Ю_ШУТОВА
Стороны света
Наталья Колмогорова
ДНО
Черты любимых когда-то людей стираются из памяти, блекнут со временем, исчезают за горизонтом небытия. Смерть равнодушно и беспристрастно взирает на то, как мы стенаем, корчимся и становимся практически безумны в своем горе, оплакивая ушедших. Даже любовь, какой бы сильной она ни была, и благодаря которой мы являемся на свет, не в состоянии противостоять Старухе с косой… И все-таки время сильнее! Рано или поздно, из памяти исчезнут знакомые лица, запахи и звуки, черты любимых потеряют четкость… Так капля воды исчезает в просторах океана, так тени исчезают под лучами полуденного солнца, так тает в небе след от пролетевшего самолета – только что был, и нет его…
Софья плохо помнит отца. Память позаботилась о том, чтобы травма не нанесла слишком большого ущерба психике ребенка. Но сосуд сердца, до краев наполненный нежностью и любовью к отцу, не смогло уничтожить даже время! Софья навсегда сохранит эту любовь, тщательно пряча от посторонних глаз. Девочке казалось: отец всегда рядом. Это он однажды остановил синий «Фольксваген», мчавшийся на красный свет светофора. Это отец подставил руки, когда она летела на лыжах с крутой горы и, не справившись со скоростью, чуть не сломала шею. Это отец шепнул ей посмотреть вверх в тот самый момент, когда Софья выходила из подъезда. Сделай тогда Софья всего один шаг, и ледяная глыба, соскользнувшая с крыши, наверняка раздробила бы позвонки шеи.
Горе, точно так же, как алкоголь, на всех действует по-разному. Одних оно делает более стойкими, других ломает, как прутик, и пригибает к земле, не оставляя шансов распрямиться и подняться с колен. Дно, как ни странно, бывает не менее притягательно, чем покоренная горная вершина. Происходит нечто странное: ценности обесцениваются, мир переворачивается с ног на голову, и жажда иных удовольствий – порочных, грешных – ядовитой гадюкой вползает в дом.
Горе людей не красит. Горе, помноженное на алкоголь – вдвойне.
Татьяна, еще молодая женщина, не справилась с потерей супруга. Словно бы он, Алексей, забрал с собой всю ее душевную и физическую силу. Дочь Соня в одночасье превратилась в «Соньку», в девочку «принеси-подай» и «замолчи, дрянь!» Но что поделаешь, если нам, при рождении, никто не давал гарантий, что в этой жизни будет легко, и никто не обещал нам райских кущ. Ангел и черт, свидетели наших бренных суетных дней, до последнего вздоха будут биться за каждое человеческое сердце, за каждую душу…
В минуты полного отчаяния, плачущая и голодная, Соня бежала к подружке Машке, такой же неприкаянной и потерянной, как безродный щенок. Подобное, как известно, стремится к подобному. Только в Машкиной семье пила не мать, а отец, но перестановка слагаемых сумму не меняет… Удачливых и счастливых жизнь толкает в объятия удачливых и счастливых, несчастных – в объятия несчастных. Мы отзеркаливаем друг друга, иногда и сами о том не подозревая… Дно жизни обладает поистине притягательной силой!
– Со-со-со-сед дядя Витя пенсию получил, а пенсия у него не-не хилая. Я знаю, где он прячет за-заначку, банку не до-доверяет. Ри-ри-скнем, Сонька? Хавка будет, шмотки купим.
Машка заикается с раннего детства. У нее кукольное, с ямочками на щеках, личико и лучистые голубые глаза. Не девочка, а Мальвина из сказки!
– Спалимся, – Софья хмурит высокий, мраморный лоб.
Зеленые, с нездоровым блеском глаза, черные, вьющиеся на висках волосы, утонченный овал лица… Чем-то она напоминает актрису Веру Холодную.
Софья – лидер, Машка – ведомая. Машка – болтушка, а из Софьи слова лишнего не вытянешь. В Софье борются два чувства: желание, наконец, наесться вдоволь и выглядеть не хуже, чем другие девочки. А если повезет, уехать куда-нибудь подальше, начать новую жизнь…
– Не с-с-спалимся. Дед всегда с пенсии квасит, мы по-по-тихому.
– Ладно, я – на стреме, а ты – в хате.
