Наум Вайман
Новая эра. Часть вторая
А вообще обстановка предвоенная, все это понимают, но воспринимают с равнодушием истинных фаталистов. В Рабочей партии хаос. Из-за этого никак не сформируют правительство, Шарон не спешит, мне кажется, что ему нравится быть в тени. С американцами только Биби держал себя с достоинством, остальные, и Шарон в том числе, выглядят крестьянами на балу (бывшие кибуцники): застенчиво переминаются с ноги на ногу, не знают куда девать руки, смущенно, а то и заискивающе улыбаются.
Всегда твой
Наум
28.2. Жена совсем замоталась, решила не пойти на работу, «поедем с утра к морю, погуляем, да?». Утром, воспользовавшись, что ей лень было вставать, пошел погулять с собакой и позвонил Л. Значит сегодня не получится, завтра у нее дела с мамой, может во второй половине дня, ненадолго, а нет, так во вторник… «А чего в воскресенье, ты ж в воскресенье не работаешь?» Конечно, я не сказал, что в воскресенье я с Р, сослался на проверки. Перешли на «cердечные дела», у нее, оказывается, тоже это было, тахикардия, «ну ты ведь знаешь, почему это случилось? Перетрудился, да. Это тебе первый звоночек». Ну, а потом «целую» и все такое. Нет, мне хочется ее обнять, она близка мне, ближе некуда…
А домой пришел, стал воровато прятать мобильник и записную книжку. Жена готовит щи, потом поедем «в город», может в кино, может к морю. Позвонил в Москву Мише.
– Да, Наум, я тебе звонил. Во-первых, потому что очень грустно было. А во-вторых, проверял новый код… Так плохо, что даже забыл, как твою маму зовут… Нет, почти не выхожу из дома, только с собакой и купить поесть… сгорели книги, которые собирал всю жизнь, пластинки, рукописи, только сейчас постепенно доходит… вступил в ассоциацию литераторов Михайловской, как Союз писателей, туда Ваня хотел вступить, но его не взяли, а Сашу Макарова взяли…
– Да, вот Саша пишет мало, зато человек светский…
– Да, вот именно, это Стелла наверное заставляет его, пить и все такое, продвигаться по лестнице…
– Ну, это такая тусовочная лестница.
– Не только, вообще.
Рассказал ему о сердце.
– А на какой почве, Наум?
– Да все на той же, на датской, – отшучиваюсь.
– Ну ты соберись, напиши все-таки.
И я тоже что-то загрустил после разговора, взял гитару, замурлыкал «Печально я гляжу на наше поколенье…», половину забыл, достал красного Лермонтова, спел всю «Думу», сдерживая спазматические слезы, а в конце не сдержался, прорвались. Вот кто слова находил…
«Толпой угрюмою и скоро позабытой… потомок оскорбит… насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом…» Каждое слово – гвоздь. А слезы – от ужаса и восторга…
Погуляли с женой по магазинам. В мебельном на Ибн Габироль жовиальный мужичок (черная рубашка в белый горошек), уговаривал купить шкафчик. Такие любят с моей женой разводить тары-бары.
– Мне уже семьдесят!
– Ну, вы прекрасно выглядите.
– Так я прекрасно живу!
– А что это значит «прекрасно живете»?
– Хорошо одеваюсь, хорошо ем, и много секса!
– Аа.
– И учтите, если ваш муж не может, вы сами виноваты.
4.3. Перечитываю Вайнингера. И его допекли евреи. Только непонятно, почему христианство – альтернатива? А Ницше? Почему мимо него прошел?
Чтобы «видеть», надо ненавидеть.
Утром теракт в Натанье. Уже сыпятся, как град.
Позвонил Л. Нет, не получится сегодня, сослался на медицину.
В среду ездили с ней в «Шореш». По дороге почувствовал себя неважно. У Латруна посидели, воды попил. Отошел. Все-таки поехал. На мужской подвиг. Хорошо прошло, сладко. На следующий день вытащила меня в Музей, на ту же коллекцию Артуро Шварца. Посидели в «Джакометти», дернули по бокальчику, языки чуток развязались… Невольно понес про Р. Тема ей не понравилась. Обозвала ее «нимфоманкой». А хучь и нимфоманка. «Да, – сказала в конце, – весело живете».
