Николай Старинщиков
Волчий корень
Глава 1
Ефремов Иван Степанович сидел за столом на кухне и смотрел на улицу. Дождь снова лил как из ведра, стараясь, как видно, смыть всю грязь, что накопилась за эти два дня. До этого стояла жара. Тогда и загремел Олег за решетку. Так круто залететь мог только он, потому что упёртый, несговорчивый. Другие теперь поступают иначе.
– И ты опять промолчал? Что ты за личность такая, Ефремов?! – ворчала супруга. – Неужели так трудно? Работал ведь тоже у них… Они же ведь тоже люди.
У Степаныча голова шла кругом. Недавно к Олегу подъехали трое и давай обрабатывать: типа, без них ему будет не обойтись. Короче, с услугами. Но сын отказался, не нужна ему никакая охрана. Да и денег нет, что запросили…
– Так и будешь сидеть?! – доставала жена. – Делать ведь что-то надо!
– Не мешай. Я думаю…
Супруга поднялась из-за стола, вышла в зал. У нее работа неожиданно там появилась – вещи перекладывать с места на место.
– Надумал?!
Она вернулась на кухню.
– Адвокат зелёными просит, – не выдержал Степаныч. – Штук пять, говорит, на первое время… А всего, с учётом судебного разбирательства, пятнарик как раз будет…
Жена выкатила глаза.
– Ты не ослышалась. Иначе, говорит, по вашему делу работать не буду…
– Что у них там за ставки, ей богу…
– Опомнилась! С луны прилетела!
– Где взять…
– Вот я и думаю…
Ефремов не имел таких денег никогда. Ему не приходилось их видеть даже в чужих руках. У Олега денег тоже нет – фирмочка так себе. Едва налоги успевал платить. Квартиру если продать, хрущевку, и то не соберёшь.
– Придется снова пойти, на поклон, – решил Степаныч. – Дождь кончится – пойду. Николай Николаевич должен помочь… Ученик всё же мой… Ещё курсантом…
– Сразу надо было к нему!
Серафима Семеновна присела к столику и стала учить супруга. Так, мол, и так. Работал тоже у вас. Следователем…
– Старшим, – уточнил Степаныч.
– Ну, ты знаешь, как там сказать.
Степаныч, впрочем, не строил иллюзий. Следователь перед этим говорить с ним не захотел, так что надеяться оставалось только на адвоката. А тот вёл странную линию, назвав фантастическую сумму, которая, как он прямо сказал, уйдёт практически следователю. Но это же вымогательство чистой воды!
– Помнишь, – говорила жена, – тебе цыган деньги кинул на стол и убежал? А ты бежал за ним по коридору.
– Не догнал…
– Потом на церковь пожертвовал. И даже квитанцию принес…
– Цыган скупой попался. Кинул бы больше – может, не стал бы жертвовать…
– Ещё кому не скажи!
– Одного боюсь, – соображал Степаныч. – Упрутся… И будут гнуть прежнюю линию.
– Смотри сам…
– Здрасте! – опешил Степаныч. – Опять виноват буду…
– Собирайся. Зонтик возьми и ступай. И без Олега не возвращайся.
Степаныч сплюнул: еще не поймали, но уже ощипали…
– Всё равно денег нет! – подгоняла Сима. – С богом!
И Степаныч, взяв зонт, покинул квартиру. Не может такого быть, чтобы сын наркотой занимался – у него и дум таких не было. Поговорить надо с ним: по глазам оно видно будет – виноват или нет.
Районное управление помещалось в бывших стройбатовских казармах. Ефремов сел в троллейбус, доехал до нужной остановки, дальше пошел пешком. По пути Степаныч пытался набраться смелости. Сейчас он придет к Николаю Николаевичу и спросит – как в полковниках ходится, не жмут ли погоны? Степаныч когда-то учил его готовить процессуальные документы, когда тот отрабатывал положенные дни во время практики…
Степаныч поднялся на третий этаж, подошел к двери. Мимо сновали незнакомые люди, а он всё стоял. Потом толкнул дверь и вошёл в приемную. За столом сидела хмурая дама.
