Никита Немцев
(Апокалипсис всегда)
– Ты знаешь, к чему арбузы снятся? – Варвара повернула лицо (такая бессмысленно полная жизнью).
Будимир задержал дыхание и отсчитал пять секунд.
– Ну? – сказал он.
– Если просто арбузы – приятствие, если ешь – печальное приключение.
– Какая хуйня!! – не выдержал Будимир. – В жизни арбузы не снились!
– А мне часто… Будешь банан?
– Нет, спасибо.
Сама Варя банан есть не стала, а достала резинку и ухватила чёлку в хвост-ананас.
Будимир молча кивнул и пошёл.
– Ты где эту дрянь вообще вычитала? – спросил он строго
– В гадальной книге. – Варя поравнялась. – Старая-престарая – тыща восемьсот что-то там. Ты в антикварке спёр и мне подарил.
– Да я, блин, джентльмен…
Справа потянулось поджарое здание в кирпичном мундире, а за каналом – матёрые корпуса, бумажные гирлянды, деловитые утки и ветки – мочат ножки в водице. Как-то сразу – всё задышало еле теплящейся осенью.
– Нагулялалася́!.. Ну всё – на работу пора. – Варя встала возле моста с мелкой решёткой и дверкой для сотрудников.
– А. Ладно… – Удивлённо, Будимир остановился тоже (как-то привык, что рядом Варя болтается). – А ты разве… не на дому?
– Не-а. У нас на Новой Голландии студия.
– Ну тогда покедова.
– До встречи!
Будимир косо обнял Варвару и расслышал сладкий запах её роскошных волос: он похлопал её по спине (по-братански) и как-то случайно, сам не заметя, – подставил в её протянутую ладошку свой локоть.
Он резко отдёрнулся и пошёл – не оборачиваясь, заплетаясь от злости.
ЧШШШ
Как ты можешь смотреть на Неву,
Как ты смеешь всходить на мосты?
А.А. Ахматова
(– Эй! Ну чего ты злишься?)
– Думаешь, я не заметил, как ты ей мой локоть подсунул??
(– Мне нужен был конфликт.)
– А Аврора тоже конфликт?
(– Понимаешь – без этого напряжения просто нечего было бы рассказывать. И тебя, кстати, тоже не было бы.)
С стеклянным глупым кубом, выросла площадь Труда, дворец: и где-то за крышами – торчал забытый чёрный куполок. Будимир нырнул в Галерную, и увидел – решётка; прошёл дальше – решётка. Он собрался уже лезть, но наткнулся на назидательную надпись:
НЕ ССАТЬ
– Уж и поссать нельзя… – проговорил он, отходя.
(– Воспринимай это как скромную попытку ободрить! А вообще – вон там, через дорогу есть «Теремок», не обязательно ломиться с этой целью в особняк Румянцева.)
– Какой зануда меня пишет! – Будимир вернулся на скученную улицу: он не захотел идти по загончику из жести (строительные работы), а пошёл по обочине – машинам в лицо.
(– Я не зануда, просто объясняю, почему там забор. А так – ты мог и перелезть, там милый жёлтый дворик и ренессансный балкончик, – но по плану сцена с двориком у нас дальше.)
– Да лучше б я в тюрьме отсидел…
(– А ты сидел.)
С Невы ударило раздирающе-свежим ветром: Благовещенский мост – встречал Будимира.
– Прости, я не расслышал, – сказал он, заправляя футболку в джинсы.
(– Говорю – ты уже отсидел: в Индии, полгода. Тебе подкинули героин, но ты бежал из тюрьмы и пошёл торговать по-настоящему.)
– Чего-о-о???
По пыльному мосту, за руки, шли парень с девушкой, – от крика они разлетелись по сторонам. Будимир – на пьяных шагах – прошёл мимо.
(– Ну да. Потом ты уехал в Перу, и где-то в джунглях прошёл церемонию айяуаски: ты выпил десять чашек, – но тебя не взяло. Шаман сказал, что в жизни такого не видал, а ты, ненормальный русский валенок, вали-ка на четыре стороны. Тогда ты отправляешься добывать золото в Ла-Риконаде, но не утерпев до конца смены, грабишь надзирателей и бежишь.)
– Потрясающе!!
(– Затем покупаешь билет до Непала, там встречаешь Варвару, проезжаешь с ней всю Азию автостопом, во Вьетнаме её бросаешь, отправляешься в Москву, знакомишься с Волочаем, и вы вместе едете в Сибирь, заниматься работорговлей…)
– Тебе не кажется, что перебор? – Будимир весь ёжился от ветра.