А потом позвонила Р.
– Очень хотелось тебя услышать, но ты, как всегда, не догадался.
Поехали с Р в отель. Просто больше некуда.
– Я почему-то думала, что ты вообще не приедешь.
Когда пошел на второй заход, жена позвонила – проклятье сотовых телефонов. Отвечать не стал, но все равно все «упало». Пошли, говорю, погуляем вдоль моря. Дул сильный ветер. Зашли в кафе на берегу, неудачное, ушли. Вообще все было как-то неудачно, неловко, плохое выходило свидание. Набрели на китайский ресторан. Зашли. Так себе ресторан, ложки грязные. Но бокальчик и тут подействовал.
– Помнишь, я тебе говорила, что миллион заработаю? Так вот десять процентов уже есть. Часть разлетелось, часть закрыла.
– Каким же образом?
– Не скажу (хитро улыбается).
– Неужто телом?
– Да кому я уже нужна.
– Ну, нет такой книги, которая не нашла бы своего читателя.
– Я любительница, а не профессионалка. Неужели ты думаешь, что я на это способна? (Пожимаю плечами.) А ты бы себя продал? Свое тело? (Пожимаю плечами.) А где клиентов взять? На панели?
– Ну, клиентов я тебе сколько хочешь найду.
– Какой процент возьмешь?
Помолчали.
– Скажи, я тебя хоть раз обижала?
– Нет.
– А почему ты меня обижаешь? И не раз. Ты злой. И вообще… Я больше с тобой в гостиницу не пойду.
– Ладно, будем в музеи ходить.
– Знаешь, все-таки в тебе есть что-то кондовое. Кондовый ты.
Заели это дело китайским говном. Вернулись к теме миллиона.
– Да просто я Мики предложила один способ.., ну, суть в укрывании от налогов. У меня давно была эта мысль. Я ее еще зятю предложила, но он не понял. Сама? Для этого деньги нужны, да и не хочу, грязное дело. И возни много, бумаги, куча бумаг.
– Ну что ж, молодец. Не многие могут предложить идею, которая приносит деньги, молодец.
– Знаю, что я молодец. Только поздно приехала.
Наум, привет!
Твоя схема происхождения христианства вполне приемлема. Рассмотреть ее более подробно сейчас не могу, в последнее время не удается даже читать: жизнь так подорожала, что я только и успеваю «зарабатывать деньги», притом, что никаких денег не вижу, и даже стиральная машина остается недостижимой мечтой. Если же поставить вопрос иначе: что я хотел бы почитать и над чем подумать, то я сказал бы, что о первых ответвлениях гуссерлианства. Прежде всего Мерло-Понти («Феноменология восприятия») и Сартр («Воображаемое», «Бытие и ничто»). То, как они трактуют «интенциональность», очень похоже на мою «установку на Рампу», при этом степень логической проработки местами восхитительная (особенно у Мерло-Понти, упомянутая книга которого представляется мне – по крайней мере, сейчас – настоящей «классикой ХХ века»).
Всегда твой
Матвей
P.S. Заезжал вчера к Мише, зрелище безотрадное. Больше всего жалуется на одиночество: никто не звонит, никому не нужен. Так что если бы ты ему позванивал, то сделал бы доброе дело.
Матвей, привет!
Мише я позвоню, тем более, что завтра у меня деньрожденье…
Что касается «философии», то поскольку я (человек темный) не вижу никакой связи между «интенциональностью» (как я ее понял нагло-бегло полистав Гуссерля) и «установкой на Рампу» (которую, как мне казалось, я понял), «поддержать разговор» на эту тему пока не могу.
Перечитывал тут Вайнингера в связи со своей «Морфологией цивилизаций». Антисемит, конечно, отчаянный, хотя и меня тут такое зло иногда берет, что еще и не то запоешь… Теракты зачастили, как град, а граждан призывают к сдержанности.
Правительство еще не сформировано, может, на неделе сподобятся, но вряд ли оно что-то «сделает», потому что все говорят: «а что можно сделать?»
5.3.2001. Наум, привет!
Поздравляю с днем рождения. Позволь пожелать тебе здоровья (конкретно, чтобы «дела сердечные» остались случайным эпизодом), творческих успехов, как на художественной, так и на «культурологической» ниве. А также чтобы тебя радовали близкие – в частности, чтобы все утряслось с «младшеньким».
