Наум Вайман
Новая эра. Часть вторая
– Это земляничная.
– Аа! Клубники-то здесь завались, а вот землянику я уж не помню, когда в последний раз…
Тарасов был в разгаре витийства, речь шла о пропаже архива Бокштейна.
– Но если он на помойке, – мягко убеждал Баембаев, – то все, Володя, дело конченое.
Но Тарасов не унимался.
– Не, Наум, ты послушай, я тебя сейчас введу в курс… Мне нужна будет ваша подпись. Я хочу их выебать, понимаешь? Вы-е-бать!
– Если все на помойке, то это бесполезно, – эхом отозвался Баембаев.
– А в чем собственно…
– Я тебе сейчас все объясню, – горячится Тарасов. – Было такое постановление, обязывающее Амидар6 закрыть квартиру и ничего в ней не трогать. А они вселили туда людей, понимаешь?!! Ну и те, конечно, всё оттуда выкинули. Тысячи книг, рукописи, ну все! Я хочу их наказать, понимаешь? Их надо наказать, этот вонючий Амидар, блядь, этих пидарасов!
– Как наказать, не понял?
– Полтора миллиона! Я хочу содрать с них полтора миллиона! Эти книги стоили бешеные деньги!
– Но ты же не наследник.
– Да я не для себя, блядь! Деньги старухе пойдут, этой ду-уре! Этой его двоюродной сестре!
– Так тебе нужна доверенность, – строю из себя человека сведующего.
– Это будет, я с ней договорюсь, не волнуйся. Мне нужно письмо, от солидных людей, таких как ты, как Баембаев (мы с Ромой, польщенные, переглянулись)…
– Ты что, не понимаешь, – подключился Рома, – у них же батарея адвокатов, какие полтора миллиона?!
– Полтора миллиона! Я хочу их вы-е-бать! Понимаешь?
– А на миллион двести тысяч, – бросает Рома, – ты не согласен?
– Согласен.
– А четыреста тысяч – плохо? – торгуется Рома.
– Сто тысяч долларов? Минимум.
– Даже сорок было бы неплохо, – не отстает Рома. – Ты сначала поговори с этим своим другом, адвокатом…
– Я поговорю. И я их вы-е-бу! Представляешь, какие суки?
– Я чо-то не пойму, – говорю, – ты хочешь им отомстить, или ты хочешь заработать?
– Отомстить!
– Кому?! – вмешивается Рома. – Это же контора! Это же не конкретные люди! Я даже подозреваю, что не они виноваты, а они перепродали свои права на эти дома другой фирме, а та сдала и все…
– Нет, эти пидоры из Амидара, я их вы-е-бу!
– Ну да, проклятый Амидар, проклятый Израиль и весь мир.
– Это антисемитизм, – влезаю.
Володя вдруг покосился на меня с пьяной, но осмысленной усмешкой: «Хха!» Я продолжаю:
– Позвольте подвести итоги. Во-первых, мстить тут некому. Они же не могут закрыть эту квартиру навечно. Она была закрыта, надо было за это время вывести архив, если бы ты всю эту энергию потратил раньше на то…
– Я хотел взломать дверь!
– Да не дверь ломать, ты же собираешься сейчас бежать к этой старушке, получать доверенность, потом к адвокатам, если бы побегал раньше, то может и получил бы…
– Не, ну сейчас-то, сейчас-то что делать?!
– Так я говорю, мстить некому, это глупо. Теперь в смысле заработать. Во-первых, ты ничего не получишь.
– Я же говорю, – поддержал Рома.
– Ты не веришь?! Значит сидеть сложа руки?!
– Дай договорить. (Я чувствую, что опьянел.) Денег ты не увидишь, потому что серьезных нарушений закона, я уверен, здесь нет. А вот общественную кампанию под культурным соусом, мол, погиб архив великого поэта из-за равнодушия чиновников – на этом можно заработать! Под скандал на почве культуры могут пригласить на телевидение…
– Меня уже пригласили.
– Вот, пригласить на телевидение. Там, кстати, и отомстишь, и выебешь этих чиновников публично. А главное, под скандал, чтоб его замять, они таки да могут дать деньги, но не в карман, а под культурный проект: выпустить книгу, сделать фильм, на это они могут дать, чтобы отмазаться, выглядеть чуткими…
– И с налогов спишут, – подключается Рома.
– Это лучшее, – продолжаю, – а главное, реальное, что ты можешь сделать для Бокштейна.
Еще долго шумели на эту тему. Потом разговор переключился на загранпоездку Тарасова.
