Николай Александрович Добролюбов
Из «Свистка»
Наконец, по словам г. Кокорева, рабочие устроились. Вот некоторые указания на то положение, в каком находились они около половины июля, когда посетил их гласнолюбивый и гуманноречивый почетный член правления:
Рабочие живут в выкопанных в земле ямах; в ямах этих устроены по обеим сторонам нары, и на них нет ни соломы, ни рогожек; под боком доска, в голове кулак (стр. 50).
Шалаши сделаны с такой же небрежностью, низки, тесны и без отверстий для воздуха. Шалашей сделано мало: по 20 человек лежит в каждом из них, а когда число заболевших возрастает и привозят новых людей, им приходится лежать на земле и ждать, пока не состроят нового помещения, а в таком случав постройка идет скорая и кое-как. Нет соломы, нет рогож и войлоков, чтобы смягчить для больного ложе. Некоторые лежат на мешках с сеном, а больше на своих же шубах (стр. 51–52).
Распорядители нашли нужным расставить военных казаков по всем пунктам пребывания рабочих, и даже около лазарета стоят два казака с саблями и нагайками (стр. 53).
Конопляное масло во многих местах горькое. Бойня для скота одна; с нее приходится возить мясо за двадцать пять верст, отчего оно при здешних жарах может подвергнуться порче. На 59-й версте, где находится триста человек рабочих, оказалась овсяная крупа дурной выделки: в ней много овса. На 48-й версте мы нашли очень дурной горох, черный, неразваривающийся и жидкий (стр. 55).
Больных возят на одной телеге четверых, по пыльной, знойной степи, за 25 верст. Лазарет – просто собачьи конуры (стр. 56).
Такие сведения дает сам г. Кокорев, а мы уже видели, как в его устах самые страшные вещи смягчаются, когда он этого хочет. Впрочем, в настоящем случае он, может быть, и не смягчал ничего, потому что вслед за указанием зла он везде предписывает и лекарство. Правда, он сам справедливо замечает, что все это «прилично было бы говорить в феврале, а не в июле» (стр. 57); но, с другой стороны, отчего же и в июле не поговорить? Это избавит нас от обязанности говорить о том же в следующем феврале. Февраль мы промолчим, а там в июне, июле или августе опять примемся с припевом: «еще в июле прошлого года говорил я…»
Есть, правда, и маленькие недоразумения в «Записках» В. А. Кокорева. Например, он уверяет, что прежде у рабочих солонина была не всегда свежая, а с петрова дня солонину заменили свежим мясом. При этом г. Кокорев благодарит «Саратовские ведомости», обнаружившие гнилую солонину:{86} «здесь опять видна польза гласности», – опять прибавляет он, как школьный учитель, задолбивший один афоризм и беспрестанно, кстати или некстати, огорошивающий им своих питомцев. Мы, разумеется, приходим в восторг от твердости г. Кокорева в своем принципе; но вдруг находятся люди, утверждающие, что здесь у г. Кокорева гласность является с своим особым способом выражения, точно так, как и в рассказе о не совсем мягком хлебе. Так, г. Альбицкий в «Северной пчеле» (№ 50) сильно преследует г. Кокорева и на солонине, и на гласности, и на мясе. Мы приводим его соображения, так как они довольно остроумны.
В «Саратовских ведомостях», – говорит г. Альбицкий, – было сказано, что рабочие бедствуют, что их кормят протухлой говядиной, из которой вываливаются черви. Статья эта не перешла почему-то в столичные газеты, а губернские ведомости кто же читает? Вот и ловко было Василию Александровичу, говоря, что «введением свежего мяса рабочие немало обязаны «Саратовским ведомостям», и возлагая на общее собрание акционеров обязанность благодарить редакцию этой газеты за обнаружение невнимания к рабочим, – сказать публично неправду». «Саратовские ведомости» говорили, что рабочие едят протухлую говядину с червями, а Василий Александрович сказал, что рабочих кормили «солониной, которая была не всегда свежая, а каша была из пшена, которую по непривычке (?) вовсе не ели». Что же они ели? На 51 странице статьи своей он замечает, что «главная причина развития хворости и трудного излечения больных – вода». Не черви ли с говядиной да не каша ли, из такого пшена сваренная, что и умирающий от голода ее есть не в состоянии?
Впрочем, вот как объясняют разногласие Василия Александровича с «Саратовскими ведомостями».
