Наталья Полесная
Ради красоты
Шпана
Узловатыми пальцами больной руки Янита держала кору дуба, другая рука вцепилась в банку с водой. Никогда её тело не бывало в таком согласии, как при приготовлении краски. Яня замерла, внимательно прислушиваясь к тому, как потрескивал огонь под небольшой металлической кастрюлей. Взмахнув рыжей копной волос, она плеснула в кастрюлю воду. Пузыри на поверхности жижи опали.
– Что ты опять здесь делаешь? – спросил отец.
– Добываю золото из недр земли, – хохотнула Яня.
– Интересно, дождусь ли я, когда ты добудешь из недр что-нибудь съедобное.
– Когда я нарисую ту самую картину, ты будешь сыт, как никогда.
– А разве мать не запретила тебе на кухне грязь разводить?
Он вышел на балкон и прикрыл дверь, ему нужно было позвонить. В последнее время он всегда закрывался, Яня подозревала, что его поведение как-то связано с гранатами, но спросить не решалась.
Она достала из тумбы марлю и резинкой закрепила её у горловины банки. Когда краска будет готова, её следует процедить.
Янита никогда не начинала примерять к картинам краску, пока с точностью не отрабатывала способ её приготовления. Нельзя допустить, чтобы краска закончилась, а Яня не знала, как воссоздать цвета.
– Я на работу, – сказал отец у неё за спиной.
– Зачем? У тебя же сегодня выходной.
Отец не ответил, отчего у Яни вмиг изменилось настроение. Она выключила огонь, хотя вода ещё не закипела. Ждать, когда её особенность проявится в полную силу, было больше невозможно. Пришло время действовать.
На улице шёл дождь. Яня запрокинула голову, холодные капли били по глазам, губам, подбородку, отчаянно прижимались к шее, чтобы через мгновение улизнуть, скрыться глубоко под футболкой. Янита не знала, как уговорит бывшего преподавателя заниматься с ней, ведь родители не дадут денег на рисование…
Значит, нужно будет устроиться на работу, бросить институт… Ну и ладно, всё равно он только время отнимает!
С неотвратимой решимостью она быстро дошла до дома, на первом этаже которого располагалась художественная школа. Заветная дверь оказалась запертой. Яниту обдало жаром.
Этого не может быть!
Задыхаясь от бессилия, она нажимала на звонок снова и снова, пока не открылась соседняя дверь.
– Чего звонишь? – спросила пожилая женщина. – Нет там никого, непонятно что ли?!
– Здесь была художественная школа, – промямлила Яня.
– Была да сплыла! Он ещё в том году в Москву уехал. Раньше приходить надо было.
Казалось бы, что ей стоило прийти сюда раньше, двадцать минут пешком, и вот она – та самая дверь. Однако нет никаких сомнений, что тонкая связь Яниты с миром, давно бы привела её сюда, если бы это хоть как-то могло повлиять на её судьбу. И конечно, Яня признается себе в этом позже, ну а пока, она повалилась на мокрый пол и достала из кармана маленький блокнот.
* * *
Звуки расходились то в одну, то в несколько линий, перемешивались, складывались в образы. Проявился грохот качелей, мелкий шорох кошачьих лап, раскаты грома и тысячи голосов. Янита набрала на кисть красную краску из ягод зверобоя, отвар настоялся как следует, и цвет выдался насыщенным. Улыбаясь, Яня в такт музыке начала накладывать на лист уверенные мазки: от светло-красного до бардового. Контраст создавал напряжение. Яня старалась не обращать внимание, что плечо и рука болели сильнее обычного. Не вытерпела, побежала к домашней аптечке за таблетками. Нашёлся только «Промедол», набрала шприц и вколола его в левую ягодицу. Успокоилась.
Вернулась к рабочему столу, схватила кисть и погрузилась в августовский закат. Цветовая гамма уплотнялась, и мало-помалу картина ожила, стала настолько реальной, как если бы сейчас открыли окно, и в квартиру проникло летнее тепло и запах малины.