– Мне насчёт сына. Дело в том, что его неправильно задержали…
Ему не дали договорить. Занят начальник!
– Но мне надо…
– Запишитесь на приём! Или к Винокурову, заместителю по следствию! Начальник не может принять всё население.
– Но мне нужно именно к нему! – торопился Степаныч. – У него заседание?
– Нет…
– Тогда я зайду…
– Нет, вы не зайдете!
Степаныч дернул дверь и скользнул внутрь. Дама пищала у него за спиной, цепляясь за локти.
– Здравия желаю, Николай Николаевич! А ведь к вам не прорваться!
Прахов оторвал взгляд от стола, затем поднялся и пошёл навстречу:
– Какими судьбами?
– Сынок… Думаю, арестуют…
– Присаживайся, Степаныч. Сейчас разведаем.
Прахов вернулся к столу, нажал на клавишу и поднял телефонную трубку.
– Кто у тебя по делу Ефремова закреплен? – спросил он кого-то. – Неужели всё так серьезно, что надо тащить за решетку? – Он покачивал головой. – Отец тут его подошел, из нашей системы тоже… Про овец и волков это ты правильно заметил… И овцы целы, и волки сыты… Иногда так бывает…
Ефремов был на седьмом небе. Давно надо было подъехать, так все теперь делают. Один он стеснялся всю жизнь… Зато честен. Почти что беспорочен. Кому она нужна, прости господи, честность!
Он поблагодарил начальника и вышел из кабинета. Радость его была безмерна. Сейчас он увидит сына – как раз его доставили из ИВС для проведения следственных действий. А может, и не увозили его никуда, оставив на ночь в местном обезьяннике…
Поднявшись этажом выше, он подошел к кабинету Бнатова и постучал в дверь. Однако ему никто не ответил. Он толкнул дверь, прошел тамбуром внутрь, открыл вторую дверь: за столом сидел Бнатов, перед ним в наручниках стоял Олег.
– Можно к вам? – Степаныч шагнул к столу, не дожидаясь ответа. Слишком медлителен этот Бнатов.
Следователь, как и в прошлый раз, смотрел исподлобья.
– Я от Николая Николаевича, – сказал Степаныч, чувствуя сухость в горле.
– Слушаю вас.
Бнатов смотрел холодно и с презрением. Впрочем, было еще что-то во взгляде.
– Неужели всё так серьезно, что надо держать? – торопился Степаныч. – Ведь он предприниматель. Ему дорога каждая минута. – И к сыну: – Скажи, Олег! Это правда? Смотри мне в глаза! Это правда, о чем мне сейчас рассказали?!
Олег ничего не ответил. Лишь покрутил пальцем у виска, подняв кверху обе руки в наручниках.
– Скажи мне хоть слово!
На столе у следователя прозвенел телефон.
– Слушаю, Бнатов. Хорошо, пусть поговорят…
Вероятно, Бнатову звонил сам Николай Николаевич. И вот он результат: покатилась тележка.
Следователь опустил трубку:
– У вас одна минута. По делу ни слова.
Степаныч бросился к сыну, обнял. Ему и надо всего – в глаза посмотреть. Отцовское чутьё не обманешь.
Олег не врал. Дело сфабриковано. Это же очевидно.
– Ты признал себя виновным? – спросил Степаныч о главном.
Следователь подскочил, словно ужаленный:
– Разговор закончен! Вас предупреждали!
– Не признавай вину! – напутствовал отец.
В него тут же вцепились следователь и какой-то помощник, взявшийся ниоткуда, и стали выдавливать из кабинета.
– В суде будет поздно! – кричал Степаныч, пятясь к двери.
У косяков его с силой толкнули, и он выпал из кабинета под ноги какой-то старухе. Он вскочил, бросился назад, но дверь оказалась на запоре. Степаныч упорно стучал – ему не открывали.
