Наталья Солнцева
Копи царицы Савской
Глава 3
Она судорожно вздохнула и приоткрыла глаза. Веки были тяжелыми, в горле стоял запах и привкус эфира. Ее окружала тусклая белизна… вверху, по бокам… везде. Такая белизна бывает только в больницах… «Я в клинике! – осенило Глорию. – Отхожу от наркоза… Что со мной? Была операция?» Страх пробудился раньше остальных чувств и наполнил тело и разум. Она терялась в догадках, сердце забилось, по коже прокатился озноб.
«Какая операция? Я ничего не помню…»
Губы и язык не слушались, руки и ноги затекли, не шевелились. Глория не сразу сообразила, что привязана к койке. Где это связывают больных? Она что… в психушке?
Ужас застыл в груди ледяным комом, во рту пересохло. Она с трудом повернула голову – ничего не увидела, кроме белизны. Может, позвать сестру? Ужас сковал голосовые связки, и, сколько она ни напрягалась, из уст вырывалось только слабое шипение.
«Такое бывает во сне… Я сплю, мне снится кошмар… Нужно сделать усилие и проснуться…»
Набрякшие веки опустились, и сознание Глории снова погрузилось во тьму. Постепенно темнота рассеивалась, в ней возникали цвета и звуки… движения… запахи… Опять эфир! Глория вспомнила молодое, гладко выбритое лицо, чью-то руку у себя на шее… потом все обрывалось.
«Давай же! – мысленно подбадривала она себя. – Давай, Глория, начни сначала… Ты сможешь! Ты всегда была умницей…»
Она шаг за шагом восстанавливала в памяти свое недавнее прошлое. Оно дробилось на множество фрагментов, которые не желали складываться в общую картину. Но кое-что ей удалось вспомнить…
Письмо! Его доставил посыльный… Он был похож на встрепанного испуганного воробья – маленький, юркий, с бегающим взглядом. В обычной одежде, с немытыми волосами, с хохолком на макушке. Он ждал вознаграждения, и Глория сунула ему пару мелких купюр. Парень суетливо поблагодарил и побежал вниз по лестнице. А она стояла, ощущая бешеное биение пульса в висках, и смотрела ему вслед…
Когда дела у Толика стремительно пошли в гору, они поселились в приличном доме с консьержем. Посыльный откуда-то узнал ее новый адрес. Впрочем, о чем она? Ведь человек, который прислал ей письмо… давно умер.
Глория попробовала пошевелить руками и ногами, что отозвалось болью в лодыжках и запястьях. Очень хотелось пить.
– Эй… – прохрипела она. – Воды…
У нее получилось лучше, чем в первый раз. Уже не сипение, а членораздельные слова, хоть и едва слышные. Правда, никто на ее просьбу не откликнулся…
Перед ее внутренним взором все еще стояла та тревожная картина – прихожая их с Толиком квартиры… она с письмом в руках, с дрожью в коленках… с пустотой под ложечкой. Адрес на конверте напечатан, получателем указана Глория Зебрович, а отправителем…
У нее перехватило дыхание, потемнело в глазах, буквы расплылись, разбежались в разные стороны. Отправителем был… Павел Нефедов! Глория без сил съехала по стенке и опустилась прямо на мягкий восточный ковер…
Кажется, она потеряла сознание… на миг или несколько минут. Все смешалось в ее голове, в ушах зазвенело.
– Этого не может быть… не может быть…
Она проводила его в последний путь… бросила горсть земли на крышку его гроба… Закрытого гроба! Но ошибка исключалась. Пашку опознали родители. Ни у кого не возникло сомнений по поводу найденного в реке тела… ни у следователя, ни у близких.
