Наум Вайман
Новая эра. Часть первая
Матвей – Науму
Меня совершенно не пугает необходимость стоять в очереди, тащить что-нибудь тяжелое, перевозить c места на место и т. п. – я в этом отношении неутомим и даже, смею сказать, незаменим. Но выполнить какую-нибудь более сложную, «умственную» операцию, где надо что-то узнавать, звонить неизвестно куда, наводить дополнительные справки, уговаривать и, главное, принимать решение – не могу, и все тут. Одна мысль о том, что мне это предстоит, приводит меня в трепет: в глазах темнеет, члены дрожат, пятки потеют… Мне говорят «нет» – я поворачиваюсь и ухожу. В общем, удобно устроился в этой жизни. Что делать: приходится принимать друзей такими, какие они есть: глядишь, для чего-нибудь и сгодятся.
Вообще-то у меня такое впечатление, что пачки одинаковых книг не примут: смутно помню, что подобный (негативный) прецедент был в пору нашей «коммерческой активности». Мне сдается, что переслать в частно-штучном порядке можно за какое-то обозримое время книг этак сорок, но уж никак не четыреста. Так что, боюсь, тебе все же придется найти альтернативный вариант и выйти на соответствующих людей. Конечно, я все это уточню. При этом, еще раз повторяю, я могу книги принять, заскладировать и хранить их какое-то время, если в этом будет необходимость. Давать мне подобные поручения ты можешь совершенно спокойно, безо всякого зазрения совести, и в этом смысле твои извинения даже как-то обидны…
Что же касается транспортных расходов, то одна полноценная экскурсия с заездом в Олимпийский, три-четыре магазина и на Международный почтамт обходится мне в среднем в 15 руб (примерно 0,5 $). Поэтому я буду, с твоего позволения, присовокуплять эту сумму к счету: думаю, это справедливо и не так уж для тебя обременительно, а мне все же облегчение.
Всегда твой
Матвей
Я, к сожалению, малость приболел (обычная простуда) и потому, не желая рисковать, решил съездить к Альперовичу за деньгами где-нибудь в районе вторника; тогда же пошлю книги, разузнаю что смогу на Международном почтамте и тебе напишу.
31.1. От Ф: Как дела, дорогой? Я только сейчас открыла почту, целый день улаживаю всякие дела, накопилось за неделю. За неделю простуды успела продвинуться с подготовкой к лекции – есть польза от простуд. И картинку нарисовала
Целую
Я тоже был «в делах». Одну часть пицуим8 мне уже выплатили, вторую, бОльшую, вроде как утвердили, теперь надо выцарапать, знаешь, как Бисмарк говорил: русского солдата мало убить, его надо еще и повалить, вот так и деньги взять у евреев…
Картинка – это замечательно, хотелось бы посмотреть. А лекции свои ты пишешь на иврите или по-русски? Если по-русски, то можешь мне «перекинуть», я почитаю, интересно.
Может, на неделе увидимся? В среду, или четверг, в четверг я не работаю.
целую
От Л:
по поводу записок: а это тот Каневский, который нам ключи давал от своей квартиры? А Золотоносов не еврей случаем? Золотой нос? «Читатель вам нужен за тем же, зачем нужна женщина», а помнишь – «такого читателя, как я, тебе еще очень нужно поискать», чем ты и занимаешься, уродуясь до изнеможения, но не останавляваясь на достигнутом – вот и вся наша любовь? Давай, посылай записки дальше, за опасной чертой – я готова, а ты? Мне очень понравилось твое письмо издателю по поводу беседы с Золотоносовым, даже больше чем их беседа.
что готова, это я храбрюсь. Хоть и говорю, что как после ангины, горло больше не болит, но зато осложнение на сердце… и что они, другие буквы алфавита – поломничества, но… они там, с тобой, а я нет… и от этого наши свидания все больше напоминают мне «холодную войну» и злюсь на себя ужасно, что опять не сдержалась, что сколько можно подставляться под холодный душ… но… когда вспоминаю, как лежала на животе, потом, а ты накрыл меня своим телом… чувствую тепло твое на себе и… в каббале есть такой принцип «итхирута дильтата» – «импульс снизу», он позволяет совершать чудеса…
Отвечаю по пунктам
Каневский – тот самый. Мы с ним еще в Неби Муса ездили, помнишь?