Володя: В Париже я был у Хвоста. Это было совершенно великолепно. У него театр. Анри ему пишет и дарит, ты, говорит…, только имени моего не упоминай, ну, Анри это вообще… А какие у него внизу римэйки! Пиздец! (Тут его характерно завернуло винтом.) Хочу его пригласить в Израиль, но проблема с актерами, у них нет паспортов, и они боятся, что их не пустят обратно.
Рома: Их и сюда не пустят, ты что. Кто им визу даст?
И они опять заспорили.
– Но самый замечательный город, конечно, Рим! Рим – это пиздец! Полный пиздец! Сикстинская капелла – полный пиздец!
Ну и пошло, уже в крик: Микеланджело, Караваджо, Рафаэль, который Микеланджело в подметки не годится.
Рома: Ну, Микеланджело художник средний, а поэт никудышный.
Володя: Поэт никудышный?!
Я: Не знаю как поэт или как художник, но скульптор он охуительный. Я в Академии флорентийской…
Рома: Микеланджело никудышный поэт, средний художник, скульптор – ничего, но он совершенно гениальный архитектор.
Я: Ну, не знаю. Эти его «Рабы», будто рвущиеся из камня…
Рома: Так незаконченные! Незаконченные вещи у него гениальны! Но там где он мрамор вылизывал…
Еще кричали о каком-то перформансе, на котором Рома читал, а Петя вдруг выставил публике жопу. Рома:
– Ты же знаешь, какая у Пети жопа? Вот такая! – Он широко развел руками и все согласно закивали. – Он перед этим ее еще плохо вытер, даже, кажется, бумажка торчала. Вот это был перформанс!
Потом Бренеру мыли кости. Рома его тоже не жаловал. Володя защищал, называл «дерзким», ссылался на его мировую славу. Стали делить знакомых на тех, кто «делает карьеру» и кто «настоящий». Даже Генделева помянули.
Рома:
– После сорока они уже только о деньгах думают. Причем Генделев еще честный парень, просто бросил литературу и все, а какие-нибудь Кунцы…
Володя:
– Ну, Кунц отвратителен.
Рома:
– Бьют на жестокость, уродство, страх. А простой человек в сущности хочет повеселиться и не очень-то боится Апокалипсиса.
Рома теперь поет песенки, поставил нам записи. Ничего, эффектно. Показал статью про него в «Хаарец», большую, с портретом, называется «Последний дадаист». Володя похвастался, что скоро встретится с Соколовым, тот должен в понедельник приехать в Тель-Авив.
Володя мне:
– Если тебе нужно что-то передать ему, пожалуйста.
Великодушен. Даже обещал привести его к Роме.
Рома:
– Приводи, все-таки он мужик нехуевый.
Володя:
– Самый нехуевый!
28.1. Пятерик вогнал. Рекорд. Три в отеле и два дома, до и после. Не зря всю неделю ходил «злой». Каждый раз у нас все лучше и лучше. На этот раз ей удалось высосать, долго работала. Потом размазывала, по себе, по мне. Любит это.
– Родной ты мой.., ты стал мне такой родной. …. Скажи, а правда ты стал более внимательно к себе относиться? Ну, чуточку стал больше себя любить?
– Да, пожалуй, что так
– Правильно, надо себя любить. Если себя не любишь, то как же можно любить других?
30.1. «Как вульгарная магия является обычно прибежищем отчаявшихся в самих себе, тех, для кого и человек и Бог стали одинаково чужды, так теургия превратилась в убежище отчаявшейся интеллигенции, которая уже чувствовала „очарование бездны“». (Доддс) Как будто про Серебряный век написано…
В основе «магической реакции», как считает Доддс, «бессознательное бегство от тяжелой ноши индивидуального выбора, который открытое общество налагает на своих членов».
В каком-то смысле к магии можно отнести и почитание письменности у евреев, всяких «священных» и «тайных» книг. В письменности есть что-то сакральное. Ведь пером водит «душа», что-то в человеке, что не вполне он сам…
«Человек – это бог, который может умереть». (Аристотель)
31.1. Прелюдия к тишине… Неплохое название. Только чего?
Жена: Ты мой доктор
Я доволен, кажется, довел до кондиции. Теперь, как говорится, не стыдно женщине в глаза посмотреть.
Были в тюрьме у Юваля. У него вид загнанного в угол.