(– …скрываясь от полиции, ты бежишь обратно в Перу, связываешься с колумбийским картелем, какая-то крупная сделка срывается, ты крадёшь чемодан с кокаином, на товарняках проезжаешь всю Южную Америку, устраиваешься на китобойное судно, пересекаешь Атлантику – и вот, ты в Питере.)
– Пишу иконки, чищу душонку… Балдёж, Автор, просто гениально! Ты предысторию собирался отдельной брошюрой издавать?
(– Я больше рассчитывал на флэшбеки.)
Мост всё не кончался – Будимир повернул к балкончику и уставился на Неву во всей широте. Поражённые, улетали облака-цеппелины, заворожённо – смотрелось бесстыже-голубое небо; а мальчишистые домики столпились как на выставку (попробуй угадай где что) – и злой коготь Лахты над ними. Нева – в запоздалых зубьях льда – шла спокойная: густая, статная, огромная (и солнце тонет в её пучине, в её мираже) – всё ширясь, ширясь, покуда не начнутся краны, трубы (а ночью зажигаются мосты и рыжие огни другого берега подтёками стекают). Что в эти серебристые волны ни брось – всё унесёт: в Финский залив, в Балтийское море, за Копенгаген, за Англию –раствориться в солёных валах океана…
Будимир равнодушно плюнул вниз. Харчок летел так долго, что он успел почувствовать себя дедом (груз приключений навалился на спину).
– Ну всё равно – в вебкам Варю как-то жёстко отдавать… – проговорил он, следя как харчок теряется в Неве.
(– И тем не менее, ты это сделал.)
– Я что – совсем мудак?
(– Получается, что так.)
Он задумчиво глядел в чалящиеся по чёрной воде льдинки (на самом деле – Нева, конечно, была зелёная):
– Даже прошлое мне не принадлежит…
(– Если бы не этот контур и обусловленность им, тебя бы вообще не существовало… Ну то есть, грубо говоря, – я могу наслать на тебя рой саранчи, но не могу заставить отважно отмахиваться.)
– А почему не бабочек?
Будимир отлип от пронзительно-свежей Невы и пошёл дальше – под ногами мелькнули разводные зубья: он почему-то вдруг вспомнил:
– Ты ещё что-то про схему говорил… или про план?
(– А, это… Ну смотри. Всё что ты видишь – мои декорации, схема. Твои действия – её искажение. А сам я тут – так – мимоходом, в скобках: что-нибудь уточнить, поправить, если ты пропустил. Пока не обращусь к тебе.)
– А Волочай? А Варвара?
(– Они тоже искажают, но ты больше – потому что я тебе позволил. Да, и ещё: у нас тут правило прецедента работает. Так что всё сказанное создаёт прецедент и остаётся в структуре романа.)
– То есть – что скажу, то и есть?
(– Ты или я. Это похоже на башню, которая висит в воздухе и растёт сама из себя. Всё разворачивается прямо сейчас, и кроме «сейчас» ничего нет. Я это недавно понял.)
– А я когда читал Шопенгауэра…
(– Да ладно! Ты читал?)
– Было дело. – Будимир шмыгнул. – В индийской тюрьме.
(– Ну вот – видишь? Теперь ты его читал.)
– И так любой бред можно? Типа всё правда?
(– Если потом не выяснится обратное.)
Мост кончился – Будимир занёс уже ногу над заборчиком, чтобы перебегать.
(– Неужели ты не хочешь посмотреть сфинксов?)
Будимир завис:
– Да не особо.
(– Ты тут больше проходить не будешь, а значит, никогда их не увидишь! Это совсем рядом – за мост и по набережной.)
Будимир глянул на другую сторону: дом с обглоданными колоннами и памятник в мохнатом парике – не слишком увлекали его душу; он повернулся и перебежал – сразу шесть полос моста (машины просто встали и таращились).
– А я мог не пойти к этим сфинксам? – Будимир расстегнул рыжую куртку (солнце подпекало) – нараспашку.
(– Конечно. Но я устроил всё так, чтобы ты, скорее всего, пошёл.)
– Но если физического тела у меня нет, а вся свобода в том, как именно я разыграю ту или иную твою сценку, – то где, собственно, я?..
(– Не знаю. Я у мамы раз сто спрашивал.)
– А она?
(– Ну, что-то в духе: «Ты – Будимир и идёшь к Сиду играть в Сегу, и вообще не загоняйся, парень».)
– Миленько.
