Наталья Солнцева
Танец семи вуалей
– Олег, что ли? – взмахнула ресницами Сима. – Скажете тоже! Мне с ним скучно… Он говорит только о своем бизнесе. У него доля в ночном клубе для молодежи. Он сутками торчит там. У него на уме одни танцы, выпивка и девочки. И вообще… он бывший бандит.
– А доктор – интеллигентный человек, увлекается искусством, с ним можно побеседовать на любую тему… он тонко чувствует и улавливает нюансы женского настроения.
– Да…
«Еще бы, – мысленно продолжила Глория. – Именно женщины составляют его практику, и он давно выработал индивидуальный подход к каждой пациентке. Прежде всего он их очаровывает, а потом уже лечит. Если это можно назвать лечением. Не мудрено, что он очаровал и свою неопытную ассистентку! Он еще не стар, но уже вошел в пору зрелости…»
– Сколько Оленину лет? Тридцать пять… тридцать шесть…
– Тридцать четыре, – поправила ее Сима. – Вы почти угадали.
«Это проще, чем кажется», – чуть не вырвалось у Глории.
– Вы еще молоды… – сказала она вслух. – У вас все впереди. Вы еще встретите человека, который сделает вас счастливой.
– Мне нужен Юрий Павлович, – проявила упрямство гостья. – Я люблю его! А с Олегом мы вместе росли… он был старше и дразнил меня «конопатой жирафой». Я боялась выйти во двор из-за этого паразита! Теперь он вздумал жениться на мне. Соблазняет деньгами. Придумывает всякие небылицы про доктора. Шиш!
– Вы ему не верите?
– Кому? Олегу? Да он все врет! Кто он против Юрия Павловича? Ноль без палочки. И клуб этот его на бандитские деньги создан. Олег совсем сбрендил! Такое несет, аж уши вянут…
Сима разошлась. Глории пришлось выслушать много критики в адрес Олега и восторженные дифирамбы в адрес доктора.
– Значит, ваше решение окончательное? Приворотное зелье? – дождавшись паузы, спросила она.
Сима вдруг притихла и оробела.
– А… что с ним делать, с зельем? В еду подсыпать? Так мы… вместе не едим. Может, в чай подлить? Юрий Павлович не отравится?
– Хуже! – жестко отчеканила Глория. – Он потеряет свою волю, попадет под чужое влияние. Вам его не жаль? Принудительная любовь – штука горькая.
– Принудительная? – совершенно растерялась девушка.
Она машинально теребила бумажный платок, пока не изорвала его на мелкие клочки и не рассыпала по ковру.
– Ой… извините. Я такая недотепа… недавно зеркальце разбила. Это жутко плохая примета, да? С Юрием Павловичем ведь ничего не случится? Он полетел на симпозиум… а самолеты иногда падают…
Перед Глорией внезапно, без всякого повода, возникла картина – полутемная комната, лежащий на кровати человек… мужчина… он прикладывает к лицу компресс…
– А ваш доктор, часом, не заболел?
– Не-е-ет! – удивленно изогнула подкрашенные бровки Сима. – Я же говорю, он на симпозиуме…
– Сдается мне, он дома. Здесь, в Москве.
– Да вы что? Он сеансы отменил… я сама пациенткам перезванивала. Не всем, правда. У нас гарантируется полная анонимность лечения. Некоторые даже телефона не дают. Так что я объявление на дверях повесила, что Юрия Павловича до конца недели не будет.
Глория промолчала. Симе виднее, где ее работодатель – на симпозиуме или в своей московской квартире.
Однако ее предположение заронило в голову Симы зерна сомнения. Звонок Оленина по сотовому смахивал на местный – она вспомнила, что на дисплее не высветился код другой страны. Хотя, возможно, доктор звонил ей из аэропорта, перед рейсом…
Девушка тоже молчала, обдумывая услышанное. Принудительная любовь покоробила ее, заставила посмотреть на ситуацию под иным углом.
– Вы можете сделать так, чтобы Оленин… чтобы я перестала любить его? Если существует приворот, должен быть и «отворот».