– Не может быть… – словно помешанная, шептала Глория. – Он мертв и лежит на кладбище…
Ее зубы выбивали мелкую дробь. Почему-то вспомнились их первые жаркие ласки в лесу, на поляне, заросшей медвяными травами… среди колокольчиков и кашек, под гул пчел и стрекот кузнечиков… Тогда Глории казалось, что она любит Павла. Он был у нее первым, с ним она познала вкус страсти, удовлетворила свое сексуальное любопытство и осознала свою чувственность. Любопытство – вот что толкнуло ее в объятия молодого человека. Безрассудная юность жаждала наслаждений! Ее ли вина, что вспыхнувшее влечение длилось не больше месяца?.. Полюбила – разлюбила… остыла…
Пашка же загорелся всерьез. Близость с Глорией стала для него мучительным и болезненным опьянением, словно первые затяжки курильщика опиума. Он уже не мог без нее, а она не хотела продолжения. Прежняя дружба казалась невозможной, но Нефедов, в надежде на возобновление отношений, превозмог себя и ничем не выдал их общую тайну. «Трое неразлучных» все так же проводили время вместе: встречались, гуляли, отмечали дни рождения и праздники. А потом жизнь… вернее, смерть одного из них сама поставила точку в этой неразделенной страсти. Для Глории такая развязка грянула громом. В глубине души она раскаивалась, искала причину своего охлаждения, однако не находила. Есть вещи, которые не имеют очевидного объяснения. Сначала она как будто бы соблазнила парня, а затем безжалостно отвергла. Ее мимолетный каприз привел к непоправимым последствиям. Не то чтобы она считала гибель Павла самоубийством… но мысль об этом приходила ей в голову. Если бы не удар, который нанесла ему Глория, он был бы жив. Когда у человека ломается внутренний стержень, он невольно ищет смерти…
Почему на месте Пашки не оказался Анатолий? Задавать себе этот вопрос было бесполезно. Пашка выглядел более решительным, более самоотверженным в любви… Он не стеснялся открыто выражать свои чувства, оставаясь с ней наедине. Тогда как Зебрович сдерживался, боясь получить отказ. Самолюбие брало в нем верх над любовью, и это отталкивало Глорию. Она безотчетно желала полной власти над мужчиной… полного подчинения, полной отдачи.
Был и другой сдерживающий фактор. Друзья понимали, что в случае, если Глория окажет одному из них предпочтение, второму придется не сладко. Вряд ли даже самая крепкая мужская дружба выдержит подобное испытание. Павел интуитивно оттягивал момент признания, а когда Глория остыла, это вообще потеряло смысл. Догадывался ли Зебрович о том, что произошло между другом и Глорией? Если да, то не менее тщательно скрывал свои догадки…
Правда ли, что любовь окрыляет и делает человека ясновидящим? Бытует мнение, что она ослепляет и лишает рассудка. Верно и первое и второе. Любовь – самая загадочная из всех страстей человеческих. Самая изнурительная, самая иллюзорная и самая непостижимая…
Почему Павел, а не Толик? Глория много думала над этим после гибели Нефедова. Просто обстоятельства сложились так, а не иначе. Есть же судьба, рок! Зебрович был слишком красив, слишком умен, слишком предприимчив. Рядом с ним женщина рисковала стать тенью… А Глория могла играть в любовной партии только первую скрипку. Во всяком случае, она так думала.
Замужество никогда не прельщало ее. Она не строила планов будущей жизни. Она бунтовала, ломала прутья клетки, куда ее пока что никто не запер. Она ни о чем не мечтала! Перед ней словно расстилался чистый лист, на котором не проступало ни строки, начертанной провидением…
Смерть Павла надломила Глорию. Хотя этого не должно было произойти. Она сожалела о чувстве, которое не успело поселиться в ее сердце. Трепет плоти не стал трепетом души. Любовный треугольник как будто бы распался, но вечный третий продолжал существовать. Возможно, необъяснимая пугающая безысходность толкнула ее на брак с Зебровичем. Возможно, земное и плотское заявило о себе в полный голос… а она не сумела противиться этому зову. Да и зачем? Разве не следует всему живому стремиться к блаженству?..
Скрип железной двери заставил Глорию вздрогнуть и очнуться. Она вынырнула из смутного полубреда и увидела мужчину… его лицо показалось знакомым.
– Ну вот, а ты говорил, типа большая доза, – сказал он, наклоняясь к ней. – В самый раз! По крайней мере, блин, лежит спокойно и никаких хлопот.
Подернутый пеленой беспамятства взгляд женщины ничего не выражал.
– Она оклемается?
– Уже оклемалась. Ничего ей не сделается! Холеная телка… типа здоровая… племенных кровей! Жаль, покувыркаться с ней нельзя.
