Найо Марш
Смерть в театре «Дельфин»
II
Мистер С. Гринслейд оказался лысым, хорошо одетым и ничем не примечательным человеком. В строгом шикарном кабинете ему удавалось придерживаться консервативного и впечатляющего стиля. Он сидел за столом, положив руку на папку, за спиной висела изысканная картина, а перед ним стоял напряженный Перегрин.
– Мистер Джей, вы, конечно, понимаете, что причиной нашей встречи стал ваш вчерашний разговор с мистером Кондусисом.
– Полагаю, да.
– Именно. У меня здесь изложено… скажем так, предложение, которое вы сделали мистеру Кондусису – насколько он его запомнил. Вот. – Мистер Гринслейд надел очки и начал читать документ: – «Мистер Джей предложил, чтобы театр “Дельфин” был восстановлен до прежнего состояния и чтобы была набрана труппа для постановки Шекспира и других пьес, имеющих высокую культурную ценность. Мистер Джей предположил, что здание “Дельфина” обладает высокой культурной ценностью и представляет значительный интерес с исторической точки зрения».
Мистер Гринслейд посмотрел на Перегрина.
– Именно таково было ваше предположение?
– Да. Да. Таково. Хотя я терпеть не могу слово «культура».
– Мистер Джей, не знаю, насколько вы осведомлены об интересах мистера Кондусиса…
– Я… нет… я только знаю, что он… он…
– Крайне богат и своего рода затворник? – подсказал мистер Гринслейд с легкой заученной улыбкой.
– Да.
– Именно. – Мистер Гринслейд снял очки и аккуратно положил их на стопку писчей бумаги.
Перегрин подумал, что мистер Гринслейд готовит откровенное признание о своем патроне. Но тот просто повторил:
– Именно. – И после солидного молчания спросил Перегрина, не соблаговолит ли тот рассказать немного о себе. Об обучении, например, о дальнейшей карьере. Говорил мистер Гринслейд совершенно невозмутимо.
Перегрин поведал, что родился и учился в Новой Зеландии, затем приехал в Англию по стипендии – учиться театральному мастерству, тут и остался.
– Я, разумеется, осведомлен о ваших успехах на театральном поприще, – сказал мистер Гринслейд, и Перегрин догадался, что было проведено своего рода конфиденциальное расследование. – Мистер Джей, – продолжил он, – я уполномочен сделать вам предложение. Возможно, вы сочтете его скоропалительным. Мистер Кондусис готов обсудить восстановление театра, разумеется, после одобрения со стороны архитектора и строителей и после получения необходимых разрешений. Он готов финансировать данное мероприятие. Если… – Мистер Гринслейд сделал паузу.
– Если? – повторил Перегрин треснувшим, как у подростка, голосом.
– Если вы лично примете на себя руководство «Дельфином». Мистер Кондусис предлагает вам на условиях, которые будут оговорены, осуществлять руководство театром, формировать художественную политику, набирать труппу и режиссировать постановки. Вы получите полную свободу действий – конечно, в рамках финансовых ограничений, которые будут указаны в контракте. С удовольствием выслушаю вашу реакцию на это пока еще предварительное предложение.
Перегрин подавил порыв разразиться безумным смехом и, глядя в умное бесстрастное лицо мистера Гринслейда, сказал:
– Было бы глупо делать вид, что я могу испытывать хоть что-то кроме изумления и восторга.
– В самом деле? – обрадовался мистер Гринслейд. – Хорошо. В таком случае я продолжу предварительные исследования. Я, кстати, являюсь поверенным в некоторых делах мистера Кондусиса. Что касается подписания контрактов, полагаю, мне нужно переговорить с вашими агентами?
– Да. Это…
– Благодарю, – сказал мистер Гринслейд. – Господа Слейд и Опингер, насколько мне известно?
– Да… – Перегрин попытался вспомнить, в какой момент пьяного восторженного выступления он назвал эти фамилии мистеру Кондусису; похоже, вообще не называл.
– И еще один вопрос. – Мистер Гринслейд открыл ящик стола и – точно таким же жестом, что его патрон вчерашним утром – достал маленький викторианский письменный прибор. – Насколько я понимаю, вы уже ознакомились с его содержимым и высказали некоторые сомнения по поводу аутентичности предметов.
– Я сказал, что их хорошо бы показать экспертам.