– Нельзя купить любовь, нельзя и откупиться от любви! – отрезала Глория.
Гостья, казалось, не поняла ее.
– Я вам заплачу. Дедушка дал мне много денег. Он так и сказал: «Посоветуйся с Агафоном, внучка. Он растолкует, что в книге судеб про тебя написано… И средство даст для исцеления души». А где эта книга судеб? Вы по ней читать умеете?
– Нет такой книги.
– Вы же обещали помочь… – расстроилась Сима.
– Я не отказываюсь от своих слов. Расскажите мне все, тогда и решим, как быть.
Карлик застыл в своем углу, словно изваяние. Он не делал никаких знаков, не гримасничал, не подсказывал. Наблюдал, как Глория будет выпутываться.
Она размышляла о «книге судеб». Неужели ничего нельзя изменить? В таком случае лучше туда не заглядывать. Особенно молодым девушкам.
Ее посетило кошмарное видение: синее лицо… размазанная губная помада… веревка на шее… Неужели ни одной страницы из книги судеб не вырвать, не переписать заново?..
– Я все рассказала, – заявила между тем ассистентка доктора Оленина.
– А что у вас в сумочке?
– Косметика, кошелек… ключи от офиса…
«Она устраивает мне экзамен, – догадалась Глория. – Прикидывается простушкой. На самом деле наша с ней предыдущая беседа – всего лишь прелюдия к главному…»
– Я полагаю, вы мне кое-что принесли показать, – сказала она, руководствуясь внутренним импульсом. – Не так ли?
– Вы в самом деле… колдунья…
– Я бы не употребляла этого слова. Называйте меня Глория.
– Да, конечно, – смутилась девушка. – Я хотела проверить…
– Ну и как? Гожусь я на ту роль, которую должен был сыграть Агафон?
Сима отвела глаза и кивнула, испытывая неловкость.
– Я действительно принесла вам показать одну вещь… – Она полезла в сумочку и достала оттуда компьютерный диск в коробочке. – Это оставила для Оленина одна пациентка. Просила передать.
– Но поскольку доктор на симпозиуме… вы не удержались и…
Девушка держала коробочку в руке, не решаясь отдать ее Глории. Она обвела взглядом каминный зал в поисках приспособления для просмотра диска.
– Я поступила отвратительно, – призналась она. – Юрий Павлович доверяет мне, а я… Мне не следовало любопытничать. Если он узнает, то уволит меня.
– Вы просмотрели диск?
Она опустила голову в знак согласия.
– Я не должна была этого делать. Но та женщина, Айгюль, мне кажется, открыто соблазняет доктора. Она задалась целью стать его любовницей. Я, оказывается, жутко ревнивая! Я ломала голову, что может быть записано на диске. Неужто стриптиз какой-нибудь? Танец живота с раздеванием? У этой Айгюль ни стыда, ни совести…
– Вы подслушиваете во время сеансов?
– Нет! Хотя… что греха таить… я пыталась. Дверь плотно пригнана, и звукоизоляция в кабинете Юрия Павловича такая, что ничего не услышишь. Но… посмотрели бы вы на Айгюль! Тут и подслушивать не надо. Она же… – Сима махнула рукой и протянула Глории коробочку с диском. – Сами можете убедиться. Я ничего не выдумываю! Она нарочно принесла диск… а доктора не оказалось.
– Вы ее не предупредили об отмене сеанса?
– Я не могла. Айгюль не давала своего телефона. Она шифруется. Имеет право. Юрий Павлович сам завел такой порядок.
– Вы предложили ей оставить диск в приемной?
– Не совсем… Я только сообщила, что доктор на симпозиуме. Она покрутилась… потом достала диск и спрашивает: «Можете передать это Оленину, когда он вернется?» Я согласилась. Она добавила, что уезжает отдыхать, поэтому на сеансы пока ходить не будет. Я записала все в журнал, как положено. Айгюль положила диск мне на стол, попрощалась и ушла…
– Больше вы ее не видели?
– С того дня нет.
– Что на диске?
– Давайте вместе посмотрим, – предложила Сима. – У вас есть компьютер?
– Ноутбук, – кивнула Глория.