Он глумливо захохотал. Рядом с выбритым мужским лицом появилось второе – круглое, большое и покрытое щетиной. Обоих Глория уже где-то видела.
– О! Гляди-ка, моргает. Привет, крошка! – осклабился бритый. – Как тебе здесь? Нравится?
– Отстань от нее, Игореха.
– Что, даже поболтать нельзя?
– Отстань, сказал.
Из них двоих тот, что с большим круглым лицом, явно был главным.
– Не борзей, Гога! Нам тут еще неделю торчать.
– Товар портить запрещено, – хладнокровно парировал толстяк. – Эй, ты, врачиха! – обратился он к Глории. – Есть хочешь?
– Пить…
Он повернулся к приятелю.
– Принеси ей воды!
Игореха, выругавшись, повиновался. Опять заскрипела дверь. Он быстро вернулся и поднес к губам пленницы горлышко маленькой пластиковой бутылки. Она не смогла сделать лежа ни глотка. Вода, пролившись, потекла по ее подбородку и шее.
– Блин! Надо бы ее поднять…
– Ничего, приспособимся.
Гога отобрал у напарника бутылку и помог Глории напиться. Она хотела спросить, где она и что с ней… но губы едва шевелились, а язык одеревенел.
– Ты спи, врачиха, – сказал ей толстяк. – И ни о чем не думай. Авось все обойдется. В жизни и не такие переделки бывают.
Парень, которого он называл Игорехой, кивал и скалился. С правой стороны у него не хватало двух зубов.
– Сколько нам за нее дадут? – спросил он у Гоги.
– Много…
– Здорово! А когда?
– Не твоего ума дело! – отрезал толстяк.
– Ладно… пойдем ужинать. – Игореха с сожалением поглядывал на Глорию. – Хороша Маша, да не наша! Водка здесь есть хотя бы?
– Есть… только спиртное употреблять не велено.
– Что ж нам, блин, на сухую париться?
– Заткнись, – невозмутимо буркнул Гога. – Сказано: стеречь и ждать указаний. Вот и жди.
– Может, ей рот заклеить? А то типа начнет орать!
– Пускай орет… все равно никто не услышит. Подвал глубокий, место глухое… вокруг ни души.
Парень все суетился, приклеившись взглядом к тесно обтянутой кашемировым свитером груди пленницы.
– Ну раздеть-то ее не запрещается? Только типа раздеть! От нее не убудет! А, Гога?
– Зря слюни распускаешь, – усмехнулся толстяк. – Заказчик у нас серьезный. Шутить не советую.
– Вот, блин, облом!
– Хватит ныть, пошли.
Заросший щетиной увалень чуть ли не силой потащил напарника прочь. А Глория, оцепеневшая и разбитая, осталась лежать на своем жестком ложе. Глаза против воли слипались… мозг боролся с остатками лекарственного дурмана. Ей вкололи сильное снотворное, это ясно… Она перестала сопротивляться, и сон смежил ее подведенные краской веки. Последним, что она вспомнила, был черный внедорожник, который позволил ей обогнать себя на грунтовке…
* * *
Колбину еще не приходилось видеть босса в такой прострации. Тот был пьян и едва ворочал языком.
– Тебе нельзя раскисать, – сказал он, подбирая с ковра пустую бутылку из-под виски. – Глории больше не на кого надеяться.
– Все… все пропало… Ее уже не спасти…
– Тебе уже звонили насчет выкупа?
– Нет…
Это было странно. По всем канонам похищения с целью наживы или шантажа злоумышленникам пора бы заявить о себе. Однако телефоны Зебровича молчали. Вернее, звонил кто угодно, кроме похитителей. Поиски тоже не дали результатов.
– Может, заявить в милицию? Они подключат спецов… у них свои методы…
– Поздно! П-поздно, Петя… Это конец.
– Вижу, ты опустил руки. А как же Глория?
Анатолий полулежал в кресле – в расстегнутой рубашке и мятых брюках, вялый, с опухшими от бессонной ночи глазами. Возможно, он плакал. От слов Колбина он дернулся, будто его ударили.
