Юрий Никитин
Куявия
ГЛАВА 9
Долина казалась ему запертой в каменный мешок, он долго не понимал, почему такой сквозной ветер, пока в тот раз со спины Черныша не увидел в самой дальней стене сквозную пещеру, а потом вместе с ним обследовал, цепляясь за камни, чтобы лютый ветер не вышвырнул из окна на высоте парящих орлов.
Пещера широкая, со стертыми до блеска стенами, все острое за тысячи лет заглажено, десять драконов пройдут бок о бок. Лютый ветер, врываясь в долину, проносится по ней, как табун озверевших артанских коней, перед дырой стягивается в тугой ревущий узел и вламывается вовнутрь, с тем чтобы пронестись через широкую каменную дыру, отполировывая ее стены, пол и потолок, и с грохотом вырваться с той стороны на свободу.
Если бы каким-то образом заткнуть эту дыру, то ветер в самой долине потерял бы половину своей мощи, если не больше. Но дыра неимоверно огромная, а ветер в ней не ветер, а ураган, утащит любые камни и вышвырнет из дыры на той стороне, как песчинки…
Если первую зиму они едва пережили, то каждая следующая проходила легче, он мог думать уже не только о том, как бы выжить да как бы пережить еще ночь. Теперь без остановок для отдыха летал не только в Город Драконов, но даже до Кушака, самого дальнего города Куявии, где драконов не знали и никогда не видели. Он оставлял дракона возле городской стены, быстро покупал все диковинки, каких не знали в Городе Драконов, и спешил вернуться к Чернышу, что от нетерпения готов разнести городскую стену и ворваться в город, круша по дороге дома, только бы поскорее увидеть дорогого и любимого, самого обожаемого и замечательного человека на свете, своего папу!
Теперь Черныш большой и сильный дракон, Иггельд излетал на нем всю Куявию, все земли, княжества, побывал в крепостях, вылетал в сторону стольного града Куябы, сильно трусил при виде черных башен колдунов: кто знает, какие у них приказы по охране столицы, но с каждым разом кружил все ближе, однажды набрался отваги и пролетел над самим городом, жадно смотрел на огромные сказочные дворцы с покрытыми золотом крышами, видел, как народ останавливается и, приложив ладони козырьком к глазам, провожает его взглядами.
И однажды, возвращаясь в свою долину, наконец-то рассмотрел над входом в туннель растрескавшиеся скалы, нависающие глыбы. Видел их, конечно, и раньше, но сейчас как будто ощутил сильнейший толчок в сердце.
– Черныш, – сказал он охрипшим голосом, – похоже, я нашел нам новую игру…
Конечно, и сотня каменотесов не смогла бы вот так взбираться на самый верх, вбивать деревянные колья, поливать водой и ждать, пока те разбухнут и начнут ломать камень. Даже в пещере среди ночи они слышали внезапный короткий сухой треск, а долгие мгновения спустя – тяжелый удар о землю. Глыбы откалывались нехотя, разбивались, падали не всегда прямо перед входом, самые мелкие утаскивало ветром и вышвыривало с той стороны, но Иггельд упорно поднимался на спине Черныша, которому уже надоела эта непонятная игра, вбивал десятки кольев, выливал бочки воды.
Почти месяц он без перерывов ломал камень, вход завалили крупные глыбы, а между ними он набросал мелочи, даже щебня, и наконец изнуряющий все эти годы ветер… прекратился!
Нет, он, конечно, врывался в долину, уж очень удобная дорога, но сразу же наталкивался на стену, терял разбег и оставался простым ветром, а не той жутью, что отравляла жизнь.
Закончив, он кликнул Черныша, тот патрулировал над долиной и гонял журавлей, что осмелились пролететь чересчур близко от запретной зоны. Черныш, хотя в это время с раскрытой пастью ловил вожака журавлиной стаи, а тот виртуозно уворачивался, сразу заметил призывный жест, оставил журавлей и понесся вниз, сложив крылья.
Журавли что-то кричали вслед, то ли уверенные, что трус убежал, то ли сочли, что вообще убили это большое и толстое. Черныш наконец растопырил крылья, но его еще несло к земле, как падающий камень, крылья трещали под напором ветра, мышцы вздулись такими чудовищными буграми, что Иггельд напрягся и стиснул кулаки, передавая часть своей мощи крылатому другу.