1.2.2001. Пустые корты. Рассвет. Безмолвие. В небе мерцают клинья журавлей. Будто чешуя рыб, вынырнувших из глубин на свет. На север летят. То ровный клин, то трепещущий, порванный. Иногда какая-то птица отстанет, машет крыльями изо всех сил, пытается догнать, но отставших не ждут…
А чуть позже разбуженный мир уже грохочет моторами, воронье всполошилось…
Муж Р в больнице, операцию сделали.
– Какое-то сухожилие в руке, я в этом ничего не понимаю. Но когда увидела его в больничной пижаме – мне просто плохо стало. Больница превращает человека в ничто. И вообще, все это грустно… Такой был здоровый мужик, никогда ничего не болело… А я ночь почти не спала, что-то холодно было, зуб на зуб не попадал.., да, наверное, я не могу быть одна, а спать тем более. Муж у меня такой горячий, с ним всегда тепло… Любая форма нивелирует, но больничная пижама… Я почти прочитала. Но ты зря меня пугал, что будет скучно, я даже словарь взяла на всякий случай, но ничего, разобралась. Ты очень красиво написал, я читала с удовольствием. Молодец. Ты умница. Мне нравится, что ты умница. И я хочу твои щечки подержать. Ты опять похудел, они уже ладони мои не наполняют… Нет, я хочу.., да, как у хомячка… Скажи мне еще раз, ну скажи…
«Разведчики недр». Название порноромана.
Верник собрался к Добровичу:
– Мне надо отдохнуть, Нюма. Я уже тебе говорил, что нас теперь пятеро в квартире, не считая собаки и кошки. Это трудно, Нюма. Я полежу у него на диване, полистаю книжечку, а если соберусь с силами, то позвоню тебе. Да, может, что и получиться.
«Религия – это то, что человек делает со своим одиночеством» (Уайтхед). «Меня пугает безмолвие этих бесконечных пространств», пишет Паскаль.
Мир пугает, он враждебен. Познание – способ завоевать мир, вобрать его в себя. Познание – это экспансия. Она восхищает величием, но не греет одинокую душу. Овладение миром не примиряет с ним, да и призрачно.
Бараш злится: книгу его в НЛО мурыжат. Обещал перекинуть новый текст. Что ж, его проза мне нравится больше. Стихи не прощают вымученной многозначительности.
Позвонил Ф. Встретились, погуляли у моря. В конце прогулки меня объял ужас: зачем?
От Ф: Такое счастье – видеть тебя, идти навстречу. Ты мне очень дорог. Спасибо за текст, пришли продолжение и эссе, хорошо?
Целую
Бросился писать ей письмо.
Ты сказала: то что произошло тогда осталось для тебя непонятным. То есть это мучает тебя до сих пор. И, как я понимаю, тем более тебе непонятно это внезапное «возвращение». Насчет последнего я попытался объяснить (у затуманенного моря) … Да, меня в последнее время обуяла, странная для меня самого, «сексуальная мечта». Я вдруг магически сосредоточился в одном месте твоего тела, не думая ни о чем другом. Я говорил себе: ты не должен звонить (писать), но… Это было почти наваждение…
А теперь я попробую объяснить то, что произошло со мной тогда. Это не произошло внезапно, а накапливалось. Накапливалось чувство несвободы. Ощущение тяготы. Ощущение клея… Возможно, я был неправ, но я чувствовал твою зависимость. И это ощущение лишало меня независимости. Я чувствовал, что чем дальше, тем тяжелее для тебя будет «конец романа» (а он неизбежен). Осознавать, что рано или поздно принесешь кому-то «болевые ощущения», согласись, тягостно. «Роман» превращается в «постановление об отсрочке казни». И вообще, чувствуешь себя каким-то к чертовой матери Печориным… Пугает не то, что женщина «счастлива» с мужчиной, а то, что она несчастлива без него. И тогда у мужчины возникает чувство «костыля». Одно дело вместе радоваться жизни, а другое дело чувствовать себя «костылем». Нельзя никому давать ощущение, что ты несчастлив. Увидев тебя, я опять ощутил тяжесть. Невыносимую тяжесть. Я ощутил, что ты «падаешь» на меня. Даже тогда я еще ощущал, что ты «держишь дистанцию», а теперь и это чувство исчезло. Я понял, что совершил ошибку.
Нет, такое письмо нельзя отправить…
4.2. В субботу разгулялся ветер, но все-таки поехали в лес. Гуляем, три старых мужичка, разговоры о вечном:
Мирон:
– Она вообще дико в меня влюблена…
Я:
– А не страшно? Тем более что она не замужем?