– Я сломался, Петя… Понимаешь? Глорию не вернуть. Даже если я соглашусь на их условия. А они пока ничего не требуют! Не торопятся… Они просто решили убить ее… Или уже убили. Теперь они станут блефовать. Дадут мне послушать ее голос в трубке… или пришлют ее палец в картонной коробке…
Он был словно в горячке. Колбин не хуже босса осознавал положение вещей. Голос жертвы похитители могут записать и потом выдавать запись за живой звук. Такие трюки не редкость. Палец в коробке тоже из разряда шоковых методов воздействия… Сохранять спокойствие и здравый рассудок легко со стороны, когда подобные штуки не касаются твоих близких. Впрочем, и со стороны не легко…
Заместитель смахнул пот со лба и подумал:
«Они нашли его уязвимое место. Ахиллесову пяту любого человека. Есть люди, которым неведомо сострадание! Этакие неумолимые машины, готовые ехать по трупам…»
– Я знаю, как тебе тяжело, Анатолий…
– Что ты знаешь? Что?! – взвился тот. – Разве ты можешь знать?.. Разве кто-нибудь может?..
Колбин устало опустился в кресло напротив, вздохнул.
– Хорошо… Как быть дальше? Будем искать сами или…
– Сами! Менты все испортят.
– Я бы все-таки…
– Я уже слышал твой совет! Молчи, ради бога.
Вид заместителя, который ждал дальнейших распоряжений, каким-то образом мобилизовал Зебровича. Хмель выветривался, и его ум медленно, с натугой заработал.
– Вы всех опросили?
– Всех, кого могли… кто попал в поле зрения…
– И что?
– Ничего. Абсолютно! Только консьержка…
– Консьержка? – вскинулся Анатолий.
– Из вашего дома, – кивнул Колбин. – Она сказала, что вчера утром к вам приходил посыльный. Обычный парень, не очень опрятный. Она обратила внимание на его неряшливый вид. Он объяснил, что обязан доставить письмо лично в руки адресату.
– Какому адресату?
– По-видимому, тебе или твоей жене. Посыльный назвал номер вашей квартиры и фамилию. Консьержка позвонила Глории, та была дома… В общем, он отнес письмо.
– Какое письмо?
– Не знаю, – развел руками Колбин. – Посыльный его не показывал. Через некоторое время он спустился и вышел. Потом консьержка сделала себе травяной чай. У нее больные почки, и она…
– Дальше что было? – перебил Зебрович. – Она видела Глорию?
– Да. Примерно через час твоя жена спустилась в холл, чем-то озабоченная… прошла мимо консьержки, даже не взглянув на нее… и все. Больше не возвращалась.
– И все?
Колбин взял со стола салфетку и промокнул лицо. Он потел, когда нервничал.
– Консьержка едва узнала Глорию. Та повязала на голову платок и надела темные очки. В принципе, ничего особенного… вчера было солнечно. И прохладно, – добавил он, поразмыслив.
– А платок? – Зебрович сдвинул брови. – Глория не носит платков! То есть… я не помню, когда она надевала бы платок.
– Ну… а вчера надела. В нынешних обстоятельствах каждая деталь имеет значение.
Бизнесмен сидел, уставившись в одну точку, и напряженно размышлял.
– Ты хочешь сказать… что она постаралась изменить внешность?
– Зачем-то твоя жена надела платок?
Пауза затянулась. Колбин ждал ответа, Зебрович молчал. Он понятия не имел, куда отправилась Глория вчерашним утром. Ясно одно – она вышла из дому добровольно. Никто ее к этому не принуждал.
– Ее выманили! – выпалил он. – Они заранее все просчитали. У них был план.
– Полагаю, да.
– Но Глория не говорила мне ни о каком письме! – спохватился Анатолий. – Я рано выехал… был в офисе, подписывал бумаги! Почему она мне не позвонила?
– Видимо, в письме ничего экстренного не оказалось. Оно не обязательно связано с ее исчезновением. После того – не значит вследствие того.
Эта тривиальная фраза взбесила Зебровича.
– Давай обыскивать квартиру! – заявил он. – Если письмо не имеет отношения к случившемуся, оно должно где-нибудь валяться. На полке в прихожей… или в мусорной корзине…
Они с Колбиным перевернули все вверх дном, однако никакого письма не нашли.