Черныш выставил лапы, ударил о землю задними, они сильнее, и тут же треть веса обрушилась на передние. Он присел под собственной тяжестью, но, Иггельд заметил, брюхо едва-едва коснулось земли, и тут же выпрямился на лапах и даже помахал хвостиком: мол, оценил, какой я молодец?
– Оценил, – согласился Иггельд сердито. – Заикой оставишь!.. А если бы мордой о землю?.. А еще лучше – задницей?
Черныш снова помахал хвостом, извернулся и лизнул, пока Иггельд таскал, надевал и прилаживал упряжь. У папочки руки заняты, и можно воспользоваться, слизнуть часть его обожаемого запаха, приобщиться, стать еще ближе и роднее, стать на него похожее.
– К Апонице, – сказал Иггельд, пристегивая ремень.
Кровь отлила от лица, собравшись вся в том месте, которым Черныш рисковал шарахнуться о землю, а когда крылья перестали возносить их на скорости выпущенной из тугого лука стрелы и тяжесть отпустила, он подумал, что никто из старых наездников не упоминал вообще о памяти драконов. Ведь он уже просто говорит: «К Апонице» – и знает, что Черныш полетит прямо к Городу Драконов, там нацелится сразу на знакомый двор и опустится прямо посредине. Как он помнит такие слова, как «Куяба», «Кушак» и еще не меньше двух сотен слов? Если, к примеру, сказать: «К князю Велигору», где побывали только однажды три года тому, то Черныш без колебаний свернет на юг, полетит по прямой и опустится точно на то место, где они в тот раз встретили князя.
Сейчас Черныш тоже пошел строго по прямой, снизился, пролетел над городом, едва не задевая крыши нарочито выставленными лапами, от взмахов могучих крыльев по улице побежали пылевые смерчи. Во дворе бродили куры, при виде черной тени разбежались с истошным кудахтаньем, но, когда Черныш опустился посреди двора, тут же вернулись доклевывать зерна: какой-то дракон не страшен, известно же, что нет страшнее птицы, чем коршун.
Иггельд соскочил, жестом велел Чернышу прилечь – вдруг да у Апоницы гости, – пошел к крыльцу, закричал весело:
– Ура!.. Я пришел!.. С хорошими новостями!
Никто не ответил, он поставил ногу на первую ступеньку, крикнул в сторону открытого окна:
– Апоница!.. Я сам напрашиваюсь на похвалу, оцени!
Дверь отворилась, в проеме возникла сухощавая фигура очень немолодой женщины. Иггельд узнал сестру Апоницы. Она хмуро смерила Иггельда с головы до ног недружелюбным взглядом, поморщилась при виде смирного, как кролик, Черныша.
– Что кричишь?
– Мне, – жалко сказал Иггельд, – Апоницу… Он не дома?
– Конечно, – ответила она зло, – не дома.
– А где?
– А где все помешанные днюют и ночуют?
Иггельд отступил, развел руками.
– Простите, я не хотел… Извините, я пойду поищу его там.
Она бросила вслед:
– И эту толстую жабу с крыльями убери с моего двора!
– Да-да, конечно, – сказал он торопливо. – Уберу.
Черныш с удовольствием вскочил, едва папочка занял свое место на его загривке. Хвост с силой заскреб по каменным плитам двора.
– Тут близко, – предупредил Иггельд, – но тебе нельзя тут оставаться.
Черныш повернул голову и посмотрел ему в лицо большими непонимающими глазами. Иггельду стало неловко от простодушного взгляда, пожал плечами и одновременно развел руками.
– Не все любят нас, – пояснил он, – нас, людей-драконов и драконов-людей.
Солнце ярко и резко освещало эту скалистую часть долины. Сами котлованы постоянно в тени, солнечные лучи туда достигают только в полдень. Черныша он оставил в самом дальнем углу, велел не сходить с места, здесь совсем другие порядки, а то еще подумают, что он буйный, вырвался из котлована…
Дракозники разбежались и попрятались в строения, хотя все уже слышали о нем и его драконе, многие не раз видели во дворе Апоницы. Когда Черныш лег, начали выходить, один крикнул:
– Что случилось?.. Лучше убери дракона, а то наши разъярятся!
– Я на минутку, – прокричал Иггельд. – Он не сдвинется с места, его из котлованов никто не увидит. Где Апоница?
Дракозник, что раскрыл рот, похоже, для ругани, махнул рукой, другую запустил в редкие взмокшие волосы, почесал, а когда ответил, голос прозвучал совсем по-другому:
– Вон в том котловане…
– С ним что-то случилось? – спросил Иггельд, насторожившись.
