Найо Марш
Снести ему голову!
3
В заброшенной конюшне за гостиницей скрипка доктора Оттерли выводила старую как мир английскую мелодию. На первый взгляд простая и незатейливая, она так завораживала чередой повторов и бодрым ритмом, что, слушая ее, невольно хотелось пуститься в пляс.
Сейчас под нее танцевали пятеро. И не просто прыгали как кому вздумается, а вели определенную игру. Для одного танца они прицепили к мускулистым ногам колокольчики и сопровождали музыку звоном, стараясь, чтобы их шаги и прыжки попадали в такт. Для другого они взяли в руки мечи и встали с ними в кольцо, чтобы, как подобает сыновьям кузнеца, соединиться между собой сталью. Затем братья подставляли друг другу мечи и перескакивали через них. При этом они так старательно топали, что с пола поднимались клубы пыли. Лица их выражали сосредоточенное внимание: Дэн, Энди, Нэт, Крис и Эрни.
Вокруг них двигался в танце сам Лицедей, Вильям Андерсен. На голове вместо шапки у него была кроличья шкурка – целиком, с мордочкой и ушами. В руке он держал традиционный шутовской жезл. В его танце не было живости, как в пляске сыновей, но чувствовалась какая-то самоотрешенность. Кроме того, танцуя, он делал какие-то странные, не похожие на театральные жесты – значение их было понятно лишь ему самому. Временами он начинал ругаться на молодых Андерсенов, а иногда даже останавливал ради этого музыку.
Независимо от Лицедея вокруг танцующих братьев топтался железный Конек Щелкун, внутри которого сидел летчик-командир Бегг. Щелкуна сделали в Кузнецовой Роще, но сколько именно столетий назад, никто не знал. Его железная голова, больше похожая на птичью, была раскрашена наподобие маски злого колдуна. Тело выглядело как большой барабан, поставленный боком и накрытый сверху холстиной. Сзади торчал редкий хвост из настоящего конского волоса. Щелкун зловеще щелкал железными челюстями и исполнял свой собственный замысловатый танец.
Вошел Ральф Стейне и принялся отряхивать шляпу и пальто от снега. Постояв немного, он направился в угол конюшни и вскоре показался одетый в длинную пышную юбку, похожую на невероятно широкий кринолин.
В этом полумужском-полуженском обличье он тоже присоединился к танцующим и, придав лицу самое грозное выражение, начал скакать и расхаживать вокруг пятерых братьев, которые скрестили свои мечи так, что один зацепился за другой, и образовали нечто вроде решетки – считалось, что это зеркало. Дэн и Энди стали махать руками, зазывая туда Лицедея. Тот подошел, постоял, посмотрел, а затем поднял его и «разбил» о землю. Последовал новый круг танца, и Сыновья опять сделали из мечей решетку. С помощью жалких и неуклюжих жестов Лицедей показал, что он взывает к милосердию своих Сыновей. Потом сделал вид, что пишет завещание, и стал обращаться поочередно к каждому Сыну, обещая им то и другое. Они вроде бы успокоились. Танец начался в третий раз, и в третий раз появилась злосчастная решетка. Теперь лицо старика Вильяма изображало полную безысходность. Он подставил голову под их мечи. Мечи звякнули и расцепились, и на пол полетела шапка из шкурки кролика. За нею последовал и старик.
Доктор Оттерли опустил скрипку.
– Простите, – сказал он, – но мне надо идти. Да и с тебя уже на сегодня хватит, Лицедей. Будь моя воля, я бы вообще запретил тебе играть. Да ты посмотри на себя, старый дурень, – ты же дышишь все равно как раздуваешь мехи. Совершенно незачем так себя мучить. У тебя же почти нетанцевальная роль. Слушай меня: я сейчас ухожу, а ты смотри больше не танцуй. Сядь вон и играй для других, если хочешь. Вот тебе скрипка. И никаких плясок. Понял? Доброй ночи, парни.
Он втиснулся в пальто и вышел. Было слышно, как отъехал его автомобиль.
Эрни пробовал свои силы в разгоне толпы. Делая огромные прыжки, он от души размахивал мечом, сокрушая невидимых противников, и при этом гудел и жужжал, как мальчишка, который решил поиграть в летчика. Конек тоже не стоял на месте, однако танец его выглядел теперь несколько странно. В конце концов оказалось, что Саймон Бегг просто застрял в своем обмундировании и не может выбраться.