Мирон:
– Очень страшно, я же несколько раз пытался порвать с ней, но в конце концов…
Аркадий:
– А у меня одна знакомая, жутко вспомнить, покончила с собой. Ну, можно сказать из-за меня, да. И Бог меня уберег. Что у меня ничего с ней не было. Она, конечно, очень хотела, но я чувствовал, что здесь что-то не то. И вот – уберег…
Мирон:
– У меня было похожее. Подруга невесты моего приятеля, как-то на вечеринке мы с ней рядом сидели, она была некрасива, но не лишена сексуальности, знаешь, бывают такие, некрасивые, но…
Я: Трахнуть можно.
Аркадий рассмеялся.
Мирон:
– Да, так мы, помню, очень мило побеседовали, потом может пару раз еще виделись, тоже на общих таких мероприятиях, а потом я пошел в армию, и вдруг стал получать от нее письма. И вроде так ни о чем, я не придал им особого значения, только удивился, а потом узнал, что она пыталась покончить с собой. Ну и эти письма, конечно, уже.., ясно, что она была в меня влюблена…
От Зуса: Нёма, я тебя уверяю, Израиль будет процветать т.к. арабы заботятся о нем
Ну, разве что арабы…
Для Л: Ауу! Все нормально?
А я… ох, какую глупость сделал…
Для Ф:
Наша встреча выбила меня из колеи. Почему-то все это слишком давит на меня. Видимо, я не готов сблизиться. Мне это не под силу… Я веду себя ужасно, я знаю, и «откровенность» меня не оправдывает, и все это не дает мне возможность даже показаться тебе на глаза.
5.2. От Ф:
У меня все время было чувство, что я, как летнее облако, растаяло и незаметно исчезло из твоей жизни. Поэтому, честно говоря, меня удивило твое письмо.
Я никак не в состоянии понять, почему мое присутствие в твоей жизни так тебя мучает и обременяет. У тебя столько приятельниц, ну еще одна! Уделишь мне иногда немного внимания, посидим на берегу моря, степень близости зависит от тебя.
Мне очень не хочется, чтобы ты снова исчез из моей жизни, но поступай так, как велит сердце, а я всегда буду рада тебе, если ты вспомнишь обо мне.
Я благодарен тебе за письмо
А «обременяю» я сам себя.
От Л: Какую же глупость ты уже сделал? Давай записки
Читай, там все прописано…
6.2. Р простужена. Вид замотанный. Свет в зашторенном номере меняется полосами: то солнце, то дождь. Шесть часов провалялись. Три пистона.
– Так, через годик, ты и до пяти дойдешь.
– А потом – в олимпийскую сборную.
Все-таки рассказал о «глупости» и отравил ситуацию.
– Так и не трахнул ее? Надо было трахнуть. Теперь она совсем неудовлетворенная. … Какая же я все-таки сука, муж дома больной, после операции, а я… Ты знаешь… вот он меня обожает, он до сих пор смотрит на меня, как перед свадьбой, он услужлив, ненавязчив, но вот он сейчас дома, и я не могу, я просто бегу. Когда он работает, так мы хоть видимся час-два в день, этого достаточно. А сейчас… Мне нужно каждый день хотя бы минут сорок побыть одной, просто одной. Почитать что-нибудь, даже к работе что-нибудь посмотреть, ну просто побыть одной, я без этого не могу. … Мне с ним (с Мики) очень спокойно, прихожу иногда, когда его нет, да, почти, как домой, и ложусь спать, я у него отсыпаюсь, ночью-то я почти не сплю. … Я избалована, мужчины всегда меня любили, ну, скажем так: очень хорошо ко мне относились. Только ты меня обижаешь… Невниманием. И потом, мне тебя мало, раз в неделю – это мало. … Он мне очень предан, хотя в сущности он – жертва в этой ситуации. Надо бы его женить, но не мне же этим заниматься… А вообще мне иногда хочется послать вас всех. … Я иногда вою. Я же плакать не могу, так я вою. Да. Потому что скучно. И мрак какой-то вокруг… Рожа довольная… (перед зеркалом). А чо, как следует оттрахали, сказали, что любят, чего еще бабе надо…
На обратном пути: «В следующий раз не пойдем в гостиницу. А то мы совсем не гуляем».
От Л:
Это, как мне кажется, я тебя спровоцировала на «глупость»… тоже мне костыль…
А меня не будет с 25 февраля по 12 марта
Где же ты будешь? И почему ты меня спровоцировала?
«Человек не хочет быть только человеком». (Николай Кузанский)
7.2. От Л:
где буду? – дома буду, у родителей – устала без дома, как рыба без воды…
Так что, отметим наши рождения?