Василий Александрович говорил, что рабочих в мясоед от пасхи до петрова поста кормили солониной, которая, по отзыву их, была не всегда свежая, а каша была из пшена, которую по непривычке вовсе не ели.
Но «Саратовские ведомости» говорят об июльском мясоеде, продолжающем от петрова дня до первого спаса.
На этот мясоед Василий Александрович пшенную кашу заменил гречневой, а гнилую солонину свежим (?) мясом (стр. 51).
Это-то самое свежее мясо и было с червями, как говорят «Саратовские ведомости», редакцию которых верный и неизменный поборник гласности Василий Александрович счел долгом благодарить за такое правдивое извещение.
Следовательно, разногласия Василия Александровича с «Саратовскими ведомостями» нет. Ясно, что он распорядился заменить для рабочих гнилую солонину протухшим мясом с червями.
В 9-м параграфе «Памятной записки», данной г. Кокоревым г. Головкину и напечатанной в «Русском вестнике», происхождение червей объясняется весьма естественно. «Бойня для скота одна, – говорит Василий Александрович. – С нее приходится возить мясо за двадцать пять верст, отчего оно при здешних жарах может подвергаться порче. Мясо (приказывает он) развозить покрывши». Везти мясо более чем двадцать пять верст надо целый день, ведь не на почтовых же его возили. При царицынских жарах было бы неестественно, если б не завелись черви в говядине, остающейся целый день на солнце непокрытой и обклеенной мириадами мух.
Впрочем, и больных рабочих по четверо в одной телеге, не защищенных ничем от страшного солнечного припека, там тоже возят за двадцать пять верст (№ 15 «Памятной записки»).
Так зачем же было говорить: «теперь солонина заменилась свежим мясом, которое получается с бойни скота, особо устроенной посреди линии»?
И зачем это сокращать расстояние провоза мяса? Вы говорите, что бойня устроена на средине линии. От бойни в один конец везут говядину за двадцать пять верст. Следовательно, оба края линии друг от друга за пятьдесят верст. А в 10-м № «Памятной записки» вы говорите, что на пятьдесят девятой версте, где было 300 рабочих, вы нашли дурную крупу. Стало быть, непокрытую говядину везли не за двадцать пять, а за тридцать верст, да, может быть, и больше».
Из замечаний г. Альбицкого вытекает весьма естественное заключение, что деятельность г. Кокорева на работах Волжско-Донской дороги была не так благотворна, как он сам желает это представить. По крайней мере насчет мяса почтенный сотрудник «Русского вестника» расписался так же неудачно, как и насчет мягкого хлеба в Самаре. Но все это ничего не значит в сравнении с винной порцией, изобретенной г. Кокоревым для процветания здоровья рабочих. Вот где геркулесовы столбы гуманности г. Кокорева и Общества Волжско-Донской дороги – кого именно, разобрать, впрочем, нельзя. Дело видите в чем. Г-н Кокорев, описывая разные улучшения, сделанные им и г. Мельниковым, упоминает о приглашении содержателя трактира Добровольского для доставления вольным чаю два раза в день (зачем тут содержатель трактира, тоже мудрено понять) и потом говорит; «затем общество распорядилось выдавать всем рабочим на линии по чарке водки каждодневно, перед ужином». Тотчас нашлись зложелатели, которые начали уже уверять, что эта винная порция назначена, собственно, в пользу царицынского откупа, содержимого самим же г. Кокоревым («Северная пчела», №№ 50, 102). Этому бы и можно поверить, если бы мы не знали великодушия г. Кокорева; но благодаря благодетельной гласности мы очень хорошо знаем этого великого русского мужа. В настоящем случае дело имеет даже весьма трогательный вид: г. Кокорев, владелец одной трети акций общества, спорит с двумя другими о великодушии. В статье, напечатанной 28 ноября, он говорит: «общество распорядилось выдавать по винной порции», а в «Обзоре действий», вышедшем в то же самое время, правление общества говорит: «для поддержания сил рабочих, по совету медиков, В. А. Кокорев назначил на свой счет ежедневные выдачи винных порций людям, работавшим в пределах Царицынского уезда, а правлением сделано такое же распоряжение относительно прочих землекопов, работавших в земле Войска Донского». Не умилительно ли? Г-н Кокорев говорит, что общество покупает водку для рабочих, и другие то же подтверждают, а правление скромно отклоняет от себя такое великодушие и прославляет г. Кокорева, дающего людям водку на свой счет!.. Как любопытно было бы узнать, кто кого победит в великодушии, то есть кто заплатит за водку?..