Золотоносов в еврействе подозревается, но точно не знаю. А у Кононова фамилия вроде Татаринов, он из деревни Похуяровки Саратовской области (недавно написал). Ему, не знаю как Золотоносову, мое «письмо» об их беседе, видно, не понравилось, во всяком случае, он на него вообще не среагировал. А может он, как и я, сомнамбула?
…Знаешь, что мне всегда было крайне важно «в любви»? Дистанция. Вот это боксерское чувство дистанции во мне очень развито (мой тренер, старик Никифоров, он был чемпионом России в 25 году!, колоритный старик, говорил, что у меня реакция классная, но жопа толстовата). Если чуть увеличишь – не достанешь, чуть приблизишься – сам схлопочешь. Женщины в такие игры, как правило, играть не умеют. Вот почему мне с королевой так «легко», потому что у нее подход мужской, любовь, в сущности, это обмен ударами, но потом, после дУша (sis!), обнявшись, можно, хохоча, и по пиву… Хотя в последнее время и она стала проявлять какие-то «женские» признаки, слабину давать. И тогда я ее чуток отпускаю, пусть поебется с кем-нибудь, восстановит дистанцию.
А насчет того, что «сам схлопочешь»… Здесь, мне кажется, не только пресловутый «страх любви», может это просто «рыбья кровь», ну не нужно мне это, что делать. Не хочу я «сгорать от любви», другие вещи меня сильней воспламеняют… Может, это – климакс… Но, в сущности, так было всегда…
1.2. Постельная болтовня Р:
… – А можно я буду тебя звать «любимый»? Можно? Ты мой любимый. … Если бы ты был маленький-маленький, я бы тебя носила с собой, положила бы в карман…
Перед встречей купил хлеб, масло, красную икру и чилийское красное, «Мерло». Выпила полбутылки.
– Напиться хочется.
– Чего?
– Не знаю.., ты будешь смеяться… Я все эти дни думала о тебе, и мне вдруг стало страшно… Я боюсь слететь с тормозов… А ты не боишься? Почему?
– Я в тебе уверен.
Расхохоталась.
– Постараюсь оправдать доверие!
Вымазал хлебом банку с икрой.
– Ты бы хером вымазал, а я бы потом слизала, ха-ха-ха!…
Приехали около часа. К шести сгустились сумерки. Слабая полоса света от зазора между шторами легла на ее плечо и грудь. Пошли по третьему кругу.
… – Скажи всем твоим друзьям-импотентам…
– У меня нет друзей-импотентов.
– Они все импотенты по сравнению с тобой, ты им скажи… Ты, когда будешь, лет под семьдесят, знаменитый писатель, и у тебя будут деньги, а значит и красивые женщины вокруг, ты себе выбери молодую, высокую, чем выше женщина, тем больше веса она добавляет мужчине, статную, и чтоб тебе было хорошо с ней…
– Уж не знаю, захочется ли мне под семьдесят…
– А в том что он будет знаменит, он не сомневается, ха-ха-ха! Скромный ты наш! А кто еще? Да, стеснительный, ха-ха-ха! Особенно с женщинами!
На обратном пути взяла мою руку и сунула себе между ног, глубоко.
– Вот, положи руку сюда, вот так, а теперь надо сфотографировать, и написать: скромный и стеснительный с женщинами.
Матвей – Науму
Я позвонил на Международный почтамт. Сведения благоприятные: все ограничения отменены, приезжайте, высылайте, нет проблем. Это совершенно официальная информация. Стоимость пятикилограммовой бандероли – 147 р + упаковка +4% налог с продаж, т.е. что-то порядка 160 р. Кроме того, знакомый товаровед Сан Саныч (я ему многократно помогал грузить тиражи), во-первых, подтвердил, что на почте все так и обстоит, без проблем, а во-вторых, сказал, что имел дело с фирмой Алан Карго (за точность названия не ручаюсь, записал по слуху), которая специализируется на пересылках именно в Израиль. Они шлют контейнеры для книжных магазинов, а заодно принимают заказы от частных лиц. По словам Сан Саныча, они берут недорого; у него под рукой не оказалось телефона представителя этой фирмы, с которым у него контакт, но он пообещал мне его дать в ближайшее время. Так что напрашивается такая схема действий: узнать расценки фирмы, сравнить их со стоимостью пересылки обычным путем и выбрать более дешевый вариант. Единственная проблема состоит в том, что точные цифры и суммы можно будет узнать только тогда, когда я узнаю вес одной книги (т.е. какое количество войдет в пятикилограммовую бандероль). Если есть возможность получить эти сведения у издателя, это ускорило бы выход на точные суммы.