Напротив Репинской академии – в исполинских шапках-вазах, устроились сфинксы: они были просто огромны (лапы – расплющат в два счёта). Раскосые, хитрые, они всё узнали – и лежат теперь, в гляделки играют: улыбаются своими инопланетными губами (их загадочное величие порядком портила отбитая рожа одного из них).
Рядом побирался ряженый Пётр I. Туристов было не особо, так что со скуки он забил маленькую кукурузную трубочку:
– Зело хорош табачок! – И подмигнул Будимиру.
Не обращая внимания, тот спустился к мраморной зябкой лавочке: вода мочит нижние ступеньки, низкорослые домишки парадно тянутся, Исаакиевская макушка хочет почесаться.
Будимир глянул на сфинкса (снизу), глянул на Неву (всю в зубьях):
– Встряли вы, парни… – проговорил.
Потом поднялся, перебежал дорогу, обогнул Репинку, напыщенную колоннами и помпой, – и двинулся по Пятой линии.
– А ты не думал о моральной стороне? – спросил Будимир.
(– В смысле?)
– Ну, что это не очень-то красиво людей из букв лепить, а потом над этим мучиться заставлять? Что не всем эти жёлтые дома нравятся?
За решёткой справа разостлался целый сад: и маленькие люди за мольбертами – безмятежные.
(– Думал.)
– И что придумал?
(– Написать об этом роман.)
С католическим кивком блеснула башня Андреевского собора (православного), покатился голый бульвар без листьев – острый, костлявый. Будимир перешёл дорогу и остановился у дома с круглым уголком:
– Ну. И где следующая сцена?
(– Чуть дальше. Третья арка слева, внутренний двор, четвёртый этаж.)
Будимир шёл: на скамейке – бабушка в резиновых сапогах читает, по тротуару – девушка на самокате едет (Будимир смутно догадывался, что это одна и та же женщина) – шёл мимо бисквитного дома со сказочной башней и шпилькой. Вдруг, слева показалась нужная арка, Будимир нырнул – первый жёлтый колодец, второй жёлтый колодец – и увидел над забитой в угол парадной – белое граффити: «Твоё».
– Ой, спасибочки! – едко бросил Будимир, ныряя в открытую дверь, и побежал по ступенькам.
(– Злиться-то зачем?)
ЧШМ
Если ты зол или обижен –
Дух времени от тебя убежит.
Бабангида
– «Сегу» не люблю просто.
Он поднялся ещё три пролёта. Звонок не успел даже крякнуть нормально, как Будимиру открыл – в очках, трениках и футболке с Тимуром Муцураевым: тощий как сухожилие, пророчески небритый, с пухлыми губами – Сид.
(Когда-то он был юристом, курьером, библиотекарем, продавцом-консультантом, слушал постпанк (сейчас-то как нормальный рэпер на пособие по инвалидности живёт): с Будимиром они познакомились ещё в дурке – от армии косили.)
– Салам! – сказал он.
Последовало сложное пацанское приветствие: кулачком в кулачок, потом один сверху, другой сверху, сбоку, сбоку – и только тогда дать краба.
Повесив рокерскую куртку, Будимир взялся за шнурки.
– Чё-кого? – Сид стоял одним плечом в косяк.
– Гегеля читаю, – пробухтел Будимир (на ногах оказались берцы).
– А. Я как-то хотел на его текста́ пару тречков сделать, но мне биты не понравились.
– Как должен был называться альбом? – Будимир разогнулся и пнул ненавистные ботинки в угол.
– Kant Pidór. Лучший альбомчик у MC Беломора был бы.
(Вообще Сида Лёней зовут, но в рэпе у него что-то восемьдесят пять псевдонимов: у каждого свой паблик, свой стиль, своё мировоззрение: MC Беломор, никто́то, шЭйдЕр ПуСТоТ, NотаBене, Воплощение Игры, Jo3eph H1tler, Tat Twam Asya, Красный Худак, Манда 777, IBLIS Расторгуев, смертомордая псина, ВУЛЬГАРНЫЕ БУДДИСТЫ, Метадон Кихот – и это только те, у которых больше десяти подписчиков.
А Сидом он стал как-то случайно – никто даже не помнил, как.)
– Лёнь! Это курьер? – раздалось из кухни бытово́.
– Нет, мам! Мироныч в гости залетел.
(Сиду тридцать три года.)
– Только я бы в туалет сначала, – промямлил Будимир. – Это… куда?
– Первая дверь налево. Чё как неродной? – Сид хлопнул его по плечу.