Вот и Благонамеренный вытянулся по струнке, честь отдает.
можем увидеться только 27-ого. Позвонить тебе утром 27-ого, после 9-ти?
9.2. Верник был на спектакле Мамонова, потрясен, жаль, что я не видел, а спектакль был только один.
– А где?
– В Бат-Яме.
– Аа, рядом. А когда?
– Да вчера. Мы с Добровичем ходили.
– Чего ж меня не позвали?
– А я разве тебе не говорил?
– Нет. Ты сказал, что поедешь к Добровичу на диване поваляться, и что если силы будут, то позвонишь и, может, встретимся, а теперь выясняется, что ты поехал на спектакль.
– Ну да. А мне кажется, что я тебе говорил.
– Ты мне говорил до этого, что Мамонов приезжает и дает один спектакль, это так, но…
– Ну значит забыл, не знаю…
От Матвея:
Кажется, вас надо поздравить с победой правых. Очень обяжешь, если расскажешь, как начинает Шарон и какие у него, на твой взгляд, перспективы. Моя запарка только усиливается; пока не скину Адорно, нет возможности разогнуться.
Матвей, привет!
Шарон начал очень «мирно», разослал гонцов, всех успокаивает, стремимся, де, к миру, просьба не мешать, пытается всеми силами заманить Рабочую партию в пра-во, потому что только вместе (если, скажем, Барак был бы министром обороны) можно этим гадам вломить (один Шарон все время будет под обстрелом левых: мол, мы вам говорили, что Шарон это – война!). А вломить необходимо, потому что иначе они не образумятся. Вообще у них, у палестинцев, наблюдается развал власти и ситуация уж совсем напоминает чеченскую: вооруженные банды, экономическая разруха, кипящая ненависть… Достаточно на них чуток нажать, даже не очень сильно, и вся арафатовская власть развалится. Но именно этого левые и боятся. Однако на правительство национального единства шансы невелики. Барак под горячую руку заявил, что уходит, правда вчера уже заявил, что «поможет» оставшимся-осиротевшим и даже «при благоприятных обстоятельствах вернется». Осчастливил. Хорошо хоть заявил, что поскольку никакой окончательной договоренности с палестинцами достигнуто не было, все промежуточные результаты ни к чему Шарона не обязывают, да еще Госдепартамент заявил, что клинтоновские «предложения» остались предложениями, и Буша тоже ни к чему не обязывают. Палестинцы взвыли, грозят войной (а ведь еле дышат, суки!). Ну вот, а поскольку после Барака в партии Труда бардак, борьба за власть, и к тому же они понимают, что нужны Шарону как «мирный щит» к его мечу, то там сильное противодействие. Так что шансов на нацединство, как я считаю, мало. Единственное что их может «заставить» пойти к Шарону, это боязнь потерять на следующих выборах всякую поддержку. Ну и министерские посты, конечно…
Всегда твой
Наум
10.2. «Деньрожденье» шурина в ресторане уважил знаменитый тенор Шаповалов: по залу пробежал шепоток восхищения: «Шаповалов! Шаповалов!» Спел несколько итальянских народных и одну русскую, шутковал-затейничал, объявил, что при ресторане открывается «клуб интеллигентов», он там будет петь, так что – милости просим. Быстро откланялся. Шурин, на правах его приятеля, рассказал о трудной жизни популярных певцов: сейчас надо мчаться в Хайфу, а потом, ночью, – опять сюда. Хозяин ресторана и бывший работник банка, обходил столики, интересуясь, довольна ли публика. Жена шурина игриво призналась, что когда хотела к нему в банк устроиться, он сказал: будешь спать со мной – будешь работать, а она отказалась.
11.2
– Ну что, поедем в гостиницу?
– Но мы же решили, что не поедем. А ты хочешь?
– Хочу. Но, раз решили…
– И потом мне сегодня надо к пяти вернуться.
– Ну, до пяти можно кое-что успеть… Ладно. Тогда поедем в парк, в Рамат Гане? Можно даже в русский музей сходить, там рядом.
– Нет, в музей не хочется.
– Несовпадения по фазе по всему фронту.
– Знаешь, я уже хочу. А ты правда хочешь?
– Правда.
– Тогда поехали. А то какие-то несовпадения по фазе…
Удовлетворилась – раздухарилась.
– Девки-бляди, девки-бляди оторвали хуй у дяди. А дальше как, знаешь? Дядя плачет и кричит, хуй по воздуху летит, ха-ха-ха!