Всегда твой
Матвей
Наум – Матвею
Старик, ты гений! В тебе пропадает еврейский негоциант эпохи Возрождения, они и философией занимались, и даже поэзией баловались.
Полагаю, что книга потянет где-то на пол-кило, но я уточню. Так что в 5-килограммовую войдут книг десять, если добавить к стоимости посылки твои прОценты то получится где-то 200 р. или 7 долл. за посылку или не больше 300 долларов за 400 книг. Варианты, которые мне предлагают здесь, однозначно дороже: за перевозку 1.5 долл. за кг. (то есть уже около 300 д.), но главные расходы, оказывается – на таможне! В нашем «конце» это около 200 долл. да и ваша таможня не промах. Но ты, конечно, узнай, если не трудно, что за смета у этой фирмы, тогда и решим.
2.2. От Л:
я бы даже сказала, что наши чувства меняются не столько с годами, сколько в одно и то же время, а точнее, когда «дистанция» сокращается.
Оно как бы густеет, как будто хочет все успеть сразу, наше время. И я люблю тебя именно когда «другие вещи воспламеняют меня сильнее»…
Забыла, как называется этот монастырь в Испании, про который ты мне говорил? И напомни твой адрес, чтобы отослать «Квартет».
Santiago De Compostela, это на западе, «над» Португалией. А когда ты едешь?
Весь «Квартет» прочитала? Как тебе?
Матвей – Науму
Не удержусь и задам тебе выволочку за порчу языка. Доконал ты меня «словом» нахуй (sic!). Ты же, блин, русский писатель. Существительные с предлогами пишутся отдельно! Вот тебе за это экспромт в стиле «Радионяни» (ее ведь не зря вели два еврея, сочинял третий, а музыку писал четвертый: кому еще было постоять за чистоту русского языка?)
Эпиграмма
Романа русского надежда
Живет в израильской глуши.
Ему совет от всей души:
Прелюбодействуй, пей, греши
Но хуй с предлогами, невежда,
Раздельно всё-таки пиши!
Матвей
еврейский негоциант эпохи Возрождения, балующийся поэзией
3.2.2000. Матвею:
Эпиграммкой ты меня порадовал, ей богу. Таких бы бить по рукам, да приговаривать: писать, писать. Только ведь «хуй» скорее «место имения», чем существительное…
У Гольдштейна перемены: подруга разошлась с мужем и последний с квартиры съехал. Так что Гольдштейн скоро переезжает к подруге. Поздравил его. Хорошо, когда желаемое сбывается. «С вас бутылевич!» – гусарю. «Да-да, конечно…» С Барашем у него охлаждение. Сказал, что зря он, Бараш, второй сборник выпустил, очень уж тонкий, «свидетельство маломощности».
Вечером Миша Файнерман позвонил. Заикается чуть сильнее обычного. Якобы над книгой работает. Обещал написать.
Играл с кабаном. На травке за забором молодежь резвилась. Кабан все время посматривал в ту сторону: «Тире, кама цицим… /Смотри, сколько сисек/ Я принял стратегическое решение: раз в месяц ходить к блядям, да, но не к таким за 70 шеклей, а за двести. Да, есть девочки в порядке, у меня друг один…»
От Ф:
Записалась на курс английского на работе, в среду с 3-ч, время надо отвоевывать, правда?
В четверг у нас еженедельная ешива9 с 2-ч до 4-ч, так что и этот день для наших встреч вычеркнут. Остается вторник.
Но самое главное, что сегодня сделала ультрасаунд, и он в порядке! Так что у меня три месяца тишины до следующей проверки.
Твоя книга вышла?
Муж через неделю уезжает почти до конца месяца.
Целую
Я рад, что все благополучно. А чего вдруг английский?
Давай наметим на вторник. Я соскучился.
Матвей – Науму
Я рад, что ты не обиделся на эпиграмму; были сомнения: язык мой враг мой.
Конечно, язык портится (в том числе и писателями), но где-то надо стать грудью и сказать: «Ни шагу назад!» Упомянутое слово – это именно то место. Иначе народ потеряет самоидентификацию. Впрочем, туда ему и дорога, и это давно случилось бы, если бы не пара евреев-ригористов…
От Ф:
Можно встретиться в воскресенье утром, часов в 9. Целую
5.2. О похудении: «Милочка, в вашем возрасте приходится выбирать между лицом и фигурой».