– С ним? – повторил дракозник. – С ним – нет.
Из дальнего котлована поднимался душный тревожный запах, сердце тревожно стукнуло, заныло. Захотелось вернуться, но вот уже навстречу выплыла, покачиваясь, башенка с корзиной, а рядом и вовсе лестница, что значит, дракон там смирный, не ломает, не грызет.
Ступеньки подрагивали под его весом, Иггельд сбежал по ступенькам быстро, чувствуя свое сильное ловкое тело, цепкие пальцы, упругие мышцы ног. Дракон распластался под стеной, а рядом сгорбился на его лапе Апоница. Старый, понурый, печальный.
Иггельд открыл рот для приветствия, поспешно задавил в себе веселый вопль. Апоница наверняка услышал шаги за спиной, но не обернулся. И дракон не повел на Иггельда глазом, дышит редко, тяжело, распластался, как медуза на берегу, бока раздувает так, будто бежит, но явно не может оторвать от земли даже голову.
Он зашел сбоку, потоптался, не зная, что сказать. Покрасневшие глаза старого учителя все так же обращены на дракона. Дыхание того становилось то чаще, прерывистее, то замедлялось, но ясно доносились хрипы, словно ветром раскачивало сухое дерево. Коричневая пленка на глазах стала совсем серой.
Апоница прерывисто вздохнул, Иггельду почудился сдавленный всхлип, он хотел сказать что-нибудь утешающее, но слов не находил, а те, что выплывают сами, выглядят неуместными и неуклюжими. Драконы живут долго, но и они смертны. К счастью, даже в старости остаются подвижными, летают так же высоко, умеют охотиться, только сильно худеют, из-за чего переохлаждаются, чаще болеют. Этот дракон, сколько Иггельд помнил, всегда был старым, худым, с торчащими ребрами. Суставы на лапах всегда безобразно раздуты, деформированы, на спине горб, он уже тогда был стар, очень стар, когда он пришел с дядей в эту горную долину.
Драконы, как помнил Иггельд с детства, умирают легко и тихо. За благородство дракона и за его открытую чистую и лишенную коварства душу боги даровали ему возможность умирать легкой смертью, словно засыпая. Но, хоть и очень редко, случается и так, что у дракона перед смертью отказывают лапы и крылья. И вот сейчас Апоница сидит рядом с таким стариком, который, похоже, все понимает, глаза грустные, он чувствует скорое расставание с любимым хозяином, потому старческие глаза заволакивает слеза…
Апоница всхлипнул, Иггельд видел, как старый учитель торопливо вытер глаза, пока никто не видит его слабости. Иггельд тихохонько попятился. Если дракона нельзя вылечить, а от старости лекарства нет, то надо переступить через свое малодушие и помочь другу уйти из жизни. Все это знают, каждый это говорит другому, но сами малодушно прячутся друг за друга, отступают, когда нужно сделать решительный шаг…
Он представил себе, что если бы когда-то в далеком будущем понадобилось умертвить Черныша, ведь и он смертен, то никогда-никогда не сумеет заставить себя поднять на него руку. Проще убить человека. Хотя и человека – нехорошо, но человека хотя бы есть за что, но – дракона?
Черныш завизжал и затопал передними лапами, едва его голова показалась над краем котлована. Все это время он не сводил ревнивого взгляда с торчащих кончиков лестницы, сойти с места нельзя, он же хороший и послушный, но все-таки оттуда пахнет чужими драконами…
– Да люблю я тебя, люблю, – сказал Иггельд.
Черныш ликующе завизжал и ринулся навстречу, Иггельд втянул голову в плечи, локти к бокам, ладонями закрыл лицо. Горячий и влажный язык хлестал по голове, отпихивал руки, Черныш все же умудрился раздвинуть ладони и вылизал лицо начисто. И хотя язык дракона просто шелковый, как у собаки, Иггельд чувствовал себя так, будто его вылизала гигантская кошка с ее шершавым, как терка, языком. Лицо горело, он даже пощупал брови: не содрал ли обрадованный зверь, сказал сердито:
– Ты уже взрослый кабан!.. Что ты прыгаешь, ты же дракон, а не…
Черныш подпрыгнул на всех четырех лапах, хвост с грохотом заходил из стороны в сторону. Треснуло и разлетелось в щепы бревно, а из облицовки стены полетели искры, запахло паленым.