– По-почему я? – возмущается Машка.
– Сосед твой, идея тоже твоя. Ты в хате лучше сориентируешься… Ладно, там по ходу разберемся.
Если начинаешь всматриваться в дно, дно начинает всматриваться в тебя… Пьяный дядя Витя вдруг некстати проснулся. Он оказался, мягко говоря, недоволен проникновением в его жилище двух девчонок и попробовал применить силу. Завязалась нешуточная драка. Софья с Машкой едва унесли ноги, оставив деда, истекающего кровью, без помощи. От полученных травм он едва не отдал Богу душу, а на малолетних преступниц завели уголовное дело. Ясным весенним днем, когда в парках города буйствовала сирень, а распустившиеся головы красных маков кровянели на клумбах, Маша и Софья, по решению городского суда, учитывая все предыдущие промахи и проступки, отправились по этапу в специальную школу закрытого типа… Сорванный цветок, оставленный без корней, нежизнеспособен. Птенец, выпавший из гнезда, как правило, гибнет. Волчонок, вкусивший кровь и познавший жестокость окружающего мира, со временем матереет. А глубина падения на дно зависит от… Да бог знает, от чего она зависит. Возможно, от многих факторов, определяющими из которых являются роковое стечение обстоятельств и слабость духа.
Софья отхлебывает чифир маленькими глотками, равнодушно окидывает помещение взглядом. Все здесь, за годы отсидки, знакомо до мелочей: чернильная клякса на полу, облупившаяся зеленая краска на стенах, ломаная трещина на потолке. Напротив, на стене – выгоревший, как осенний лист, календарь за 1997 год. Практически все «лихие девяностые» она провела здесь, многое передумала, осознала, и, как кошка блох, нахватала новых ошибок, в силу своего возраста. Ах, если бы отмотать все назад!.. Острый приступ кашля согнул тело пополам, руки мелко задрожали. Диагноз у Софьи не редкий и не утешительный – туберкулез. Скоро она «откинется» – выйдет на свободу. А дальше – что? Возвращаться не к кому – мать сгорела от пьянки. Приличная работа с таким прошлым наверняка не светит… Софья бросает взгляд на зеркало с почерневшей амальгамой, и некрасивая улыбка кривит ее лицо. Если бы не глубокие скобки по углам губ и нездоровая, с желтоватым оттенком кожа, ее смело можно было бы назвать красавицей. Зеленые выразительные глаза, маленький, красиво очерченный рот, тонкие черты лица в обрамлении легких, воронова крыла, волос. При иных обстоятельствах, Софью можно было бы принять не за заключенную воспитательной колонии, а за барышню из Института благородных девиц.
Софья вспомнила, как в глубоком младенчестве сильно обварилась кипятком. Вот, даже шрам на руке остался… Отцовские руки, нежные и сильные, подхватили тогда Софью и понесли по длинному коридору, пахнущему хлоркой и валерианой – передать врачам на поруки. Отцовские руки долго гладили ее, прижимали к себе, качали, успокаивали, когда она, изгибаясь в дугу, кричала от боли.
– Где ты, папка? Плохо мне без тебя.
Две горькие слезы упали в кружку с чаем, и пропали в черной непроглядной мгле.
– Борисова, хватит мечтать, обед окончен, – строгий голос надсмотрщицы вернул ее в реальность. Софья поправила косынку на голове, накинула фуфайку и толкнула входную дверь…
– У беды глаза зеленые-е,
Не простят, не пощадя-ат! – послышался за спиной мужской голос.
Опять этот странный парень из охраны. Смотрит на Софью насмешливо и так испытующе, словно хочет увидеть в ней то, чего не видно другим.
– Иди, куда шел, – Софья достала из кармана рукавицы. Работа предстояла грязная – сегодня ее смена убирать деревообрабатывающий цех.
– Колючая ты, как еж, – осклабился парень.
– Я же с…, – Софья снова зашлась в жестоком кашле, сплюнула кровянистый студень под ноги.
– Харкаешь?
– Тебе-то какая печаль?
– Зря ты так, красавица.
Софья более пристально взглянула на собеседника. Ничего особенного: ниже ростом Софьи примерно на пол головы, открытое, в мелкую веснушку, лицо, нос картошкой. Серые смеющиеся глаза расставлены широко, в верхних передних зубах видна прореха. На плечах – погоны сержанта.