В «Окнах» – ответы некоторых литературных авторитетов (по выбору Гольдштейна) на заданную тему: лучшие писатели и книги столетия. В результате – джентльменский набор: Мандельштам, Ходасевич, Набоков, «Петербург» Белого, «Сестра моя жизнь» Пастернака. Бараш соригинальничал (Гольдштейн и его причислил к авторитетам, чтоб не обижался), назвал «наиболее дорогой» ему книгой в русской литературе «Тридцатую любовь Марины» Сорокина. А еще «авторитеты» дружно любят Добычина. Гандлевский употребил слово «гемютный». Шо це таке? Запросил русскую Паутину, а она мне ответила: «Тут-то не гемютный жупелок, жвалы обломаются».
6.2. Свидания с Ф сокращаются, всего час заняло. Сгораю от возбуждения. Просто сгораю, куда там три раза, и второй-то представить себе не могу…
… – Вряд ли я еще встречу такого дорогого мне человека, как ты… Это чудо, что ты мне встретился… Мне кажется, что если бы я была мужчиной, я была бы на тебя похожа…
– В каком смысле?
– Ну.., ты как бы моя мужская половина, ты воплощаешь все те качества… силу, ум, мужественность…
7.2. От Ф: Дорогой, у меня дома пока нет интернета, буду стараться писать с работы. Хорошо мне с тобой, до сих пор чувствую тебя рядом
Целую
8.2. Обычная болтовня Р после того как:
… – Ни в коем случае не худей, этот животик я обожаю.., много там не ходи по Флоренции, и хорошо кушай, пицы, спагетти… А можно я твои трусы одену?
Одела на голову. Вроде чепчика. Смеется
… – А со мной знаешь что было…, нет, ты будешь смеяться…, нет, мне стыдно…, только не вздумай это описать в своих этих, ха-ха-ха, обещаешь? Я в тот раз пришла домой, зашла в ванну, стала себя обнюхивать, и не чувствую твоего запаха! Тогда я прокладку сняла и стала ее нюхать. … У тебя черепушка, как лампочка! Самая красивая черепушка на свете! … Ты мне (загибает мои пальцы правой руки, левой веду машину) дорог, люб, близок, я тебя обожаю… что еще? Ну что еще, скажи?
Подарила мне маленькую костяную рыбку, которую в Тайланде купила.
Вышли к морю. Холодный ветер. «Ой, из меня потекло! Нет, не отдам!» Встала, скрестив ноги. Смеется.
Глаза у нее светлые-светлые. И вообще она мне иногда кажется девчонкой… А вчера, поцеловал, и вдруг пахнул в лицо ветер юности, то ли вспомнил что чувствовал тогда (с кем?), то ли что мечтал почувствовать?…
Принес почитать книжку стихов Вадика
– Нет, больше не читай, это просто убожество.
От Л:
знаешь, со мной такого никогда раньше не было, во всяком случае не помню, чтобы было… вдруг ничего не хочется, никаких желаний…
а было так: приснилось мне, будто мы на корабле, молодые, как в Друскениках, на верхней палубе, внизу океан свинцовый, сверху небо в тучах и когда ты входишь в меня, мы взлетаем и торчим там, между небом и землей и слышим божественной красоты музыку… а потом я брожу по каким-то каютам и ищу тебя долго и глухонемею… потом ты меня находишь в какой-то темной каюте (только редкие лучики света пробиваются через жалюзи) и говоришь-говоришь, а я не слушаю и сказать ничего не могу… и никакой музыки… и просыпаюсь вот в таком состоянии полной апатии и никак не выхожу из этого… вот написала и чуть отлегло, но…
Эй, подруга, ты это брось. К черту апатию. А вообще кончать надо эти игрища в дневники. Я же пошутил, понимаешь? Может, просто позлить тебя хотел, перестарался, кажись…
9.2. Креститель у Матфея – ярый, сокрушительной воли проповедник
«Змеиное отродье! Кто внушил вам мысль, что избегните возмездия? Только не вздумайте говорить в душе: „Наш отец – Авраам“! Уже лежит наготове топор у кормля дерев: дерево, не приносящее добрых плодов, срубают и бросают в огонь. Я омываю вас водой в знак покаяния, но Тот, кто идет за мной, омоет вас Духом Божьим и огнем. Он провеет зерно на току: пшеницу соберет в закрома, а мякину сожжет в огне неугасимом».