Сейчас у меня Миша, мы с ним чуть ли не весь день вместе разносили газеты («для компании»); так он добавляет:
Первое, поздравь и Марию Наумовну тоже, т.к. она тебя родила. Второе. Дай бог, чтобы твои опасения по поводу судьбы Израиля оказались напрасными. Надеюсь, что с сердцем будет все в порядке.
Матвей, Миша
6.3. Гулял утром с собакой и мучался: надо позвонить Л, поскольку вечером мы идем с ней в «Гешер», на «Сатана в Москве», но она, конечно, захочет встретиться и утром, а я не хочу. И надоело делать то, что не хочешь. Вот чем Р хороша: будет ей больно, или не будет (да не будет, не тешь себя), но она без меня обойдется. И поэтому она меня не тяготит. Если и «виснет», то только по телефону («Ну подожди! Скажи мне еще что-нибудь!»). И из постели не выгонишь. Вспомнил наше последнее отравленное свидание, загрустил, позвонил. Записал на автоответчик: хотел поговорить, скучаю, целую. Потом позвонил Л.
– Ну, как проверка?
Эдак с иронией. Знает ведь, что вру, знает по дневникам, что по воскресеньям у меня свиданка…
– Вроде ничего не нашли, все будет ясно в четверг, после кардиолога. Так во сколько там начало?
– В восемь тридцать.
– Так давай часов в шесть встретимся? Можем по Яффо погулять.
– А мы разве утром не встретимся? Ненадолго.
– Ну, ненадолго нет смысла…
– Ты успеешь вернутся.
– К пяти? А потом снова бежать? Нет (о, как я тверд и решителен!), давай вечером.
– Ладно…
Почти с вызовом. После паузы нашла блестящий маневр:
– Я вообще-то хотела в музей Гутмана зайти, там сейчас выставка Гутмана и Рубина…
– В Неве-Цедек?
– Ага.
– Смотри, если на пару часов…
– Да, ненадолго.
В музее я распалился. Не могу сказать, что Гутман зажег. Пошли в гостиницу на берегу. Жадно сцепились. Когда лежал в расслабоне, обратил внимание, что она украдкой косится на Него. Как-то, показалось мне, с удивлением, будто Он вырос. Приободренный вогнал еще порцию, сзади. Чувствовал себя тараном, пробивающим крепостные ворота, могуче прошло.
– Сердце не болит?
А сама задыхается.
– Вроде нет.
Повесила мне какую-то гайку на грудь.
– Ты чего?!
– Биополе смотрю.
– Ну ты даешь.
Убрала гайку.
– Нет у тебя ничего.
– Нет, так нет, я не против.
«Сатан бе Москва»7 сделали добротно, визуально эффектно, и музыка ничего, и даже пели прилично, но смотреть было неинтересно. Иллюстрация. Потом в кафешке у театра выпили по стаканчику сухого красного, день рождения как ни как. Подарила 21-ый концерт Моцарта.
7.3. Звонил Мише в Москву. Голос бодрый. Принялся, как всегда, анализировать мои «сердечные дела».
– Мне кажется это у тебя на фоне того, что ты все время думаешь о том, как бы успеть, пока не умер, что-то такое сделать, чтобы остаться. Учти, это многих погубило.
– Тщеславие приводит к тахикардии. По-моему, это открытие в медицине.
– Может, есть и другие причины… Ну что, моложе мы не становимся, надо заставлять себя отказываться от некоторых вещей. Я себя приучаю отказываться от многого, ну, конечно, это из-за болезни, просто ради выживания…
– Понимаешь, в том-то и дело, что когда ты добровольно отказываешься от чего-то, то как бы признаешь, что стареешь, это добровольный уход, я так не хочу. Одно дело, когда вынужден отказаться, а другое дело добровольно…
– Да, понимаю…
8.3. Кардиолог не утешил. Видимо, ишемия. Назначил серию проверок.
Звонил Вадиму в Москву. Пусть поздравит меня за мой счет. Он разошелся с Наташей. «Тяжело, конечно, когда распадается союз двух поэтов… Нашла какого-то полковника ФСБ, нашего возраста… нет, она молодец, с четырьмя детьми, да…»
9.3
Утром в поликлинике нацепили «хольтер», монитор на сутки. Потом встретились с Л и поехали в Яффо – не до секса. Прогулялись, посидели «У Дани». Выпили, поржали. Обзывала Р старухой Изергиль. Сегодня ночью улетает.