– Уф-ф… Слава богу! Чтоб я еще раз влез в эти чертовы доспехи… – проворчал он. – На плечи давит, а уж вонь стоит такая – прямо спасу нет!
– С Бетти то же самое, – подтвердил Ральф. – Похоже, они знатно потели – наши пращуры. Ничего не попишешь: как говорится, toujours l’art[7].
– Может, простирнем их, а, Лицедей? – спросил Бегг.
– Конька стирать нельзя, – отрезал Лицедей, – а вот что нужно тебе будет сделать, так это начистить железо и кожу, да еще не забыть разогреть кадку со смолой и окунуть туда подол. Уж будь уверен – смола тебе все начисто отобьет.
– Это уж точно, – позавидовал Ральф. – Повезло тебе, Бегг. Мне вот улыбнулось меньше – не могу же я превратить свою Бетти в Смолли или Гудронни…
– Как же это я забыл про горячую смолу… – хлопнул себя по лбу Бегг. – До того странный обычай! Представляешь, каково – отлавливать самых хорошеньких девушек, а потом обмазывать их горячей смолой, а? Пожалуй, в таком виде эти Смолли далеко не убегут…
– Говорят, Пэдстоу, когда был Коньком, – вспомнил Крис, – прямо валил их на землю и обливал, ровно свечки…
– Будем мы еще смотреть на всяких там дикарей и язычников, – вмешался в разговор старик. – Не для нас такие дела, вот что я скажу. Смотри у меня, Симми-Дик, и не по мышляй.
– Неподражаемо, – развел руками Ральф, – а что все это такое, если не обычай язычников?
– И никаких не язычников. Обычай хороший и достойный, если хорошо и достойно его исполнять, а мы так и будем.
– А вообще-то, – хмыкнул Саймон Бегг, – я бы не отказался взять с собой под этот вонючий навес какую-нибудь красотку – вроде той модницы, с которой меня сегодня познакомили…
Эрни громко заржал и тут же получил от отца подзатыльник.
– Цыть! Девица – твоя племянница, а ты каков? Тебе, наоборот, заступаться за нее должно.
– Вот-вот, – проворчал Ральф.
Бегг с любопытством взглянул на него.
– Простите, дядя, – извинился он. – Не хотел обидеть. Так просто, подумалось. Что ж, готов сменить тему: когда, например, вы надумаете отдать нам кузницу?
– Никогда. Кажется, уже не раз вам говорено. Ни за что.
– До чего же упрям, собака! – буркнул Бегг, как бы ни к кому не обращаясь.
Дэн, Крис и близнецы исподлобья взглянули на отца.
– Мы-то сами с нашим удовольствием, – сказал Дэн, – ты знаешь, Симми-Дик, но отец и слушать не хочет.
– Послушай, отец, – проникновенно начал Крис, – ведь она все равно останется в семье. Просто мы знаем, что скоро здесь проложат шоссе. Это же золотое дно – автосервис на перекрестке. Компания останется нашей. Я знаю, как обделать все бумаги. И кузница тоже у нас будет. Поначалу Симми-Дик станет вести свои автомобильные дела сам – на своей стороне. Эрни поможет ему. Это же верное дело, слышишь? – Он повернулся к Ральфу: – Ну правда же? Правда?
Прежде чем Ральф успел ответить, Эрни отвлекся от своих упражнений и выпалил:
– Я разрешаю тебе, командир! Давай!
Лицедей уже открыл рот, чтобы обрушить на младшенького поток брани, как вступился Дэн:
– Слушайте, мы, кажется, пришли сюда, чтобы готовиться? Хватит уже – пора начинать. Еще раз последнюю сцену. Зачинай, отец!
Братья вышли на середину. Лицедей, сердито бормоча себе под нос, взял скрипку и заиграл вступление.
Вскоре все увлеклись, и разговор был забыт. Старательно топая ногами, танцоры опять вздымали к потолку клубы пыли.
А за окошком, замотанная в шарфы и занесенная снегом, сидела миссис Бюнц и, с упоением вслушиваясь в музыку, записывала последовательность движений.
