Николас Клэйн
История одного Бога
Все следы хаоса я прибрал. Правда, в дверях так и остались торчать остатки битого стекла, но с этим как-нибудь потом справлюсь. Единственное, на что мне остаётся надеяться, так это чтобы Элиза ни о чём не догадалась. И всё же мне что-то подсказывает, что она сама не желает нас больше видеть.
23 августа
Третий день молебен… Яблоня завяла.
28 августа
В доме так тихо: ни звука шагов, ни громыхание радио, ни звяканье посуды. В этом месте как будто умерла жизнь. Даже птицы петь перестали. Что-то увяло. Потеряло свою оптимистичность. Теперь даже собственные стены не внушают доверия. Везде холодно и мрачно.
А табличка на крыльце лжёт – лжёт, как и всё в этом доме.
29 августа
Мне больше не хочется читать книги. От них нет ни какого толку. Даже мои любимые произведения уже не кажутся такими интересными и занимательными, как было тогда, до того случая. Совсем перестал спать, таблетки кончились. Как лягу в кровать и накроюсь одеялом, так сразу возникает чувство, будто бы на меня кто-то смотрит. Но я ведь в доме один! Даже пауков и тех истребили. Нет, Это совсем не похоже на насекомое или животное; Оно – человек, тень, стоящая за моей спиной и ждущее своего кровавого часа. И каждый раз нависает надо мной, как только сгущается ночь.
Нет, я не схожу с ума! Я не спятил! Я правда Его вижу, но ничего не могу с этим поделать. У него торчат клыки, на шее болтается какая-то верёвка, и он противно сопит, точно демон из преисподней. Кто Он, что Он делает в этом доме? Зачем Ему нужен я? Зачем?! Даже сейчас, нацарапывая заметку, я вижу, как То ухмыляется мне с противоположной стороны комнаты.
Мне страшно, мне дико неуютно здесь находиться. А что, если я уеду из этого дома?
31 августа
Но смогу ли я так просто уехать? Да и куда? Нет, бюджет-то позволяет, но хочу ли я сам? Дом действительно давит на меня со всех сторон. Из-за него я чувствую чьё-то присутствие, чьи-то вздохи за моей спиной. Но, чёрт возьми, я так к нему привык. Эти стены стали настолько же родными и тёплыми, насколько и ужасными. Именно в этом тихом местечке я провёл самый лучший и самый кошмарный год в своей жизни. А томаты? Они же скоро совсем созреют, и кто будет их собирать? И Элис… Я дал её обещание, сказал, что буду каждый день молиться за её душу. Я не могу так просто взять своё обещание назад. Не могу оставить её в этом дьявольском месте. И что будет, если её тело найдут? Что тогда? Нет-нет, из этого дома нельзя уезжать! Если Элис обнаружат, я точно не смогу отвертеться. Да что отвертеться, тюрьма ведь не так страшна, по сравнению с этими грёбаными стенами. Я люблю её, люблю до сих пор, как никогда не любил, до полного истощения. Я слижком жалок, чтобы отпустить.
Я в растерянности. Избавиться от дома не получится, уехать от сюда – тем более, но что тогда делать? Может, нанять священика, ибо только ему под силу изгнать и смыть всю грязь этого адского места. Проблема лишь в том, что и он не должен знать всей правды… Не, священник – тоже очень рискованно.
А может, благовония? Или свечи, много свечей? Иконы! Мне срочно нужны иконы!..
Хотя кого я обманываю. Правильно тогда сказала Элиза: можешь лгать кому угодно и сколько угодно, но солгать самому себе не получится никогда. Лучше оставить всё как есть…
31 августа, ночь
Завыли собаки… Но здесь же нет собак…
4 сентября
Я устал. Стены – они… они давят на меня, падают всем весом на мою хрупкую голову. И из каждой торчат пара-тройка глаз. Мне тошно. Я невыносимо устал. Они хотят достать меня, хотят моей смерти! Но двери закрыты. Лишь холодильник своим приглушёным визгом пищит где-то вдали кухни. Везде горит свет. Я перестал выключать его, так как мне страшно. Я боюсь, что кто-то придёт за мной, утащит во тьму. Из-за света сложно спать, поэтому фазы сна наступают лишь в небольших перерывах: минут на 10, может быть на 20. И так каждую ночь. Из раза в раз. Однако утром не легче. Выходя во двор, я вижу всю ту же кошмарную картину, которую сотворил, и голова начинает буквально трещать от боли. С томатами дело кончено, их всё равно сожрали безумные насекомые и черви. Только яблони сбросили хоть какой-то урожай. Отнюдь и их плоды настолько кислые, что хочется вырвать себе все зубы, нежели попытаться доесть эти омерзительные мешки с гнилью. Так что сад меня больше не тяготит. Он отталкивает. Рано утром, конечно, проходится выходить на повседневную молитву, но в течении дня моя нога туда больше не суётся.