– Именно. Мистер Кондусис понял вас, мистер Джей, и хочет знать, не будете ли вы любезны оказать ему услугу и в этом вопросе.
Перегрин, немного ошалевший, спросил:
– Перчатка и документы застрахованы?
– Они включены в генеральный полис, но отдельной страховки нет, поскольку неизвестна их стоимость.
– Полагаю, моя ответственность…
– Понимаю ваши колебания и могу сказать, что указывал на это мистеру Кондусису. Все равно он настоял, чтобы я просил вас принять эту миссию.
Наступило короткое молчание.
– Сэр, – промолвил наконец Перегрин, – зачем мистер Кондусис делает все это? Зачем дает мне возможность взять на себя фантастически ответственную работу? Что может им двигать? Надеюсь, – продолжил Перегрин со свойственной ему прямотой, – я не такой осел, чтобы полагать, что по виду хоть в малейшей степени обладаю качествами, соответствующими тем предложениям, которые вы мне сделали, и я… я…
Перегрин почувствовал, что краснеет и не знает, как продолжать. Мистер Гринслейд смотрел на него, похоже, с новым интересом. Он двумя руками поднял очки и, изящно держа их над бумагами, обратился, похоже, к ним:
– Разумный вопрос.
– Ну, полагаю.
– И ответить на него я не в состоянии.
– А?
– Да, – кивнул мистер Гринслейд. – Буду с вами откровенен, мистер Джей. Я сам теряюсь в догадках, почему мистер Кондусис делает то, что он делает. Впрочем, если я правильно понял ваши опасения, могу заверить вас, что они неуместны. Кондусис не по этому делу, – добавил он весело и грубовато и положил очки на место.
– Очень рад слышать.
– Вы примете поручение?
– Да, приму.
– Великолепно.
III
Эксперт сложил руки и откинулся на спинку кресла.
– Ну что ж, есть все основания сделать вывод, что перчатка пошита в конце шестнадцатого – начале семнадцатого века. Какое-то время – не слишком долго – она подвергалась воздействию соленой воды. Можно предположить, что она была защищена. Письменный прибор сильно протравлен. По поводу букв «Х» и «Ш» внутри манжеты я не вправе высказать авторитетного мнения, хотя, конечно, соображения есть. А что касается этих двух, несомненно, поразительных документов, их можно исследовать с помощью разнообразных методов – инфракрасные лучи, спектрография и так далее, – но это, знаете ли, не моя область. И любая подделка, безусловно, обнаружится.
– Не подскажете, как мне получить полное обследование?
– Это нетрудно организовать. Хотя потребуется письменное разрешение от владельца, полная страховка и так далее. Вы ведь пока ничего не рассказали мне об их истории…
– Не рассказал, – подтвердил Перегрин. – Но расскажу. С одним условием, если позволите: владелец, точнее поверенный, дал мне разрешение назвать вам имя, только если согласитесь держать его в тайне, пока не придете к окончательному выводу по поводу этих предметов. У него… почти патологическая боязнь публичности, и вы, думаю, поймете, когда узнаете, кто он.
Эксперт пристально посмотрел на Перегрина.
– Хорошо. Я готов хранить конфиденциальность относительно имени вашего патрона.
– Это мистер Василий Кондусис.
– Боже милостивый!
– Именно, – сказал Перегрин в стиле Гринслейда. – А теперь я открою вам всю известную предысторию. Итак…
И он рассказал все в подробностях.
Эксперт зачарованно слушал.
– Очень необычно, – покачал он головой, когда Перегрин договорил.
– Уверяю вас, я ничего не выдумывал.
– Нет-нет, я верю. Конечно, я слышал о Кондусисе. Да и кто не слышал? Вы представляете, какая будет сенсация, если все это подлинное?
– Я ни о чем больше думать не могу. Здесь лежат детская перчатка и письмо, которое заставляет предположить, что летним утром в 1596 году искусный ремесленник из Стратфорда сшил пару перчаток и подарил внуку, который носил их всего день, а потом…
– Горе заступило место сына?[6]
– Да. По прошествии времени – через двадцать лет – отец написал завещание. И оставил носильную одежду своей сестре Джоан Харт, для ее сведения написав вот эту записку. То есть это его рука водила пером по этому листку бумаги. А потом прошли еще два века, и некая М. Е. убирает перчатку и записку в викторианский письменный прибор с сообщением, что ее прапрабабушка получила их от Дж. Харт и это вещи Барда. Это действительно могла бы быть Джоан Харт. Умерла она в 1664-м.