Глава 3. Приготовления
1
Состязание между морозом и снегом всю следующую неделю продолжалось. Обе части Мардиана упоминались в прессе как островки самой холодной погоды в Англии.
Сидя наверху в своей комнате, леди Алиса раздраженно давала приказания жалким остаткам прислуги замка Мардиан: кухарке, горничной, уборщице и старому мужлану-садовнику, у которого имелся сын. За исключением этого юнца, все в доме были весьма преклонного возраста. Пора было начинать приготовления к ночи двадцать второго декабря. Для этого следовало: сварить из сидра пунш, испечь особые праздничные пироги, разгрести снег во дворе, поставить столбы, на которых будут укреплены факелы, а кроме того, сложить большой костер. С самым внимательным видом выслушав свою госпожу, слуги принялись делать все по-своему, словно и не слышали наставлений хозяйки.
Мисс Мардиан только вздыхала – кажется, она считала всю эту суету лишь скучной и нудной обязанностью и тем не менее, как и все в поместье, терпеливо мирилась с ней. В конце концов, с этим обычаем – танцем Пятерых Сыновей, или, как его еще называли, средой Скрещенных Мечей, – было ненамного больше возни, чем с праздником Урожая.
Миссис Бюнц и Камилла Кэмпион все еще жили в гостинице «Лесной смотритель». Иногда Камилла дружелюбно беседовала с немкой в гостиной, да и Трикси была с гостьей вполне любезна. Хозяин гостиницы – по всему, человек покладистый – был рад уже тому, что она у него остановилась, и не требовал больших денег.
Обнаружилось, что автомобиль миссис Бюнц неисправен, а тянуть его на буксире к автостоянке Саймона Бегга, что располагалась в миле от Восточного Мардиана, в Йоуфорде, невозможно из-за непроходимых дорог. По слухам, дела у Саймона шли не слишком хорошо, и в последнее время он вынашивал планы перенести свою станцию в Кузнецову Рощу. Лицедей, однако, даже слышать об этом не хотел.
В конюшне каждый вечер продолжались репетиции. В гостиничных номерах было отлично слышно, как там топают ногами, звенят колокольчиками и зудят на скрипке. Любопытство заставило миссис Бюнц пускаться на хитрости. Сначала она рассеянно бродила по гостиной, потягивала у камина сидр, делала пометки в своем увесистом дневнике. При этом топот ног и пиликанье скрипки так соблазняли ее, что у бедняги чуть не кружилась голова. Так она выдерживала минут десять, после чего начинала демонстративно зевать, извинялась и, изображая, что падает от усталости, поднималась к себе в комнату. Лестницу на задней стене дома она обнаружила уже давно и спустя несколько минут, никем не замеченная, благополучно спускалась по ней на задний двор.
В одном из отсеков конюшни владелец гостиницы держал склад. К нему вела выложенная кирпичом дорожка – в зимнее время замерзшая и ужасно скользкая.
Смотровое окошко, которое нашла для себя миссис Бюнц, было наполовину скрыто нависающей соломенной крышей. Ей удалось немного очистить стекло от пыли. И там, дрожа от волнения и холода, она простаивала целые вечера, делая закоченевшими пальцами пометки в своем дневнике.
К сожалению, удовольствие, которое исследовательница при этом получала, было неполным. Во-первых, от ее дыхания стекло то и дело запотевало, а во-вторых, через него было видно только помещение склада да еще проем двери, соединяющей его с конюшней. Именно через этот проем ей приходилось смотреть на танцующих, что было чертовски неудобно. Танцоры то появлялись в нем, то исчезали, а то кто-нибудь из сопровождавших танец – Лицедей, доктор Оттерли или Конек – вставал в дверях и загораживал собой остальных. Прямо хоть ложись и умирай от досады!
Постепенно ей удалось установить, что это не один танец, а несколько. Сначала исполнялся традиционный моррис, для которого они прикрепляли к ногам колокольчики, а уж затем следовал танец с мечами, местами переходящий в мимический спектакль. Один момент этого спектакля ей было всегда отлично видно: когда Лицедей в роли Шута – или Старика – засовывал голову в решетку скрещенных мечей. В этот момент все – Пятеро Сыновей, Бетти и Конек – собирались вокруг него тесным кружком, и он что-то им говорил. Похоже, это был какой-то отрывок из старинного присловья, чудом сохранившийся и пронесенный сквозь века. Миссис Бюнц видела, как шевелятся его губы – каждый раз он произносил одну и ту же фразу. Казалось, она все бы отдала, лишь бы услышать, что он говорит.
