареной, резанула по стеблю, корневище отлетело в сторону. Ей было лень подниматься, поэтому она легла набок и рукой попыталась подтянуть к себе корень.
– Чего играешься?! Подымайся давай, – заворчала бабушка.
Она поднялась сама, сунулась к плите, но, когда убедилась, что Яня всё делает правильно, довольно улыбнулась.
– Вот, возьми, – бабушка стянула с шеи и протянула Яните серебряный кулон на капроновой нитке. – Это «Древо жизни».
В лучах солнца кулон блестел так ярко, что Янита боялась даже дотронуться, робея перед волшебными искрами.
Бабушка рассказала о предназначении оберега. «Древо жизни» – символ единства, мост между мирами: мёртвых – Навь и Богов – Правь, через него духи общаются с живыми. Яня слушала вполуха, внимательно разглядывая оберег – непостижимый в своём изяществе.
Такими были счастливейшие дни её жизни.
Реклама
Неизвестная актриса держит в руках ноотропный напиток, она водит головой из стороны в сторону и приговаривает:
– Кажется, будто жизнь должна сложиться подобно хорошему роману – логично и понятно. Но это слишком художественно. Созревание по плану – завязка, развитие, кульминация, финал – невозможно. В мгновении могут скрываться тысячи развитий и кульминаций. А некое «я» выбирает для описания одну-единственную линию лишь потому, что обусловлено. А сколько в этой привычке ещё и придуманного? Ведь невозможно постичь всё.
Моя кульминация сейчас – это выдох, головная боль и скучная книга с предсказуемым финалом. Мостиков на самом деле нет, и никогда не существовало. Мостики придуманы для того, чтобы незнакомые друг другу люди были поняты. Но должна ли я упрощать задачу? В первую очередь для себя. Да, на начальном этапе плавное течение окажет добрую услугу, но ему не сравниться с пробирающим до костей откровением, когда ты расчленил в себе сплав из эмоций.
Нельзя нарушать движение планет, даже если вокруг них космос. Опасно даже пробовать это.
Не для тебя!
Если ты дошёл до этой мысли, то ничего уже не боишься. Ведь чтобы на такое решиться, нужно верить в существование той самой одинаковости, против которой ты всегда выступал. Что правда? Сегодняшняя идея или ощущение последних лет? Вот тебе и вопросик, задачка. А появившееся в тебе сомнение лишь в очередной раз доказывает: ты не таинство и не можешь оказаться прав. Люди таких, как ты, обозвали «самкой». Аналог марионетки. В итоге заговоришься до того, что не сможешь объяснить даже простейшие вещи. Как будто механизмы в мозгу вышли из пазов и стали лабиринтом, а ты в лабиринте маленький человечек, с привязанной к ноге плитой.
Эти обозначенные мостики продолжают ритм. Не будь их, ты не смог бы представить, что следует за трам–пам. Но. Как только у тебя получится угадать концовку, именно тогда накатит ужас множественности. Привычки и ожидания сужают восприятие, упрощают реальность. Да, все человеческие существа к этому стремятся, но если общество оцивилизовывается, то можно видеть приятные сны. С водоворотами и водопадами. Парам-пам.
Жизнь больше похожа на коллаж, поэтому отбрось все свои представления и фантазии о цельном романе. Вот девочка, вот дом, вот картина в руках.
Хотя сравнение с коллажем мне больше не нравится. Лучше пустить свет через витражи.
Так бы вам сказала любая в курятнике.
Самая рыжая из рыжих
С тех пор как Янита впервые сварила краску из марены, прошло восемь лет. Любимая бабушка уже умерла, но Яня и теперь верила, что краски, приготовленные вручную, оживляли картину, вели со зрителем нескончаемый диалог. Некогда выученные рецепты, словно молитва, хранились не в памяти, они залегли намного глубже, упрочились в самом существе.
Димитровград в те годы был удобрен и покрыт копотью. Нещадное солнце тянуло из жителей последние силы. Подобно собственной обожжённой коже, люди черствели, сморщивались изнутри. Примиряли только расстояния: сто шагов под палящими лучами, чтобы оказаться в безопасном месте. Удобно и не хлопотно. К несчастью, не существовало углов, где хотелось бы задержаться: пыльные растрескавшиеся дороги, заваленные хламом квартиры, выжженные леса. Люди маялись от безденежья и тоски, не ждали ничего хорошего в будущем.
Янита не поддавалась общему унынию, пребывая в собственном мире особой восприимчивости и красок. Дар богаче, острее ощущать красоту с годами становился крепче. Но объяснить, что он из себя представлял, у неё не получалось, не хватало слов. В детстве ей казалось, будто все люди обладают такой же способностью, но ей так и не удалось встретить похожих на себя. Лишь в книгах удалось обнаружить отсылки к её особенности, которая, как она узнала позже, называлась «Синдромом Стендаля».