– Я бы особо не рассчитывал, – сухо сказал эксперт.
– Согласен.
– А мистер Кондусис говорил что-нибудь об их стоимости? Если существует хоть малейшая возможность, что они подлинные, невозможно представить, сколько они могут стоить.
Перегрин и эксперт уставились друг на друга.
– По-моему, – произнес Перегрин, – мистер Кондусис размышлял об этом, но должен заметить, что он ко всему относился спокойно.
– Ну, у нас-то так не получится, – сказал эксперт. – Подготовлю вам расписку – и попрошу задержаться, посмотрите, как вещи уберут.
Он на мгновение склонился над маленькой сморщенной перчаткой.
– Если бы она была настоящей! – пробормотал он.
– Понимаю, понимаю. Страшно представить, что тогда начнется.
– Люди убивали и за меньшее, – беззаботно сказал эксперт.
IV
Пять недель спустя Перегрин, бледный, с мешками под глазами, дописал последние реплики своей пьесы, а ниже добавил: «Занавес». Вечером он прочитал пьесу Джереми, и тот ее одобрил.
От мистера Гринслейда вестей не было. Корпус «Дельфина» по-прежнему виднелся в окне. Джереми обратился в агентство недвижимости за разрешением осмотреть здание, но ему ответили, что театр больше не в их распоряжении и, похоже, снят с продажи.
В предварительном отчете музея о перчатке и документах было сказано, что первые исследования не выявили наличия поддельных чернил или бумаги, так что пока нет никаких опровержений возраста документов. Эксперт-графолог сейчас в Америке и подключится после возвращения. Если его отчет будет благоприятным, понял Перегрин, соберется совещание специалистов.
– Что ж, – повел плечами Джереми, – очевидно, они не высмеяли идею с ходу.
– Очевидно.
– Отправишь отчет этому своему Гринслейду?
– Да, конечно.
Джереми положил веснушчатую руку на рукопись Перегрина.
– А что, если открыть «Дельфин» ровно через год «Перчаткой» – новой пьесой Перегрина Джея?
– Ну да!
– Давай набросаем примерный состав.
– Я уже.
– Покажи.
Перегрин достал потрепанный листок бумаги, исписанный неровным почерком.
– Послушай, – сказал он, – я знаю, что начнут говорить. Что все это уже было. Например, Клеменс Дейн. И больше того: я стану объектом травли и обвинений в фальшивом «шекспирстве». Взять хоть действующие лица. Энн Хэтэуэй и все-все-все. Боюсь, меня ждет провал. Все рухнет, еще не начавшись.
– Я, например, не нашел белиберды в диалогах.
– Да, но выводить на сцену Шекспира… Какая наглость!
– Он и сам так делал. Так что можешь причитать: «Ой-ой! Выводить на сцену Генриха VIII!» Давай: кого бы ты взял на роль Шекспира?
– Ну, это же очевидно, разве нет?
– Елизаветинский сердитый юноша. Одинокий. Удачливый. Хитрый. Яркий, как солнце. Пегас в стойле Хэтэуэй. Суперсексуальный и чтобы прямо с графтонского портрета. Который я считаю настоящим.
– И я. И? Кто так выглядит и играет?
– Боже! – сказал Джереми, читая список исполнителей.
– Да, – поддакнул Перегрин. – Как я и говорил. Все очевидно.
– Маркус Найт, господи.
– Разумеется. Точно с графтонского портрета, и сколько огня! Вспомни его Хотспура. И Генриха V. И Меркуцио. И, конечно же, его Гамлета. А помнишь Пера Гюнта?
– Сколько ему лет?
– Сколько бы ни было, он их умело скрывает. И может выглядеть как подросток.
– Он будет стоить целое состояние.
– В любом случае это только прикидки.
– Случалось ему хоть раз участвовать в постановке и не затеять целую череду скандалов?
– Никогда.
– И он способен довести до нервного срыва любую труппу?
– Да, это Марко.
– А помнишь, как он прервал реплику, чтобы велеть зрителю, опоздавшему с антракта, сесть или проваливать к чертям?
– Помню, как сейчас.
– А как целая труппа единогласно отказалась от ролей?