И не про любовь тут сказ, а про огонь для неверных.
Вдруг ясно вспомнил скрипачку, ее смущенную улыбку, ласковый взгляд, и опять защемило. А я даже не попытался достать ее телефон…
10.2. От Л:
а помнишь, как ты порезался, когда лысину брил и приехал с кровавой лысиной? я когда в записках дошла до эпизода в «Бернард Шоу», где ты «счастлив», а она тебе говорит какая у тебя самая красивая лысина в мире, меня такой смех разобрал, что я даже прослезилась…
Ф молчит, не пишет…
Матвей – Науму
По правде говоря, силы мои на исходе (а вера в то, что возможно хоть какое-то понимание, почти полностью иссякла, и я проговорю некоторые мысли просто по инерции, из уважения к количеству исписанных ранее страниц).
Классический Ритуал, инвариантную формулу которого вывел В. Н. Топоров, нацелен на восстановление пошатнувшегося порядка, он «подражает» теогоническому процессу. Его участнику кажется, что, воспроизводя «первоначальные» действия Демиурга, он «помогает» восстановить порядок мироздания, как-то: помогает солнцу – взойти, весне – наступить в положенное время и т. п. Исходя из нашего сегодняшнего «здравого смысла», он занимается ерундой: мы-то знаем, что солнце взойдет независимо от телодвижений раскрашенных дикарей. Однако у ритуала есть другая сторона, скрытая от сознания его участника. В процессе исполнения ритуала переживаются определенные психологические фазы: отождествление себя с «вредителем», борьба с ним, смерть и воскресение. Иными словами, участник ритуала испытывает катартическое переживание. Но сам-то он об этом не подозревает! Его сознание обращено на «внешние» объекты, а не на структуру внутреннего переживания. Обнаруживается фундаментальное различие между тем, что на самом деле имеет значение для выживания (спасение посредством психологического механизма снятия индивидуации), и тем, как понимается (осознается) смысл происходящего его участником («духовно-материальное» воздействие на внешние по отношению к индивиду силы). Ритуал двойственен (двуедин), причем принципиально: это так и должно быть, что его участник не осознает, что «на самом деле» имеет решающее значение. Никто не скажет: пойду-ка я на сеанс сотериологии, сниму накопившуюся индивидуацию. (Этого не мог сказать дикарь, но также не скажет этого и сегодняшний рафинированный посетитель театра: внутренняя, психологическая сторона архетипа является действенной, пока она остается неосознанной). На исходе фазы сотериологического синкретизма двуединый ритуал естественным образом распадается на две составляющих. Та его сторона, которая «отвечает» за «внутреннее переживание», превращается в культурный (т.е. игровой, «рампированный») феномен, который отметает объекты внешней направленности – и, соответственно, ВЕРУ в них. Участник культурного действа вообще не объясняет себе, чем он занимается, он просто испытывает удовлетворение (когда же пытливый ум все же подыскивает «объяснения» типа «воспитательного», «познавательного», «гедонистического», они только затемняют суть происходящего, вплоть до разрушения самого эстетического феномена). Если бы даже и было найдено «правильное» объяснение (твой покорный слуга считает, например, что «ухватил-таки Бога за яйца»), оно ничего бы не добавило к эстетическому переживанию, а вот убавить могло бы… Как видишь, у этого (культурного) продукта распада былого ритуального единства нет ничего общего с ВЕРОЙ! Можно «верить» или не «верить» в ту или иную интерпретацию (теорию) данного феномена, но ведь совершенно ясно, что слово «вера» употребляется здесь метафорически; здесь как раз нет места вере, здесь идет соревнование рациональных аргументов, гипотез, идей, то есть идет нормальный познавательный (чтобы не сказать «научный») процесс, противоположный тому, что в точном смысле слова называют ВЕРОЙ. Такая ВЕРА полностью отошла ко второму продукту распада ритуального синкретического единства – к религии. Религия контрсубъективна: она должна убедить своего адепта, что в ее таинствах важно не внутреннее переживание, а буквальное участие в нем потусторонних (трансцендентных) внешних сил. Религия требует ВЕРЫ в них, и в этом отношении ты совершенно прав, говоря, что «верить приходится в то, чего нет». И адепт веры прекрасно осознает, что он не ваньку валяет, не «оттягивается», а именно спасается (чего не должен сознавать участник культурного действа). Итак, противоположность между религией и культурой, между ВЕРОЙ и «эстетическим удовлетворением» (это слово больше подходит, чем «удовольствие») так велика, как только может быть велика противоположность между взаимоисключающими крайностями, и ты по обыкновению превращаешь все во вселенскую смазь и разрушаешь весь смысл того, что мы, как мне казалось (наивный человек!), достигли, когда называешь культурные архетипы предметом ВЕРЫ. Я не говорю уже об «эзотеричности» фразы «вера – это психологический механизм выживания, а не сотериологический». Как будто сотериология может действовать как-то иначе, нежели через тот или иной психологический механизм. Весь вопрос в том, что это за механизм; как я пытался показать, в случае культуры и в случае религии действуют совершенно разные, можно сказать, противоположные, сотериологические (и, соответственно, психологические) механизмы.