– Алексей, – щербатый протянул широкую, как лопата, ладонь.
Не успела Софья глазом моргнуть, как охранник сдернул с ее руки рукавицу и крепко пожал ладонь. Его ладонь обжигала.
– Бывай, Соня, еще встретимся…
– Папка, слышишь ли ты меня? – шептала Софья, глядя широко раскрытыми глазами в потолок. – Неужели это – то самое … любовь?
Софья и сама не заметила, как потихоньку оттаяла, как доверилась сердцем добродушному Лехе, как распрямились ее плечи, и легкой стала походка. Встречались они не так часто, как хотелось бы, и всегда тайком – то за пищеблоком, то в слесарной подсобке… Но тайное всегда становится явным!
– Так и запишем, – пожилой доктор, повидавший всякое на своем веку, грустно вздохнул, – подсудимая Борисова, беременность – восемь-девять недель.
Софья похолодела.
– Запишу вас на аборт…
– Нет! – выдавила сквозь зубы Софья и хлопнула дверью.
До окончания срока ей оставалось всего ничего – несколько месяцев. Нехорошая новость докатилась до начальства, Алексею влепили строгий выговор.
– Все, что ни делается – к лучшему! Давно собирался подать документы на увольнение, – понимая щекотливость ситуации, Алексей сделал правильный выбор. – Значит, так тому и быть.
Соне снился страшный сон – она шла ко дну. Грязная, дурно пахнущая муть, постепенно заполняла легкие, распирала изнутри. Где-то там, высоко над головой, брезжил неясный, но чистый свет. Где-то там, высоко над головой, ждала ее свобода, яркое солнце и голубая лазурь! Софья, что есть сил, взмахнула руками, устремляясь к светлой призрачной точке, но невиданная сила вновь поволокла вниз. Страх мертвой хваткой сдавил горло, сковал члены. Софья коснулась дна… И вдруг чьи-то крепкие надежные руки подхватили ее подмышки, потянули, что есть силы, наверх. Она сразу и безоговорочно доверилась этим рукам, и в ту же секунду почувствовала, как слабеет сила дна. Софья сделала последний рывок и внезапно проснулась. Хорошо, что это всего лишь сон…
Дни замелькали, как мозаичное стекло – в детском калейдоскопе. Софью распирало изнутри от счастья! От той, прежней, грубой и циничной, практически не осталось следа. Бывает, что неожиданно свалившееся на голову счастье, меняет человека гораздо быстрее и надежнее, чем самое лучшее исправительное учреждение. Счастье, как скребок, выскабливает изнутри весь накопившийся шлак, весь мусор, все горести и обиды. Счастье приближает нас к источнику Света, истоку Истины…
– Ну, что, зеленоглазая? Домой? – Алексей поджидал Софью на контрольно-пропускном пункте.
– Твоя мать не обрадуется такому подарку.
– У меня хорошая мать, вот увидишь.
Софья слабо улыбнулась. Огорчало обоих только одно обстоятельство: с приходом весны, туберкулез разыгрался с новой силой…
Спустя некоторое время молодая женщина переступила порог фтизиатра в небольшой районной поликлинике провинциального города N.
Фтизиатр, немолодая опытная женщина, с кокетливой родинкой над верхней губой, закрепила рентгеновский снимок на негатоскопе, задумчиво помолчала…
– Не скрою, состояние ваших легких на сегодня оставляет желать лучшего. Остается надеяться только на чудо, Софья Алексеевна. Вот, возьмите рецепт… Вы сможете самостоятельно добраться до автобусной остановки? Или, быть может, вам вызвать такси?
– Не нужно, спасибо, Надежда Ивановна. Меня ждут, я не одна.
– Хорошо, лечитесь. Побольше витаминов, побольше отдыхать… Впрочем, вы сами все знаете.
– До свидания.