Глава 4
В детстве, едва Глория начала осознавать свои сны, у нее появилась вторая жизнь. Смутная и странная, которая проходила в каком-то тумане, обрывках разговоров, мелькании световых пятен и сумеречных теней. Проснувшись, девочка долго не могла сосредоточиться и сообразить, где она на самом деле находится – у себя в спальне или в бесконечной анфиладе комнат с колоннами, с огромными окнами до пола и фресками на потолках. Окна были распахнуты… за ними шумел темный сад. По комнатам скользили призрачные фигуры. Женщины, то в шелках и бархате, то совершенно обнаженные, шептались между собой. Иногда за их спинами прятались крылья… иногда они держали в руках блестящие предметы: оружие, кувшин, скипетр, книгу… Мужчина, одетый с царской пышностью, беседовал с нищим отшельником… Священник прогуливался под руку с судьей… Лукавый амур натягивал тетиву своего золотого лука…
Среди персонажей этого пестрого карнавала можно было заметить кого угодно – чертей, грешников, шутов, ангелов, влюбленных и даже саму смерть. В гуще сада таились развалины старинной башни… а по вымощенной камнями аллее вдруг проносилась, грохоча, колесница с молчаливым возничим… Однажды Глория чудом избежала участи быть раздавленной неумолимыми колесами. Она замешкалась, а возничий и не подумал придержать коней…
Проснувшись, она долго не могла отдышаться и прийти в себя. Сердце неистово колотилось, как будто Глория пробежала стометровку на уроке физкультуры.
Глория взрослела, а сон оставался неизменным. Она никому не рассказывала про анфиладу комнат, населенных таинственными существами. Даже матери. Наложенное неведомым образом внутреннее табу казалось непреодолимым.
Повторяющийся сон стал частью ее натуры, такой же, как привычка часами просиживать над шахматной доской или отбрасывать мысли о будущем. Подружки Глории мечтали о женихах, о белых платьях на свадьбе, о детях… о том, чтобы обзавестись отдельной квартирой и купить машину. Пашка строил планы научной карьеры, получения докторской степени и работы в престижной фирме. Толик грезил прибыльным бизнесом. И только она чувствовала себя гостьей на чужом празднике жизни. Врача из нее не получилось, великая шахматистка не состоялась, участь домохозяйки не прельщала. Чего бы ей хотелось, она не знала. Подружки постепенно отходили в сторону. Родители старели. Павел погиб. Она вышла замуж за Анатолия… и продолжала ощущать себя не в своей тарелке. Плыла по течению реки, воды которой грозили поглотить ее. И вот поглотили…
Глория наконец вспомнила, как оказалась взаперти, привязанной к жесткой узкой койке с железной спинкой. Черный «Паджеро» не заигрывал с ней – он за ней охотился. Водитель неспроста прикидывался таким милым, вежливым и улыбчивым. Он готовил западню, куда она угодила как последняя дура! Клятва Гиппократа подвела ее под монастырь… Не надо было выходить из машины! Не надо было верить первым встречным…
Не клянись! Не зарекайся!
Глория застонала и попыталась пошевелиться. Больно. Запястья и лодыжки стянуты веревками, тело затекло, в горле пересохло. Хочется в туалет… Что-то мокрое и теплое скопилось в уголках глаз и побежало по вискам. Слезы. Она плачет… А что ей еще остается?
Она вспомнила, как очнулась в чужом автомобиле, на сиденье, пахнущем пылью и кожей, как лежала без сил, без мыслей, с привкусом эфира во рту. Он до сих пор сохранился, этот привкус, – только смешался с другим препаратом. Ее куда-то несли… над ней что-то говорили. Потом сделали укол, и она провалилась в бездну. Чернота и ватная тишина отрезали ее от мира. Не сразу бездна наполнилась шепотом и блеском, ветром из сада с запахом лимона, вербены и тубероз… Ее окружили женщины в шляпах и золотистых сеточках на волосах… мужчины в рыцарских доспехах и сутанах священников… толстощекие ангелы и рогатые чертенята… Она рванулась и побежала через анфиладу комнат. Между колонн сновали тени… Пол ушел из-под ног, и Глория упала… растянулась во весь рост на зеркальных плитках с синими узорами… Вверху – нарисованные на потолке луна, солнце и звезды…
А здесь, в белой комнате без окон, потолок был белым. Ни солнца, ни луны. Только круглая, нестерпимо горящая лампочка. От нее режет глаза. От нее текут слезы. Затылок онемел, низ живота ноет. Как она доберется до туалета?