Если согласиться, что ритуал по природе «двуедин», т.е. обладает разнонаправленными потенциями, то я не понимаю, что мешает выдвинуть такое предположение: «жреческий» потенциал используется преимущественно для обеспечения «мирного течения жизни», а «магический» – в экстремальных ситуациях. Жрец следит, чтобы утром солнце встало и за зимой пришла весна, а Маг ловит человека на пределе его сил, «в минуту жизни трудную». Если не убеждают «примеры из жизни», так вот тебе образчик объективного этнографического наблюдения. Цитирую Малиновского: «представим себе те обстоятельства, в которых мы встречаем магию. Человек, занимающийся разного рода практической деятельностью, попадает в тупиковую ситуацию… Знания отказали, прошлый опыт и технические навыки не помогают – человек чувствует себя беспомощным… Его организм воспроизводит действия, которые предполагает осуществленная надежда… Они (действия) порождают то, что можно назвать распространением эмоции во вне через выражение ее в слове и действии, которыми человек как бы инсценирует желаемое событие. Однако во всем этом взрыве психической активности главенствующее место занимает образ цели и т.п.» (с. 79—80) Думаю, что поведение дикаря, попавшего «в тупиковую ситуацию», не слишком сильно отличается от соответствующего поведения цивилизованного человека «типа я». Я не знаю ни одной эпохи в истории, которая обходилась бы без магии, и, естественно, признаю это. Всегда «магически предрасположенные» люди находили повод ждать конца света и практиковали магию – и всегда, тем не менее, находились жреческие силы, поддерживавшие стабильность; не бывает «только мирного» и «только эсхатологического» времени, любое время амбивалентно, хотя и склоняется, в большей или меньшей степени, «в сторону Жреца» или «в сторону Мага». Одним снится покой, а другим конец света и Конь Блед и Сидящий на нем, и имя ему Смерть. Жизнь, тем не менее, продолжается, но поскольку человечество не вечно, у Мага есть неисчерпаемый (до действительного конца света) ресурс воспроизводства, тут ты прав.
На этом кончаю, дабы успеть пожелать, чтобы задумка оттянуться в Италии по полной культурной программе осуществилась на все сто.
Всегда твой
Матвей
Надеюсь, по возвращении поделишься впечатлениями.
11.2. Милан встретил морозцем. Во Флоренцию отправились поездом, вагон качало, дремал (в самолете спать не могу), за окном, как в фильмах Ангелопулоса, жемчужная пасмурность полей с силуэтами кипарисов, зачуханные предместья с карими пятнами домов – люблю эти застенчивые краски средиземноморской зимы. Внезапно, как в ад, проваливались в долгие, грохочущие туннели.
Старый дом на улице Кавура, гостиница на втором этаже, лифт маленький, дребезжит, портье – негр. «Мистер Касим (хозяин) будет завтра утром». Комната большая, с балкона вид на внутренний двор, за крышами – купол Собора и Компанила Джотто (жена принялась радостно ахать), но в углу двора что-то ремонтируют, отбойный молоток стучит, пыль, и ванной нет, душ неогороженный…
Когда вышли погулять, уже смеркалось. До соборной площади два шага, Дуомо в сумраке кажется малахитовым – сказочный корабль, зашедший в тесную старую гавань, дух захватывает при виде этой ажурной мраморной громады, и вдруг тревоги уходят, душа как бы разглаживается, вздымается грудь в глубочайшем вздохе, и на лице – улыбка, будто любимая поцеловала.