– Ты что делаешь? – заорал Иггельд.
Черныш распахнул пасть, глаза с обожанием смотрели на самого лучшего на свете человека, по горлу прошло утолщение.
– Гру… гру, – громыхнуло, будто треснула каменная стена.
– И я тебя лу… блу, – ответил Иггельд и тут же пожалел о сказанном: Черныш, услыша знакомое слово, едва не свихнулся от счастья, пошел прыгать и скакать, земля и все вокруг задрожало, затряслось, каменная стена угрожающе крякнула, из щели посыпалась мелкая каменная крошка.
Иггельд снова прижался к стене, уворачивался от попыток Черныша схватить его лапами, тогда уж точно залижет до смерти, отбивался, заорал рассерженно:
– Стихни!.. А то не возьму с собой! Непослушных не берут!
Черныш тут же с готовностью шлепнулся толстым задом на землю, застыл, не сводя с Иггельда преданного взора. Иггельд вытерся рукавом, сказал уже не так сердито:
– Ладно, ты – хороший… Сиди-сиди! Не прыгай, сиди. Иначе не возьму тебя полетать над горами… Сам полечу, понял?
Большие выпуклые глаза дракона стали еще огромнее, в них отразилось великое изумление. Иггельд погрозил пальцем, дракон поспешно втянул голову в плечи. Иггельд покарабкался ему на спину, Черныш приподнялся, жадно оглянулся. Иггельд снова погрозил, Черныш послушно сел, но нетерпеливо ерзал костлявым задом, камни скрипели, поднялось легкое облачко мельчайшей каменной пыли.
Дракозники наблюдали за ними издали, приблизиться никто не посмел, потом прибежал запыхавшийся Беловолос, этот подошел вплотную, на Иггельда смотрел снизу вверх влюбленными и преданными, как у Черныша, глазами. Иггельду стало неловко, сказал торопливо:
– Не говорите Апонице, что я прилетал… Или скажете потом, не сейчас.
Двое суток он охотился, хотя теперь проще купить мяса и сыра, пополнил в пещере запасы зерна, дров. На третьи сутки, возвращаясь, обратил внимание, как часто Черныш, уже усталый, заработал крыльями, стремясь достичь долины побыстрее. Шею вытянул, голову поворачивал так и эдак, как бы рассматривая. Иггельд пробормотал:
– Да что там такое?.. Когда же ты научишься говорить!.. Вон Хота и то разговаривает…
Когда Черныш пошел резко вниз, удалось рассмотреть искорку костра и две человеческие фигурки рядом, а под скалой, защищенные от ветра, стояли шесть коней. На траве громоздилась куча вьюков, мешков. Иггельд подал Чернышу знак сесть вблизи, но тот еще раньше изогнул крылья и пошел вниз по суживающемуся кругу. Все-таки он как-то чует мои желания, успел подумать Иггельд, но тут же смутная мысль выпорхнула под натиском сильнейшего удивления: внизу встали на ноги и махали ему руками Беловолос и Чудин, молодые, но уже опытные смотрители драконов!
Иггельд опустил Черныша в сторонке, чтобы не напугать смотрителей, но, едва слез и пошел к ним, Черныш посидел малость и, не ощутив в голосе хозяина жесткости, потихоньку затрусил за ним следом, стараясь не шуметь, не наступать на шелестящие камешки.
Иггельд не понял, почему улыбающиеся ему смотрители начали улыбаться как-то иначе, ехиднее. Потом уловил, что Беловолос смотрит за его спину, оглянулся. Черныш, виновато пригибая голову, крался следом, стараясь двигаться, как неслышная кошечка.
Он не успел гаркнуть, Беловолос сказал торопливо:
– Не кричи на бедного ребенка… ради нашего приезда!
– Да, – поддакнул Чудин, – уважь гостей!
Иггельд пожал им руки, спросил немного встревоженно:
– Ничего не случилось?