Но этого было мало. Вот если бы кто-то помог ей, подсказал, как глубже передать ту красоту, которая переполняла её, мир, вселенную. Если бы она только научилась размножать свет…
– Мне кажется, или у тебя всё время играет одна и та же композиция? – с порога крикнул пьяный отец.
Яня вздрогнула, затем вскочила со стула и кинулась к нему в объятия.
– Нет, треки всё время разные. Музыка помогает мне рисовать. С моих глаз словно снята завеса. И я вижу всю красоту в первозданном виде, как будто выпила белизну и очистилась. – С умилением она приподняла рисунок, точно распознавая каждый аккорд мелодии в линиях, пританцовывала то ли в такт музыке, то ли подстраивалась под контрасты цветовой палитры. – Вот смотри…
Отец замер в дверях её комнаты, не решаясь приблизиться.
– Странная ты всё-таки, Янька. Собирайся, пойдём шпану погоняем!
– Можно мне остаться дома?
Янита с трудом представляла, как оставит рисунок незавершённым, ведь вдруг он станет тем самым бесконечным переживанием мира. Но и отца Яня боялась оставлять без присмотра, уверенная, что без неё он в очередной раз попадёт в аварию. Ведь как бы отец не был пьян, его заботило благополучие дочери. Но, к сожалению, не настолько, чтобы он мог усмирить внутренних «демонов» и не садиться пьяным за руль.
Полумрак улицы разряжал только свет фар. Отец уже сидел в машине, врубив на полную громкость шансон. Яня не понимала, как бывший музыкант мог довольствоваться такой музыкой теперь.
Она села в машину и выключила магнитофон.
– А мама где?
– Как всегда нигде, – он заржал.
Из-за брошенного дома рисунка Яниту как никогда раздражало поведение отца.
– Хочу вот так умереть. На скорости вылететь из поганой жизни! – гоготал он, сильнее давя на газ.
– А мне нравится жить.
– Ты ещё молодая. Когда-нибудь и ты станешь ненавидеть этот чёртов город!
Отец скалился и стучал по рулю, алчно предвкушая чужой страх перед собой – таким грозным, недружелюбным, несущим опасность. Вновь отдавшись своей особенности, Янита расширилась, впустила в себя мелькающие за окном дома, деревья и машины, словно спрятанные под тёмным пледом ночи. Образы глубоко оседали в ней, чтобы в любой момент она смогла извлечь их наружу и поделиться.
Отец резко нажал на тормоз. На улице окончательно стемнело.
В глухом дворе под мерцающим светом фонаря шумела «шпана». Девчонки пили пиво, пацаны отчаянно спорили, силясь выяснить, кто из них альфа.
Отец начал рыться под сидением, пока не извлёк оттуда пистолет.
– Сиди в машине, – приказал он и двинулся к компании.
Приметив приближающуюся фигуру, ребята утихли. Через мгновение отец вынул из-под куртки пистолет. Ребята не издали ни звука. В непроницаемой тишине нарастало ощущение опасности. Безмолвие прекратил озлобленный шёпот отца. Яня знала, он произнёс лишь одно слово: «Беги». Ребята бросились в разные стороны. Никто не беспокоился о том, чтобы помочь отстающим девочкам. Каждый сам за себя. Из раза в раз. Раздался выстрел. Отец выпалил в воздух. За многоэтажки упала единственная звезда.
На шум выстрелов никогда никто не приезжал. Может быть, какой-нибудь забулдыга иногда задирал голову, ища искры в темноте, но быстро забывал, для чего он обратился к небу, и только луна продолжала кружиться перед его глазами.
Отец ввалился в машину, сунул пистолет Яните в руку. Рукоятка была горячая. Яня сжала пистолет, смутно различая происходящее.
– Хочешь пострелять? – спросил отец.
Яня содрогнулась и тут же убрала пистолет в бардачок.
– Я против насилия.
Погодя, вглядываясь в тяжёлый профиль отца на фоне мелькающих заборов, она попросила отвезти её к Богдану.
– Опять будешь бездельничать?
Нет, не учительские замашки в нём проснулись, это отчаяние, напряженное ожидание встречи с женой.