Едва соображая, он отошел на лестничную площадку и стал подводить итоги. Аномально повел себя. Согласился на уговоры супруги – и вот результат, хотя можно было продать дачу, машину, гараж… На худой конец – квартиру. Эту силу победить невозможно. Даже оторопь берет, до чего они здесь перестроились.
– Не помню, чтоб было такое… – плевался он в угол. – Всякое случалось, но чтобы так, это уж извините…
Он опустился на первый этаж, вышел на задний двор и там отлил, пристроившись за углом. Затем вернулся. Его неудержимо тянуло наверх, там у него оставался сын. Вероятно, следователь выглядывал в коридор. Теперь он уверен, что в коридоре, кроме старух, нет никого. Ушел старый козел – можно и делом заняться.
По пути его обогнали двое в штатском, лет под тридцать. Степаныч их не интересовал.
– Слоника сделаем – он и подпишет, – гудел один. В руках у него был свёрток серой резины с рубчатым шлангом.
«Оперативники! – догадался Степаныч. – Выходит, не врали СМИ по поводу «слоников». Не повезло кому-то…»
Оперативники устремились по коридору направо. Страшное предчувствие охватило Степаныча. Кабинет открылся, двое вошли, и дверь захлопнулась.
Степаныч подошел к двери, прислушался и ничего не услышал: ему мешали женские всхлипы. У одной сына ограбили, другую сноха ножом пырнула.
– Тише вы!
Женщины послушно затихли. Степаныч прислонился к двери. Из-за двери доносились слабые шорохи. Скрипнула в тамбуре внутренняя дверь.
– Не буду я подписывать! – донесся голос Олега.
– Почему ты не будешь?! Почему?! – орал Бнатов.
– Это не сфера моих интересов!
– Да что ты…
Раздался шорох, словно внутри шла борьба. Внутренняя дверь закрылась.
Слух у Степаныча напрягся, а воображение нарисовало картину: Олег бьется в конвульсиях, трясет головой. Перекрытый рубчатый шланг мотается на груди. Степаныч больше не мог терпеть.
– Внимание! Очевидцы! Там пытают человека!
Развернувшись, он ударил ногой в дверь. Шпингалет вылетел вместе с гвоздями. В МВД никогда не было надежных запоров. Дверь распахнулась.
Еще два удара в другую дверь, и та слетела с петель. Олег сидел на полу, тряся головой. Степаныч сорвал с него маску и разорвал.
Двое оперативников жались в углу. Бнатов сидел на прежнем месте.
– Суки! – кричал Олег. – Чтоб вы сдохли!
Степаныч не стоял на месте – у него было мало времени, всего две секунды. И он их уже потерял. Удар нагой с разворота не достиг цели. Бнатов успел увернуться, ударившись головой в сейф. Двое других опомнились, полезли на Степаныча. Сейчас мы тебя… Мелькнул баллончик с «черемухой». Толпа зевак застряла в двери.
Втроем, включая следователя, Степаныча повалили на пол. Удары сыпались со всех сторон. Внешнюю дверь захлопнули перед носом у «зрителей».
– Прекратите! – кричал Олег. – Я подпишу! Отпустите его!
Олега услышали. Надели на Степаныча наручники и крепко зажали – до боли.
– Фашисты… – пыхтел Степаныч. – Вы у меня попляшете…
– Сам ты будешь плясать, – отдувался Бнатов. – Запомни! Я обещаю!
Он хлопнул рукой по столу, придвинул Олегу протокол допроса:
– Подписывай! Можешь не читать – не велика шишка!
Степаныч лежал на полу.
– Прошелестите насчет свидетелей, – опомнился Бнатов.
Оперативники кинулись в коридор. Оттуда донеслось старушечье «кряканье». В кабинет вбежал дежурный сержант, вывел Олега. Степаныча подняли с пола, усадили на стул. Быстрые руки побежали по карманам.
– Сиди, пока по ушам не съездили…
– Понятых! – напомнил Бнатов. – Немедленно!
Он был вне себя от счастья: его трал захватил богатый улов – сын с отцом попали в сети.