13.3
Матвей, привет!
Я тут отдал в «Зеркало» свою старую повестушку о визите в Москву в 91-ом. И они взяли. Фактически это часть Хроник, которую я по разным причинам не включил (кстати, читал ли ты дневники Кузмина?), в том числе из-за разности стилей, это совсем уж «телеграфный» дневник. Часть персонажей тут начинают свой путь, как всегда под собственными именами, и ты в том числе. Надеюсь, что, как и в случае с книгой, это не встретит возражений с твоей стороны. Фамилия твоя нигде не указана, так что имя может быть любым, но для «публики» оно все равно анонимно, а для «своих», хоть Васей назови – все равно узнают. Я бы предпочел не менять имя (я уже как-то объяснял тебе, что психологически мне это очень важно, что я пишу о живых людях, а не о «персонажах»), но и не могу не спросить твое мнение. Ты уж прости, что опять впутываю тебя в «историю».
И для полноты картины – о философии. Прочитал недавно у Бубера («Проблема человека», кстати, чудовищный перевод), что у Хайдеггера «Освобожденное Я не поворачивается к миру спиной.., но его „решимость существования“ не содержит веры, что в этом бытии с миром могут быть прорваны границы Я, и не содержит даже желания того, чтобы это произошло. Существование завершается в Я-бытии. … Я Хайдеггера является закрытой системой.» И в отличие от человека Киркегора, который «стоит в своей заботе и в своем страхе „один перед Богом“, человек Хайдеггера стоит в своей заботе и в своем страхе ни перед чем более, как перед самим собой, а поскольку в последней реальности невозможно стоять перед собой (как считает еврей Бубер), то он… стоит перед ничем». И если учесть, что для самого Бубера «отдельный человек не несет в себе сущности человека, сущность человека содержится в единстве человека с человеком» (он утверждает, что эту мысль, из которой пошла вся его философия «Я и ТЫ», он подчерпнул у Фейербаха), то эта «картина философских нравов» хорошо вписывается в мою теорию о героическом начале, то есть крайнем индивидуализме германцев и «любовно-коллективном начале» еврейцев, если, конечно, Бубер правильно понял Хайдеггера.
Всегда твой
Наум
Наум, привет!
Возражений против «фигурирования» не имею на прежних условиях – чтобы не упоминалась фамилия.
Относительно Хайдеггера Бубер, насколько я могу судить, излагает правильно в том смысле, что трансцендентного Бога для Хайдеггера не существует. Но следует ли из этого, что «германцы – крайние индивидуалисты»? В этом я сомневаюсь. Во всяком случае, Хайдеггер если и индивидуалист, то безличный, почвенный. Вообще категории типа «индивидуализм», «героизм» и т. п. не имеют абсолютного значения, а приобретают тот или иной смысл в зависимости от той целостной «терминологической констелляции», в которую они входят.
Касательно Вадима, Данилы и других, кому я передавал книги, я с ними толком не знаком и сказать мне о них нечего. С Вадимом я ранее виделся, но он этого не помнит. По отношению к Мише все эти «друзья» повели себя по-свински: ни один человек – даже Ваня Ахметьев, на которого Миша почему-то особенно надеялся – не приехал к нему, не выразил сочувствия, не дал ни копейки денег.
Всегда твой
Матвей
14.3
6.3. Privet Nyoma
happy birthday to you!!!! 54!
pozdravlyayu s opozdaniyem na den, tk vchera vse komputery byli zakryty v svyazi so snegopadom
a ty mozhesh pozdravit menya (ha-ha-ha) s opozdaniyem na 11 mesyatsev
illyustratsiya k moim stenaniyam o vseobschem zabvenii…
zus
Извини, что сразу не ответил, только сейчас включил «машину». Спасибо за поздравления
Нема.
От Л:
Что показал монитор? А ослика беленького помнишь, который хамор? А хомер это знание, поэтому на нем мессия и едет, на знании…
Что показал не знаю, результат послали врачу. А где ты эту кабалистику про осла вычитала? Вообще-то это серьезная фигура, многие считали, евреи в Храме поклонялись ослу.