Ровно перед тем, как раздался истошный крик матери, Яня бережно складывала в рюкзак свои сокровища: завёрнутые в чистую тряпочку ножницы, складной ножик, намытые и высушенные полиэтиленовые пакеты, блокноты, уголь, карандаши, рисунки.
– Дочка, ты только посмотри, что он принёс! – воскликнула мать, когда Янита вбежала на кухню.
Яня скривилась: мать называла её дочкой, только когда собиралась сказать или сделать дурное. Эти материнские повадки, умелые извороты залягут в сознании дочери навсегда, и первым позывом на нежное обращение станет желание спрятаться и защититься.
Отец курил на балконе, время от времени проводя огромной ладонью по рыжей голове. Яня подобралась к столу, на нём лежала туго набитая холщовая сумка.
– Немедленно отойди! – крикнула мать.
– Не трогай, – вяло согласился отец.
Через окно, разделяющее балкон и кухню, Яня уловила его виноватый взгляд. Протянув руку, она отодвинула край сумки. Её сердце застучало с такой силой, словно выскочило из тела и повисло в воздухе, возле самого уха. Чтобы убедиться в реальности происходящего, Янита на секунду закрыла глаза, набрала в лёгкие воздуха и на выдохе ещё раз взглянула на сумку. Около десяти чёрных гранат так буднично прижимались друг к другу выпученными боками, точно это были мандарины в сетке.
– Зачем они нам? – спросила Яня.
– Твой отец всего боится, – мать взмахнула полотенцем, которым, надо думать, до этого лупила отца.
– Чего боится?
Пока мать раздумывала над ответом, отец втиснулся на кухню и рывком взял сумку со стола. Мать от испуга взвизгнула. Не мешкая, отец поднял сумку над головой и поставил её на антресоль в прихожей.
– Пусть пока побудет здесь, – заключил он, а после крепко обнял мать.
Янита отошла от них на несколько шагов, как отходят от мольберта, чтобы воспринять всю картину целиком и нанести на холст невидимые мазки. Отец был красив – высокий, широкий, с греческим профилем, внешне мать сильно уступала ему, но она, конечно, никогда бы не призналась в этом. Азартная во всём, она не могла быть на вторых ролях, не любила проигрывать и в любом конфликте последнее слово оставалось за ней. Несмотря на то, что отец якшался с уголовниками, в их семье безраздельно властвовала мать, деспотично отстаивая мещанское мировоззрение. Отец же стал жертвой её манипуляций. Но этого, кроме них троих, никто не знал. Быть может, потому, что Янита знала правду о тиранических наклонностях матери, но не разделяла её убеждений, их отношениям так и удалось сложиться.
Янита провела в воздухе невидимой кистью и поспешила покинуть ставшую интимной кухню.
– Ты куда это собралась? А ну, вернись! – крикнула мать ей вслед, но Яня, прихватив рюкзак, успела выскочить из квартиры.
Неудивительно, что на фоне крупных художественных фантазий, занимавших Яню целиком и полностью, домашние события проходили мимо неё. Они не то чтобы её не касались, просто неуловимо ускользали, и только иногда, словно репейники, цепляли внимание на крохотные крючки. Но и тогда вызывали в ней не больше, чем лёгкое недоумение. Оттого так сильно потрясут Яниту случившиеся в недалёком будущем жуткие необратимые события.
* * *
Солнце только принялось, но воздух уже налипал на кожу. Богдан попытался его стряхнуть, но лишь сильнее вспотел. Передвигаясь от тени деревьев к тени зданий, он, наконец, добрался до любимого из-за глухой тиши парка. Яня сидела на траве, прислонившись к дереву, вглядывалась в камыши, что росли у кромки воды.
Богдан подкрался.
– В какой руке? – он прятал руки за спиной.
– В левой, – весело отозвалась Яня.
– Угадала!
Он показал ей маленький блокнот, на обложке красовался раздавленный инжир. Янита приняла блокнот и залилась смехом.
Янита БЕЛОВА 1990–2020
Зарисовки в блокноте с инжиром
Поступление: смоква (лат. Fícus cárica) хрустит мякотью в августе. Обнажает костистую свежесть. Может даровать обет молчания, если раздастся клич радости над красной непролазной глиной. Спеет и кидается в ноги девушкам, что бредят туманной пылью. Складывают из костей косы.
Тогда – хрустит мякотью в августе, обнажает.
Не было ничего прекраснее её смеха, но стесняясь сказать об этом, Богдан принялся рассматривать рисунки.
– Ты так часто изображаешь лист крапивы…
– Потому что изумруд искрится в их гребнях, – она снова засмеялась.
Как он не старался проникнуться образами, ему это никак не удавалось.
– Классно, – едва слышно произнёс он.
Яня понуро кивнула, в её непроницаемых серых глазах мелькнуло сожаление, что главное опять не проявилось. Богдану не открылись те неповторимые пути, которые ежедневно проходила она. Не пробрало щекотание, что вздымалось снизу и пронизывало до костей, хватало за затылок и потрясывало.