Янита никак не могла разгадать, откуда в требовательных, властных женщинах так часто бывает дар вызывать к себе сочувствие, нежность и даже любовь. Правда, она быстро отвлеклась и провалилась в пустоту, где под защитным экраном воображения снова могла зарисовывать бескрайнее небо.
* * *
С порога определив настроение любимой, Богдан крепко обнял её. От него пахло странной смесью цитрусовых и залежалой одежды.
– Родители будто с ума сошли, – у Янита никак не получалось расстегнуть замок на толстовке. Богдан помог ей раздеться.
– Понимают, наверное, что после защиты диплома съедешь от них.
– Даже не знаю. Это ведь уже через пару месяцев. Как они справятся без меня?
В действительности Янита хотела жить с Богданом не меньше, чем он. Ведь родители слишком часто отвлекали от творчества. Однако необъяснимая, невидимая нить точно удерживала её.
– Перестань об этом беспокоиться! Сейчас нужно думать только об учёбе.
Янита скривилась, ей не нравилось учиться на экономиста. Покорно следуя заученному сценарию, она никогда не проявляла ни инициативы, ни интереса к учёбе. Но это вполне всех устраивало. Родители были счастливы, что дали дочери образование, Янита – что могла выиграть время, пока не поймёт, как быть дальше.
– Мне не хочется о ней думать.
– Только не начинай тему с картинами. Ты же знаешь, что тебе не стать художником. Зачем мучить и себя, и меня?
– Я так не считаю. Возможно, мне не хватает навыков и насмотренности, но это быстро восполняется. А пока я могла бы работать куратором.
– Но ведь тогда целыми днями придётся находиться на людях, – он на секунду задумался. – Ты же слишком стеснительная для такой работы.
– Просто мне кажется, что я могла бы стать полезной миру искусства, – она постеснялась сказать «людям, тебе». – Разве это не стоит усилий?
– Ты обманываешься! Все твои мечты эгоистичны. Ты послушай себя: «Идеальная картина, которая принесёт радость каждому», – он театрально растягивал каждое слово. – Такое невозможно!
Серые обои за его спиной в тусклом свете лампы казались Яните фиолетовыми, от теней они словно колыхались, волновались кружевом узоров.
– Яня, – примирительно выдохнул Богдан, взяв её за руку, – в тебе не дар, а повышенная чувствительность. Прошу, услышь меня, наконец!
Он прижал её голову к груди. Янита расширилась и услышала неуловимый для него звук, отдалённо напоминающий скрип половиц – так звучали её волосы под его пальцами.
– Сегодня я отправила в ту галерею в Москве, о которой я тебе рассказывала, свою картину, – поспешно выговорила она и замерла в ожидании «приговора».
– Теперь ты уже и в Москву собралась?! – Богдан отстранился. – Мы же дальние города не рассматривали! Ладно, обсудим позже.
Перед сном Яните вспомнилось то роковое падение с лестницы. Она вглядывалась в каменное лицо Давида, когда поднялась мелкая вибрация. Вибрация становилась сильнее, отчего волосы на голове Яниты в секунду наэлектризовывались. Не спеша она протянула руку, чтобы коснуться скульптуры, но Давид надул щёки, сложил губы трубочкой. Забыв, что позади неё лестница, Яня в ужасе попятилась назад. На секунду она зависла в воздухе, пытаясь удержать баланс. Но Давид всё же выдохнул.
Чёрное небо, розовое море
– Закрывай дверь, закрывай! – радостно кричал Яните отец, забегая в квартиру и придерживая руками автомат.
– Чьё это?
– Отнял. Тупицы юные совсем не шарят, кто перед ними, – ухмыляясь, отец поставил автомат в угол и скинул китель. На лице красовался фингал.
– Ты о ком? Ты отдашь его?
– Дай пудру глаз замазать, – сказал он, разглядывая себя в зеркале.
Янита достала косметичку.
– У нас не будет проблем? – спросила таким тоном, словно это она была родителем.
Он отмахнулся, в каждом его движении проявлялось ребячество и озорство. Яня невольно улыбнулась.
В эту же секунду раздался дверной звонок.
– Прыгай в окно! – смеясь, произнёс отец.
– Но я только начала рисовать.
– Давай! – настойчиво повторил он.