15.3. Жена третий день на больничном. Гуляли утром по парку с собакой. «У Яэль дочка, полтора года, такая прелесть, булочка с курносым носиком, Яэль ее на Пурим нарядила в корову, я говорю: ну что она понимает, полтора года, она говорит: «ма ат омерет8, она целый день ходила и говорила «муу»».
Как всегда восхищалась цветами.
– Если бы я умела рисовать, я бы нарисовала поле зайнов9 и цветы вокруг.
– Почему?
– Такое же совершенство природы, как цветы. Ты бы, конечно, нарисовал другое поле. У каждого свое поле.
Одна клумба была плотно засажена «анютиными глазками».
– Посмотри, как здорово!
– Ага. На поле черепов похоже.
– А, из-за этих трех точек…
– Ага.
– Но я бы никогда так не подумала…
Было время, когда я фотографировал раны на деревьях: когда стволы спиливают, остаются такие раны, потом они затягиваются корой и становятся похожи на женские щели. Думал даже выставку организовать…
Поехали с Р. в Иерусалим, в Музей, взглянуть на выставленный шедевр «Святой Петр перед казнью» Рембрандта. Когда от картины взгляд отведешь и посмотришь на соседние, разница поражает: здесь, в этом темном окне с мерцающим в углу светом, жизнь, а вокруг – мертвячина при ярком свете. Прошлись по залам. Неплохая для наших палестин коллекция импрессионистов. В музее почти никого. Целовались. Потом поехали в Латрун, зашли в «Асу»: арабские салаты, разносолы, мясо отменное, бутылка красного… На это раз не привередничала, все понравилось, и мясо, и вино. Разболтались. Рассказал, что Л приезжала, подивился нашему умению «переключаться». Сказал, что иногда устаю от этого. Потому что не знаю, с кем я настоящий.
– Может быть со всеми?
– Может быть.
– Ты с ней спал?
– Спал.
– Правильно. Хорошо было?
– Ничего.
– Прекрасно.
– А ты чуть-чуть ревнуешь?
– Не знаю. Нет. Но когда она в тот раз приезжала, и мы недели две не виделись, я, помню, в черный загул ударилась. Такое вытворяла… Можешь считать, что из ревности.
Через некоторое время, уже в деревне, вернулись к теме ревности и свободы. Зашла речь о том, что глупо в чужие дела вмешиваться. Тут напомнил, в укор ей, как сказала мне: «Хочешь, я порву с Мики?».
– Ну, тогда… У меня отношение к тебе с тех пор… нивелировалось…
– Фу, противное слово…
– Нет, ты мне очень дорог, и совсем родной, и я от тебя без ума, но тогда ты был для меня всем, весь свет. А теперь, как ты говоришь, только сектор…
16.3. От Л:
про осла написано в «Зоар». Будешь слушать Моцарта – 21 кончерто, обрати внимание на анданте (5) часть v. c.d. и как эта тема разворачивается, повторяется.
То что стоит, то – остановилось, а всякая остановка – падение в далекое прошлое.
А когда идешь к врачу?
Сегодня сделал ЭКО10, врачь сказал: «Фантасти!» Окончательный итог через неделю.
А к чему это ты насчет «стоит»? Повнимательней со словом, как учили советских спортивных комментаторов, пытаясь отучить от любимых выражений: «Игра шла очко в очко», или: «Он овладел мячом…»
17.3
Когда в себя всматриваешься и не видишь ни острова Я, ни крепости Эго, одну суету уличную, мельтешение, понимаешь, что ты ничто. Сумма хаотических состояний на данный момент. Воистину соотношение неопределенностей. Хорошее название для какой-нибудь повестушки…
Ранк (в «Мифе о рождении героя») пишет: «родители – первые и самые сильные противники героя». Миф о герое начинается с «оставленности», будущий герой оставляется родителями на произвол судьбы.
Становление героя – семейный роман, суть которого бунт героя против отца. Ранк считает такой миф «параноидальной структурой».
Бунт против отца символизирует бунт индивидуации, отец – воплощение рода.
А меня никто не оставлял на произвол судьбы, а стычки с отцом… иногда были, но на бытовой почве, никаких восстаний, и знаю, что он любил меня. Может потому и героя из меня не вышло. И черт с ним, с героизмом, любовь отца дороже.