Никто не знает, почему близкие люди, в одночасье, могут стать чужими, а чужие – близкими. За что человеку посылается такое испытание – разочароваться в одних и почувствовать родство душ с тем, с кем не связан кровными узами?.. Свекровь приняла Софью в семью, как родную дочь. «Мама Тома», как ласково ее называла Софья, имела с сыном удивительное сходство – те же веснушки на улыбчивом лице, те же широко расставленные глаза. Только весовые категории матери и сына заметно отличались. Мама Тома напоминала сдобную булочку и весила не менее ста килограмм. Веселая, говорливая, легкая на подъем, несмотря на вес, она окружила Софью по-настоящему материнской заботой, которую та в жизни никогда не видела. Может быть, поэтому, а, может быть, по другой причине, беременность протекала относительно легко. Эх, если бы не Сонин туберкулез…
– А вдруг ребенок родится больной? – волновался Алексей. – Все лекарства такие токсичные.
– Сама об этом постоянно думаю, – Софья тревожно поглаживала живот.
– Детки, я – в храм! Помолюсь за внучека.
– Ты хотела сказать, за внучку, – поправил Алексей.
– Не-е, пацан будет, – смеясь, уверенно говорила мама Тома, на ходу надевая плащ.
– УЗИ показало, что будет дочь!
– Та шо мне ваше УЗИ? У меня глаз наметан, по животу и так вижу – пацаненок будет. Живот у Сонечки высокий и острый, а если бы девка – был бы кругленький.
– Хоть кто, лишь бы здоровый, – вздыхала молодая мама.
Схватки начались внезапно и раньше срока. Алексей вызвал такси, и, пока ехали до больницы, всю дорогу развлекал жену глупыми шутками.
– Да помолчи ты уже! – Софья скривилась от боли.
– Это я те-тебя так отвлекаю.
– Себя лучше отвлекай, вон, как зубы стучат от страха… Спой лучше песню, – сквозь слезы улыбнулась Софья.
– Не понял…
– Ну, помнишь, как ты на зоне пел, когда за мной ухаживал – «у беды глаза зеле-еные…»
Алексей заметил в зеркальце удивленный взгляд таксиста.
– Нет, петь не буду. Ты – мое счастье, а не беда…
– Алло, мама Тома?!
– Да говори уже, охламон, хватит паясничать! Родила?
– Родила! Три килограмма двести грамм, рост пятьдесят два сантиметра.
– Кто?
– Угадай!
– Говори уже, не терзай душу!
– Сын! Как ты и напророчила. Просмотрели врачи самый главный мужской орган!
– Ах, шо б вас так-и-растак! – матюкнулась мама Тома и расплакалась.
Спустя пару недель после выписки из роддома, Софья разоткровенничалась:
– Знаешь, Леш, а мой покойный отец – Ангел-хранитель для нашего Ванечки.
– Почему ты так решила?
– Я перед родами видела сон, как будто отец на руках ребеночка держит, на меня смотрит и улыбается.
– Может, так оно и есть, – Алексей чмокнул жену в щеку, отвернулся к стенке и тут же захрапел.
Софья еще немного посидела у детской кроватки, не веря своему счастью.
– Знаю, папа, ты сейчас рядом. Спасибо за все!
Фтизиатр Надежда Ивановна сняла с головы накрахмаленный чепчик, белый халат. Рабочий день окончен, пора домой. Взглянула в окно – ажурной кисеей на ветках березы, растущей у окна, лежал иней.
– Хорошо, что сегодня потеплее оделась, мороз крепчает, однако!
Дверь кабинета негромко скрипнула:
– Можно?
Надежда Ивановна обернулась на голос:
– Э… Софья Борисова?
– Да! Она самая.
– Господи! – врач всплеснула руками, – вас не узнать! Похорошели-то как!
– Все так говорят. Спасибо.
– Как вы? Как ребеночек?
– Слава Богу, с Ванечкой все в порядке.
– К счастью, и вы мало похожи на больную. Роды пошли вам на пользу!
– Вероятно, мне нужно еще раз сделать снимок легких?
– Непременно нужно! Подождите минуточку, я выпишу вам направление…
Склонившись над гладильной доской, Софья наглаживала рубашки и штанишки сына. В уютной тишине мирно тикали ходики. В кроватке, сжав кулачки, посапывал Ванечка. Внезапно утюг застыл на месте – Софью охватила неприятная дрожь. Волна тошноты подкатила к горлу, лоб покрылся испариной. Выдернув из розетки утюг и зажав рот рукой, Софья бросилась в ванную. Ее вырвало.