Она взялась за рюкзак и нашарила белое вафельное полотенце и хлопковый мешочек. Полотенце аккуратно расстелила на земле, высыпала на него свои богатства – сушёные травы. Уложив растения на положенные места, Яня стала зарисовывать их в новый блокнот.
Время близилось к полудню, жара становилась нестерпимой даже в тени.
Богдан, бросив под голову кофту, растянулся у ног Яниты. Задрав голову, он наблюдал, как она старательно придавала объёмы, штриховала, копировала потемневшие на листьях области, пятна в виде кратеров, побуревшие изломы, скрученные края. В напряжённом возбуждении она непроизвольно хмурила брови или открывала рот. Богдана поражала настойчивость, с которой она рисовала. Несмотря на то, что правая рука практически не двигалась, она раз за разом бралась за непосильную, казалось бы, работу.
Из-за травмы плеча, случившейся в начальных классах, Янита бросила художественную школу. Теперь, даже если она невысоко поднимала правую руку, внутри отдавало ожогом. Яня научилась изощряться: укладывала альбом возле себя и рисовала, шевеля только кистью. Ошеломлённые произошедшим родители в последнюю очередь думали о том, сможет ли их дочь стать художником. Родители каждый день заставляли её разрабатывать руку, но вместо этого, закрывшись комнате, Яня рисовала. Погружённая в образы, она не могла понять, как, на самом деле, вредит себе. Состояние дочери, конечно же, не становилось лучше, а мать хоть и сильно переживала по этому поводу, но допустить хирургического вмешательства не могла. Так недуг, от которого можно было избавиться, укрепился навсегда. Для Яниты это означало полную смену планов. Не стоило надеяться ни на академию художеств, ни на почётное место среди других творцов. Однако расстраивалась она недолго. Вскоре, примирившись с новыми обстоятельствами, Яня стала наслаждаться рисованием как никогда прежде: не пытаясь больше творить как все, точнее, это физически стало невозможным. И в лёгкой печали, что её рисунки никогда не смогут приобрести масштаб, Яня часто оставляла зарисовки в маленьких блокнотах.
Янита на секунду замерла, затем в беспокойстве достала из кармана пузырёк с таблетками. С закрытыми глазами подождала, пока боль не снимется, не спрячется, а тело не укроется химическим маревом.
– Больно? – спросил Богдан, приподнимаясь.
– Ничего.
С годами её особенность тонко воспринимать красоту раскрывалась, позволяла проникать в предметы глубже, становиться с ними чуть ли не одним целым. Ещё минуту назад она была камышом, пригретым солнцем, теперь она стала корой дерева и ощущала под собой густую смолу. Но полностью отслоиться, ускользнуть из реальности не позволяло тело: болью в плече оно всё время возвращало обратно.
– Почему не перестанешь рисовать? Неужели это важнее самочувствия? – Богдан вглядывался в её лицо.
– Я и так рисую не каждый день.
– Не обижайся… Мне просто тяжело видеть, как ты мучаешься.
Яня протянула руку, погладила его по щеке.
Она не понимала, чем заслужила любовь Богдана. Разве она его достойна? Он добрый и красивый, а она – калека во всех отношениях. Поэтому, желая сократить расстояние между ними, она старалась рисовать лучше, и хотя бы так привнести в его мир немного красоты. Чуть ли не каждый месяц Яня торжественно вручала Богдану рисунки, сомневаясь, что делает достаточно. Вот если бы только она закончила художественную школу…
– Дома всё в порядке?
– Не знаю, – Яня передвинула на полотенце клевер. У родителей что-то происходит, – но они ничего мне не говорят. Оберегают, видимо.
– Мы все тебя оберегаем.
Парк заполнился пением кукушки.
Яня вытянулась, подняла руку вверх.
– Слышишь?
– Ты о чём?
– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? Один, два, три…
Богдан считал вместе с ней.
Вдалеке звучал голос бабушки:
– Богдан пригожий. Волосы пышные, как у девочки. Но Богдана любят не за красоту, а за огромное сердце. Даже во сне Богдан помогает перевозить чужие вещи. Ему кажется, что он похож на подорожник. Поскольку любит дороги и раны. Но своих болей у Богдана не меньше. Их он любит ещё сильнее. Если бы боль была водой, то Богдан превратился бы в рыбу. Богдан обожает музыку и не выносит книг. Он не любит всё маленькое и поэтому закрывает уши от муравьёв. Нужно целовать Богдану ступни, но люди этого никогда не делают, они губят его. Особенно те, кто рядом. Ведь пригожее хочется под корень срезать, а не ласкать.
Яня попыталась встать. Богдан не позволил.
– Чего ты хочешь больше всего на свете?
От его кожи исходило свечение. Дрожа от волнения, Яня пыталась ухватиться за этот свет.
– Вот бы научиться отражать красоту.
Богдан машинально отстранился.
– Нам нужно не это, нам нужна белизна, чтобы очиститься.
Тоненькие и лёгкие, они вспорхнули с места и, взявшись за руки, скрылись в зарослях камыша.