– Вы меня осуждаете? – спросила девушка, не глядя на собеседницу. – Я не должна была открывать этот диск, но… меня просто подмывало узнать, что принесла Айгюль. Я не удержалась! Обстоятельства как будто сами подталкивали меня к этому. Доктор уехал, диск лежал в ящике моего стола… я постоянно думала, что на нем записано…
– Мы, женщины, унаследовали любопытство от нашей прародительницы, – улыбнулась Глория. – От Евы. Оно сидит у нас в генах. Зачем сопротивляться собственной сути? Я бы на вашем месте поступила так же.
– Да?
Сима с явным облегчением вздохнула и перестала кусать губы, складка на ее лбу разгладилась.
Глория попросила Санту принести ноутбук и вставила диск в дисковод…
Глава 7
Конец XIX века, Харьков
Банкирский дом «Роман Рубинштейн и сыновья» давал кредиты под залог недвижимости и драгоценностей. К его услугам прибегали как представители аристократических фамилий, так и купцы, заводчики и фабриканты.
После смерти основателя, сколотившего капитал на торговле ценными бумагами, его сыновья – Лев и Адольф – значительно приумножили отцовское состояние. Они занялись оптовыми закупками сахара. Братьям принадлежали уже несколько банков, сахарные и пивоваренные заводы. В делах они по-прежнему придерживались правил, установленных Романом Рубинштейном, благодаря чему их коммерция процветала, а капиталы росли как на дрожжах.
Рубинштейны стали баснословно богаты. Они тратили большие суммы на благотворительность и не скупились, когда речь шла об искусстве. Блестяще образованные Лев и Адольф знали толк в живописи и музыке, любили поэзию и театр. Нередко в их домах устраивались вечеринки с импровизированными концертами, в которых принимали участие известные музыканты и артисты.
Вот и сегодня они собрались послушать молодого, подающего надежды пианиста. Адольф предложил выделить деньги на его обучение в Петербургской консерватории.
– Я не против, – согласился Лев. – Папа, думаю, тоже не стал бы возражать.
Основатель банкирского дома Рубинштейнов сурово взирал на своих отпрысков с портрета, висевшего в его бывшем кабинете. Сыновья оставили здесь почти все, как было при отце. Только обновили обивку мебели и заменили несколько деревянных панелей, источенных жучком.
– Как твоя жена? Поправляется? – спросил Адольф.
– Медленно, – вздохнул брат. – Доктора пугают нас, советуют ехать за границу на лечение. Но Эрнестина слышать об этом не хочет. Она обожает наш дом и сад – ей здесь легко дышится.
После рождения дочери жена Льва совсем расхворалась. Жаловалась на боли в груди, меланхолию и несварение желудка. Она исхудала, перестала делать визиты и принимала у себя только самых близких.
– Ида растет, а Эрнестина тает, – с горечью посетовал Лев. – Просто не знаю, как быть. Пригласил светило медицины из Москвы, погостить и заодно обследовать жену. Жду, надеюсь. Выслал ему аванс в счет консультации и неудобств, связанных с переездом.
– Крепись. Наша мать тоже не отличалась железным здоровьем. Помнишь ее вечные недомогания и запах камфары в спальне?
Брат кивнул.
– Я боюсь потерять Эрнестину… – признался он. – Меня гложет постоянная тревога. Не дай бог с ней что-нибудь случится.
– Может, отменим вечеринку?
– Нет, что ты! Жена хоть немного отвлечется… она так любит домашние концерты.
– Ты прав. Ей будет приятно…
Лев молчал, постукивая пальцами по мраморной столешнице.
– Тебя еще что-то тревожит?
– Понимаешь, тут такое дело… – Он нахмурился и поднял глаза на Адольфа. – Один заемщик заявил о своем банкротстве. Он не сможет вернуть кредит.
– Кто?
Лев назвал фамилию, которая ни о чем не говорила брату.
– Мелкий торговец, который взял деньги на строительство лесопилки.
– Всего-то?