Обеспокоенная свекровь заглянула в приоткрытую дверь:
– Что случилось?
Заикаясь, Софья произнесла:
– Я… я… не уверена, но… кажется, я снова беременна.
Какой невыносимой бывает порою жизнь! Сколько в ней подводных камней и течений… Водовороты и омуты подстерегают нас там, где мы их не ждем. Нас, как утлые суденышки, бросает то на рифы, то на отмели. А порой, не оставляя, казалось бы, шансов на будущее, бросает на самое-самое дно… На протяжении всей своей жизни мы встречаем тех, кто нас топит, и тех, кто спасает. И тем, и другим, мы должны быть благодарны за преподанные уроки и бесценный жизненный опыт. И те, и другие, нужны нам для воспитания силы духа.
Но если вы, достигнув самого дна, несмотря ни на что, все-таки устремились к Свету, значит, вы справились с поставленной задачей, усвоили трудный урок. Главное – осознать и понять…
– Ну, как назовем нашу зеленоглазую доченьку? – Алексей светился от счастья, как начищенный самовар.
– Называй теперь ты, Леш. Как назовешь, так и будет!
– Тогда назовем Аграфеной!
– Леш, опять ты со своими шуточками?
– Хорошо, давай назовем Тамарой? Думаю, мама будет рада.
– Давай! Я не против, – улыбнулась Софья и прижала ребенка к груди.
Анна Гройсс
МАГИЧЕСКИЙ ЗЕРКАЛЬНЫЙ ИЛЛЮЗИОН ОХЕСА БОХЕСА
До позднего вечера, не отходя от окна, Лиззи ждала мужа. Суп на столе давно остыл, покрывшись коркой. Увяли и потемнели листья салата и обветрился гуляш. Взглянув на испорченный обед, Лиззи тяжело вздохнула. Сколько ей твердила мать: «Красивый муж – чужой муж! Он тебе не пара!» И теперь каждый раз, когда супруг задерживался с работы, эти слова огненными буквами сверкали перед ней в воздухе.
С горечью поглядев на себя в зеркало, она извлекла из недр туалетного столика запрятанный от Алекса журнал с обворожительной моделью на обложке и принялась копировать вызывающий макияж. Лиззи покупала гламурные журналы тайком от мужа. Ей не хотелось, чтобы он лишний раз любовался на длинноногих, с волнующими формами, манекенщиц.
Придав взгляду небольших, чуть навыкате, серых глаз со светлыми ресницами глубину и томность, Лиззи отступила от зеркала и, распахнув шелковый халат, сменила, одну за другой, несколько картинных поз. Однако, как бы ни поворачивалась она перед зеркалом, ей никак не удавалось достигнуть хотя бы отдаленного сходства с худощавыми соблазнительницами: невзирая на строгое соблюдение диеты, ее полное тело не отдавало ни грамма жира.
Когда страдания Лиззи достигли апогея, и она, позабыв о макияже, измученная ревностью и недовольством собственной внешностью, бросилась на кровать лицом в подушку, в замке заскрипел ключ.
– Отчего не встречает меня моя сахарная крошка? – пропел в прихожей Алекс, нагибаясь и расшнуровывая ботинки.
– Ты был с другой женщиной? – тихо спросила Лиззи, выходя ему навстречу в съехавшем с одного плеча халате, с потеками туши и размазанной по лицу помадой. Увидев, что муж весел и, несомненно, полон ярких впечатлений от проведенного вечера с роковой красоткой, которой Лиззи – увы! – в подметки не годится, она горько разрыдалась. Ужасные картины его измены мелькали перед ней на фоне огненных букв!
– Что ты, милая! Я задержался на работе! – Алекс обхватил ладонями ее лицо и принялся целовать заплаканные глаза, слегка покрасневший вздернутый носик, ласково бормоча:
– Только ты одна! – и прочую чепуху, какую обычно в таких случаях говорят мужья своим женам, а иногда и любовницам. А потом все перед ними закружилась, заверте…
На следующий день, – это было воскресенье, – Алекс, проснувшись позже обычного, не застал дома жены. Потягиваясь, он вышел на кухню где обнаружил лежащую на столе записку: «С добрым утром, любимый! Я у визажиста. Завтрак на плите. Лиззи».