– Я был режиссером на этом провале.
– Говорят, что сейчас он еще взрывоопаснее – из-за того, что не получил рыцарства на последней церемонии.
– Буквально рвет и мечет.
– Ну что ж, – сказал Джереми, – пьеса твоя. Как я вижу, ты решил объединить Юного друга, Соблазненного светловолосого друга и господина У. Г. в одном персонаже.
– Именно так.
– Да как ты посмел!
– За века рождались идеи и побезумнее.
– Согласен. И получилась чертовски хорошая роль. Каким ты его представляешь?
– Очень светлый. Очень мужественный. Очень дерзкий.
– У. Хартли Гроув?
– Возможно. По типу подходит.
– А его не считают плохим гражданином?
– Заноза в заднице.
– А кто Смуглая леди – Розалин? Я смотрю, тут у тебя Дестини Мид.
– Хотелось бы. Дестини совершенно бесчувственная, однако производит сильнейшее впечатление невероятной глубины и неистощимой сексуальности. Она может показывать, что потребуется, если только ей разъяснить очень простыми словами и медленно. И, кстати, она живет с Марко.
– Может, это будет кстати, может, нет… А Анна Х.?
– Любая крепкая несимпатичная актриса с хорошей подачей, – сказал Перегрин.
– Вроде Герти Брейси?
– Да.
– Джоан Харт – тоже лакомая роль. Я тебе скажу, кто станет хорошей Джоан: Эмили Данн. Знаешь? Она помогала в нашем магазинчике. И понравилась тебе в телешоу. И в Стратфорде очень неплохо делала вторые роли: всяких Селий, Нерисс и Гермий.
– Запишу. «Что заклеймит тебя пятном позора»[7].
– С остальными, похоже, трудностей не возникнет, но дрожь пробирает, как подумаешь про ребенка.
– Он умирает до конца первого действия.
– И очень кстати. Как представлю какое-нибудь юное дарование, которое пыжится изо всех сил…
– И звать его, конечно, Гэри.
– Или Тревор.
– Неважно.
– Декорации для своего спектакля доверишь мне?
– Не прибедняйся.
– Будет весело, – с улыбкой сказал Джереми. – Согласись: будет весело.
– А-а, ничего не будет. У меня чутье, и я знаю. Не будет ни перчатки, ни театра, ни пьесы. Все – наваждение.
Стукнул почтовый ящик.
– Ну вот. Судьба стучит в дверь, – сказал Джереми.
– Даже и думать неохота, – ответил Перегрин. – Впрочем, просто из любезности принесу письма.
Он спустился, забрал почту – для него ничего не было. Обратно он поднимался по лестнице не спеша.
– Я прав. Ничего хорошего. Конец. И как от этих бестелесных масок, от них не сохранится и следа[8]. В почте – только мусор, и только для тебя. Ой, прости!
Джереми говорил по телефону.
– Да, он как раз вошел. Одну секундочку.
Джереми прикрыл трубку ладонью и сказал:
– Мистер Гринслейд приглашает тебя к себе. Вот и началось, лапочка.
Глава 3. Вечеринка
I
«Год назад, февральским утром, – думал Перегрин, – я стоял на этом самом месте. Вышло солнце и золотило башню израненного “Дельфина”. Я думал об Адольфе Руби и мечтал обладать его одержимостью. И вот я снова здесь, господь мне судья, выскочка-золушка в лакированных туфельках мистера Руби».
Он смотрел на отреставрированных кариатид, на играющих китообразных, украшенных позолоченной надписью, на безупречно белый фасад, на элегантное кованое железо и восхищался. «Что бы ни случилось дальше, все это – лучшие дни моей жизни. Что бы ни случилось дальше, я буду вспоминать этот день и говорить: “Да, в то самое утро я понял, что такое блаженство”».
И тут к нему из проулка вышел тот самый человек из «Фиппс Броз».
– Утречко, начальник.
– Доброе утро, Джоббинс.
– Шикарно смотрится, ага?
– Мило.
– Ага. По-новому. Не так, как когда вы нырнули.
– Это уж точно.
– Да. Вам ведь нужен будет ночной сторож, а? Раз уж все, похоже, почти готово? Ночной, дневной… все равно.
– Думаю, понадобится. А что? Есть на примете кто-то подходящий?
– Себя не хвалят.