– Урон невелик…
Лев чего-то не договаривал. Он встал и полез в сейф, встроенный внутри шкафа с тяжелыми деревянными дверками. Звякнул ключ. Банкир повернулся и водрузил на стол темную, ничем не примечательную шкатулку. В таких пожилые дамы обычно хранят наперстки, нитки и булавки.
Адольф с недоумением уставился на шкатулку.
– Ну, что здесь? Фамильные бриллианты лесопильщика?
Лев остался серьезным.
– Не совсем… Эту вещицу заемщик предложил мне в обмен на долг. Я беру шкатулку, и наш банк считает кредит возмещенным.
– Ты шутишь? – улыбнулся Адольф. – Шкатулка копеечная. Еще и видавшая виды. Где сей несостоятельный господин хранил ее? На чердаке? Или в дровяном сарае? Она вся в царапинах, потрескалась.
– Ценность заключается не в самой шкатулке, а в ее содержимом.
Адольф потянулся к шкатулке, но Лев накрыл ее ладонью, опередив брата.
– Я хочу взглянуть, что там внутри…
– Не торопись. Сначала выслушай.
Из двух братьев Лев слыл более увлекающейся и романтической натурой. Он был подвержен приступам неуемной щедрости, которые сменялись неоправданной скупостью. Словно стремился компенсировать собственную расточительность бережливостью. Похоже, он поддался на мольбы несчастного банкрота и сжалился над ним. А теперь пытается убедить Адольфа в своей правоте.
– Раз ты решил простить клиенту долг, так тому и быть, – сказал тот. – Рубинштейны от этого не обеднеют.
– Ты не понял… – вздохнул Лев. – В этой шкатулке – величайшая ценность!
– Какая?
– Помнишь блюдо, которое ты купил на аукционе во Франкфурте?
– Я приобрел там много посуды…
– Декоративное блюдо, резное и позолоченное, со сценой пира, – объяснил Лев. – Ты еще подарил его Эрнестине.
– А! Твоя жена пришла в восторг от блюда, – кивнул брат. – Разумеется, я тут же преподнес ей понравившуюся вещь. На блюде изображен пир у царя Ирода.
– Жена поставила блюдо на видное место в зале. Один из наших гостей, знаток религиозных сюжетов, рассказал Эрнестине историю сего рокового сборища… Девушка, которая кружится в танце, развлекая пирующих, – это Саломея. Падчерица тетрарха[8] Галилеи. Либо его внучка. Родственные связи древних невероятно запутаны.
– Ты не знал? – удивился Адольф. – Разумеется, на пиру танцует Саломея.
– Скажи, чем художников так привлекает ее образ? Многие изображали Саломею на своих полотнах, на фресках и даже на барельефах. Донателло, Верроккьо, Боттичелли, Караваджо, Рубенс, Рембрандт… Великие имена! Признанные гении. Что они пытались выразить?
– Вероятно… в Саломее соединились красота и жестокость. Порок, заключенный в чудесную оболочку. Великолепное, роскошное зло. Саломея – демон-искуситель в женском обличье…
Лев Рубинштейн продолжал держать ладонь на крышке шкатулки, Адольф же терялся в догадках, что там, внутри.
– Она потребовала в награду за свой танец голову пророка Иоханаана, – добавил Лев. – Иначе говоря, Иоанна Крестителя.
– Ну да… так написано в Евангелии. Ты сомневаешься?
– Кто я такой, чтобы подвергать сомнению Священное Писание?
Терпение Адольфа иссякло:
– Открой же шкатулку. Ты меня заинтриговал. Раз ты заговорил о Саломее…Что там может быть внутри? Волосы пророка? Кусочек рубища с засохшей кровью? Боюсь, тебя обвели вокруг пальца, Лева. Мошенник выдал за святыню обычную подделку.
– Разве ты не чувствуешь?
– Что? Что я должен чувствовать, скажи на милость?
Лев, не отпуская крышки шкатулки, повел свободной рукой в воздухе.
– Ее дыхания… запаха благовоний, которыми она натерла свое тело перед выступлением…
– Кого?