Она отлично изучила пьесу. После шутливого отрубания Лицедею головы участники вновь принимались танцевать, и на этот раз солировали Бетти и Конек. Иногда Конек так расходился, что заскакивал в помещение склада, и его железные, похожие на клюв челюсти клацали чуть ли не перед самым носом миссис Бюнц. Иногда то же самое проделывал Бетти, вздымая своими юбками тучи пыли. Но всегда после этого опять вступали Сыновья, и в определенный момент вставал и «воскресал» Лицедей. На этом, по всей видимости, действие спектакля заканчивалось.
После репетиции мужчины обычно возвращались в гостиницу. Как-то раз миссис Бюнц решила отказаться от своего подглядывания, а наоборот, как бы случайно «засидеться» в баре. Она надеялась, что возбужденные спектаклем актеры начнут живо его обсуждать. Но уловка не удалась. Сначала они и в самом деле громко и не таясь разговаривали, но из их нестройного хора ей удалось разобрать лишь отдельные слова – вот тут-то фольклористка поняла, что такое настоящий диалект. А затем танцоры и вовсе примолкли – видимо, Трикси сделала им знак, что она здесь. После чего девушка, как всегда, с самым приветливым видом подошла к ней и спросила, не хочет ли мадам чего-нибудь еще, но взгляд у нее при этом был такой, что миссис Бюнц невольно почувствовала острое желание подняться к себе наверх.
Но вот в один прекрасный день, как показалось ей самой, она поймала за хвост удачу.
В тот вечер, примерно в полшестого, миссис Бюнц спустилась в бар, чтобы посидеть у камина и закончить небольшую статейку для американского издательства – под названием «Гермафродитизм в европейском фольклоре», – и обнаружила там Саймона Бегга, который задумчиво склонился над записной книжкой и вечерней газетой, раскрытой на результатах бегов.
Незадачливая путешественница уже пыталась вести с ним переговоры насчет починки ее автомобиля. Разумеется, в душе она рассчитывала на большее, а именно вытянуть из него информацию о персонаже, который он изображал. Приветствуя его, она не удержалась от чисто тевтонского радушия.
– So![8] – радостно воскликнула немка. – Что-то вы сегодня рано, командир.
Он изобразил нечто вроде поклона, поерзал и покосился на Трикси. Миссис Бюнц заказала сидр.
– На улице все метет и метет… – мило, по-домашнему сказала она.
– Да уж, – согласился механик, после чего решительно заговорил о деле: – Что-то мы никак не возьмемся за вашу машину, миссис… э-э… Бюнц. Но пока мы ее не перегоним…
– Да это, собственно, не к спеху. Все равно не рискну ехать обратно, пока не установится погода. Знаете ли, моя «букашка» не любит снега.
– Вообще-то, если честно, вам не помешало бы заиметь побольше кубов…
– Простите?
Бегг повторил на более понятном языке. Оказывается, он просто предлагал ей поменять автомобиль на более мощный. У него как раз есть такой – он собирался продать его одной бабуле, которая едва умеет крутить руль.
Миссис Бюнц вполне могла позволить себе приобрести новую машину. Но самое важное для нее сейчас было соотнести эту покупку с возможностью расширить свои познания в области ритуальных танцев. Разумеется, она не стала разочаровывать Бегга, который весьма оживился, как только разговор зашел о купле-продаже.
– В самом деле, – мечтательно протянула миссис Бюнц, – если бы у меня была машина с более мощным мотором, я бы чувствовала себя гораздо увереннее. Наверное, я бы смогла спокойно и без напряжения преодолеть скользкий подъем на подъездах к замку Мардиан…
– Ну уж это с полпинка, – уверил ее Саймон Бегг.
– Простите?
– Да, говорю, об этом даже смешно упоминать. Разве ж это подъем?
– Я хотела сказать, в среду вечером подъехать к замку Мардиан. Если, конечно, будет открыт доступ для зрителей.