Чувствуя себя школьником в гостях, мимо запаха борща (чужой борщ всегда пахнет как-то не так), Будимир скользнул в туалет: на стенах были потешные птички разных цветов – идут себе лупоглазой чередой.
– Слушай, – проговорил Будимир, расстёгиваясь, – а зачем птички в туалете?
(– Чтобы потом они появились второй раз, и всё обрело непрерывность, связность и живость. Это называется деталь.)
– Но я ведь уже знаю, что это всё лажа.
(– Вообще-то у нас ещё есть читатель.)
– А-а-а. И птички для читателя!.. – Будимир нажал на смыв и перешёл в ванную: включил воду, взялся за мыло. – Так значит, меня ещё раз занесёт в этот мудацкий сортир?
(– Ну если он тебе настолько не понравится – не занесёт.)
– Тогда зачем птички?
(– Тебе так важно знать?)
– Да.
(– Лёгкий намёк на «Беседу птиц» Аттара: там семь птиц отправляются искать царя по имени Симург, а в конце узнают, что они и есть Симург.)
– Мг. Сложные у тебя щи…
(– Ты, главное, про занавески не спрашивай.)
Вытерев руки о джинсы, Будимир проследовал в комнату: фиолетовые занавески, бабушкин шкаф, бабушкина тахта, запах затхлости, красный ковёр во всю стену, а у подоконника – тощий Сид склонился над обрезанной пятишкой воды и ещё одной бутылкой, полной загадочного дыма.
Будимир осторожно присел на тахту.
– Собакена не раздави, – сказал Сид и бросился на дым
Выскользнув из-под Будимира, такса весело заколотила хвостом.
– Там тряпка, – сказал Сид осипло, – ты дверь подопри.
Будимир встал и заткнул щель. Когда он обернулся – Сид кивнул:
– Будешь?
– Да я… как-то по ЗОЖу пока.
(– Ты уверен?)
– Да, я уверен, – сказал Будимир, присаживаясь.
– А-а-а. Голоса в голове? – Сид улыбнулся со знанием дела. – Ну мы тогда пока всё дело спрячем… – Он унёс «всё дело» на балкон и накрыл фанерой. – А вообще, зря отказался. Это красная трава.
– Красная? – Будимир чуть наклонился к Сиду, но тут же отпрянул.
– Ага. Второй день дую. Смачная штука.
Сид захлопнул балкон, откинулся на скрипучий геймерский стул и хлебнул холодного кофе в прозрачной кружке (серого – как в столовках).
– Ну давай, рассказывай, чё-почём, – сказал Сид бывало.
ЧМ
– Я сыта по горло тамплиерами в
дырявых носках, розенкрейцерами в
маминых кофтах, иллюминатами с
диоптриями…
М. Елизаров. Земля
Будимир замялся и посмотрел на собакена, свернувшегося кренделем на рюкзаке.
– Да так, фигня… У нас в монастыре… – Будимир уставился в пол (тот вдруг полез фракталами). – Короче, иконы у нас украли, а на их место чушь какую-то повесили: мужик с пёсьей башкой, хрен какой-то бородатый…
– Псоглавец Христофор и Саваоф? Ништячок. – Сид хлебнул кофейка.
– Чего?
– Ну. Саваоф – нимб треугольный, Великий Архитектор. – Сид ладошками показал пирамидку. – Не понимаешь?
– Не.
– Ладно, долгий тред, потом загуглишь. Ну короче, да, повесили вам олдскульные иконы… – Он взялся распутывать бороду. – В шестнадцатом веке такие ходили ещё, а потом Синод запретил. Но в старых приходах до сих пор можно найти – некоторые даже келейно почитаемые.
Будимир водил глазами по стене: к красному ковру на кнопки были прибиты плакаты – Nirvana, «Сталкер», «Чужие среди нас», «Навсикая из Долины ветров», цветочная мандала, арест Тимоти Лири (хохочущего, свободного), карта из игры «Мор. Утопия»…
– Просто мне Бодуницкий расследование поручил… – Будимир засмотрелся на карту, но тут же вернулся. – Как думаешь, где они столько икон этих достали?
– Ну-у-у… – Сид почесал в бороде, зажмурил бровь. – Либо антикварщики, либо старообрядцы, либо воры. У меня кстати чувачок есть – он совмещает: ну и вообще прошаренный. Могу свести, если надо.
– М-можно.
– Ты само место-то осмотрел? Охранника допросил?