Яня замешкала, тогда отец подтолкнул её к двери в комнату. Она обречённо вздохнула и, не взглянув на рисунок, где залитые солнцем поля искали своё продолжение, взяла сумку и открыла окно. Хоть они и жили на первом этаже, прыгать было страшно. Раздался ещё один звонок, и Яня выпрыгнула.
– Чёрт, – вырвалось у неё, когда она взглянула на свои сине-розовые носки. Помедлив, она набрала на телефоне номер однокурсницы, живущей рядом с институтом. – Привет. Ты в общаге? Не одолжишь кроссовки?
Ступая по израненному лужами асфальту в одних носках, Яня ругала себя за то, что была так мягка с отцом. Но в автобусе раздражение отпустило, поскольку проплывающие мимо дома, гаражи, баннеры с рекламой подрагивали в серебристой дымке тумана. Незамеченным для Яниты осталось лишь то, что пассажиры с любопытством разглядывали её ноги.
* * *
Переводя взгляд с грязных голубых кроссовок на полинялое здание института, Янита чуяла, что сегодня ей не хватит терпения усидеть на парах. Она надела наушники и скользнула по влажной траве. Загребая мусор ногами, она пыталась поднять его выше, закрутить и запаять в воздухе, словно это были элементы единой урбанистичной картины.
На стене, напоминающей грунтованный-перегрунтованный холст из-за множества слоев краски, мелькнул непропорциональный человек с крыльями. Всего лишь однажды Яните удалось писать на холсте – ещё в художественной школе. Осторожно приблизившись, она провела рукой по бугристому бетону, точно ожидая увидеть в рисунке большее.
В отличие от матери, Яните нравилось, когда отец выпивал. Она понимала, какой вред здоровью наносит привычка, тем не менее, в эти моменты отец точно вырывался из заточения и, предаваясь фантазиям о лучшей жизни, не бросался в безысходную волну. После Яня часто думала: «А был ли у него другой путь, могла ли его жизнь сложиться иначе?» И каждый раз она обречённо заключала, что мир слишком отзывчив к людям и не мог не вручить все ключи от заветного сундука с счастьем.
Возле дверей здания, где раньше располагался торговый центр, толпились люди.
– Что здесь происходит? – спросила Яня у школьниц.
– На втором этаже открывается галерея, – деловито произнесла то ли их мать, то ли учительница. – Это первая галерея в городе!
– Не может быть?! – завороженно проговорила Яня.
– Ты хоть знаешь, кто приехал на открытие? Хотя откуда тебе знать, – женщина оглядела Яню и дольше положенного задержала взгляд на кроссовки.
– Кто приехал на открытие, – передразнила Янита.
– Бестолочь! К нам в город приехал сам Виталий Пресин. А нам и показать нечего, кроме необразованной молодёжи. Девочки, отойдите от неё!
– Отойдите от неё, – Яня залилась смехом.
Ровно в тот момент, когда Янита решилась дотронуться до манящего синевой банта рядом стоящей девочки, толпа продвинулась вперёд.
Количество света в белоснежном пространстве ошеломляло. Яня пошатнулась, точно увидев нечто нереальное, неземное, невообразимое.
– Проходите быстрее! – сказала работница галереи и подтолкнула Яниту вперёд.
Сделав несколько шагов, Яня снова замерла. В зале, в который бы вместились три, а то и четыре квартиры Беловых, на каждой стене висели огромные полотна. Яня едва дышала, не в силах отвести взгляда от калейдоскопа чужих переживаний.
Возле картины с чёрным небом стоял мужчина, ему было едва за тридцать. Он улыбался и, оглядывая толпу, взметал густые смоляные брови над чуть раскосыми карими глазами.
– Как вас много. Я очень рад! Тогда я начну? Лоренцо Буджардини с самого начала понимал, что «Чёрное небо» – не совсем его творение, это произведение послано ему высшими силами. Для того, чтобы постичь свет. И Буджардини должен был, нет, обязан воспроизвести послание Всевышнего. В первую очередь для других, для тех, кто не слышал неземной голос. Но он и сам упорно вглядывался в тайну созданного им чёрного пространства. И понял, что перед ним творение, не имеющее конца или начала. Оно само и есть начало и конец. Нуль форм.