– Да хоть вся деревня может приходить. – Бегг несколько смутился. – Дом открыт для всех.
– К несчастью, к моему огромному разочарованию, я не поладила с Лицедеем. И, увы, с госпожой Алисой тоже…
– Ну и не переживайте, – пробормотал он и поспешно добавил: – Ничего там такого не будет – сплошное баловство.
– Баловство? Пусть баловство. Но кроме того, – с жаром продолжала миссис Бюнц, – кроме того, это бесценная жемчужина фольклора, редкий, чудом доживший до наших дней обряд… Я еще никогда не встречала, чтобы в танце участвовало пять мечей вместо обычных шести. Это же уникальный случай!
– Скажите пожалуйста! – вежливо отозвался Саймон. – Так что, миссис Бюнц, как насчет автомобиля?
Каждый из них гнул свою линию. При этом немка делала невероятные усилия, чтобы разобрать жаргон механика.
– Прежде мне бы хотелось, – с живым интересом сказала она, – чтобы вы описали мне это авто.
– Завтра я пригоню его сюда и вы все посмотрите сами.
Они обменялись многозначительными взглядами.
– А скажите мне, – решилась наконец миссис Бюнц, – вы, как я полагаю, в этом танце исполняете роль Конька?
– Угадали. Вот это партия, скажу я вам… Работка не из легких…
– Вы, наверное, изучали фольклор?
– Я? Да господь с вами.
– И вы играете?! – выразительно изумилась она.
– Только в этом танце. Лицедей и леди Алиса ведь не отстанут. Да и обидно, если все это у них заглохнет.
– Еще как обидно! Это была бы просто трагедия, скажу я вам! Грех! Я ведь, мистер Бегг, большой знаток и почитатель этого дела. Мне бы столько хотелось у вас спросить… – При этих словах голос миссис Бюнц, несмотря на все ее потуги казаться спокойной, дрогнул от волнения. В глазах ее появился почти безумный блеск, она наклонилась к собеседнику и, стараясь говорить как можно более небрежно, прощебетала: – Скажите мне, вот в момент жертвоприношения, когда Шут умоляет Сыновей пожалеть его… Произносятся какие-то слова, не так ли?
– Ого! – Саймон бросил на нее пристальный взгляд. – А вы и впрямь большой знаток этого дела.
Миссис Бюнц принялась, захлебываясь, объяснять, что все европейские мимические обряды имеют общие корни и что в этом месте танца было бы естественно услышать короткую речь.
– Вообще-то у нас не принято болтать лишнее, – пробормотал он. – И потом, там такая дребедень – ничего стоящего. Детский лепет. Очень вам это нужно?
– Уверяю вас, вы можете не сомневаться в моей осторожности. Так есть там слова или нет?
– Да Лицедей гонит какую-то лажу, а остальные – молчком…
Бедная женщина, в голове которой не прекращалась отчаянная борьба с обрушившимся на нее потоком жаргонных словечек, в мольбе протянула к Беггу свои пухлые ручки.
– Милый, любезный мой продавец машин, – пропела она, не преминув напомнить ему о своих покупательских возможностях, – не будете ли вы столь благородны и щедры, чтобы сообщить мне, что именно он «гонит»?
– Честное слово, миссис Бюнц, я не знаю, – сказал он с искренним сожалением. – Честное слово! Он всегда говорит одно и то же. Бормочет что-то, бормочет – ничего не понять. Думаю, и его парни навряд ли знают. Может, что иностранное или в этом роде.
Лицо миссис Бюнц вполне могло бы сейчас украсить обложку журнала под названием «Крушение надежд».
– Если это иностранный язык, я бы могла перевести… Я владею шестью европейскими языками. Gott in Himmel[9], мистер Бегг, ну что же это может быть?!
Внимание собеседника вдруг привлекло лежавшее перед ним на столе расписание заездов на предстоящих бегах. Лицо его загорелось, и он ткнул в газету пальцем.
– Взгляните! – воскликнул он. – Вот так номер! Нет, вы только посмотрите!
– Не вижу без очков…
– В четверг в час тридцать состоится забег, – вслух зачитал Бегг, – «Тевтонский Танцор на Субсидии Большой Тевтоподмены!» Ну дают!