– А-а-а! – закричала Глория. Собственный голос показался ей оглушительным. – А-а-а! Кто-нибудь! Помогите-е! Помогите…
Где-то невообразимо далеко жила повседневной жизнью Москва, шумели деревья на бульварах, звенели трамваи, по ночам зажигались огни дискотек и ресторанов. Там, на Шаболовке, в просторной трехкомнатной квартире жил ее муж Толик… Неужели он не ищет свою жену? У него достаточно денег, чтобы нанять детективов… или заплатить выкуп. Ее похитили ради выкупа, это ясно! Толик с кем-то не захотел делиться, и теперь она расплачивается за его скупость. Он всегда хвалился, что никому не уступает ни копейки… что умеет ловко вести переговоры и водить партнеров за нос. Что выгода сама плывет к нему в руки… Он слишком увлекся дурацкими играми в «купи-продай», возомнил себя самым хитрым, великим комбинатором! Забыл о совести, о любви… о смерти, наконец. Деньги, деньги и деньги! Вот идол, которому молится господин Зебрович. А ей кому молиться? Всевышнему? Вряд ли он отличит голос Глории среди хора голосов таких же незадачливых прожигателей жизни, как она… Вряд ли снизойдет к ее воплям отчаяния. Раньше надо было думать… Никто никому ничего не должен в этом мире наживы и плотских радостей. Повеселился – дай повеселиться другим!
– Я сама во всем виновата… – прошептала она сухими губами. – Сама виновата…
Не на кого сетовать, не на кого уповать. Она сознательно выбрала свой путь. Вышла бы замуж за сокурсника, работала бы участковым врачом, лечила больных – небось не оказалась бы здесь. Кого интересует докторша из районной поликлиники?
Злость на мужа захлестнула Глорию, закипела в груди огненным вулканом. Она тут страдает… а он сидит себе и в ус не дует! Наверное, подсчитывает убытки, которые принесет ему эта неудачная сделка. Наверное, не торопится платить… иначе бы ее перестали держать в подвале…
Простая и страшная мысль обожгла Глорию: ее отсюда не выпустят! Даже если Толик заплатит. Ведь она видела похитителей, слышала их голоса. Они не прячут лиц, называют друг друга по именам… Они ничего не опасаются. Потому что знают: живой ей не быть!
Горячие слезы брызнули из ее глаз. Жалость к себе, к бессмысленно загубленной молодости затопила Глорию. Последнее, что она увидит, – эти белые стены, потолок и лампочку… Хорошо, если ее убьют быстро и безболезненно. Если молодой улыбчивый водитель внедорожника не захочет напоследок позабавиться с пленницей. Если оба парня не окажутся маньяками, получающими кайф от мучений ближнего своего…
– Эй! – закричала Глория. – Эй! Выпустите меня!
Это был крик безнадежности и ужаса. На него откликнулось гулкое эхо пустого помещения. Лампочка вспыхнула ярче и погасла. Глорию окутал непроницаемый мрак.
– Эй, вы! – что было сил завопила она. – Здесь темно!
Приглушенные шорохи и возня напомнили ей о крысах. Не хватало, чтобы ее покусали крысы!
– А-а-а! А-а-а!
Она и не подозревала, что способна издавать такой истошный визг. Наверху послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице…
– Че орешь? – спросил Игореха, открывая дверь. – О блин! Лампочка типа перегорела. Гога! Тут темень, хоть глаз коли! Возьми фонарь!
Опять топот ног по лестнице, гораздо более громкий.
Через минуту Гога и водитель направили на пленницу фонарь. Она зажмурилась.
– Порядок. Чего с ней сделается?
– Я в туалет хочу.
– Терпи, подруга! – захихикал Игореха. – Недолго осталось!