– Э-э… Да я как-то не успел… – (Почему-то эта мысль пришла только теперь.)
С огромной хмылой в форме «Ы», Сид отвернулся к компу:
– Ну ничё, разрулим! Помнишь клип, где Лёша Закон и Старуха Изергиль? – Сид напел без голоса: – «Наши иконы – самые красивые, пам-пам-пам, пара-па-пам». – И застучал по клавиатуре.
Такса оживилась и пролаяла в такт.
(– Ты не стараешься, Будимир. Он явно что-то недоговаривает.)
Будимир прокашлялся и сел поуверенней:
– Слушай, Сид. А… зачем такое вообще делать?
Сид отвернулся от компа и хлебнул деловито (кофе был бесконечный):
– Помнишь у Славы КПСС тречок «Алёша Карамазов»?
– Э… – Будимир подвис.
(– Просто скажи «да».)
– Да, конечно. – Будимир подобрал ноги и сел недо-йогом.
– ЛЁ-НЯ! – раздалось через стенку.
Они посидели и помолчали, внимательно слушая как компьютер жужжит.
– Ну вот, и там были следующие слова, – продолжал Сид, – «Она сквиртит мне на крестик – это Божия роса». Если мы поставим этот тречок твоим братиям по монастырю – естественно, они скажут: это хула. Но если разгонять – концептуально – это бунт против бездуховного формализма. Помнишь – ещё у Славона: «Да в церкви фраер учит верить в пахана»? Хан Замай в этом плане идёт ещё дальше – он внатуре «гениален и бездарен»… Ну короче – смысл в том, чтобы максимально себя дискредитировать как кумира, потому что палец указующий на луну не есть луна. Или в Евангелии: «Ибо пришёл Иоанн, не ест, не пьёт; и говорят: в нём бес».
Будимир ещё на середине схватился за подбородок, закрывая по-ловину лица (довольно удобно: и рта не видно, и вид задумчивый).
– А эти иконы… – проговорил Будимир, – они… Ну – не опасные?
– Да не, ваще детский сад: они ж тоже в Духе писаны, просто по другим канонам. А так, бодрая движуха, чётенько прикалываются – респектуха и вообще зигую. Явно выкупают, когда в церкви бес завёлся. Это ж всё от Никона – как тремя перстами-то креститься начали, так и пошли шашни англосаксонские. И правильно Екатерина масонские ложи запретила…
– ЛЁ-НЯ!!
Сид опять замолчал (но сделал вид, что так и собирался):
– Ну а пока я тому чувачку пишу, зацени мой новый тречок. Это вкусно.
– Ну. Можно, – пожал плечами Будимир.
Из колонок зазвучал качовый биток (переделанный Вивальди):
Хуета хует – всё хуета,
Пиздопляска, ебать! Сука-бля…
Поначалу Будимир смеялся как ребёнок и смеялся, – но скоро перестал: текст делался всё более телесным, всё более пахучим – в какой-то момент даже служебные слова стали все матерные… (Главный герой – этакий Фауст – сходится с некоей Сисей, с которой он обсуждает смысл жизни и занимается ещё другими вещами. Вдруг объявляется бывший Сиси, «Какой-то Похуист»: начинаются прения, увещевания, бычка, затем драка, побег Сиси со своим бывшим и плач этого Фауста. Герой объявляет, что с тем же успехом может и «сам себя», – но всё же видит, что и на этом пути не избежать разочарований.) Заканчивался трек словами:
Ай, бля!
Из пизды в пизду.
– Ну как? – Сид тем временем успел сходить на балкон и подкуриться: он развалился в кресле, улыбаясь толстыми губами.
– Э-э-м… Интересно, конечно. Но тебе не кажется, что мата слиш…
– Ну это, короче, о невозможности высказывания. – Сид поправил очки (готовый к новым разгонам). – Первобытная основа поэзии такова: автор, через определённые гештальты, обосновывает своё существование как поэта, творящего стих. Банальный пример: я читаю рэп о том, как я читаю рэп. То же самое и у Гегеля твоего. Но если раньше было – «посмотрите, какой я крутой», то теперь это – «посмотрите, пожалуйста, я существую».
Будимир внимательно держался за подбородок.
– Я не то чтобы силён в этих вопросах, – сказал он, заметя паузу, – но…
– …И надо постоянно выкручиваться, находить спуск к действительности, потому что народ тёмен. Помнишь, у Христа постоянно переспрашивают, что эта притча значит, а что эта?.. Амитабха, фу!
Собакен (с какой-то тайной целью) ткнулся в носок Будимира, но тут же отскочил и уселся смирно на полу.