– Не понимаю…
– Ну, лошадь, – объяснил Саймон, – беговая лошадь. Просто такое совпадение. Или, может, знак?
– Знак? – переспросила она, уловив знакомое слово.
– Да, и кажется, для меня совсем неплохой. Ведь вы из тевтонцев, миссис Бюнц?
– Да, – терпеливо кивнула она. – Тевтонка.
– А мы с вами как раз говорили о танцорах, так? И еще я предложил вам поменять ваш автомобиль на другой. А если вы согласитесь, то я буду в некотором роде субсидирован – ведь так? Это же колоссально!
Миссис Бюнц порылась в карманах и извлекла очки.
– Ага, я поняла. Вы собираетесь поставить на эту лошадь?
– В точку попали!
– «Тевтонский Танцор на Субсидии Большой Тевтоподмены!» – медленно прочитала она, круглое лицо ее вытянулось. – Вы правы, мистер Бегг, все это более чем странно. Очень возможно, что ваше предположение не лишено смысла и это действительно какой-то знак.
2
Посетив церковь в последнее воскресенье перед средой Скрещенных Мечей, Камилла отправилась к деду в Кузнецову Рощу. Пробираясь по сугробам, она сначала подбадривала себя песней, пока не охрипла, а потом весело насвистывала – до тех пор, пока от мороза у нее не потрескались губы. Всю неделю, не пропустив ни одного дня, она усердно трудилась над ролью, которую ей предстояло сыграть в показательном спектакле в конце следующего семестра. В церкви, как и рассчитывала, девушка встретила Ральфа. Они улыбнулись друг другу, и после этого органист – он же деревенский почтальон – показался Камилле потомком Орфея и Святой Цецилии: до того чистые, прямо-таки небесные звуки он ухитрялся извлекать из своих дудок. Ральф сдержал обещание и не подходил к ней слишком близко, но из церкви она уходила в спешке, так как боялась, что если он успеет выйти до нее, то обязательно дождется и перехватит. Этого никак нельзя было допустить – ведь она еще так и не разобралась в своих намерениях.
Выглянуло солнце. По пути ей попались пара снегирей, стайка воробьев и сорока. Где-то в глубине леса раздался выстрел. Над рощей мисс Кэмпион заметила струйку дыма, по которой можно было отыскать кузницу даже по воскресеньям.
Дед и двое неженатых дядей, наверное, как раз вернулись из йоуфордской церкви.
В одном месте от основной дороги отделялась узкая тропинка, по которой можно было срезать путь через лес. Камилла решила ею воспользоваться, но не успела пройти и нескольких шагов, как услышала где-то совсем рядом глухие рыдания. И тем было ужаснее их слышать, что плакал не ребенок, а взрослый человек, мужчина.
Он даже не пытался сдерживаться – стоны и всхлипывания так и вырывались из его горла. Камилла почти сразу догадалась, кто это был, и, поколебавшись немного, пошла на звук. Обогнув небольшой ельник, она увидела своего дядю – Эрнеста Андерсена. Он плакал над трупом дворняги.
Собака лежала перед ним, накрытая холстиной, и только с одной стороны торчал ее облезлый безжизненный хвост.
Эрни сидел на корточках, и его большие руки безвольно свисали между колен. По грязному лицу были размазаны слезы. Заметив Камиллу, он, как ребенок, завыл еще громче.
– Боже мой, Эрни! – воскликнула Камилла. – Что с твоей бедной псиной!
Он бросился что-то сбивчиво ей рассказывать, но говорил на таком невообразимом диалекте, что разобрать было почти невозможно – приходилось только догадываться, о чем идет речь. Он злился на своего отца. Кажется, всю неделю отец только и знал, что твердил ему о его собаке – мол, она больная и ее нужно пристрелить. Эрни даже слушать его не хотел и целыми днями болтался по морозу вместе с несчастной животиной, чтобы не оставлять ее одну. Но сегодня утром собака каким-то образом ускользнула от него и побежала к кузнице. Там-то ее нашел Лицедей и тут же пристрелил. Эрни услышал выстрел. Камилла живо представила, как он бросился на звук, с диким воем продираясь через кусты. Навстречу ему вышел отец с ружьем и велел снести тушку в лес и схоронить. После этих слов рассказ Эрни стал совсем бессвязным. Камилла могла лишь догадываться о том, что произошло потом. Очевидно, Крис встал на сторону отца, сказав, что собака действительно была совсем уже плоха и на самом деле Лицедей только избавил ее от лишних мучений. Эрни, вне себя от горя и злости, унес тело своей любимицы в лес.