– Хватит барышню пугать, – вмешался толстый. – Слышишь, она по нужде просится.
– Ну и чего?
– Принеси ведро.
– Я к ней в сиделки, блин, не записывался! Черт бы побрал этого Гнома! Где он запропастился? – бубнил Игореха. – Сколько можно ждать?
– Иди, сказал!
Парень замысловато выругался, но перечить толстому не осмелился и отправился за ведром. Тем временем Гога взялся за веревки, которыми была связана Глория.
– Ты бежать-то не вздумай, – добродушно посмеивался толстяк. – Дом заперт. Всюду решетки. Во дворе собака. Доберман! Злющая! На чужих не лает, а сразу кидается и рвет в клочья. Со двора тебе не выйти – забор! Так что веди себя смирно, врачиха. Я-то женщин не бью… а вот за Игореху поручиться не могу. Очень он на тебя рассержен!
– За что же?
– Баба ты красивая, аппетитная… а он до баб шибко жадный. Природа у него такая! Ходит, облизывается… а тронуть не смеет. Так что ты его не провоцируй.
Глория испуганно молчала. Ноги и руки затекли, не слушались, на запястьях образовались ссадины. Толстяк помог ей слезть с железной кровати. Она с наслаждением потянулась. Игореха спустился с пластиковым ведром, раздраженно буркнул:
– Вот… другого не нашел…
* * *
Недостроенные коттеджи тянулись до заболоченной низины. За низиной чернел перелесок. Поломанный экскаватор, так и не докопавший дренажный канал, застыл на краю безымянного частного владения. Покрытые клейкой листвой осинки стояли в воде.
Светлый «Мицубиши» медленно проехал вдоль улицы, развернулся и покатил обратно. За высокими заборами глухо рычали сторожевые псы. Машина притормозила у дома с коричневой крышей из битумной черепицы. Два дымохода упирались в серое дождевое небо.
– Здесь, Санта! – сказал водителю пассажир и спрыгнул на землю.
Его рост едва достигал метра с хвостиком. Несоразмерно широкие плечи, развитая грудь и короткие ноги делали его похожим на тролля. Он был одет в брюки, заправленные в шнурованные ботинки на толстой подошве, темную куртку и шапочку, из-под которой выбивались кудрявые волосы.
Санта являлся полной противоположностью – громадный, кряжистый мужик, стриженный в скобку, с пышными бровями, с бородой, одетый в спортивный костюм. Его седина совершенно не вязалась с нестарым еще, румяным лицом. Он молча наблюдал, как пассажир подошел к забору и уставился на кирпичную кладку.
– Это они, Санта, – сказал он, не поворачиваясь. – Я их чувствую.
Водитель покачал седой головой. Он предпочитал более надежный способ – забраться на дерево и заглянуть во двор. Но посреди белого дня это было бы наглостью. Подозрительный интерес к чужой собственности могли заметить соседи. Вернее, сторожа из соседних домов. На этой спускающейся с холма к низине улице располагались несколько больших участков с неоконченными строениями. Охранники сутками напролет спали или торчали в бытовках у телевизоров. Однако рисковать все же не стоило.
К дому с коричневой крышей от столба тянулся кабель – значит, свет там был. Тем лучше. «Тролль» странной подпрыгивающей походкой приблизился к воротам и наклонился, рассматривая на грунтовке следы шин.
– Ты склонен доверять фактам, а не моей интуиции, Санта! – засмеялся он. – Вот они, милые. Протекторы внедорожника можешь узнать?
Хотя водитель и рта не раскрыл, «тролль» как будто не нуждался в этом, читая его мысли.
– Здесь все на джипах ездят, хозяин, – степенно изрек Санта.
«Тролль» радостно похлопал себя по ляжкам.
– Да ты, я вижу, настоящий следопыт! – Он явно подтрунивал над водителем, но тот не обижался. Привык к подобному обращению. – Что ж, твоя взяла. Лезь на дерево! Ты же это собирался сделать?
– Нельзя, хозяин. Увидят!
– Кому тут видеть-то? Охрана в обед непременно выпьет и дрыхнет так, что из пушки не разбудишь. Спорим?