– Это не значит, что невозможно работать в Духе, – продолжал крутить бороду Сид, – поэтому я и советовал тебе заняться иконописью. Но в своей основе искусство – даже самое самоотверженное – всё равно содержит утверждение эго. В этом плане оно чётко служит Аполлону, то есть, Сатане.
– Зачем он всё это говорит? – прошептал Будимир в руку.
(– Это твой друг, а не мой.)
– Но он же не существует!
(– Как и ты – если что.)
Тут Сид резко встал и внимательно наклонился к Будимиру (Муцураев на футболке подмигнул):
– Н-да… И ассиметрия, и круги под глазами… – Он поправил очки. – В тебе бес сидит, Будимир, ты в курсе?
– Э-э-э… – Будимир отвёл взгляд в сторону: с розовым, шершавым языком – улыбался собакен Амитабха.
– Да ты не ссы – бывает, чё. Хочешь, изгоню? Я по-бырому.
– Я, честно говоря, даже не знаю…
(– Ты соглашайся. Прикольно будет.)
А Сид уже полез в ящик – гремя, он достал распятие и палестинскую свечу (из тонких-тонких свечечек – пучком). Будимир почувствовал себя лягушонком на операционном столе (на очень странном столе).
– А ты… когда-нибудь делал это? – спросил он.
– Последний раз – год назад. – Сид поджёг свечу. – Да секта одна была: всё по методичке – экзальтация, отжим бабла. Ну, мы с другом пару раз сгоняли – видим, техникой индусской им хреначат визуализацию Кундалини: люди приходят, их прёт, хочется ещё, они идут снова… Так, я сейчас – ещё один водничек опущу…
– ЛЁ-НЯ!!! – раздалось с кухни, уже совсем невыносимо.
– Ща, я по-бырому. Ты подержи пока, помолись, там. – Лёня вручил Будимиру свечу.
Но дверь уже открылась – перешагнув тряпку, появилась седеющая женщина с усталыми глазами: из-под серого халата с бегемотиками белели венозные ноги.
– Здравствуйте… – промямлил Будимир, сжимаясь.
(– Мария Владимировна.)
–…Мария Владимировна, – прибавил он и вцепился в свечу покрепче.
– Ага, тебе тоже привет. – Она переметнула взгляд на сына. – Лёнь, мне сколько кричать? Холодильник помоги оттащить, а потом играйтесь.
– Да, мэм.
Они ушли: взгляд Будимира встретился со взглядом Амитабхи. Тот подышал весело, чихнул – и на мелких ножках побежал из комнтаы.
– Слышь, Автор. А ты точно не Сатана?
(– Таких предъяв я ещё не получал…)
– А всё-таки?
(– Мне кажется, у него покруче дела есть, чем романы писать… Да и крещёный я.)
Воск тепло и знакомо полз по руке: Будимир вдруг заметил, что мизинцу левой руки не достаёт фаланги (раз – и гладкое место) – свеча вывалилась и прокатилась с дымком.
(– Это ты сам отрубил, если что.)
– Опять начинается!.. – Будимир подобрал свечу и потянулся к зажигалке на столе. – Нет, серьёзно: зачем этот бред с изгнанием беса?
(– Ну ты ж не захотел в «Сегу» играть – вот я и придумал вам занятие.)
Сид вернулся со стаканом воды и прикрыл дверь. Что-то жалобно заскулило и заскребло – он открыл: Амитабха залетел и снова на рюкзак.
– Ты хлебни. Святая. – Сид протянул стакан, а сам взял свечу и принялся окуривать комнату.
Будимир выпил стакан целиком, но особой разницы с простой водой не ощутил – только улыбнулся виновато.
– А это не больно? – спросил он.
Сид молча накапал воска на стол и поставил свечу. Взялся за распятие.
– А может, не надо? – Будимир задрожал голосом (что-то неизъяснимо стрёмное было в сочетании Муцураева, Сида и распятия).
Сид молча поцеловал крест и что-то забормотал.
– Да не бес он никакой!! – Будимир даже петушка дал. – Он крещёный!
– Все они так говорят… Хуебесы херовы… – Сид выставил распятие и в секунду поменялся. – Именем Христа, назовись!
– Чё?
– Гнусный Чё! Изыди вон из тела раба Божьего Будимира! – Сид обжёг Будимира крестом, а потом зачитал с телефона (как ни странно – звучало это как рэп):
О Архангеле Михаиле, первый княже,
Воевода Небесных сил, херувим и серафим,
Прииди и сокруши злобную силу бесов
Из раба Божьего Будимира на-всегда.