Прочитав ее, Алекс вздохнул. Визиты жены в косметический салон имели непредсказуемые последствия. Наращивание волос в прошлую зиму обернулось для нее затяжной простудой: ради сохранения модной прически сахарная Лиззи ходила без шапки. Покупка новой помады служила основанием закурить, а после нанесения перманентного макияжа у жены появилась манера вздергивать левую бровь, совершенно не подходящая ее милому, детскому выражению лица. К счастью, краска со временем выцвела, а вместе с ней исчезла эта нелепая привычка.
Однако Алекс и представить себе не мог, чем обернется для него сегодняшняя вылазка супруги.
В этот момент Лиззи мчалась по Загородному проспекту, прикидывая, не забежать ли ей в «Галерею» за новым платьем, как вдруг на Пяти углах, в витрине высокого французского окна, ее внимание привлек рекламный плакат с надписью: «Магический зеркальный иллюзион Охеса Бохеса». Чуть ниже был изображен земной шар, вокруг которого спиралью закручивались слова: «Весь мир у твоих ног».
Открыв рот, Лиззи остановилась перед афишей. «Весь мир…» – прошептала она и, решительно толкнув дверь, ступила в ярко освещенный вестибюль. Из невидимых динамиков чуть слышно звучала легкая мелодия. Справа от входа, в стене, размещалось полукруглое окошко с надписью: «Билеты», возле которого стояла невзрачная молодая дама с тощей косицей, похожей на мышиный хвост. Лиззи сразу же окрестила ее про себя дурнушкой. По левую руку, напротив кассы, колеблемая сквозняком, колыхалась синяя бархатная портьера, скрывавшая вход на выставку. Получив билет, посетительница стрельнула бесцветными глазами в сторону Лиззи и, вжав голову в плечи, юркнула за штору. Удивленная ее странным поведением, Лиззи приблизилась к кассе и, заглянув внутрь окошка, увидела пожилого клоуна в оранжевом парике с нарисованной до ушей улыбкой.
– Посетите наш магический иллюзион, – воскликнул он, бодро встряхивая головой, – и ваша судьба изменится!
– Мне незачем ее менять! – кокетливо улыбнулась Лиззи.
Веселое недоумение отразилось на лице кассира.
– Скажите лучше, отчего ваш иллюзион называется магическим?
– В своем искусстве, – торжественно произнес клоун, – господин Бохес достиг таких высот, что уже невозможно утверждать, где кончается фокус и начинается чудо. Вы сами можете в этом убедиться.
– Интересно, – протянула Лиззи, раздумывая, идти или нет, однако размышления ее прервал внезапный женский крик.
– Глаза! – донеслось из—за синей шторы. – Волосы!
– Зачем же так громко? – тоскливо произнес кассир, и его брови разлетелись в стороны, а затем вернулись обратно. – Итак… Какое время вас интересует?
– Пожалуй, прямо сейчас, – поглядев на часы, ответила Лиззи.
– Вы не поняли, – захихикал клоун. – Есть сеансы по пять минут, по часу и на целый день. Минимальная стоимость…
И тут он назвал такую цену, что у Лиззи вытянулось лицо. Этих денег хватило бы на покупку нового платья и двукратного посещения косметолога, то есть составляло ровно столько, сколько было у нее в кошельке.
– Ну, знаете ли… – возмутилась она и защелкнула сумочку. – Было бы на что смотреть за такие деньги!
– Пожертвуйте малым, и получите многое! – возразил клоун.
В этот момент синяя штора раздвинулась и выпустила в вестибюль уже виденную посетительницу. Однако сейчас ее никто не назвал бы невзрачной. Длинные каштановые локоны преобразили ее облик. Горделиво задрав подбородок, она прошествовала мимо оторопевшей Лиззи. На пороге дама обернулась и заговорщицки подмигнула ей голубым глазом.
– А вы говорите, было бы на что смотреть! – усмехнулся кассир. – Видели бы вы ее, когда она явилась сюда впервые.
– Беру! – твердо проговорила Лиззи, придя в себя.
Получив билет, на котором значилось: «5 минут», она с трепетом отодвинула синюю портьеру и ступила внутрь.