– Вы готовы взяться?
– Чего врать, начальник, есть такая мысль. У нас, в проулке, слишком сыро – для моего нутра. Хроническое чего-то. У меня хорошие отзывы, начальник. Многие поручатся. Как вам? Глухо или прокатит?
– А что, – сказал Перегрин. – Думаю, прокатит.
– Тогда будете меня держать на примете?
– Обязательно.
– Господь вас благослови, начальник, – сказал Джоббинс и направился обратно в проулок.
Перегрин перешел дорогу, вошел в портик театра и посмотрел на объявление:
«Скоро! Новое открытие театра “Дельфин”, под новым руководством».
Объявление висело сразу под изодранной викторианской афишей, которую Перегрин видел во время памятного первого визита.
«СВАДЬБА НИЩЕНКИ
По многочисленным просьбам!
Мистер Адольф Руби…»
Когда маляры чистили и заново покрывали краской фасад, Перегрин поручил им работать вокруг этого сомнительного фрагмента и не трогать его.
– Он будет здесь, – сказал Перегрин Джереми, – пока здесь буду я.
Фойе ожило. Его покрасили, позолотили, отполировали и отлакировали. Рабочие были повсюду: на лесах, длинных лестницах, козлах. Громадная люстра ждала своего часа сверкающей грудой на полу. Два толстых херувимчика, отмытых и украшенных, сияли вверх ногами над воскресшей кассой.
Перегрин поздоровался с рабочими и пошел вверх по изящно изогнутой лестнице.
В баре снова стояло зеркало с гравировкой, но на сей раз Перегрин шагал навстречу себе по блестящему красному дереву, обрамленному латунью. Преобладали цвета меда и патоки.
– Незамысловато и практично, – пробормотал Перегрин.
Наверху обновления были завершены; скоро уложат ковер. Джереми и молодой декоратор сошлись в конце концов на классическом малиновом, белом и позолоте; Перегрин пересек фойе и вошел в дверь с надписью «Администрация».
Театром «Дельфин» управляла фирма «Театр “Дельфин” инкорпорейтед» – филиал «Консолидейтед ойлз». Фирму основал, коротко говоря, мистер Гринслейд для продвижения проекта «Дельфин». В кабинете за новым столом сидел мистер Уинтер Моррис, крайне успешный театральный коммерческий директор. Мистер Гринслейд принял его на службу по предложению Перегрина после нескольких собеседований и тщательного (Перегрин нисколько в этом не сомневался) наведения справок. Во время всех приготовлений сам мистер Кондусис оставался закулисным духом: вовсе не злобным и таким могучим, что даже малейшую деталь возрождения «Дельфина» пронизывала шикарная уверенность. Мистер Моррис теперь держал в руках всю систему рекламы, презентации и управления, заключая контракты с актерами, декораторами, костюмерами, персоналом зрительного зала, рабочими сцены, пресс-агентами, и деликатно управлял всеми элементами, необходимыми для создания общей ауры предприятия. Бледный и неугомонный, с курчавой шевелюрой, в свободное время он собирал старинные безделушки.
– Доброе утро, Уинти.
– Перри… – каким-то извиняющимся тоном произнес мистер Моррис вместо приветствия.
– Все путем?
Моррис неопределенно покачал головой.
– Пока не забыл: нам в театре нужен смотритель, сторож – ночной или дневной, – привратник или еще какой подручный?
– Через пару дней понадобится.
Перегрин рассказал про мистера Джоббинса.
– Ладно, – сказал мистер Моррис. – Если рекомендации хорошие. Теперь спрошу я: у нас полная труппа?
– Не совсем.
– Что думаешь о Гарри Гроуве?
– Как об актере?
– Да.
– Как об актере я много чего думаю.
– Вот и хорошо. Ты его получишь.
– Уинти, ты вообще о чем?
– Поступила директива, малыш, или что-то вроде того. Из главного офиса.
– Насчет У. Хартли Гроува?
– Смотри в своей почте.
Перегрин пошел к своему столу. Он уже узнавал письма от мистера Гринслейда и быстро схватил верхнее в стопке.
«Уважаемый Перегрин Джей!