Адольф невольно потянул носом. Ему в самом деле показалось, что он ощущает слабый аромат мускуса и амбры…
– Ты, право, слишком увлекся. И меня увлек! – рассердился он на брата. – Хватит загадок. Покажи мне свое приобретение. Если это клочок волос, будь уверен, что хитрый лесопильщик обманул тебя. Он выстриг собственную прядь. Или запачкал обрывок рогожи бычьей кровью.
– Это не волосы, брат. И не кровь. Это… Не представляю, как он мог расстаться с реликвией…
– Да что там, в конце концов?
Адольф встал и наклонился над шкатулкой. Запах амбры и мускуса усилился. Брат убрал ладонь, и шкатулка осталась стоять – темная и древняя, как Ковчег Завета.
– Ковчег был золотым, если мне не изменяет память, – растерянно пробормотал Адольф, не решаясь прикоснуться к шкатулке. – Лева, открой ее…
– Изволь…
Черный Лог. Наше время
То, что появилось на экране ноутбука, поразило Глорию своеобразной пластикой, страстью и мрачной изысканностью. Она переживала то же, что переживала Сима, впервые просматривая запись, – возбужденное восхищение.
Перед зрителем открывалась древняя библейская ночь, полная желтого света луны и жажды наслаждений. В этой ночи вдруг ослепительно вспыхнула звезда – феерическим вращением развевающихся покрывал, блесток и прозрачных вуалей. Звездой оказалась… женщина, с ног до головы укутанная в яркие ослепительные материи. Каждый поворот ее головы, каждые поза и жест были выверены с графической точностью. В них сквозили чувственная нега Востока, затаенная порочность и роковая неудержимость, влекущая к гибели…
Танцовщица сбрасывала с себя покров за покровом. Все ее разноцветные накидки оставались лежать на полу, словно крылья тропических бабочек. Когда последнее покрывало соскользнуло вниз под томительно-протяжный вздох струнных… на женщине сверкали только длинные нити кроваво-красных бус…
Она медленно повернулась спиной и замерла. В изгибе ее шеи, в повороте головы, в каждой линии ее совершенного тела угадывалась сладостная истома неутоленного желания…
Глория не сразу заметила, что бархатная ночь и золотая луна – всего лишь умело подсвеченные электрическими лампами декорации.
– Это она… Айгюль… – шепотом сообщила Сима. – Я узнала ее со второго раза. Лицо сильно накрашено. Белое, как сметана. Глаза угольные, а губы – словно в крови.
– Почему вы шепчете?
– Не знаю… Она вызывает у меня страх. А у вас?
Глория пожала плечами. Танец произвел на нее тягостное впечатление. Он дышал смертью…
– Как вы думаете, зачем она принесла доктору этот диск? – уже громче спросила девушка. – Решила соблазнить его? Приехала из какого-нибудь Глуходонска в поисках мужа-москвича?
Глория была уверена в одном – танец очевидно и неоспоримо имеет подтекст. Но какой?
– Вы что-нибудь понимаете? – вздохнула Сима.
– Мне нужно время. Могу я скопировать этот диск?
Посетительница замялась.
– Наверное, это неправильно… Я нарушаю врачебную тайну.
– Положим, тайну вы уже нарушили.
– Оленин меня уволит, если узнает.
– Не узнает!
Глория предоставила девушке решать, верить ее словам или нет. Та колебалась, не хотела рисковать. Однако не зря же она тащилась в такую даль? Какой-то результат должен быть.
– Ладно… но только…
– Дайте мне пару дней, и я постараюсь разгадать смысл этого танца.
– Хорошо, – кивнула Сима, чувствуя себя предательницей. Не по отношению к Айгюль, а по отношению к доктору, которого она боготворила.
Глория защелкала по клавиатуре, перебрасывая содержание диска на винчестер.
– Готово…
– Видите, как все сложно, – пожаловалась девушка. – У Оленина столько поклонниц. Куда мне с ними тягаться? Танцевать я не умею, и внешность у меня… обыкновенная. Такими, как я, Москва кишмя кишит.
– Вы себя недооцениваете, Сима. Нельзя сдаваться еще до поединка.
– Карташин меня донимает. Замуж зовет… золотые горы сулит. Жених выискался! Он такую чушь придумал про Юрия Павловича… вы себе не представляете!