Впрочем, один ли был великодушнее второго или другой великодушнее первого, не в этом дело, а в том, какие последствия развились от винной порции. В половине июля, до назначения чарки, больных, по словам самого г. Кокорева, было 140 да умерших 40. После того число больных стало быстро возрастать и доходило, по словам г. Козлова, до 600 человек – цифра на 2000 человек, в самом деле, ужасающая! Г-н Козлов делает при этом такое замечание: «давать винную порцию рабочим при 15® – 20® мороза – вещь полезная; по полезно ли делать то же самое при 45® жару – предоставляем решить врачам».
Да ведь винная порция и прописана была г. Кокоревым «по советам медиков»? Да, может быть; но тут опять идет своего рода история. Лекарь Шерганд оказывается каким-то фаворитом г. Кокорева. По уверениям г. Козлова, сам г. Кокорев заменил врача, определенного обществом (за 3000 руб. сер. в год), другим врачом, более дешевым (1200 руб. сер.), а главное – ему одному известным, г. Шергандом. Несмотря на свою дешевизну, врач этот, по мнению г. Кокорева, был превосходен и, как видно из «Записки», «вполне соглашался» с мерами, предлагавшимися г. Кокоревым. С своей стороны, и г. Кокорев заботился о нем и требовал от приказчика Гладина, чтобы он «дал доктору Шергаиду в его распоряжение пару хороших лошадей с легким тарантасом и кучером». Зато и деятельность доктора была неутомима: подумайте в самом деле, взять на себя 600 пациентов, растянутых на шестидесятиверстной линии! Это стоит чего-нибудь! Г-н Козлов выражает мнение, что доктор Шерганд, видя такое странное развитие болезней, должен был непременно и официально пригласить на линию для консилиума других врачей. Но зачем же это, когда г. Шерганд и один справлялся? Да притом еще нужно заметить, что совсем больных и слабых часто отпускали с работ домой. Так даже в «Памятной записке» г. Кокорева приказчику Гладина сказано, что следует отпустить домой, в Тверскую губернию, пятерых рабочих: трех стариков, одного слабого ногами и одного переломившего себе спинную кость… При таком заведении под покровительством гуманного гласнолюбца да без всякой ответственности перед кем бы то ни было, отчего не лечить всех одному? Умрут бедняки, не велика беда – плакать некому. Ежели и узнают-то об этом родные умершего, так и то лишь по милости г. Кокорева, который в № 19 своей памятки чужому приказчику набожно заповедует: «об умирающих надобно извещать их семейства, посылая письма в деревни, дабы там поминали их по долгу христианскому». Вот до чего доходит любовь г. Кокорева «к простому, серо одетому русскому человеку» («Русский вестник», стр. 61).
Что же, однако, сделал г. Кокорев для упрочения благосостояния рабочих? Какой результат можно вывести из всех «Царицынских записок» и «Вестей»?{87} Это уже сделано весьма добросовестно в статье г. Альбицкого, из которой мы и берем оконченные выводы.
Для устранения зла Василий Александрович сделал следующее:
А. Относительно больных.
1) Учредил от общества чай по два раза в день.
2) Больных тифом отделил от других.
3) Старался удалить двух казаков, приставленных с саблями и нагайками к лазарету («Русский вестник», 1859, № 21, стр. 53), но не был в состоянии устранить такой новый метод лечения. Этот метод, по всей вероятности, принадлежит тому же Гладину, ибо на 59 стр. Василий Александрович говорит, что он, по контракту, обязался содержать лазареты.
4) По причине недостатка одного лазарета устроил другой.
5) Так как больные валялись на земле даже не на соломе и не на рогожке, распорядился купить рогожки и наделать больше шалашей с койками для больных, так как заготовленных лазаретом шалашей оказалось весьма недостаточно, вероятно по причине той развившейся хворости, о которой Василий Александрович говорит в другом месте.
Б. Относительно здоровых.
1) Приказал варить протухлую говядину с червями вместо гнилой солонины.
2) Заменил пшенную кашу, которой рабочие не ели, гречневой, которую, однако, заменяли в иных местах дурным, черным, неразваривающимся горохом и крупой с неободранным овсом.