На обратном пути обратил внимание на дворец напротив гостиницы, массивный, строгий, с нависшей крышей – палаццо Медичи-Риккарди. Зашли, никого, тусклые лампочки, потоптались, нашли захудалую кассу, открыто, пожалуйста, только платите денежки за наши сокровища. Большой внутренний двор, на Востоке тоже так строят, всегда есть внутренний двор, так что каждый палаццо – он же и крепость, поднялись по лестнице и вдруг – маленькая комната, дворцовая молельня, то биш капелла, и вся расписана «Поклонением волхвов» Гоццоли.
Фреска – это, доложу я вам, не картина. У нее нет рамок. Нет вот этой самой рампы. Ты как бы перешагиваешь границу, как в фильме Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира», и – вступаешь в сказочное действо…
12.2. В семь утра – звон колоколов. Ласковый, далекий. Завтрак: булочки с маслом и вареньем, и кофе. Мистер Касим чуть ли не бросился обниматься – семита встретил. Сам из Сомали, Абу-Бакр его фамилиё, кончал какой-то университет в Италии, лет под пятьдесят. Понравилось ему, что я знаю, что значит для мусульманина Абу-Бакр10. Чирикал с женой о жизни, о себе: сколько детей, сколько внуков, кто куда улетел из гнезда. Посоветовал, где стоит местной кухни отведать.
На улице морозно и пасмурно, мокрые мостовые, город еще пуст. Суббота. Пошли к реке. По дороге наткнулись на грубоватую флорентийскую готику Орсанмикеле, зашли в пустой, холодный собор. Рассеянный свет витражей и томная белизна затейливого киота и мраморной св. Анны, полустертые, погибшие фрески. Напротив церкви музей. Поднялись наверх, в огромном зале трехметровые фигуры апостолов Донателло, которых из церкви повыковыривали, там они, якобы, портились. Все апостолы из потускневшего белого мрамора: работящий, с широченными ладонями Матфей, хмурый Петр, а Креститель – медный, черный, мерцающий. Такой руку поднимет, огнем из глаз полыхнет – поползешь за ним, целуя рубища и избитые пальцы на ногах. А они длинные, тонкие, аристократические! Даже у Иисуса пальцы на ногах не такие породистые, чересчур, пожалуй, крепкие, чересчур правильных пропорций…
Взгляд фиксирует все впопыхах, спеша разглядеть, жадно шарит, заглатывая ненасытно, взахлеб: в мешок памяти накидать, а потом, дома, спокойненько осознать, и щелкаешь, щелкаешь фотиком. А вечером записываешь телеграфным стилем…
На площади Сеньерии уже много туристов, в основном япошки. После коллекции дворца Медичи зашли еще в Уфицци – очередь была маленькой – таскались по душным залам, в результате зарябило в глазах от всей этой роскоши: ее тут до жути, до тошноты…
Вечером – Баптистерий, золотые, как в венецианском Сен-Марко, мозаики на необъятном куполе, все – чудо, гимн. Сам Дуомо – шкатулка из слоновой кости воздушной резьбы, в сумраке вечера – зеленый мох и водоросли на дне прозрачного потока… Флоренция гуляет. Народ франтоватый.
13.2. Сен-Марко. Келья Саванаролы. Его портрет Бартоломео. Омерзительно кривой нос, да еще замкнут снизу выдвинутым подбородком. Не профиль, а гильотина. Окно кельи, и без того узкое, заколочено…
Вечером, в безлюдном монастыре св. Магдалины Патти (падшей) – фреска Перуджино «Распятие». Старушка у входа, длинные коридоры, в нишах мертвецы, лестницы, полутемень, Риммка испугалась, схватилась за рукав. И вдруг поднялись в большую комнату, где стена, как окно в голубые дали. Вот уж в самом деле улетно…
14.2. Добрались и до Санта Кармины, до «Изгнания из Рая» Мазаччо, как Николай велел. У Адама и Евы глаза – провалы. Жуткое видение. Каноны побоку, свобода жути. Но и тут скольжу взглядом: отметил «особенность» и – дальше. И вдруг понимаешь, что и жизнь – вот такая же туристская беготня. И мало что зажигает. Вот Муратов в «Образах Италии» (пафосность его раздражает) цитирует Данте: «…записываю я только, что говорит во мне». А что во мне говорит? Когда-то я хотел написать «историю», не то чтоб «историю моей жизни», а историю в кристаллике моего глаза. Но если сердце ни на что не откликается, если я не живу, а скольжу по жизни, как мой взгляд по этим шедеврам, то кому это может быть интересно?