Оперативники завели двух старух. Бнатов продолжил гундёж:
– Сейчас мы осмотрим ему карманы… Прошу запомнить и подтвердить…
Оперативник сунул руку Степанычу в карман брюк и вынул скромный пакетик.
– Видали? Кажись, наркотик, – продолжал Бнатов. – Что это такое?
Степаныч молчал.
– Задержанный не хочет сознаваться. Такое бывает. От безысходности.
– Но вы нас позже пригласили, – опомнилась одна из женщин. – Откуда нам знать, что у него до этого было в кармане… Он же в наручниках, связанный.
Бнатова покоробило от неожиданности. Грамотные попались. В тонкостях разбираются.
– Подписать-то мы подпишем, – говорила другая, – но имейте в виду, что этот факт надо отразить в протоколе.
Бнатов не возражал. А как же! Конечно! Для того он и поставлен, чтоб отражать.
Подписав протокол, женщины удалились в коридор.
– Ну что? Озадачен?
Бнатов откинулся в кресле, вынул сигарету, закурил.
– Как же ты без адвоката работаешь? – не выдержал Степаныч.
– С тобой, что ли?
Следователь затянулся сигаретой и отвернулся к окну.
– Что вы за люди такие, – ворчал Степаныч. – Что вы за племя…
– Ночевать здесь будешь, так что уймись… Одно мое слово – пойдешь к уркам. Дошло до тебя? На Прахова не надейся… Тогда другое время было, когда ты служил…
Степаныч опустил голову. Выручил, называется… Раньше, бывало, по телевизору да в газетных статьях узнавал. Не разобрать было – где «пехота» бандитская, где «мусарня». Теперь прозрел. Это походит на эпидемию саранчи.
Вошёл тот же сержант, и следователь распорядился:
– Держи пока у себя. Там видно будет…
– Материалы! – напомнил сержант.
– Будут вам и материалы. Целое дело. Дежурному сейчас позвоню, а ты иди. Веди мухомора с глаз.
Сержант сокрушенно качнул головой, глядя на яркие «фары» под глазами Степаныча, и велел подниматься.
Ефремов поднялся и, шатаясь на полусогнутых, пошёл из кабинета. Он нисколько не каялся. Он был убежден: сын ни в чём не виновен.
– Какой красивый! – усмехнулся оперативный дежурный. – В пятую его! И посматривай, чтоб не буянил. Бнатова, говорят, головой об сейф стукнул…
Камера отворилась, Степаныча втолкнули внутрь. Здесь находились двое. Один с видом бомжа. Второй, молодой, мог сойти за инженера – в костюме, но без галстука. На вид лет под тридцать.
Степаныч поздоровался и сел на скамью. Соседи по камере искоса поглядывали в его сторону.
– За что тебя? – участливо спросил «инженер».
– Лицом не понравился, – ответил Степаныч. – Шел, никого не трогал… Как сюда попал, не помню. Голова кружится до сих пор.
Дверь загремела запором.
– Ефремов, на выход!
Степаныч поднялся и вышел. В коридоре стоял Николай Николаевич.
– Чего ты добился? – поехал он. – Решил на нервах сыграть? Зачем тебе это надо? Ведь не маленький. Ударил сотрудника. Второго чуть зрения не лишил.
– Кого это?! Что-то не въеду…
Николай Николаевич гнал «пургу». И вниз он спустился лишь для того, чтобы выяснить, чем дышит старый Ефремов.
– Совсем ты, Степаныч, изменился. Может, ты пьешь?
– С какой зарплаты?!
– Вот и поговори с тобой.
– За что меня сюда?! За что сына?! Нет у вас доказательств! Никаких!
– Откуда у тебя-то, старый, пакетик взялся? Нюхаешь на старости лет?
Степаныч замер с разинутым ртом. Совсем рехнулись.
Николай Николаевич продолжал между тем «свистеть», будто Степаныч вчера родился, – о сопротивлении, ещё о чём-то. До Степаныча с трудом доходили слова: он думал теперь о другом. Перестроились, называется. Лучше бы совсем ты, начальник, не приходил. Степаныч не в обиде.