За руль не сажусь, состояние уж слишком паршивое. Стоит мне хотя бы подумать о поездке в город, как меня тут же накрывает волна беспокойства за свою жизнь. Я стал заложником своего кабинета. Именно в нём мне удаётся ещё хоть как-то сохранять рассудок. Если бы не дневник, я бы уже давно слетел с катушек. Эта книжонка моя единственная ценная вещь, которой пока могу доверится. Когда рука пишет, мне спокойнее. Хочется писать: писать, не переставая, каждый день, каждую минуту, каждую долю секунды, но это выше моих сил. Пальцы жутко устают. Голова устаёт. Я устаю.
Я устал… Я перестал чувствовать себя…
Я устал…
10 сентября
Сегодня я увидел Элис. Она явилась совершенно случайно: может во сне, а может наяву, я уже потерял счёт реальности. Она была прекрасна. Лёгкое, белоснежное платье развивалось на её хрупком теле. Тонкие золотистые локоны вились прямо на висках. На нежных руках блистели многочисленные кольца и браслеты, а ноги украшали светло-бежевые туфли. Глаза смеялись, точно двое детей, играющие на качелях. Именно такой я запомнил мою милую Элис. И мне казалось, что ещё немного и она воспарит в небо на бархатно-белых крыльях, словно ангел. Мой ангел. Я боялся, что останусь один, умру прямо на полу в этом поганном доме. А она улыбалась. Прекрасные звуки симфонии срывались с облаков и заполняли мои уши прелестным пением арфы. Чей-то голос ласкал моё сердце, заставлял блуждать между зазеркальями собственного сознания. Мысли потеряли вес, словно это были не мысли, а осенние листья, сорвавшиеся с дерева и летящие куда-то вдаль, в лучший мир. Мне было хорошо на душе.
Элис звала меня, хотела взять с собой, но я не слышал её слов. Лишь громкая музыка заполняла всё вокруг. Но даже несмотря на восхитительное пение нимф, мне всё-таки удалось прочитать по губам несколько строк:
“Иди за мной”, “Я вовсе не сержусь”, “Мы улетим с тобой на облака”, “Подойди ко мне”, “У меня есть крылья, я могу летать”, “Ты тоже можешь летать”.
Я наивно протянул ей свою руку, но стоило мне только прикоснуться к её утанчённому пальчику, как вдруг видение пропало. Всё пропало. Больше я Элис не видел.
Элис хотела помочь мне. Она всё ещё любит меня!
Она меня ненавидит…
11 сентября
Еды почти не осталось. Все запасы давно истощали за время моего одиночества. Хорошая новость в том, что я практически не хочу есть. Вообще. Раньше, когда еда была моим единственным стимулом, моим счастливым кусочком в конце трудного рабочего дня, я выжимал из своего кошелька всё, содрогаясь над каждой просыпанной крошкой. Но когда у тебя появляются деньги и в твоих руках лежат все шедевры мировой кулинарии, ты перестаёшь ценить момент. Истинное счастье – это не когда ты что-то получаешь, а когда жертвуешь – жертвуешь ради желанного, тем самым получая это желанное. И достигая его, ты радуешься не от того, что получил это, а потому, что знаешь цену своего триумфа.
“Деньги развращают людей,” – по-моему, так я говорил в начальных записях своего дневника. Что ж, я был не прав: не деньги развращают людей; свобода, которую они даруют – вот что по настоящему губительно. К сожалению, это так. Я слишком развратился, стал тем, кем обещал никогда не быть. В моих руках была власть, но эта власть не доводит до истинного удовольствия. Лучше быть счастливым работягой, соскребающим монеты на кусок хлеба, нежели свободной птицей, не знающей, куда же ей лететь. Особенно, если это птица потеряла свою стаю, может и не идеальную, однако готовую помочь в трудную минуту. Птица, потерявшая всё.
Я лечу без компаса и не могу опустить крылья, иначе разобьюсь. За моей спиной огромные цифры – деньги, с которыми так трудно удержаться в воздухе. Они тянут вниз, тянут к скалам. И мне вот-вот предстоит встретится с одним из утёсов, так как привал уже не поможет. Я смертельно устал. Может, оно и к лучшему. Коль потерял ориентир, значит улети, куда желаешь. А если не желаешь, просто упади.
12 сентября
Я больше не могу. Не могу жить. Не могу писать. Рука отказывается…
Нет, не могу…
16 сентября
Это моё окончательное решение. Да, я действительно хочу этого. Хочу не потому, что я слишком слабый, а потому, что в моей жизни больше нет смысла. Ради чего стараться? Ни жены, ни друзей, ни родственников – никого нет. Любое наслаждение для меня превратилось в мучение. И ведь на самом деле моя душа умерла уже давно, но тело продолжает существовать и делать вид, что ничего не случилось. Но разве это жизнь? По мне вполне себе преисподняя. Даже самому заклятому врагу не пожелаешь такой участи.