Ваши приготовления, похоже, движутся вперед согласно плану. Мы все рады видеть, как оригинальный проект обретает плоть и развивается, и удовлетворены решением открыть театр Вашей пьесой, особенно принимая во внимание Ваш нынешний успех в «Единороге». В этом неофициальном письме хотелось бы привлечь Ваше внимание к мистеру У. Хартли Гроуву, актеру, как Вам, несомненно, известно, знаменитому и опытному. Мистер Кондусис лично будет очень рад, если Вы примете положительное решение в отношении мистера Гроува, формируя труппу.
С наилучшими пожеланиями,
искренне Ваш,
Стенли Гринслейд».
Перегрин читал, и его охватывало дурное предчувствие – странно острое по сравнению с ничтожным поводом. Ни в одной профессии личные рекомендации и панибратские отношения не работают чаще, чем в театре. Для актера подкатить к человеку, набирающему труппу, через знакомого режиссера или администратора – обычный маневр. Пару секунд Перегрин смятенно пытался понять – не охватила ли его зависть, не пустила ли власть, необъяснимо попавшая в его руки, отвратительный росток развращения. Нет, решил он, поразмыслив, и повернулся к Моррису, который смотрел на него с легкой улыбкой.
– Мне это не нравится, – сказал Перегрин.
– Вижу, малыш. А можно узнать почему?
– Разумеется. Мне не нравится репутация У. Хартли Гроува. Я изо всех сил стараюсь оградиться от театральных сплетен и стараюсь не верить тому, что говорят о Гарри Гроуве.
– А что говорят?
– Ну, вообще, о его сомнительном поведении. Я как-то ставил спектакль с его участием, да и раньше встречал. Он преподавал сценическую речь в моей театральной школе и однажды пропал после выходных. Скандал вышел неописуемый. Многие женщины, думаю, находят его привлекательным. Не могу сказать, – добавил Перегрин, взъерошив волосы, – чтобы он творил что-нибудь неподобающее в последних постановках, и чисто по-человечески нахожу его забавным. Однако кроме двух женщин в труппе, его никто не любит. Они не признаются, но достаточно взглянуть, как они на него смотрят и как он смотрит на них.
– У меня практически приказ, – сказал Моррис, дотронувшись до письма на своем столе. – Полагаю, что у тебя тоже.
– Да, черт возьми.
– До сих пор руки у тебя были фантастически развязаны, Перри. Конечно, не мое дело, малыш, но, честно говоря, я такого прежде не видел. Руководитель, режиссер, автор – все ты. Потрясающе.
– Надеюсь, – сказал Перегрин, в упор глядя на администратора, – я заслужил репутацию и как режиссер, и как драматург. Другого вероятного объяснения нет, Уинти.
– Конечно, конечно, старик, – поспешно согласился тот.
– А что касается У. Хартли Гроува, полагаю, мне не отвертеться. На самом деле он вполне пойдет на господина У. Г. Его роль. И все же мне это не нравится. Господи, я и без того уже подставился по самое некуда с Маркусом Найтом в главной роли и готов терпеть три нестерпимых темперамента на каждой репетиции. Чем я заслужил бонус в виде Гарри Гроува?
– Кстати, великая звезда настроен на неприятности. Он звонит мне дважды в день – скандалить по поводу своего контракта.
– И кто побеждает?
– Я. Пока.
– Молодец.
– Меня уже тошнит от этого, – скривился Моррис. – Да вот он, контракт, лежит у меня на столе. – Он пролистал страницы отпечатанного документа. – Чуть не пришлось еще лист добавлять. Вот взгляни.
Громадная и совершенно неразборчивая подпись в самом деле занимала огромное пространство. Перегрин бросил беглый взгляд, а потом присмотрелся.
– Я ее видел раньше. Напоминает циклон.
– Увидишь – не забудешь.
– Я ее видел, – повторил Перегрин. – Причем недавно. Вспомнить бы где.
– В тетрадке для автографов? – ехидно спросил Уинтер Моррис.
– Где-то в неожиданном месте… Ладно, неважно. Веселуха начнется с первой репетиции. Он, конечно, захочет, чтобы я переписал его роль, добавив лакомые кусочки. Строго говоря, драматург не должен ставить собственную пьесу. Он слишком трепетно к ней относится. Но так случалось прежде, и видит бог, я буду делать это еще. Хоть с Марко, хоть без него. Он – вылитый Шекспир с портрета Графтона. У него ангельский голос и колоссальный престиж. Он блестящий актер и готов к этой роли. Будем долго разбираться, кто кого, но если он меня – видит небо, мне конец.