Первым, что бросилось Лиззи в глаза, было высокое овальное зеркало в золоченой раме, расположенное в глубине зала, в котором плыл, отражаясь, ее далекий туманный силуэт. От стен, обитых гобеленовыми обоями с цветочным орнаментом, исходило сладостное благоухание тропической оранжереи, на карнизах окон щебетали птицы. Стоило ей двинуться навстречу, как под потолком зажглась хрустальная люстра, и лучи света, точно золотые спицы, пронизали зал. С каждым шагом ее образ становился все более четким и ярким, будто поднимаясь из толщи вод на поверхность лесного озера.
То ли янтарный свет, пролившийся кругом, мягко сглаживал несовершенства Лиззиной внешности, то ли зеркало удивительным образом отображало ее очертания, но Лиззи, шагая навстречу своему отражению, вдруг обнаружила, что выглядит невероятно привлекательной.
Ноги обрели желанную стройность и длину, сгладились чрезмерные выпуклости в области бедер, и вытянулся силуэт. Походка обрела плавность и гибкость, свойственные профессиональным танцовщицам. А когда Лиззи приблизила к зеркалу лицо, то не смогла сдержать восклицания.
В глазах заиграла шальная зеленая искра, и ушла легкая курносость. Уголки губ приподнялись, а резко обозначившиеся скулы как будто стали выше, придав лицу аристократическую скульптурность.
– Неужели?.. – прошептала пораженная Лиззи.
Она игриво повела плечом, выставила вперед стройную ножку, любуясь точеным коленом, томным движением закинула руку за голову, представив исполненный восхищения взгляд Алекса. Пожалуй, не только Алекса… Чистое восхищение, не более того…
Лиззи послала своему отражению соблазнительную улыбку, и в этот миг зеркало помутнело, люстра под потолком погасла, и смолкли птицы. Сеанс закончился.
Выйдя на улицу, Лиззи медленно двинулась по проспекту, натыкаясь на прохожих. Когда же она наконец очнулась от наваждения и заглянула в ближайшую витрину, то с горечью обнаружила: из отражения смотрит на нее все та же полноватая Лиззи с детскими ямочками на щеках.
– Отчего грустит моя сахарная женушка? – спросил Алекс, раскрывая объятия навстречу переступившей порог Лиззи. – На тебе лица нет, дорогая!
Вскрикнув, жена метнулась к зеркалу. Она то приближалась к нему, – и тогда чуть не впечатывалась лицом в стекло, то отходила, чтобы видеть себя в полный рост.
Алекс недоуменно смотрел на нее, а потом его вдруг осенило.
– Лиззи, – осторожно начал он, перебирая в уме все, что когда-либо слышал о косметологических процедурах. – Ты покрасила ресницы?
Она не обратила на его слова внимания, и тогда он, на всякий случай, добавил:
– Тебе очень идет.
Хмурясь, Лиззи вновь придвинулась к отражению.
– А ведь и вправду, – вдруг просияла она, – ресницы-то потемнели. И цвет глаз стал ярче! Ты тоже это замечаешь, а, Алекс?
– Конечно, – с энтузиазмом воскликнул он, обрадовавшись, что сахарная женушка передумала плакать. – Я сразу заметил, как только ты вошла!
– Значит, мне не показалось… – Лиззи мечтательно прикрыла глаза. Она скинула с плеч короткую шубку и, разведя руки, будто танцуя с невидимым партнером, завальсировала вокруг Алекса.
Он подхватил ее, крепко прижал к себе, и все перед ними закружилось, заверте…
В понедельник Лиззи, вскочив ни свет ни заря, первым делом бросилась к зеркалу. Когда часы принялись бить седьмой час, Лиззи опомнилась. Заглянув в спальню и убедившись, что муж спит, она прокралась на цыпочках в прихожую, запустила руку в карман его пальто и извлекла портмоне. Дрожащими руками вытащила наличность, оставив несколько мелких купюр. Затем ее пальцы ловко прошлись по всем секретным местам, где мужья обычно прячут заначку от жен, и ее усилия обернулись солидной денежной прибавкой.
Едва дождавшись, когда супруг уйдет на работу, Лиззи наскоро собралась и выскочила из дома.
Отныне она разглядывала себя с удовольствием – и не только в магическое зеркало, но и в самое обыкновенное, от сеанса к сеансу совершенствуя свои черты.