Положила голову мне на грудь.
– Сколько здесь теток валялось…
– Да, народ любит это место.
От Мерлина:
Когда-то читал Деррида, теперь ничего не читаю. Пишу о Совке и сочиняю философию. Можно сказать так: моя область – философия Совка.
Успехов
Валерий
13.2. От Зуса:
Я так и не переночевал в Гефсиманском саду – так страшно кричат муэдзины.
Я пытаюсь понять этих охламонов в Израиле: как это можно – никакой информации на сайтах, какие-то не те номера, консулат гонит фуфло.
Но, видимо, ты прав, эти массовики-затейники перенесли поэтический фестиваль на 2002 год, очевидно в связи с интифадой.
Вот это позор, ужас.
Но книжная ярмарка в Здании Национального Конгресса состоится вроде бы (?) и мы приезжаем!
Книжную ярмарку тоже перенесли
Наум
Утром поработал на славу. Жена смеется колокольчиком
– Ой, чой то я, как дура, смеюсь. Все эндорфины выскочили.
Пишу «письма о героизме» и в перерывах заглядываю в телевизор: страшный теракт рядом с нами, напротив Азура, автобус врезался в толпу ожидающих, девять убитых, десятки раненых… И никакой реакции. Тотальная импотенция.
От Л:
А чем ты занимаешься в каникулы, кроме ебаных рекордов?
Пишу о героизме…
15.2. Дождь. Читаю Плотина. За окном дрожат под дождем «анютины глазки», посаженные моей веселой женой, несколько желтых и один бархатно-синий с белыми разводами, как драгоценная бабочка. Дождь усилился, потемнело. Вчера навещали сына в тюрьме. У ворот суета издерганных и жалких посетителей, неорганизованность, израильский «балаган». И как-то очень неуютно и унизительно чувствовать себя внутри всего этого. И ни одного «светлого» лица, какие-то упыри, уродцы, межеумки. Ночью позвонил Альперович: они за нас беспокоятся. Он де чувствует безысходность ситуации и понимает, каково нам. Жена разговаривала с ним. Я вроде как спал.
Утром Р позвонила. У нее опять голос пропал. Сказал, что скучаю, что родная и любимая. «Я тоже скучаю» – просипела.
17.2
Наум, привет!
Позвонил мне сегодня Миша, уже из дома: оказывается, телефон ему поставили несколько недель назад, но он, по его словам, не звонил, потому что «потерял очень много сил» на получение паспорта, вставку окон и установку телефона и только теперь начинает восстанавливаться. Позвонил он мне в том числе и для того, чтобы узнать твой номер (т.к. телефонная книжка сгорела). Я сказал, что телефона не знаю, т.к. общаюсь по E-mail’у, и пообещал, что сразу же сообщу тебе, что телефон у Миши работает; боюсь, что я как бы за тебя пообещал, что ты ему сразу позвонишь: извини, так уж получилось.
Адорно я еще не скинул, так что рассказывать не о чем; даже ничего не читаю. Заказы получил и надеюсь выполнить к концу недели.
Правильно ли мне послышалось в новостях, что теракт (когда автобус врезался в группу солдат) произошел в вашем Холоне? Как сын? Как вообще обстановка?
Всегда твой
Матвей
Матвей, привет!
Мише я позвоню (никакой «ошибки» ты не совершил). Теракт действительно был в нашем районе. Обстановка? Барак и Перес будут в коалиции с Шароном. Лебедь, рак и щука. Барак сделал свой очередной «кульбит» и решил, что ради «безопасности страны» он остается на посту. Даже «левые» взвыли от такой наглости. Они теперь эту парочку (Барака-Переса, друг друга ненавидящих) называют «хатран и загзеган», «крот и крутила». А пока они формируют свое говеное правительство, арабчата совсем распоясались, и на севере стреляют через границу (вчера убили солдата), из Газы уже минометами пуляют, и никто не чешется, да и правительства еще нет. То бишь есть временное, но оно не берет на себя ответственность…
Сын выходит только в начале марта, отсидел два месяца чистоганом. Настроение бодрое. Когда выйдет, расскажу про тюрьму.
– А почему не спрашиваешь, сколько раз я кончила?
– Сколько же?
– Много. Не помню. А в первый раз помню.
– Ну, сколько в первый раз?
– Три. Вообще, первый помню. … Ты на меня смотришь, и у меня сразу… голова кругом, и я опять тебя хочу. … А тебе жена теплую ванну не делает?
– Теплую ванну?