– Не живопись, а рассуждения какие-то, – закапризничала Яня.
В действительности же её поведение было связано не с концепцией Лоренцо, а с тем, что от картины исходили странные упругие потоки, которые без её согласия норовили вобраться внутрь. Ничего подобного она раньше не чувствовала.
– Вы совершенно правы! В метафизике Лоренцо ощущает себя и последним, и первым философом.
– Почему тогда он не пошёл в философию? Зачем ломать нам головы? Оставил бы нам классических трёх богатырей или грачей, – пошутила Яня и тут же осеклась. – Без начала и конца, конечно же.
Сказав это, она увидела, что на противоположной стороне зала забормотала противная училка из очереди. Школьницы смеялись.
– Он не мог отказаться от своего предназначения, – продолжил Пресин. – Вселенная наградила его истинными знаниями, и, тем самым, именно он был призван положить конец прежним заблуждениям, продвинуть искусство вперёд. Живописный супрематизм стал для Буджардини одним из путей к пониманию жизни, – он на мгновение задумался. Яните казалось, будто он смотрит прямо на неё изучающим, ироничным взглядом. Быть может, Пресин ожидал, что она снова сморозит какую-нибудь глупость? – А жизнь, в свою очередь, раскрывала себя в беспредметных картинах, как безграничное возбуждение. Оно одно и являлось высшим смыслом. С помощью разума понять тонкие материи невозможно, только в слиянии и проникновении наступает момент пробуждения, исчезает иллюзорность действительности. И Буджардини не только сам смог познать это, он учит остальных увидеть мир под другим углом. Увидеть мир настоящим.
По телу Яниты пробежали мурашки, Пресин говорил то, о чём она думала и сама, но не могла выразить словами. Однако она не доверяла Буджардини, поскольку с его картин исходило не тепло, а мгла. Было совершенно неясно, зачем художник выстелил и одолел этот путь из красок. Яните вдруг причудилось, будто и её картины неживые. Она заторопилась покинуть галерею, чтобы поскорее убедиться в неподдельности собственных образов.
Но тут она приметила крошечное сияние, даже не приметила, а предугадала присутствие света. Того самого света, что становится предвестником душевной чистоты. Яня осмотрелась, но предчувствие словно играло с нею, ускользало ровно в тот момент, как только она была готова коснуться его. Наконец, что-то мелькнуло слева. Она поспешила туда. Паника внутри неё нарастала. Кто-то окликнул. Она не остановилась, опасаясь, что свет ускользнёт снова. Яня завернула за перегородку и увидела картину без подписи.
Розовое море теснилось в раме. Казалось, дай ему волю, оно выплеснется через край, обрушится и растворит пол и стены. Доносился шум волн, проявились отблески на кварцевом песке. Из точно выверенных мазков явились пропахшие дыней, водорослями и сушёной рыбой пейзажи. И Яня, провалившись в этот образ, стала морем, небом, солнцем – всем.
– Тебе кто разрешил сюда заходить?! – возмутилась женщина, видимо, следившая за порядком в галерее. – Уходи немедленно!
Опомнившись, Янита пошла прочь, но тут же вернулась.
– Кто художник? – спросила она у смотрительницы
– Неизвестен, – нехотя ответила та, укрывая холст тканью.
Яня выбежала на пустынную улицу и позволила себе заплакать. Проявившийся внутри неё свет растекался, обволакивал тело. Осознав его важность, почуяв в нём необходимость, Яня зажала рукой рот, чтобы не закричать от восторга. Жизнь пройдёт зря, если она не сможет постичь его. Кто-то свыше подал ей знак, который она должна была разглядеть. И она распознала, не пропустила. Теперь, чтобы раствориться в красоте, ей нужно создать похожую картину. И тогда не будет Яни, не будет картины, а будет лишь тишина, радость и свет.
Боль пронзила тело, и Янита опустилась на корточки. Но не плечо сегодня болело, это душа металась в счастливом волнении.
Девочка с гранатой
На следующий день Янита снова пришла в галерею, к картине с розовым морем её не пустили. Поэтому она скучающе прошлась по залу вдоль скудных, плоских образов.