– Случилось, – сказал Беловолос. Поймав встревоженный взгляд Иггельда, пояснил: – Ты не поверишь, но твоя дурь оказалась заразительной. По нашим рядам слишком долго гулял слух, какого могучего зверя ты выковал из хилого ящеренка!.. Начались брожения, потом Шварн сказал, что он скоро выберет себе дракончика по нраву и придет к тебе. Ну, если даже осторожный Шварн такое брякнул, то мы с Чудином не такие уж и серьезные… Верно, Чудин? Вот мы двое решились… опередить Шварна. Собственно, мы все трусы, Иггельд. Ты проложил тропу, а мы по ней, за твоей могучей спиной… Принимай нас под свою могучую руку. Мы сейчас приехали повынюхивать, что и как, а если ты не против, то подберем себе по пещерке, а на следующей неделе приедем уже с дракончиками. А ты нам покажешь, как с ними обращаться правильно.
Иггельд ошалел, завопил:
– Какую могучую руку? В чем я могу быть против?.. Моя долина, что ли?.. Приезжайте, я буду счастлив, что я не один. А насчет показывать, так не смешите! У вас гораздо больше опыта и умения!
Беловолос покачал головой.
– Нет, Иггельд. Уже нет. У нас старые методы, с веревками да штырями. Но нам хотелось бы так, как и ты!.. Так что ты обогнал всех по умению. Кто-то знает больше, но ты – лучше. Так что мы будем учиться у тебя и смиренно просим принять нас к себе в ученики.
Он преклонил колено. Чудин тоже встал с ним рядом, и оба, коленопреклоненные, смотрели снизу вверх. Иггельд от смущения чуть не заплакал, а тут еще Черныш подошел и начал обнюхивать обоих, вяло лизнул Беловолоса, от обоих сильно пахнет драконами, так что можно с натяжкой считать своими, Беловолос и Чудин хоть и смертельно побледнели, чувствуя нависающую над ними громадную пасть с горячим дыханием, но остались на местах.
Иггельд торопливо и сбиваясь на каждом слове произнес формулу принятия в ученики. Оба встали, Беловолос сказал с бледной улыбкой:
– Надо ввести это в ритуал, освященить, так сказать… чтоб вот так свободный дракон стоял и обнюхивал каждого. Кто не испачкает штаны, того принимать. Кто хотя бы пукнет, того на корм, на корм! Чтоб сразу отсеять трусов.
Чудин сказал серьезно:
– А что? Для нового мира нужен новый устав.
Иггельд запротестовал:
– Какой новый мир?
– Новый, – возразил Чудин.
А Беловолос добавил:
– Не смейся, мы долго думали, прежде чем… Все-таки если ты сюда поневоле, то нас никто не гнал. Потому мы долго раздумывали, размышляли, спорили, чуть не дрались.
– Не дрались? – переспросил Чудин.
Беловолос отмахнулся.
– То не в счет. Оба пьяные были. Но могли драться и трезвые… Ты сам не понимаешь, что сделал, да?
Иггельд сказал виновато:
– Наверное, да. Я просто не мог принять то… как было там, на старом месте.
– Ты ушел и доказал, как надо, – сказал Беловолос. – Да, доказал всем!.. Даже старые поднебесники признают, что ты вышел победителем. Но они доказывают и тут, к сожалению, правы, что твой путь чересчур рискованный… и что нельзя твой способ применить в их Городе.
– Почему? – спросил Иггельд и тут же запнулся: – Да, вообще да…
– Понял? Да хоть один из дракончиков, которых начинают воспитывать по твоему способу, захочет порезвиться, он же разнесет весь город, порушит дома, перетопчет народ, а то и пожрет. А потом, ощутив человеческую кровь, станет совсем страшилищем.
Чудин добавил:
– И вообще, чтобы так воспитывать, надо самому быть немножко помешанным. Иггельд, мы – такие. Драконы для нас – все! Но только мы слабее тебя. Мы плакали, когда слабых убивали, отворачивались, закрывали глаза, а дома напивались, но даже не протестовали. Да и то подумать, ведь все делается верно… Ты же поступил не по уму, а по сердцу… и победил! Сейчас мы, руководствуясь не только сердцем, но и умом, пришли к тебе. Будем жить в пещерах, здесь их много. Будем растить своих дракончиков. Будем спать с ними на одном ложе, будем есть из одной миски. Сроднимся, как сроднился с Чернышом ты. Мы всегда хотели быть к драконам ближе, но с детства знали, что драконы – звери. Хищные и лютые. Что их можно только укрощать огнем и каленым железом.
Оба через три дня принесли с собой детенышей драконов. Пещер хватало, уже не такой пронизывающий ураган рассекал долину пополам и у самых пещер затихал, к тому же Иггельд научил закрываться так, чтобы сохранять тепло, и дракозники окунулись в новое для себя воспитание драконов по «способу Иггельда».