3) Назначил на счет общества винную порцию по стакану перед ужином. Водку берут из кабаков царицынского откупа, содержимого Василием Александровичем.
4) Написал к г. Головкину, что надо бы дать рабочим одежду – ведь они пойдут домой осенью и доберутся до домов 10 декабря, а у них нет ни одежды, ни обуви. Исполнил ли это нежно любимый рабочими г. Гладин – неизвестно.
5) Написал к г. Головкину, что на зиму остается 500 рабочих в степи без зимних квартир, на морозе, и что поэтому надо подумать о квартирах. Думал ли г. Головкин – неизвестно.
6) Но если они перемрут, то непременно известить о том их семейства, посылая письма в деревни, дабы там поминали их по долгу христианскому.
7) Купил в Одессе шесть колоколов для рабочих.
8) Отпустил домой, в Тверскую губернию, двух рабочих по старости, одного по преклонной старости, одного по слабости ног и одного переломившего спинную кость (!!!). На которой станции от Царицына они умерли – нам неизвестно.
9) Учредил особую должность смотрителя за лазаретами и за сбережением силы рабочих.
Прибавим к этому, что относительно одежды, обуви и зимних квартир рабочим – так и до сих пор ничего не известно. Благодетельная гласность умаялась предшествовавшими похождениями и теперь молчит.
Не молчат только «Саратовские губернские ведомости». Они еще в феврале делали новое извещение о побегах с работ Волжско-Донской дороги, и притом в такое время, когда вовсе нет соблазнительных заработков в лугах у донцов{88}. В числе бежавших были преклонные старики: отчего бы, кажется, этим-то бежать? Им только нужно беречь свои силы; а г. Кокорев на царицынских работах сочинил даже особую должность «смотрителя за сбережением силы рабочих» и определил в эту должность некоего г. Милашевича, замечательного тем, что «из длинного ряда его писем к г. Кокореву можно ознакомиться со всеми затруднениями, представляющимися при исполнении предприятий в отдаленных местностях». Как видно, и этот господин служит тоже спасительной гласности, и мы скоро, может быть, будем иметь удовольствие читать его письма в «Русском вестнике» рядом с письмами г. Матиля об Америке и статьями г. Фердинанда Кона о розах{89}.
А в чем же состоят затруднения? Г-н Кокорев этого не объясняет; но дело говорит само за себя: как же, помилуйте! во-первых, телеграфов нет; во-вторых, г. Брылкин вместе с «Кавказом и Меркурием» ставит ни во что заключенные контракты; в-третьих, мяса, мяса вареного, мяса не дают рабочим; в-четвертых, казаки с нагайками присутствуют на работах; в-пятых, вода; в-шестых… да уж что и говорить в-шестых? Одна вода чего стоит!.. По мнению г. Кокорева, по мнению «самого доктора (Шерганда?), главная причина развития хворости и трудного излечения больных (по царицынским работам) – вода и непременно вода… Г-н Козлов сострил по этому поводу, что для устранения гибельности воды надо вставить в нее первую букву фамилии г. Кокорева. Но г. Кокорев не на шутку так поступил с водою и рабочими, только результаты были плохие.
А кроме того, какое затруднение для благотворительных предприятий г. Кокорева представляет неразвитость и апатия окружающей среды! «Сами рабочие не понимают своей пользы, – говорит г. Кокорев, – подрядчики соблюдают свои выгоды, а инженеры считают своею обязанностью заботиться только за исполнением работ сообразно с чертежами. Здесь возникает вопрос: виноваты ли инженеры за то, что они не требуют от подрядчика энергически улучшения быта рабочих? Задавши такой законодательный вопрос, от разрешения которого может зависеть по малой мере увольнение инженера от должности, г. Кокорев меланхолически продолжает: «Я думаю, что виноваты не они, а система нашего воспитания, внушающая равнодушие к простому русскому человеку; многие у нас считают как бы посторонним то, что должно бы быть близко их сердцу» («Русский вестник», стр. 52). В другом месте статьи почтенный мыслитель тоже жалуется на то, что «всему мешает рутина и недостаток любви к простому, серо одетому русскому человеку» (стр. 61). Да, с последним нельзя не согласиться, история рабочих Волжско-Донской дороги доказывает это лучше всех разглагольствий.