– Как вам? – спросила вчерашняя смотрительница.
– Безвкусно, – отозвалась Яня.
Смотрительница всплеснула руками:
– Не всем дано увидеть красоту вещей!
Яня её больше не слушала, с наслаждением вспоминая вчерашние переливы, в них присутствовала недостижимая сила, неисчерпаемая благость. Непонятное возбуждение, о котором говорил Пресин, возникло тогда и в Яните. Какие ещё тайны знали другие? Предстояло многому научиться, если она действительно хочет отразить настоящее. И снова она пришла к мысли, что здесь – в Димитровграде желаемое ей не найти.
Яня замолчала на несколько дней, вставала рано утром и до самого вечера гуляла по парку, пытаясь сохранить умильную дрожь, оставшуюся после розового моря. Яня часто прогуливала пары, считая, что они отводят её от главного, точно желают отгородить от изобилия жизни. Никогда она не проводила столько времени наедине с собой. Машинально вбирала в себя желатиновые дороги, с янтарным отблеском дома, из ниоткуда бравшийся запах бани. Тропинки тоже таили в себе находки: разноцветные стёклышки и камни, причудливой формы листья и жёлуди. Казалось, она ни о чём не думала, но мысль неустанно пробивала себе дорогу.
– Я хочу уехать в другой город, – сказала она родителям, когда вернулась домой с одной из таких прогулок.
– Куда ты поедешь со своей рукой?! – возмутилась мать. – Успокойся, твой дом здесь.
В будущем Янита сильно удивилась бы, если бы кто-то назвал её калекой. После всего случившегося любое упоминание об её изъяне она воспринимала не больше, чем странный вид заигрываний. Но до этого было ещё далеко, а в настоящем она больше доверяла другим, чем себе.
– Вы не понимаете! – Яня не хотела протестовать, лишь объяснить, почему так важно её решение.
– Ты привыкнешь, – перебила мать. – Тем более переехать в другой город нелегко, нужны деньги. А откуда они у нас? Мы тебе лекарства-то замучились покупать! Соберись, хватит мечтать, ты уже взрослая! Мир сложный, никто тебе в нём не поможет.
Яня ждала, что скажет он – главный для неё человек. Но отец, казалось, не слышал их беседу, бесполезно высматривая фальшивые огни в телеэкране.
Отчаянно желая одержать победу, Янита побежала в комнату, схватила первый попавшийся рисунок и принесла его родителям на кухню.
– Посмотрите на него! – требовательного произнесла она.
Мать, не взглянув на рисунок, строго произнесла:
– Этому не место на моей кухне.
И только тогда Яня впервые осознала, что не только мать, они все – люди, которых она знала, боялись красоты. Ведь за красивым скрывалось такое, чего они не могли ни понять, ни сосчитать, ни измерить привычными ценностями.
* * *
По ночам боль сверлила, мучительно нарастала слой за слоем. Лёжа в постели, Яня подолгу смотрела в окно и обречённо просила помощи. Каждую ночь она ждала, что духи из бабушкиного кулона заговорят с ней, подскажут, как быть.
– Сделайте так, чтобы мне хватило сил нарисовать её, а моим родителям – вынести меня, – она крепко держалась за кулон, надеясь, что бабушка замолвит за неё словечко.
Звёзды за окном были радостью. Если прищуришься, то приметишь их ореол, не холодный свет, а тонкие фиолетовые добрые лучики.
В комнату заглянула мать.
– Хорошо, что ещё не спишь.
Ссутулившись, она протянула дочери вскрытое письмо – ответ из московской галереи Михаила Узина «УЕТ».
– Не хотела тебе показывать, но раз сегодня зашёл такой разговор…
Мать повременила, и только когда Янита отвернулась, пряча слёзы, пошла к двери.
В письме было сказано:
«Спасибо за проявленный интерес к нашей галерее, но мы не выставляем детское творчество».
Сердце стучало, мир пошёл ходуном. Янита навзничь упала на кровать, содрогаясь всем телом. Пролежала так час, другой… Когда же дрожь унялась, взъерошенная, Яня прокралась в прихожую, встала на стул и открыла антресоль. Холщовая сумка оказалась на месте. Яня откинула край сумки и взяла гранату. Увесистая, но умещалась в ладони. Яня провела гранатой по щеке, коснулась языком чеки.