Безжизненное девичье тело с веревкой на шее опять возникло в сознании Глории…
– Что приписывает доктору ваш жених? – спросила она. – Уж не убийства ли?
Сима вздрогнула, в ее глазах мелькнул ужас.
– Откуда вы?.. ах, да… Значит, это…
– Ничего это пока не значит, – успокоила ее Глория. – Кроме наличия богатого воображения у вашего жениха. Итак, что он говорил вам про Оленина?
Сима потянулась за остывшим чаем. Аппетит у нее пропал, и вид сладких пирожков вызвал приступ тошноты. Она схватилась за горло.
Этот жест сказал Глории о многом. Предчувствие смерти – еще не смерть, но уже ее приближение. Она где-то рядом… реет в сумеречной тени, пряча свой лик до роковой минуты. Можно ли предотвратить ее? Ускользнуть от ее всевидящего ока? Сима так молода…
– Он… он… – Голос девушки охрип и срывался от охватившего ее волнения. – Это не может быть правдой!
– Позвольте мне судить, где правда, а где ложь.
– Олег нарочно наговаривает на Юрия Павловича. Чтобы испугать меня!
– Он чувствует в докторе соперника?
– Думаю, да… иначе зачем ему нести всю эту ахинею? Он принимает меня за дурочку, которую легко обмануть. Считает, что у женщин – куриные мозги.
– Вы когда-нибудь говорили ему, что неравнодушны к доктору?
– Нет, конечно. Я не полная идиотка, чтобы одному мужчине говорить о другом. Олег сам заподозрил… Он бывает довольно проницательным. У него интуиция развита, как у собаки. Он нюхом чует!
– Нельзя вести бизнес без интуиции и проницательности, – сказала Глория. – Любая коммерция требует «нюха». Это скорее достоинство, чем недостаток.
– Я понимаю… но есть же предел…
Сима выдохлась и замолчала, глотая холодный чай. Стрелки часов приближались к полудню.
– Все-таки что говорил ваш приятель об Оленине?
– Я ему не верю…
– Речь шла о вашей жизни?
– Не совсем. Хотя вы правы… Олег считает, что я должна немедленно уволиться, потому что доктор… якобы убивает своих ассистенток, – выдавила девушка. – Это же абсурд! Юрий Павлович на такое не способен. Он же врач! Давал клятву Гиппократа… и вообще… он хороший человек. Называть его убийцей без всяких доказательств, без оснований… можно только из зависти.
– Олег ему завидует?
– Он ненавидит Юрия Павловича, потому что тот… умнее его, выше, благороднее…
– И еще потому, что вы отдаете доктору предпочтение.
– Сердцу не прикажешь… – с вызовом произнесла Сима. – Я не виновата, что Юрий Павлович мне нравится. Олег все врет! От злости.
– Как вы нашли эту работу?
– У Оленина? Очень просто… по объявлению. У нас в медучилище висела доска с предложением вакансий. Знаете, люди сиделок ищут для больных или престарелых родственников, и нянек с медицинским образованием к детишкам берут охотно. Некоторые студентки учатся и подрабатывают. А многие после окончания не собираются идти в больницы на мизерную зарплату, ищут место получше. Сиделка получает неплохо, но ухаживать за лежачим больным или капризным стариком не каждый согласится. Поэтому я обрадовалась, когда прочитала, что психоаналитик ищет помощницу в офис.
– Были еще желающие, кроме вас?
– Я увидела, что заявление свежее, и оборвала его, – призналась девушка. – Чтобы никто не составил мне конкуренции. Позвонила. Оказалось, работать надо целый день, с утра до вечера. Тому, кто учится на стационаре, такой распорядок не подходит.
– А вам подошел?
– Я уже закончила учебу, приходила специально поглядеть на доску объявлений. Искала работу. Мне повезло. Оленин пригласил меня на собеседование… он сразу произвел на меня впечатление – красивый, уверенный в себе мужчина. Не то что наши мальчишки-фельдшеры. Другой уровень. Я жутко переживала, что он мне откажет. Но он взял меня на испытательный срок. Я просто на крыльях летела домой, сказала маме… она тоже обрадовалась.