Санта покраснел и крепче сцепил зубы. Неоправданный риск вызывал у него упрямый протест. Что бы там ни говорил хозяин, а береженого Бог бережет.
– Они днем собак спускают…
– Верно. Только собаки тоже не прочь поспать.
– Собаки не пьют! – заявил Санта. – Поехали, хозяин.
Словно в подтверждение его слов, за забором раздалось злобное рычание.
– Слышите? Ученая, стерва! Не сразу себя выдала… От такой не отобьешься.
– Ладно, – согласился «тролль» и ловко взобрался на сиденье рядом с водителем. – Ты прав. Поехали! Вернемся сюда, как только стемнеет.
Санта с облегчением дал газу.
– Ты же в Бога не веруешь, – захихикал пассажир, когда они повернули на асфальтированную трассу. – Ты грешник, Санта!
– Осторожность не помешает… А Бог, если он есть, за всех должен заступаться.
– Должен! – еще сильнее развеселился «тролль». – Скажешь тоже!..
У него поднялось настроение. Сегодня же вечером все решится…
* * *
Тем временем Зебрович вместе с Колбиным допытывали с пристрастием консьержку. Но та ничего не смогла добавить к уже сказанному. Предложенные деньги не улучшили ее память.
– Ох ты господи! Да знай я, что это важно… уж я бы его осмотрела с ног до головы! – разнервничалась пожилая дама. – А так – посыльный и посыльный… неряшливый только. Я вашей супруге позвонила… Она сказала: «Пусть идет!» Он и пошел… Я ни в чем не виновата!
Консьержка, видя подозрительный интерес к простому делу, начала оправдываться.
– Ничего больше не вспомнили? – упавшим голосом спросил Зебрович.
– Волосы у него были слипшиеся… немытые то есть. Я еще подумала, что на фирме, которая прислала этого парня, плохо следят за внешним видом сотрудников.
– А опознавательных знаков на нем не было? Надписи какой-нибудь на униформе?
– Он был одет как… уличная шпана! – выпалила консьержка. – Куртка, штаны замусоленные…
Колбин склонялся к выводу, что посыльный не являлся штатным курьером какой-либо фирмы. Скорее всего, он просто подвернулся под руку злоумышленникам, и те предложили ему за плату отнести письмо по указанному адресу.
– Даже отыщи мы его, парень ничего не знает, – сказал он Зебровичу, отведя того в сторону. – Это был случайный прохожий!
– Куда же делось письмо?
Заместитель пожимал плечами. Анатолий успел убедить его, что именно полученное через посыльного известие заставило Глорию спешно уехать. В конце концов, он лучше разбирается в характере и поступках своей жены.
– Наверное, она взяла письмо с собой…
– Или уничтожила!
Зебрович никак не мог успокоиться. Он вызвал Лаврова и приказал еще раз тщательно обыскать не только квартиру, но и мусорную корзину в парадном. Начальник охраны ничего похожего на письмо или его обрывки не обнаружил.
Колбин сделал попытку урезонить босса.
– Ты сходишь с ума, Анатолий, – сказал он. – Так мы только усугубим ситуацию.
– Усугубим?! Полагаешь, это возможно? Время идет! Я не могу заявить в милицию! Я боюсь этим повредить жене. Мне до сих пор никто не позвонил! Понимаешь? Никто не потребовал у меня денег, не выдвинул никаких условий! Глории нет! Ни в больницах… ни в моргах!
На последних словах он споткнулся и выговорил их с трудом. Повисла тяжелая напряженная пауза.
– Как ни неприятно тебе слышать, но я вынужден предположить…
– Что? Что?! Не тяни!
– Я вынужден предположить… – повторил Колбин. – …еще один вариант. Похищение могло быть инсценировано твоей женой, которая… попросту сбежала.
Он сделал это! Высказал крамольную мысль, которая пришла ему на ум.
Зебрович не взорвался, как следовало ожидать, не набросился на заместителя с упреками, не осыпал его бранью. Он устало вздохнул и опустил голову.
– Послушай, Петя… Мы сотрудничаем не первый год, ты вхож в наш дом… Мы интеллигентные люди!
– Она взбалмошная! Никогда не знаешь, что зреет в мозгах таких женщин, как Глория. Они на все способны…