Включился свет.
– Ты что делаешь? – спросила мать у неё за спиной.
Повисло молчание. Яня непроизвольно расширилась и провалилась в глубину мира, каждая горизонталь которого походила на отяжелённые от воды тучи. Они затягивали, растворяли, поэтому нельзя было останавливаться, только прыгать с одной – на другую. Янита представляла, как краска из древесной сажи вырисовывает кожу разгневанной матери и озадаченной дочери, как густо ложится тень на края рисунка, пока не осознала, что стул под ней раскачался. Через мгновение она грохнулась…
Яня не могла уклониться от низко летающих искр, от хоровода оранжевой, голубоватой обжигающей пыли. Ударами хлыста её кожу разрывало на одинаковые лоскутки, точно возьми и сшей из них одеяло. Возникший из неоткуда калейдоскоп цветов затмевал другие ощущения, он был таким невесомым, всеобъемлющим, немыслимым. Яните хотелось, чтобы он немедленно вобрал её всю, будто именно там и крылось спасение.
– Вы с отцом меня задолбали! – раздался обезумевший голос матери.
Лёжа на полу, Янита осмотрелась. Она не понимала, что произошло за эти несколько секунд, как она успела убрать гранату в сумку.
Раздался гневный топот матери.
Отцу побежала жаловаться, – равнодушно предположила Янита, как вдруг ощутила ломоту во всём теле. Теперь уже настоящий удар сразил её – зазвенели разбивающиеся о стену банки.
– Мама, нет! – истошно крикнула Янита, глаза обожгло слезами.
Она ворвалась в комнату одновременно с отцом, кинулась к матери и схватила её за руку.
– Пожалуйста, не надо!
– Этого у нас в доме больше не будет! Никакого рисования! – мать оттолкнула Яню, но она снова рванула вперёд. – Успокой её!
Отец крепко схватил Яню.
– Прости, я лишь хотела понять, что такое мир взрослых! – Яня беспомощно вырывалась, пока одна за одной банки летели в стены. Лучше бы её били, страшно и долго
Мать, будто в неё вселился бес, взвизгивала и кричала. Нет, ей было не успокоиться, она решила окончательно избавиться от этого яда.
Янита больше не плакала, она ослабела, сникла, а в ошалевших глазах её гасли последние отблески безмятежной, нерушимой радости. До самого утра Яня так и простояла, молчаливая, потусторонняя, навеки запечатывая в душе образ кровоточащих травяной краской стен.
Назавтра в полицию поступил анонимный звонок, женщина сообщала, что в урне возле почты лежит сумка с гранатами. К счастью, в этот день никто не погиб, и ничего не изменилось, кроме того, что на свет появилась картина «Девочка с гранатой». Тридцать лет спустя картина, где мать со сверкающими от ужаса и ярости глазами на побелевшем лице, как вкопанная, стоит на месте, не понимая, умрёт ли она сегодня, будет подарена единственной в Димитровграде галерее и оценена в пятьдесят тысяч долларов.
Янита БЕЛОВА 1990–2020
Девочка с гранатой. 2011 г. Бумага, масло, уголь
Поступление: если говорить о той разноцветной фантазии, которая повисла точно топор над приговорённым, то все только и делают, что без конца дёргают сосцы, называя ласковым словом «мать». А должны бы сплестись сферами и укрыть собой землю. Гармонизируют (перечеркнуть, написать гармонируют). Любят. Радуются. Танцуют (перекроить на что-то духовное, может быть, сострадают?).
Реклама
Рядом с лицом старой женщины разместили шприц с инъекцией, в растрескавшейся улыбке читается:
– Со временем ты забываешь, как было на самом деле, а помнишь лишь отголоски эмоций и чувств. Моё вечное равнодушие стёрло память. Но ты не считаешь себя плохой, ты перестаёшь о себе думать. Незачем. Остаётся только верить снам, они гораздо значительнее и честнее. Но даже они зависят от яви.