Он им чуточку завидовал, обоим есть с кого брать пример, знали бы они, через какую жуть он протопал, как не раз отогревал Черныша своим телом, лечил и выхаживал, как в холодные зимние ночи грели друг друга, укрывшись одним одеялом!
Молодым дракончикам тоже было с кого брать пример, их обучение шло даже легче, чем Черныша, а тем временем в долину перебрались еще двое, Шварн и Худыш, но знаменательнее было то, что Шварн приехал с женой и двумя детьми.
Почти сразу за Шварном появился Апоница. За ним двигались семеро тяжело груженных лошадей, сам Апоница, бледный, потерянный, с красными воспаленными веками, обнял Иггельда, сказал надтреснутым голосом:
– Обгоняющий Ветер… ушел. У меня уже там никого не осталось.
Иггельд проговорил глухо:
– А сестра? Она тебя любит.
– Да, конечно, – ответил Апоница отстраненно. – Любит… по-своему. Я ей оставил дом. А сам буду жить здесь. Тоже попробую взять дракончика… Может, получится?
Иггельд сказал горячо:
– Да, конечно! Если ты возьмешься, то все получится. Никто не знает столько о драконах, как ты. Здесь ты очень нужен, правда!
Апоница криво усмехнулся.
– Не скромничай. Ты уже знаешь больше. Да и вообще… Силен не тот, кто знает больше, а кто знает нужное. Теперь ты – учитель, хочешь этого или не хочешь.
Он ушел устраиваться в пещере, Иггельд растерянно смотрел вслед. Теперь, когда пришли не только Беловолос с Чудином, они все-таки молодые, но даже Апоница, теперь уже как-то нелепо жить во все еще продуваемой долине и в пещерах, как звери…
На другой день он собрал всех, сказал страстно:
– Когда я жил один, я долго терпел здесь лютый постоянный пронизывающий ветер. Тот самый, из-за которого никто здесь и не селился. Вы все слышали о нем! Кто-то, возможно, даже застал. Сейчас от него только остатки… да-да, видели бы, что было раньше! Но мы с Чернышом все-таки завалили туннель вон там, видите гору камней на противоположной стене? Но и сейчас этот ветер, его остатки здорово мешают жить…
Беловолос поинтересовался:
– Ну и что можем сейчас? Не заваливать же проход с другой стороны? Да и не завалишь, там слишком широко.
Иггельд сказал с жаром:
– В нашей долине скоро появятся дети! А Шварн вон уже приехал со своими двумя. Но даже звери делают все, чтобы спасти и обезопасить детей. А мы?.. Я прикинул, что, если поставим стену между теми горами, долина будет защищена от ветра. Но даже если не сумеем поднять ее высоко, то все равно силу ветра снизим!.. Если поднять хотя бы на высоту в два человеческих роста… представьте себе это!.. Ведь проклятый ветер обрушивается не сверху, а пробирается, как хитрая змея, почти снизу!..
Сперва, как он и ожидал, все дружно высмеяли идею борьбы с природой и богами. Потом начали доказывать, почему не получится. Иггельд спорил, горячился, его слушали, как ему казалось, мало, а то и совсем не слушали, слишком юн и горяч, но потом как-то решили попробовать в свободное время выломать подходящие глыбы, а вот на то, чтобы обтесать да сложить, дескать, лучше нанять умельцев. Такие в Городе Драконов есть, они и котлованы для драконов делали, и дворцы для знати построили, а сейчас томятся без дела и, главное, без заработка. Можно сговорить задешево, ведь работа несложная…
Не сказать, что это простое дело, но за весну, лето и осень выложили стену в два человеческих роста. Почти половина долины, что ближе к стене, ощутила снижение ветра, а те, которые поселились с другой стороны, убеждались, что в самом деле часть ветра разбивается о стену, и сами настаивали, чтобы ее поднимали выше.
Пришлось начинать с самого начала, то есть основание стены расширили втрое, иначе ветер повалит, когда она поднимется до вершин и, как плотина, удержит весь напор. Работали дни и ночи, залезли в долги, нанимали мастеров-каменотесов из Города Драконов, и всего за два года стену подняли почти до вершины соседних гор.
Для сообщений с Городом Драконов оставили сперва щель, а потом заделали и ее, поставив не очень красивые, зато массивные и надежные ворота.