И да будет свет Твоей Божественной силы
Сиять и защищать раба Божьего Будимира
В вечности. О Архангеле Михаиле,
Защити нас несокрушимой силой
Божественной любви. А-минь.
Хотя какой-то боли крест не причинял, Будимир почувствовал, как что-то покружилось и отлетело: и дышится сразу легче и внятнее. Но думал он – с жутким стыдом – только об одном: этот трек ему понравится больше, чем предыдущий.
– Ну вот, совсем другое дело! – Сид взял свечу и потянулся к стакану. – А водичку мог бы и оставить.
Палестинская свеча горела прямо перед глазами: Будимир как-то случайно её задул – пополз бархатный дымок.
– Дурак ты, Мироныч, – сказал Сид с упрёком. – А ещё иконы пишешь.
Он бросил свечу с распятием в ящик стола и снова уселся в кресло. Будимир встал, пробуя ноги, – и немного покрутился на месте.
– А мы в «Сегу» играть будем? – спросил он.
– Какая «Сега»? – Сид поднял брови. – Я тебя звал план курить и «Твин Пикс» смотреть.
– А. Да? – Будимир растёр ячменные глаза. – Ну я тебя, наверное, не поддержу… Домой лучше поеду, дреману немного.
– Да как тебе по кайфу будет. А чувачку-старообрядцу я написал, если чё. Он на Загородном живёт: дом двадцать один – двадцать три, недалеко от джазовой филармонии – ну, где Тупик социализма. Телефон я тебе эсэмэской кину. – Он прищурился на Будимира недоверчиво. – Ты только посоциальней будь, они ментов не любят.
– Ментов?
– Ну ты же теперь детектив.
Сид с собакой улыбнулись синхронно.
Будимир пошаркал немного, не нашёл, что сказать, – и молча вышел из комнаты. Сид скрипнул креслом и снова завис у дверного косяка.
– Ты извини, я что-то отмороженный. – Будимир сел завязывать берцы.
– Это как раз естественно. – Сид стоял с длинными руками на макушке. – Мощный бес в тебе сидел.
– Ты… – Будимир поднялся. – Спасибо тебе, Сид.
Они обнялись по-пацански. Будимир взялся за дверную ручку.
– А концерт в «Ионотеке» же? – обернулся он.
– Ага. Ты только не набухивайся. Покедова!
ЧМШ
Нахлобучиваю метафизические фураж-
ки то с тоской, то охотно.
А.А. Блок – А. Белому. 1 августа 1903
– Погоди, – Будимир ещё раз обернулся. – У тебя на последнем альбоме про метамодерн был трек. А в чём разница с постмодерном?
– В приставке.
– В приставке? То есть… Н-ну, ладно, бывай!
– Шалом!
Дверь хлопнула и застегнулась. Будимир подпрыгивал на гулких, как босиком, ступеньках – вниз.
Вон из парадного – бахнуло свежестью, почти летней. Будимир шёл сырым жёлтым колодцем через арку в следующий такой же жёлтый колодец. А если задрать голову – то в белом-белом небе как будто бы два глаза, и весь Петербург плоский, строчками…
Будимир спешно опустил взгляд, нашарил в кармане затрёпанного Гегеля и оставил его на карнизе, в компании окурков и водочной бутылки. Затем достал плеер и включил – это был King Krule:
I seem to sink lower
In biscuit town…
In biscuit town…1
Повернул налево: тихая улочка дышала лондонскими туманами и вчерашней меланхолией. Будимир бодро шагал, сутуло раскачиваясь в своей пузатой рыжей куртке. Подумал набрать Аврору, но не придумал что сказать – просто шёл дальше. Через подворотню с магазинами и кафешками вышел на аллею китча, где вывески торчат с настырностью нулевых, а в голубой конке можно купить авиабилеты. Павильон метро проглатывал-выплёвывал народ – Будимир отшиб стеклянную дверь, перепрыгнул турникет – под Кинг Крула всё делалось круче – и побежал по бесконечному эскалатору вниз.
Выйдя на стерильную платформу, он разглядывал округлые буквы, двери-лифты, думал о расследовании, зевал. Сел на поезд до центра.