– Ну ты чо? Тест на любовницу.
– ?
– Если яйца всплывают, значит у бабы был, ха-ха-ха! … Ты очень похож на моего отца, это меня сразу поразило, нет, не внешне, а по характеру, даже по каким-то жестам…
22.2. От Л: Ты куда пропал? Все в порядке?
Был 3 дня в больнице, сняли с корта… Хорошо, что не с бабы…
Надо сделать пару проверок, а пока – дома
Что было? Сердце забилось…
23.2. От Л:
ну ты даешь, допрыгался… а какие проверки надо делать? Тебе подключали монитор на сутки? Были ли повторные сердцебиения, какова e.k.g?
Монитор не подключали, но хотели, на e.k.g. есть какие-то изменения, но они не могут понять их (и степень опасности). Повторного не было.
Определили все это как «параксиальную тахикардию». Велели сделать две проверки, после которых только будет ясно, что собственно было и с чем это едят. Проверку (главную, что-то вроде сердечной картографии) назначили на 14 марта. До показаний этих проверок велели «тихо сидеть», на работу не ходить и т. д. Чувствую я себя, откровенно говоря, неуверенно, все что-то кажется… Оно, конечно, мнительность, но, боюсь, что не только. Может, посидев дома несколько дней отойду, не знаю. Но все эти подробности я излагаю к тому, что если другие обстоятельства позволяют, с «нашей» (нашей с тобой) точки зрения было бы лучше, если бы ты визит отложила. Это не просьба, и не пожелание, просто я боюсь, что наша встреча из-за этого будет, мягко выражаясь, «скомканной». В общем, ты же понимаешь, что когда у человека что-то внутри не в порядке, он на этом сосредоточен, хочет он этого или нет, ну и, соответственно, нормальная жизнь как-то «отступает»… Пойми меня правильно, я очень хочу тебя видеть, но боюсь, что ты пролетишь тысячи километров, а я буду… несколько «рассеян» (оставляю за тобой возможность иронического замечания: «не впервой»).
Не знаю, что еще сказать. А кроме всего этого – целую.
Интересно, что у меня эти дни тоже были неполадки такого свойства… Но я уже знаю, как с ними совладать.
24.2. Я умру на Пурим, когда веселая толпа ряженых, танцуя, будет плыть мимо балкона, а я подумаю: «Жизнь – красивая дура. Я презирал ее за глупость, и она прошла мимо, задрав юбки…»
Наум, привет!
…почти все купил в «базовых» местах: Маймонида в Еврейском университете, а Дильтея – в Доме интеллектуальной книги. Не выслал тебе нового списка, потому что прошло слишком мало времени, но слышал, что кое-что интересное или уже вышло, или на подходе, в том числе давно обещанный четырехтомник Гершензона (Серия «Русские Пропилеи», цена ориентировочно 600 р за все четыре тома) и девятитомник Конст. Леонтьева (кажется, вышло два первых тома примерно по 280 р), а также двухтомник классических исследований по раннему христианству (Гарнак и другие). Список с точными данными пришлю через недельку-другую.
Что это за «сердечные дела» (в медицинском смысле), которые ты вскользь упомянул? Поставили ли тебе «окончательный диагноз»? Раньше было что-то подобное или в первый раз? Хотелось бы, чтобы «пронесло»: в нашем возрасте болезни отвлекают от более интересных тем. К тому, что ты имеешь возможность почитывать книги, отношусь теперь с самой черной завистью, это надо ценить. Я, например, после довольно благоприятного в этом отношении периода, «кусаю локти» оттого, что лишился такой возможности. Впрочем, кое-что я все же успел прочитать, так что при желании можно и обсудить.
Как там ваш «зигзаг»? Кажется, по последним сведениям он решил уйти из политики, изменит ли это соотношение сил? Как ведет (или поведет) себя по отношению к Израилю новая американская администрация? Хоть там и нет евреев, может, сблизит противостояние Ираку? Вы действительно запасаетесь противогазами? Ну, и ты обещал про тюрьму…
Всегда твой
Матвей
Матвей, привет!
Насчет «сердечных дел», то картина прояснится после нескольких проверок. Чувствую себя как-то неуверенно, что очень злит, обидно, до этого я чувствовал себя в пике формы (и был такой тайный суеверный страх, что этот «свободный полет» окончится тем, что «врежусь»…), но от философии не отвлекает, даже наоборот, я все больше и больше вхожу во вкус (вспоминая Эпикура) и скучаю по твоим «тезисам» и «возражениям», и по этому поводу злюсь на себя, что все время, охваченный нетерпеливым воодушевлением, посылаю тебе неготовые тексты, которые потом пересматриваю.