Апоница, почесывая затылок, обронил задумчиво:
– У тебя получилась такая крепость, которую никакое войско не возьмет… Горы со всех сторон, ты заделал единственный проход!
Иггельд отмахнулся.
– Какое войско? Сюда если кто и добирается, семь потов сойдет. Никакое войско не провести сюда по нашим горным тропам.
– Это так, – согласился Апоница, – но крепость – чудо! Молодец, здорово сделал. Теперь люди будут жить в тепле.
– А я при чем? – удивился Иггельд. – Мы все строили!
– Да-да, – снова согласился Апоница. – Только ты единственный, кто все еще называет это место Долиной Ветров.
Иггельд в великом смущении развел руками. Апоница с удовольствием смотрел, как густой румянец заливает его щеки, лоб, опускается на шею.
– Единственный, – повторил старый смотритель со вкусом. – И никто их не заставляет называть… Долиной Иггельда! Кстати, так начали называть еще раньше, когда сюда переселялись Шварн и его жена. А теперь так и вовсе… При чем тут ветры, которых нет? А Иггельд – вот он! Отец-основатель.
Иггельд пробормотал в сильнейшем смущении:
– Апоница! Брось, не говори такое.
– Ты посмотри, – настойчиво сказал Апоница. – Оторви рыло от земли, посмотри вокруг. Посмотри на Долину… Иггельда.
Он даже ухватил его за плечи и развернул лицом к аккуратным домикам. Иггельд в неловкости пожимал плечами. Не сказать, что ничего не замечал все это время, но работы всегда выше головы, долина меняется просто стремительно. Уже не та продуваемая насквозь злым северным ветром безжизненная земля, что он застал в тот день, когда пришел измученный, держа Черныша то в мешке, то за пазухой, отогревая его своим теплом, озябшего, замерзающего, не понимающего, куда делись все ему подобные и где теплый огромный бок с торчащими сосцами, полными молока.
Сейчас со всех сторон дымки, в пещерах добывают руду, плавят, за железными слитками снизу цепочкой тянутся обозы. Вообще-то железо здесь ненамного лучше, чем внизу, но Апоница пустил слух, что в железо добавляют кровь молодых драконов, потому оно, дескать, обладает магическими свойствами, так что спрос на это железо велик, хорошая статья дохода для Долины, что вынуждена закупать зерно, ткани и вообще все-все, кроме камня. Правда, один из новых жителей, Метелик, нашел небольшую, но богатую самородками жилу золота, разрабатывал ее втайне, никому не говорил, а все золото приносил к Иггельду и складывал в укромное место.
– На черный день, – объяснил он сумрачно. – Почем я знаю, каким будет? И откуда?.. Я уже старый, битый, просто знаю, что будет обязательно. Это ты а-ла-ла и вперед, не оглядываясь, а мы, старшие, живем с оглядкой. Потому, правда, вы нас и обгоняете… Но зато половина из вас, даже больше, гибнет, а мы выживаем… Никому не говори про это золото. Используешь, когда нужно.
– Это твое золото, – сказал Иггельд.
– Я копал его на твоей земле, – ответил Метелик.
– Да какая она моя! – вскричал Иггельд. – Общая Долина, общая!..
Метелик сумрачно усмехнулся.
– Вот видишь… Любой на твоем месте важно бы надулся и кивнул. Да, дескать, моя. Но и тебе от щедрот, так и быть, дам… золотую монетку. А ты вот сразу от всего отказываешься. Потому, Иггельд, к тебе идут, что тебя обобрать можно, а ты… гм… сам дашь себя обобрать, да еще и собственную шкуру снимешь, если потребуют. Словом, это золото – твое. Я ж знаю, используешь не на себя, а на Долину и твоих долинчан.
Иггельд спросил растерянно:
– Но… зачем? Разве тебе самому не нужно это золото?
Метелик буркнул:
– А тебе?.. Ладно, считай, что я хоть и куяв, но мне вот взбрело в голову, прямо взбрендилось поработать и на общество. Правда, на все общество, куявское, у меня кишка тонка, я бы там половину вообще перебил, а вот на эту малую родину, нашу долинную, я еще могу, это совсем, оказывается, не противно.
Иггельд обнял старого горняка, в глазах защипало, он чувствовал, что старик за внешней грубостью скрывает нежное доброе сердце. Возможно, если бы стал не золотоискателем, а смотрителем драконов, именно он много лет назад бежал бы в эту Долину с замерзающим дракончиком за пазухой.