Мужчины не давали ей прохода, наперебой ухаживая за ней и добиваясь внимания. Их восторженные взгляды обволакивали Лиззи, точно сладкая патока, и от этого движения ее становились грациозными и манерными. Очень скоро она превратилась во властительницу дум, украшение светских тусовок и вечеринок.
Пятиминутные сеансы воздействовали на внешность слабо, и Лиззи отказалась от них в пользу часовых, весьма разорительных, но вызывающих умопомрачительные и стойкие сдвиги во внешности. Деньги таяли с катастрофической скоростью.
А из кошелька Алекса стала исчезать наличность. Когда купюры пропали впервые, он решил, что обронил их. Во второй раз Алекс обнаружил отсутствие ассигнаций в кафе, когда расплачивался за обед. Тогда его выручил сослуживец, одолжив нужную сумму.
Когда портмоне опустел в третий раз, он пожаловался сахарной женушке.
– И ты даже примерно не представляешь, кто это мог сделать? – она сдвинула брови. Муж пожал плечами.
– Совсем-совсем? – уточнила Лиззи. – Может, их украли у тебя в метро?
– Три раза подряд? – саркастически воскликнул он.
– Значит, это кто—то с работы, – уверенно произнесла супруга.
– Если это повторится еще раз, я заявлю в полицию, – мрачно проговорил Алекс.
К счастью, кражи прекратились, а Лиззи тайком от мужа взяла кредит.
В один из ненастных вечеров, когда она, веселая и слегка нетрезвая, вернулась домой из бистро, где очередной воздыхатель объяснялся ей в любви, Алекс поинтересовался у нее насчет ужина.
– Лиззи, крошка, не найдется ли у нас что-нибудь перекусить? – спросил он, ласково глядя на нее.
– Больше не смей называть меня Лиззи! – гневно выкрикнула жена. – Это имя похоже на собачью кличку! – вздернув голову, она надменно припечатала: «Элизабет».
– Ну уж нет, – рассердился Алекс. – Я женился на Лиззи и не знаю никакой Элизабет. Лиззи, и точка.
С этими словами он встал из-за пустого стола и ушел в спальню.
– Подумаешь, – буркнула Элизабет и отправилась спать в гостиную. Ночь они провели в разных комнатах, а наутро муж ушел на работу, не позавтракав и не поцеловав жену.
Случившаяся накануне ссора заставила Элизабет согласиться на встречу с одним кавалером, который давно осаждал ее настойчивыми ухаживаниями.
Сначала они бродили по Таврическому саду. Спутник Элизабет энергично жестикулировал и блистал остроумием, стараясь произвести впечатление.
Как и многие, он был влюблен в нее, но Элизабет не испытывала радости, какая еще недавно охватывала ее от осознания власти над мужчинами. Теперь воздыхатели вызывали у нее скуку и чувство одиночества.
Элизабет смеялась и выглядела веселой и оживленной, однако на сердце у нее лежала тяжесть, и причиной этому был муж. «Отчего он так груб? Почему не замечает моей красоты?» – думала она, улыбаясь очередной шутке поклонника и не особенно вникая в ее смысл. Скорее всего, Алекс не любит ее, так стоит ли страдать? Не лучше ли забыть его, перестать думать о нем, когда рядом симпатичный мужчина? Рассудив так, она повернулась к нему, их взгляды встретились, и ни один из них не заметил Алекса, неожиданно вынырнувшего из-за угла.
Увидев свою жену с молодым франтом, да еще в такой интимный момент, когда они, улыбаясь, глядели друг другу в глаза, Алекс – исключительно мирный малый – натурально рассвирепел и бросился на соперника. Молниеносная драка окончилась безоговорочной победой Алекса, главным образом, благодаря моральному превосходству законного супруга. Предполагаемый любовник жены ретировался сначала на четвереньках, а затем, поднявшись на ноги, во всю прыть помчался в направлении Литейного проспекта.
Алекс схватил за руку жену, оторопевшую от вида яростной схватки, и потащил домой. Под его глазом наливался фингал. Впервые Элизабет видела своего супруга в таком бешенстве, но еще никогда он не казался ей таким красивым и родным.
– Алекс, – воскликнула она, как только они вошли в дом, – я клянусь тебе, что никогда, никогда…