На обед – сырое мясо в кафе «Тоскана». Потом еще пошли на выставку Миро во дворце Строцци. Миро мне даже больше понравился, чем эти шедевры кватроченто. Вечером не забыли о магазинах. Купил черное кашемировое пальто. Жена только головой качала: «Зачем тебе? Где ты это будешь носить в Израиле? Любишь ты выпендриваться». Да я и сам уже чувствую, что не нужно было, и дороговато… В Москву одену.
На выставке Миро жена спросила: «Почему люди ходят, платят бешеные деньги, чтобы смотреть на такое? Что они ищут? О чем все это? Я не могу понять, мне это ни о чем не говорит». И вечером, когда сидели на пл. Республики, за столиком праздничного кафе (чай с пироженым), продолжала допытываться: в чем смысл искусства. Я объяснял, как мог. За соседним столиком сидели двое мужчин. Один из них обернулся и посмотрел на нас. Седой, в светло-сером пальто, огненно-черные глаза. Почему он обернулся, что привлекло его внимание? Я, конечно, произнес много имен… А, может, он понимает по-русски?
Жену раздражает, что каждый хочет ее «лидфок»11. Вот, мол, говоришь с человеком, объясняешь ему что-то, и вдруг чувствуешь, что он тебя не слышит, наплевать ему, что ты там говоришь, на твою личность, ему надо только одно. Радоваться должна, говорю. «Ну, вообще-то я рада, но противно, когда к тебе относятся только как к куску мяса». Уверил ее, что желание «лидфок» относится и к личности тоже.
15.2. Музей Борджио, Санта Кроче, второй заход в Уфицци, «Герцогиня Де Эстрэ с сестрой», держит сестру за сосок двумя пальчиками, «школа Фонтенбло»…
16.2. Капелла Медичи, Академия, монастырь Апполонии. Ну что вам сказать за Микеланджело? «Дышащий мрамор»?
К сумеркам уже были в Милане. Номер – для потрахаться. Зато в самом центре. Одел я новое пальто и – на Виа Данте. У «Ла Скалы» Риммка захныкала: «Вот бы в Ла Скалу попасть!» Билетов нет, даже дешевых, на галерке. Около дверей толпа, кто-то имена выкрикивает, оказывается, с утра люди записываются и два раза в день отмечаются, как когда-то в Москве за польскими джинсами. Вдруг слышу русскую речь: «Андрюша, давай билеты» – барышники! «Ребята, – говорю, – может у вас лишний билетик найдется?» Мужик, который Андрюшу звал, лет под сорок, облезлый, оглядел меня: «Пожалуйста. Десятый ряд партера. Вам два? 400 000 (50 долларов). Каждый». «Я так хорошо выгляжу?» – говорю. «Неплохо». Я покачал головой и облезлый отстал. Давали «Ромео и Джульету». «Хоть бы во внутрь зайти, посмотреть, как там!», – мечтала вслух Риммка. Бросилась к Андрюше: «Объясните мне пожалуйста… может, есть только входные, мне бы только посмотреть!» Андрюше лет двадцать с хвостиком, вид помятый, изможденный. «А вы каким бюджетом располагаете?» «50 тысяч». «Мигом организуем». Через минуту Риммка держала в руках два билета, а я расплачивался. «Я не могу поверить! Я не могу поверить!», – причитала вне себя от счастья. Так весь спектакль и сияла. И от балета, конечно же, без ума: декорации – «ожившая Венеция», «танцуют чудесно», Ромео – «вылитый „Давид“ Микеланжело», и «неужели я в Ла Скала?!» и «все, теперь больше ничего не хочу – домой!» Пятый ярус галерки, но первый ряд, все видно, только далеко, нужен морской бинокль, билеты на эти места 10000 стоят, так что свои 250% Андрюша все-таки срубил, и на здоровье, никто не в обиде. Танцевали спортивно, и вообще – хороший областной театр. В номере – визги оргазма, впервые за путешествие. Искусство – страшная сила.