– У доктора были ассистентки до вас?
– Конечно, были, – кивнула Сима. – Он их уволил за нерадивость. Поэтому я стараюсь работать хорошо. Он очень требовательный! Придирается к каждой мелочи, постоянно делает замечания. Но я терплю.
– Ваш испытательный срок уже прошел?
– Давно…
– Значит, вы официально приняты ассистенткой Оленина?
– Ну да…
– А с теми, которые работали у него до вас, приходилось общаться?
– Нет. Последнюю я не застала. Она уже не работала, когда я пришла на собеседование. Я даже фамилий их не знаю. Зачем мне? Неужели вы допускаете, что доктор мог кого-то убить? Он не преступник… а женщины ему и без того на шею вешаются…
Глория слушала рассеянно, думая о своем. Картина мертвого девичьего тела с веревкой на шее не шла у нее из головы.
– Он не мог! – восклицала Сима. – Юрий Павлович не убийца! Правда же?
– Я скажу только одно. Вам угрожает опасность, барышня. Не следует пренебрегать знаками, которые дает вам судьба.
– Что это за знаки?
– Хотя бы предупреждение вашего приятеля Олега.
– Вы полагаете…
– Советую вам прислушаться к его словам, – перебила Глория. – Ваш кумир доктор Оленин не совсем тот, кем вы его сделали в своем воображении. Он… не из тех, кто мечтает о семейном очаге.
– Я соответствую его вкусу? – с жадным интересом спросила Сима.
Глория не могла остановиться. Мысли зарождались в ее уме как бы сами собой, складывались в слова и фразы, а ей оставалось только донести их до посетительницы. Неужели это и есть… ясновидение?
– Ему нравятся худышки… рослые и плоские.
– Я похудею! – убежденно произнесла Сима. – Сяду на диету, начну бегать по утрам…
Она спохватилась, вспомнила, что и без утренних пробежек едва успевает вовремя приходить на работу. Из-за страха опоздать ей приходится краситься уже в приемной… что вызывает справедливый гнев доктора.
Глория с сожалением вздохнула.
– Вы и так не страдаете полнотой, – заметила она. – Хотите анорексию[9] заработать?
– Значит, у меня нет шансов?
– Вам лучше подыскать себе другое место работы…
Глория чудом успела прикусить язык и не ляпнуть: «Хотя вас это вряд ли спасет!» Почему у нее возникло ощущение назревающей трагедии? Правильно ли будет с ее стороны умолчать об этом? Но ведь она пока понятия не имеет, откуда надвигается опасность…
Сима поникла и совсем расклеилась. Мысль о том, чтобы уйти от Оленина, ужасно огорчила ее.
– А как же приворотное зелье? Вы мне не дадите его?
– «Зелья» точно не дам.
– Тогда сделайте, чтобы я разлюбила доктора! – взмолилась девушка. – Выходит, мне нельзя оставаться с ним… и жить я без него не могу.
Она всплакнула. Но ее слезы не растрогали Глорию.
– Но он же не убийца? – всхлипывала Сима. – Скажите, что это не он! Олег врет… он добился своего! Я боюсь… Как мне теперь быть?
Глория промолчала. От нее требовали невозможного. Обвинять кого-либо в страшном преступлении, равно как и оправдывать, она не решалась. Ее видения были недостаточно четкими и однозначными, чтобы без колебаний руководствоваться ими. Тем более давать советы на их основе. Ее удел – предостерегать, а не вершить суд или ломать чужую жизнь. Таких полномочий ей никто не давал.
«Верно, – кивал карлик, сидя в уголке дивана и болтая короткими ножками. Его безупречное, прекрасное лицо принца не омрачили слезы одной барышни и мучительные раздумья другой. – Не вмешивайся в ход событий, пока не пришло время. Всему свой черед…»
– Когда мы встретимся еще раз? – спросила Сима, кладя на стол конверт с деньгами. – Вы обещали разгадать смысл записи на диске.
– Да-да… давайте телефон, я пришлю к вам помощника…