Однако один вопрос продолжает мучать меня и по сей день: почему так? Деньги ли развратили мою жизнь или же я сам сделал себя монстром? У меня было всё: дом, Элис, власть над всем, что мне любимо, так когда же я успел это потерять? Почему? Почему возомнил себя святым?..
Видимо, мне просто стало скучно…
19 сентября
Накануне посетил город. Решил обнадёжить себя и тщательно подготовиться перед своим уходом из этой жизни. Моё состояние, конечно, оставляло желать лучшего, но теперь мне нечего было терять. Страх перед смертью больше не казался таким уж тягостным, как, впрочем, и любой другой страх. Я знал, чего ждать, а когда знаешь расписание дальнейших событий, ты перестаёшь на что-либо надеяться или чего-то бояться.
Машина остановилась на парковке старого магазинчика дешёвых товаров. Именно в этом пахучем отходами месте я провёл большую часть своей бессмысленной, но всё же счастливой жизни. За прилавком стоял другой мужчина в специальной форме. Видимо, прошлый лавочник уволился, ведь нас не было в Спрингфилде около трёх или даже четырёх месяцев. Мужчина выглядел жалко, точно прыщавый студент, незнающий своего места в жизни. Я взял с полки с товарами длинный, крепко вязаный канат и кусок жирного мыла. Лавочник даже не посмотрел на меня, просто пробил вещи и попросил взамен пару фунтов. Но почему? Разве мои покупки не вызвали подозрения? Разве я не выглядел так, будто бы прошёл через всю чернь ада? Да что скрывать, на меня никто не посмотрел.
Даже не верится, что вот этот залитый закатом город стал моим лучшим и любимым уголком на всём Земном шаре. Он продолжает жить, продолжает радоваться лучам солнца, продолжает дышать полной грудью и всё по-прежнему звенит суетой людей. Они не заметят моего отсутствия, я им не нужен. Если завтра какой-нибудь Бог умрёт в своей поднебесной коморке, мир всё также будет встречать рассвет, проводить свой день под натиском голубого полотна, провожать последний пожар вечера и в итоге уснёт при сиянии бледной луны. Людям не нужен Бог, им достаточно веры в будущее, веры в себя. Но без Него мы бы вымерли. Свобода сковывает: сковывает ответственностью не только перед самим собой, но и перед всей вселенной. Мы – терновый венец эволюции. Такой же шипастый и такой же необходимый. Люди считают, что они свободны; ну и пусть считают, так ведь намного легче. Внутри них всё ещё теплится надежда, что скоро человек станет Тем, кого он всегда восхвалял. Но на самом деле это не возможно. У меня ведь не получилось. Жизнь загнала нас в весёлую ловушку. Я был Богом, но быть Богом – значит созидать, создавать смысл, а я – раб, монстр алчности и своего величия.
Положив канат в машину и усевшись на мягкое сиденье, я заплакал.
22 сентября
Это, возможно, моя последняя запись. Долго распускать сопли не стану, напишу самое основное.
Сегодня ночью меня уже не будет, все нужные приготовления я сделал заранее. В доме по прежнему мрачно: стены продолжаю неумолимо следить за каждым моим действием, шторы пожирают свет тусклого солнца, полы скрипят от каждого моего телодвижения, а во тьме комнат слышны чьи-то перешёптывания. Но меня уже не напугать. Страх перед неизвесностью, разумеется, есть, однако он уже не такой сильный и таинственный, как был несколько часов назад. Дверцу с разбитым стеклом так и не починил, хотя, к чему теперь? Повсюду веет могильным ароматом.
Что хочется сказать… Да, в общем-то, ничего… Что я могу теперь сказать? Единственное, что мне до сих пор желанно, так это ещё раз попросить прощения у Элис за то (даже если она уже не услышит меня), что я так и не сдержал своё слово, что обрёк её на жестокую смерть. Хочу попросить прощения и у Элизы, которая пусть и напыщенно, но всё-таки приглядывала за мной, как за своим сыном. Что ж, видимо, не углядела, с кем не бывает? А главное – хочу попросить прощения у Того, кем очень стремился стать, но не выдержал. Я оказался слишком слабым для такой роли. Пощады не жду. Больше сказать нечего.
Деньги никому не завещаю, у меня всё равно никого нет. Власть их так или иначе подомнёт под себя, так что не вижу смысла бороться. Точно также, как и не вижу смысла больше жить. Память обо мне завянет быстро, да и кто станет о таком вспоминать? Вроде всё написал. Только ты, мой дорогой дневник, знаешь меня куда лучше, чем я сам. Оставлю-ка тебя на столе, вдруг кто-то найдёт. А в остальном…
Свои последние строчки хочу заполнить лишь одной фразой:
Бог мёртв. Я убил Бога.