От Л: я же сказала, еще в Шореше, что вылечила тебя – теперь владей махом. Конечно же «фантасти». А насчет «стоит» – это цитата из дневника Белого
А ты хотел послать мне Московский дневник, забыл?
18.3. Матвею:
Я понимаю, что сегодня, после опыта недавней тоталитаристской стадности, немцев не принято считать «индивидуалистами», но я говорю о «германцах» и тут всё в рамках той схемы, которую я нарисовал в «Героизме и монотеизме». Попробую добавить к ней еще несколько штрихов (с духе Фрейда).
Кочевники-скотоводы Ближнего Востока (типа Авраама) были главами кланов и окружены женщинами. Они не знали мужских охотничьих и военных братств, в которых развивается совершенно другой эпос и эрос. Стремление поддержать авторитет отца-главы клана ведет скотоводов к монотеизму, к обожествлению Отца. Это обожествление Отца направлено прежде всего против сыновей, предупреждая их неизбежный бунт. В соответствующей культуре (иудаизм) «сыновья» «закрепощаются» за Отцом, лишаются права и возможности на бунт, на индивидуацию, на разрыв с родом, на самостояние, даже на самость. Женщины в такой культуре играют ничтожную роль, так как в быту их много и они легко заменяемы, а об обожествлении их не может быть и речи. «Эдипов комплекс» в таких обществах подавляется «религией Отца». И бунт против отца, это проявление эго, это бунт против рабской зависимости, в котором и сексуальная составляющая является формой общего стремления к освобождению и самостоятельности.
Охотники, выходя на охоту, как на войну, и на войну, как на охоту, объединяются в воинские мужские братства, в которых невольно поддерживается сильная сексуальная напряженность. Война и наслаждение от убийства заменяет наслаждение от любви, формируется другой психологический тип, который закрепляется в культуре «героизма». Женщина в такой культуре не присутствует в жизни постоянно, а является «отдыхом» и инструментом продолжения рода, ее бытовой статус гораздо выше, чем у пастухов, кроме того, в силу сексуальной напряженности в воинских братствах, женщина обожествляется. Поэтому в «героических» культурах так много женщин-богинь.
Воины-охотники, выходя на охоту, или на войну, освобождаются от авторитета отца, на войне другие приоритеты и авторитеты, и даже если отец – вождь, ему подчиняются, но он – первый среди равных, ибо все равным образом владеют оружием и рискуют жизнью. Поэтому воинские, или «героические» культуры – индивидуалистические. Герой-воин всегда покидает родовое гнездо, чтобы стать свободным, стать самим собой. Экспансия и завоевательные походы важны, как бунт против уз рода, как освобождение и самоутверждение.
Иудаизму тоже свойственна экспансия, но это экспансия «женская», она завоевывает не подчиняя, а «связывая». Поэтому «капитал» оказался для евреев подходящей формой экспансии. «Денежные потоки», это ток крови современной жизни, которая вся стала «экономической», и все в этой жизни «кровно» повязаны через капитал. Кто им владеет, тот владеет кровеносной системой современной жизни. И не случайно «капитал», «капитализм» антисемиты считали «еврейской затеей».
Антисемитизм (лучше – борьба с еврейством) – бессильная форма борьбы за другие «начала цивилизации», последнее трепыхание мужской, «героической» цивилизации.
Первая ходка, упоительно долго.
Потом отдыхал, раскинувшись, а она, склонившись, смотрела на Него и вела те же речи – почти ритуал.
– А знаешь, во мне еще все шевелится. Складывается, расправляется… Ты знаешь… ты… он прям касается самого нужного… ну откуда он знает… Мне так хорошо… Но почему-то такое чувство, что я вижу тебя в последний раз…
– Вдруг, после второго круга:
– А сколько раз ты с ней спал?
– Два раза.
– А вообще, сколько раз встречались?
– Вообще… четыре.
– А куда вы ходили?
– В театре были, на «Мастере»… нет, она тоже решила уйти. Не то, что не понравилось… Еще в Неве Цедек ходили, в дом Гутмана, она хотела посмотреть выставку Гутмана и Рубина… Где еще? В Яффо были.