– Вот ей-богу, – теперь уже более связно говорил Эрни, вытирая рукавами лицо, – ей-богу, я поквитаюсь с ним за это. Злыдень он, убивец, гад ползучий, а не человек вовсе. Так и давит меня, ровно муху, на каждом шагу – убивец проклятый. Грешен, да еще и гордится этим. Будет ему кара, доктор не зря говорит…
– Господи, да что ты такое несешь? – вскричала Камилла.
– Из меня и Лицедей лучше, чем из него. Уж куда лучше. Ноги у меня резвее, да и вывожу покрасивше него. А доктор говорит, он все равно не жилец. Сам себя изведет – помоги ему господи.
– Эрни! Успокойся! Ты сам не знаешь, что говоришь. Ну зачем тебе эта роль? Шута ведь должен играть старик. А ты – Сын.
Эрни вытянул руку. Покрасневшими от мороза пальцами он осторожно приподнял собачий хвост.
– А если я хочу, – он прищурился на Камиллу, – если я хочу умереть, а потом опять воскреснуть?
«Ну это уже просто лажа!» – подумала Камилла, а вслух сказала:
– Это же просто спектакль. Старинный танцевальный обряд. Вроде того как мы украшаем дом омеловыми ветками или едим сливовый пудинг… Ничего другого, Эрни. Взаправду ведь никто не умирает.
Эрни сдернул с трупа собаки мешок. Камилла с визгом отшатнулась и бросилась прочь.
– А это, по-твоему, что? – выкрикнул Эрни. – Или она тоже – не взаправду?
– Похорони ее! – сорвалась на визг Камилла. – Похорони скорей и постарайся забыть. Какой ужас!
Девушка почувствовала, что больше не может здесь оставаться.
– Прости, Эрни. Я ничем не могу тебе помочь. – Она повернулась и пошла по тропинке к кузнице, с огромным трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься бегом. Ее подташнивало.
Тропинка шла через поляну, где Камиллу поджидал какой-то человек. «Романтический образ», – невольно подумала девушка – такой он был бледный и решительный.
– Ральф! – Ее глаза засветились упреком. – Ну как ты мог! Ты же обещал мне… А ну-ка уходи.
– Не уйду. Не могу я больше, Камилла. Я видел, как ты свернула в рощу, и специально прошел по другой дороге, чтобы тебя встретить. Извини, Камилла… Я просто не смог удержаться, а потом подумал, что это вообще какая-то дурь. Более того, мне нужно кое-что тебе сказать… – Лицо его переменилось. – Эй! Милая моя, что с тобой? Вроде я не похож на разбойника. Почему у тебя такой испуганный вид?
У Камиллы вырвался нервный смешок.
– Наверное, это скучно слушать, но только что в лесу я видела такую мерзость, что меня чуть не стошнило.
Ральф взял ее руки в свои, и девушка с облегчением положила голову к нему на грудь.
– И что же ты такое видела, моя бедная малышка?
– Там был Эрни с мертвой собакой, и он говорил о смерти…
Она подняла на него беспомощный взгляд и заплакала. Ральф невольно вскрикнул и еще крепче прижал ее к себе.
Из кузницы вышел человек в черном костюме и тут же застыл на месте с удивленным и недовольным видом. Это был Лицедей.
3
За день до среды Скрещенных Мечей леди наказала своему престарелому садовнику взять косу и срезать на месте представления торчащий из снега сухостой – там были целые заросли чертополоха и шиповника. Садовник – мужественного вида шотландец, обладавший поистине железной волей и весьма угрюмым нравом, – ответил ей, что от немилосердного обращения коса затупилась.
– Миледи, – именно так он к ней всегда обращался, – ничего, чай, не получится. Стану я, что ли, руки марать да свой живот класть за эту вашу затею?
– Но ты же можешь наточить косу.
– И как вы только можете такое говорить… Я – да наточить?