Что касается «обстановки» (и про тюрьму – сын вчера вернулся), то – в следующий раз.
Всегда твой
Наум
От Л: Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Очень рекомендую прогулки по берегу моря. Постарайся не лежать много, это не рекомендуется, и учись дышать глубоко. Как ты сам понимаешь, менять что-либо с поездкой уже поздно, послезавтра вечером уже буду в небе. А мне приснился изумительный сон. Будто мы с тобой на коньках катаемся, на роликовых. При этом музыка небесная и мы скользим в обнимку и кружимся сначала по берегу моря, а потом по Летнему саду. Ты держишь одной рукой мою ногу на своем бедре, а другой – меня за талию. А я обеими руками обнимаю твои плечи… и мы кружимся в танце, скользим… ощущение полета изумительное…
Целую тебя, до встречи, позвоню 26-ого
25.2. Встретились с Р в деревне. Сидели в машине, целовались-обнимались.
– И почему ты мне так нравишься, а? Рожа!
26.2. Земля улыбалась цветами.
Одна строка тоже стих…
Бренер прислал книжку «Demolish serious culture!!!»
Barbara & Sasha, shalom!
Rad byl poluchit’ ot vas vestochku, a uz tem bolee – knigu. Spasibo.
Vsegda Vash
Naum
Наум, привет. Твой перевод Ханоха Левина помещен у нас в «Гостиной». Второй рассказ, по причине непотребства, опубликовать не могу. Особенных литературных достоинств я в нем не обнаружил, а вот скабрезности, мутной блевотины и перепачканных спермой трусов в избытке. Извини, друг.
YAKOV SHECHTER
Яша, привет!
Перечисленные тобой «непотребства» и являются «литературными достоинствами» этого рассказа, и то, с каким смаком ты их перечислил, это доказывает. Но – о «вкусах» не спорят. А я в любом случае – без претензий.
Всегда твой
Наум
Шурин, когда навестил меня в больнице:
– Меня Шаповалов, мой новый друг, научил: стакан текилы – лучше виагры. А у меня девушка одна есть, мы с ней… в общем хлобыстнул я стакан текилы – три палки бросил и еще стоит.
Вернику сделали операцию на деснах. И у него депрессия.
Гробман говорит, что лучшая фраза Верника, стоящая всех его литературных трудов: «Если бы я так много не болел, я бы давно умер».
Матвей, привет!
Насчет тюрьмы. Я уже писал тебе, что он сел намеренно, чтобы добиться перевода в другую часть. Надо сказать, что вообще в Израиле «человеческий климат» в армии кажется мне чересчур «щадящим». Особенно в контрасте с очень жесткой внешней ситуацией. Например, родителям очень легко выйти на связь с командирами (непосредственными и старшими) своих детушек, расспросить их, посоветовать и посоветоваться, даже повлиять, уж не говорю об информации о нахождении, состоянии здоровья и т. д. Можно советоваться с армейскими психологами, адвокатами и т. д. Солдат, недовольный местом или условиями службы может перевестись или даже вообще освободиться от армии: две отсидки в тюрьме по два месяца и тебя из армии «выгоняют», или можно пойти к психологу и сказать, что до смерти боишься, правда, освобождение из армии по параграфу «психически неуравновешен» – ложится пятном на характеристику и в дальнейшем может сильно затруднить прием на госслужбу. Не буду утверждать, что весь этот либерализьмь положительно сказывается на боеготовности, но это так. Скажем, в тюрьме право на свидание дается раз в две недели. Встречи – в общем дворе, приходят большими группами: родители, друзья, подружки, с едой (тут есть ограничения в смысле герметичности и кошерности), по времени практически неограниченные. Обстановка «внутри» обычная, «эксцессы» редки, по желанию можно работать (красить, строгать, пилить), или «служить» (охрана), а можно и вообще ничего не делать. Правда, это военная тюрьма, на гражданке – не такая малина. Тюрьмы забиты двумя «неблагополучными» категориями: марокканцы и русские (большой процент кавказцев). Вообще, время «интеллигентной», или «идейной» алии давно прошло, сегодня (уже лет десять) едет «Рассея», причем окраинная. Со всеми вытекающими: кодлы, наркотики, дедовщина, поножовщина… Не то, что этого тут не было, но свой количественный и качественный взнос в преступность и социальную неустроенность «русские» (в кавычках и без оных) безусловно внесли.