– Значит пять раз, два раза переспал и три раза…
– Ну, погулять и переспать можно в одну встречу…
– Не важно. Вообще-то ты должен был мне сказать. Я бы дала тебе отпуск. А встречаться с двумя одновременно…
– Ого! Неужто ревнуешь?!
– Не знаю, если ты считаешь это ревностью. Но теперь я тоже должна пять раз, а уж за мной не пропадет.
– Почему пять?
– Ну ты же пять раз с ней встречался.
– Встречался только четыре.
– Нет, все равно, два раза переспал и три раза гулял. Ты чего сияешь, как медный таз?
– А мне нравятся твои подсчеты.
– Я вас избаловала. Своей верностью. Пора тряхнуть стариной. У меня есть пара приятелей, которые давно уже добиваются, надо их трахнуть. Это на первых порах, а там посмотрим.
– Ну-ну, эк тебя разобрало.
– Не, ну это нарушение неписаных правил. Если она приезжает, ты должен мне сказать. Получил бы свой отпуск. Я бы тоже нашла, что делать. … Я, когда пришла в школу, была самой молодой, всем было около сорока, и они мне казались старухами, ой, сейчас вспоминаешь этих училок с их проблемами, одна недоебанная, другая переебанная… там была одна историчка, мужа ее звали Павел, она его звала «Палюсинька», «мой Палюсинька», так она каждые три месяца абортировалась, а у нас была такая учительница литературы, она была невероятно некрасивая, какая-то каракатица, тем ни менее сменила трех мужей, что в ней действительно было, это – голос, удивительно сексуальный, и вообще, как она говорила! я к ней на уроки ходила слушать, потрясающе рассказывала, и вообще умница была, так она ей говорит: «Ты скажи своему Палюсиньке, чтобы он на хуй презервативчик надевал». А та: «Ой, Палюсинька презервативы очень не любит…»
Дал себе зарок по третьему кругу не ходить, но как-то невольно получилось… И потом уже подумал, что третий – лишний… И действительно, когда она одевалась, вдруг прочувствовал (или вдруг испугался?), что что-то не то, ушло это чудесное ощущение, что я здоров. Прилег.
– Ты чего? Тебе плохо?
– Не, нормально.
– Правда, тебе плохо?
– Да нет, все нормально, просто…
– Ну что? Что с тобой?
– Нормально, нормально. Так…
– В машине, по дороге обратно:
– Какой ты геротене11.
– Ага. От слова геронтология.
Расхохоталась.
– Ну, ты сегодня в ударе по части юмора. И вообще. (Прижалась к плечу.)
Ночью чувствовал себя не в своей тарелке. А Он еще требовал! Приапизм какой-то! Тут же вспомнил, что перед смертью, говорят, встает. Спал плохо. Все время мерил давление. Утром вроде полегчало, решил поехать на работу. А еще хамсин. Приехал, и чувствую – не могу, что-то не то. Слышу сердце. То екнет, то чихнет, то свиснет, то стукнет глухо. Говорю секретарше: что-то мне не того-с. Засуетились, молоденькая, плотненькая замдиректора (бегает через две ступени), Веред, то бишь «Роза», отвезла меня в местную поликлинику, сделали экг, врач, русская (ничего так, полюбезничали), говорит у вас был инфаркт (вот те на), но когда-то раньше (я ей старую экг показал), но сейчас вроде ничего нет. Жажда? Может у вас сахар? Послала сделать анализ на сахар. Лаборантка, хорошенькая (всех бы выебал к чертовой матери!), сказала, что сахар чуть выше нормы, а вы утром ели? Да, как всегда, много варенья. Аа, ну это норма после поста… Вернулся к врачу, сказал, что рад был познакомиться, ничего, ничего врачиха, и отчалил, а вокруг уже трезвон, и жена звонит, и секретарша директора, выслали за мной такси, возвращаюсь, решил дать урок. Страх. Но все же вошел в клетку с тиграми. Тигры были очень ласковы, терлись шкурой, наперебой бежали водички принести, кое-как провел урок, но решил, что еще два – это лишне. Дал отбой. До дому доехал благополучно, позвонил в этот народный университет, сообщил, как обещал, что добрался. Веред подняла трубку. Спасибо, говорю, что подвезла, и т. д. А я, говорит, могу тебя и в любое другое место подвезти. Шутить со мной вздумала. Ладно, говорю, недабер ал зе12.