– Тогда отнеси ее Вильяму Андерсену.
– За что мне еще такое наказание? Видал я этих безбожных тварей – язычники проклятые, скачут ровно обезьяны…
– Если ты это про среду Скрещенных Мечей, Макглашан, то хватит уже, наслушалась. Немедленно отнеси косу в кузницу. И если сам Вильям занят, то пусть хоть кто-нибудь из его сыновей этим займется.
– Чтоб им – мою косу? Да ни в жизнь. Только самому кузнецу. Они же только все спортят. Эх! Все они там во грехе погрязли – вместе со стариком…
– А что, у вас на Севере не было танцев с мечами?
– Что я, грешник, что ли, – смотреть на бесовские пляски? Не видал я.
– Ладно. Макглашан, отнеси косу и иди убирать двор.
Кончилось тем, что косу понесла Дульси. Вернувшись из кузницы, она сообщила, что Лицедея уже день как нет дома. Косу она оставила Эрни, строго предупредив его, что точить ее должен только отец.
– Вы только подумайте, тетя Акки, за двадцать лет это в первый раз, чтобы перед самой средой Скрещенных Мечей Вильям уехал в Биддлфаст. Попросил Дэна подвезти его на автобусную станцию. В деревне все только и говорят об этом. Решили, что он поехал к Стейне насчет завещания. Может быть, Ральф что-то знает.
– Счастливчик – у него еще есть что завещать. Вот мне, как ты знаешь, Дульси, и оставить-то нечего…
– Знаю, тетушка Акки. А поговаривают, что Вильям-то и вправду богат. Только он такой скупец, что все прячет. Подумать только!
– Не ожидала от тебя такого, Дульси, – чтобы слушать всякие сплетни…
– И еще, тетя Акки: эта немка так и живет в гостинице. Все вынюхивает у каждого встречного про Пятерых Сыновей.
– Она и сюда небось заявится, чтобы посмотреть. А потом еще учредит какую-нибудь дурацкую гильдию… Бывают ведь такие бабы – к пятидесяти годам уже выживают из ума. Корчит из себя идиотку.
– И Лицедей так думает – мне Крис сказал.
– Старик, как всегда, прав. Вильям Андерсен – парень не промах.
– А можно ее как-нибудь выпроводить, если она придет?
На это леди Алиса лишь злобно щелкнула вставными челюстями.
– А эта юная особа тоже все еще там? – спросила она.
– Вы про внучку Вильяма Андерсена?
– Черт возьми, а про кого же еще?
– Ну да, она там. Все говорят, она такая хорошенькая… и вся такая… в общем…
– Так прямо и скажи – девица больше похожа на леди, чем на простолюдинку.
– Говорят, даже не просто похожа, тетя Акки.
– А ты, дура, так и поверила?
– Говорят, она на самом деле леди.
– Фу ты ну ты, какие мы нежные и утонченные. Что, девица больше похожа на Кэмпионов, чем на Андерсенов?
– Да нет, она вылитая мать, но Нед Кэмпион воспитал ее как леди. Престижная школа и все такое… Говорят, она с отличием училась в Париже.
– О, лягушатники, те научат… Как она сошлась с нашими кузнецами?
– Вроде бы она их не чурается. Говорят, старый Вильям хоть и делает суровый вид, а сам без ума от внучки. И ее из кузницы калачом не выманишь. Наверное, происхождение дает себя знать…
– Боже, какая же ты снобка, Дульси. Это же только делает ей честь. Единственное, чего бы мне не хотелось, это чтобы в этом был замешан Ральф.
– А почему вы думаете, что…
Леди Алиса смерила племянницу презрительным взглядом.
– Это Сэм мне сказал – его отец.
– Священник?
– Да, он священник, Дульси. Но кроме того, он еще и твой зять. Или ты уже совсем потеряла память? Так вот, Ральфа видели с этой девицей в Сандауне. Все прыгал вокруг нее. Мне это совсем не нравится.
– А вы говорили с Ральфом, тетя Акки?
– Да уж говорила. И об этом и кое о чем еще, – удовлетворенно хмыкнула леди Алиса, – о чем, как он думал, я не знаю. Ведь он у нас Мардиан, господин Ральф, если его мать действительно вышла замуж за пастора. Развратник!