– Это верно, – сказал Моррис. – Сто лет живи, малыш. Сто лет живи.
Они разошлись по своим столам. Зазвонил телефон Перегрина, и нанятая администрацией девушка, спрятанная в отдельной нише, произнесла:
– Вас, мистер Джей. «Виктория и Альберт».
Перегрин удержался от шутки: «Для Ее Величества и принца-консорта я всегда свободен». Его одолевали предчувствия.
– Хорошо. Давайте.
Его соединили с экспертом.
– Мистер Джей, вам сейчас удобно разговаривать?
– Вполне.
– Я подумал, что нужно позвонить. Разумеется, мы пришлем полный официальный отчет для передачи вашему заказчику, но я почувствовал… в самом деле… – Перегрин с волнением отметил, что голос эксперта дрожит. – В самом деле, это нечто замечательное. Я… в общем, рассматриваемое письмо было тщательно исследовано. Три специалиста сравнили его с известными автографами и нашли достаточное количество совпадений, чтобы прийти к четкому мнению об авторстве письма. Экспертов полностью удовлетворяет возраст лайки и материалов для письма, а также отсутствие следов вмешательства, не считая пятен от соленой воды. По сути, уважаемый мистер Джей, как бы невероятно это ни звучало, перчатка и документ, видимо, являются тем, чем должны.
Перегрин промолвил:
– Я всегда чувствовал, что это случится… А теперь поверить не могу.
– Возникает вопрос: что с ними делать?
– Вы их придержите у себя на время?
– Да, с удовольствием, – сказал эксперт, и до Перегрина донесся из трубки легкий смех. – Однако! Думаю, мое руководство после консультации обратится к… э-э… владельцу. Разумеется, при вашем посредничестве, а также посредничестве мистера Гринслейда.
– Да. И… никакой огласки?
– Боже милостивый! – Эксперт даже взвизгнул. – Надеюсь, что нет. Только представить! – Эксперт помолчал. – А вам известно, не подумывает ли он о продаже?
– Знаю не больше вашего.
– Ясно. Ладно, вы получите от нас все отчеты на следующей неделе. Если честно… я звоню вам потому, что я, как, видимо, и вы сами, фанатик.
– Я написал пьесу об этой перчатке, – не удержался Перегрин. – Мы дадим ее на открытии театра.
– Серьезно? Пьесу… – Голос эксперта затих.
– Я не шучу! – закричал в трубку Перегрин. – Это своего рода подношение. Пьеса! Да, пьеса.
– О, простите! Конечно. Конечно.
– Ну, спасибо, что сообщили.
– Что вы, что вы.
– До свидания.
– Что? А, да. Конечно. До свидания.
Перегрин положил трубку и увидел, что Уинтер Моррис не сводит с него взгляда.
– Наверное, тебе надо это знать, Уинти… – промолвил Перегрин. – Но учти, никакой огласки. Дело касается важной персоны, так что все серьезно.
– Хорошо. Как скажешь: ни словечка.
– Совершенно секретно?
– Совершенно секретно. Слово чести.
И Перегрин все рассказал. Дослушав, Моррис провел белыми пальцами по черным кудрям и простонал:
– Только послушай, послушай! Какой материал! Какая тема! Пьеса о ней. Слушай: она называется «Перчатка». И перчатка у нас. Величайшая шекспировская реликвия всех времен. Перчатка «Дельфина». Предложения из Америки. Письма в газеты: «Оставьте перчатку “Дельфина” в Англии Шекспира». «Новое сказочное предложение по перчатке “Дельфина”!» Ах, Перри, херувимчик Перри. Какая лакомая реклама, – а мы будем хранить секрет!
– Лучше не продолжай.
– Как же мне не продолжать? Важную персону нужно направлять. Он должен быть на виду. Слушай: он финансовый гений, он поймет. Он с ходу узнает выгоду. Слушай: если правильно раскрутить и подать эту историю в психологически точный момент… понимаешь, с оглаской; с правильной классической оглаской… слушай…
– Притормози, – попросил Перегрин.
– Ох!
– Вот что я думаю, Уинти. Он заберет все железной рукой и снова запрет в свое бюро Луи какого-то-там. И больше никто из нас не увидит лайковую перчатку Хемнета Шекспира.
Однако Перегрин ошибался.