Письмо от Вадика, толстое. Раскрыл, а там маленький сборничек, почти без обложки, то есть обложка бумажная. «Грозная свобода» называется. 1997 год. Посвящение дочери. Надпись: «С любовью и нежностью вам обоим, моим любимым людям. Вадим. На другой стороне: «Письмо написано ужасно (и почерк и м.б. содержание). Зато искренне!» Полистал книжку.
Держи меня природа на весу,
то поднимай, то опускай, как блюдце…
Бывала горечь – думал не снесу,
и счастье тоже… Вот бы им вернуться!
Глаза любимых – ах, какая синь!
Твержу себе от порчи и от сглаза —
пролейся сердце, только не остынь,
для новой жизни следующего раза.
Последняя строка даже выпадает из размера, забыл, что есть «ю» в слове «следующего», и это первое стихотворение, открывает сборник… Всё ужасно. Тот же лубок: «купчихи» в «Замоскворечьи», «степные дальние отары», «пожары», «яростные лица», «сверкают стрелы поражая»… «Сегодня Родина мне снится…», «кони топчут путь-дорогу», храмы-погосты, театральный реквизит «Востока» («На Востоке в город басурманский входят с караванами купцы»)…
Дорогой Наум!
С необычайной нежностью я думаю о тебе. Прочел, вернее, просмотрел (чтение еще впереди) твою книгу. Что ж! – Это роман. Не всегда бывшее в жизни переходит в него. Есть фабула, есть взгляд автора. Здесь автор – царь и бог. Он вправе несколько нарушать течение событий. Но считаю – маленькие главки под именем «Вадим», как бы они ни были ничтожны в контексте романа – твоя удача. Они очень и очень оживляют его. Твое раздражение понимаю и даже – одобряю. Не ангел я, увы. Многие люди, близкие мне, раздражаются и даже гневаются на меня. Но ты не гневайся! Ты просто не имеешь права. Ты любишь меня, как я люблю тебя и от этого никуда нам не деться.
Ты об мне одном сказал как о поэте, с цитированием и т. д. (Еще, правда, о Наташе) То, что я всегда у тебя говорю дурацкое слово «прям», что я всегда … – прости меня, Христа ради! Такой я был тогда. Без денег, без всего…
Твои нежные воспоминания о Риге, о Пицунде, о Пскове, Клухорском перевале и многом другом сказали мне – что связь между нами неразрывная, и они самые лиричные у тебя. Перечитай и увидишь.
С любовью и уважением
Вадим
Оставлю так, как было написано.
Все-таки Володя – не аристократ, а я не деревенщина. Все было иначе.
И еще приписка жене. Еще более сумбурным почерком.
Для Риммы!
Я расстался с Наташей. «Любовная лодка разбилась о быт…» (московский!)
Я думаю, что она все делает ради детей. Ее будущий муж – полковник ФСБ (КГБ).
Дай Бог, чтобы все было хорошо!
Он бросил 30-летнюю жену (гражданскую) но трагедия большая. Ему 54 года (как мне). Они познакомились на Селигере в Доме Отдыха.
Меня волнует только дочка. Я от Наташи отрекся. Мне кажется – что там сплошная истерика. Меня надо забыть! Дай Бог.
Римма. Я тебя помню нежно и желаю тебе счастья.
Вадим
Вечером еще поехали на сканирование сердца. После пробежки по бегущей ленте стало даже лучше.
20.3. Утром опять чувствовал себя неважно. Все-таки решил никого не теребить. Лежал. Взял сборник Вадима. Все стихи – прощания. И много о смерти. Любит он слово «госпитальный». Нагнувшись с высот своих дальних к истоку свободной души, ты запах простынь госпитальных (так и хочется сказать «генитальных») духами на миг заглуши. Но если в разгаре парада (!) на слезы ты станешь легка, не плачь надо мною, не надо… Дорога моя далека.
Тут я, блин, расплакался. И дальше уже читал и плакал. Что-то оплакивал. Уж не себя ли? Нашу молодость, нашу жизнь?..
Одно стихотворение даже понравилось.
Ароматницу из глины снял с груди твоей я ночью
Были в ней не капли масла – звоны сердца твоего.