Немного круглящийся, вагон был оформлен как смесь картинной галереи и Петергофа – в багетах и фотообойных кусках. Поезд приятно погрохатывал. Стоявшая перед ним девушка читала книгу: Будимир заглянул – «Братья Карамазовы». Он улыбнулся, схватился за поручень и закрыл глаза, раскачиваясь:
But don’t forget you not alone…
Deep in a metropole…2
Он поглядел по сторонам, видя совершенно разные лица, совершенно неповторимые глаза – и понял вдруг, что никакие они не манекены, а такие же точно люди, как он, как Будимир, просто ему незнакомые, посторонние.
Тут через толщу метро пробилось эсэмэс от мамы: «…как сможешь. Люблю-целую». Сделалось так дроготно, стыдно и радостно, – что Будимир прикрыл глаза, чтобы не расплакаться.
(– Ну ты уж совсем нюни-то не пускай.)
Будимир резко отшарахнулся и вмазался в дверь (хотя написано было – «не прислоняться»).
ЧМШШ
О, чёрт бы взял эту вечную достоевщину,
преследующую русского человека! И чёрт
бы взял русского человека, который толь-
ко её и видит вокруг!
В. Пелевин. Чапаев и Пустота
– Отойди от меня, Сатана!.. – проговорил Будимир, задыхаясь.
(– Да не Сатана я, говорю же. Просто паузу ритмическую надо было выдержать.)
– Господи! Так это всё-таки роман? – Будимир осел на корточки.
Стоявшая рядом девушка отвела взгляд от Достоевского и – с широченной улыбкой – размашисто кивнула.
(– Осторожней!)
Зелёные двери разъехались:
– Станция «Гостиный двор».
Будимир выкатился, встал и отряхнулся. В конце станции – наверх уползал (снова) бесконечный эскалатор. Он смиренно выдохнул, снял куртку, закинул её на плечо – и зашагал по ступенькам.
– Поезда, эскалаторы… Одни повторы у тебя, – бурчал он себе под нос
(– Повторы – основа бытия. Солнце тоже всходит и заходит.)
– Но это не отменяет… – Будимир уже запыхался, – того, что ты… повторяешься… и водишь меня… по грёбаному аду.
(– Кажется, минуту назад этот мир не казался тебе адом.)
Не выдержав, Будимир всё-таки встал справа (как нормальный человек). Из ступеньки повыше смотрелось граффити:
ЗАЧЕМ
– Погоди, – сказал он, впластываясь в поручень. – Но вроде же где-то было, чтобы герой с автором болтали, нет? Я как будто даже читал…
(– У Пелевина было – роман называется «Т». Ещё у Кржижановского немного и ещё у пары авторов – в основном, как забавная идея, которую не стоит и писать. Но придумал я тебя до того, как Пелевина прочитал! Это я по Набоковскому «Дару» постановку смотрел и придумал.)
Эскалатор кончился – не поднимая ног, Будимир залихватски въехал вместе с последней ступенькой.
– И всё равно ты повторяешься… – констатировал он.
(– Именно поэтому в предыдущих двух редакциях ты жёг роман Пелевина.)
– Нафига?
(– Ну надо же показать, что я знаком с традицией.)
Будимир вышел в арку – в глаза блеснул Невский проспект (и солнце, солнце! гора солнца!). Но Будимир вглядываться не стал, а повернул к толстым колоннам – всё с курткой на плече – направо. Уютная галерея ушагивала вдаль своим парадным шагом: одинаковая-одинаковая – не арки даже – зеркало в зеркале: многолюдная-людная (и лица одни и те же, одни и те же).
– Я надеюсь, ты не хочешь сказать, что мне опять Пелевина жечь придётся? – бормотал Будимир, глядя на рассыпающиеся лица.
(– Зачем? Хороший писатель. Как говорит Сид – «выкупает». Правда, он как метод свой придумал, так обленился. И… не знаю, сочувствия в нём, что ли, нет… Он своих героев как бы из космоса пишет.)
– Ага. У тебя-то сочувствия хоть жопой жуй…
Будимир так и шагал мимо решётки СПбГУ, – а галерея перебежала дорогу и пошла по левой стороне (там она связалась с дурной компанией и полюбила жвачку из девяностых): «Всё для рукоделия», «Комиссионный», вороватые прилавочки: носки, диски, палёные сигареты – всё всмешку. И чем дальше – тем неумытей, разбитей, дичее (естественным образом перетекая в Апраксин двор), тем разноцветней и неуклюжее дома – как бы из разных лоскутов, – а прохожие всё несомненнее походят на Раскольникова.
За жирной колонной и дверью «Дикси», Будимир повернул в Мучной переулок: потёртые наждачкой, дома смотрели голодными глазами.