– Выходит, мне сидеть придётся? – спросил он вдруг, игнорируя какой-то вопрос.
Полковник выпятил губы. Трудно сказать. По всей вероятности. И вообще он в подобных делах маленький начальник. Вроде как не может он вмешиваться в уголовный процесс.
Степаныч качал головой, словно бы соглашаясь. Юристу ли не знать прописные истины.
Николай Николаевич ушел. Степаныча вернули в камеру. Часа через два его вывели и стали «обкатывать».
– Куда едем? – спросил он у сержанта. – В ИВС?
– Нет, дорогой, на тюрьму сразу.
– Быстро он меня. Старается…
– Сам виноват…
Ещё часа через два его вызвал к себе следователь прокуратуры Абрамкин – веселый молодой человек, обиженный судьбой. Ему пришлось работать в неурочное время, сверх установленного графика.
– Виновен-невиновен, – частил он. – Можешь хоть что написать. У нас демократия. Не признаешь, значит? Так и напиши: не признаю собственную вину…
Степаныч писал собственноручно. Обрисовал всю ситуацию, а в конце попросил привлечь к ответственности следователя Бнатова к уголовной ответственности.
– Да-а-а, – протянул Абрамкин, – целое сочинение получилось. Закончил? Тогда до свидания. Завтра утречком поедешь в тюрьму. Не принимают теперь вечерами. А пока в камеру, на боковую. Потом увидимся, может. Распишись в протоколе-то.
Ефремов ни словом не упомянул о своей работе в милиции. К чему? Еще подумают, что просится на свободу. Он словно специально спешил следом за сыном. О собственной судьбе переживать теперь не приходилось.
Утром Степаныча повели в милицейскую автомашину. В коридоре его поджидала Серафима с сумками. Не приняли у нее передачу. Ни для сына, ни для старого мента Степаныча. Она опустила в углу сумки, бросилась к мужу. Однако ее подхватили под локти и оттеснили. Куда старухе тягаться с молодыми.
Степаныча и еще троих арестованных быстро посадили в машину и тут же выехали со двора. Не успел он спросить у супруги, что с Олегом. И следователь его, Абрамкин, тоже молчал, сославшись на некомпетентность и забитость жизнью.
В конце лета Абрамкин снова встретился со Степанычем и слепил уголовное дело в течение одного вечера. Предъявив обвинение, он допросил его в качестве обвиняемого и тут же объявил об окончании дела. Знакомься, гражданин Ефремов, если желание есть.
Однако в суд с первого раза дело не прошло. Содержание под стражей продлили еще на два месяца, потом предъявили дополнительное обвинение, после чего, наконец, направили в суд. От адвоката Степаныч отказался сразу: на платного денег нет, а от бесплатного как от козла молока. И даже еще меньше. А тут и зима настала.
И вот он суд. Строгий мужик глядит на Степаныча поверх очков и, кажется, готов испепелить взглядом. Такими же глазами он смотрит на потерпевшего Бнатова. В зале нет больше никого, кроме конвоя. В коридоре сидят две свидетельницы.
– Что скажет свидетель? – интересуется судья.
Женщина, запинаясь, рассказала о случившемся. Она хорошо помнила тот случай. Пакетик какой-то изымали, но подсудимый был в это время уже в наручниках. Откуда ей знать, как к нему попал наркотик. Да и наркотик ли это вообще, так что не может она сказать, что тот пришел с этим делом в кармане. Борьба была. Не отрицает она. И резину видела в руках у подсудимого. На лице у другого не видела. Такие, брат, товарищ судья, дела.
– Ваша честь, – поправил судья.
– Да, ваша честь…
Суд удалился на совещание. И через час вышел с приговором.
Учитывая курьезность случая и абсурдность обвинения, а также хорошие характеристики, приговорили Степаныча к двум годам лишения свободы. Условно. С испытательным сроком на тот же срок. Обвинение в хранении наркотического средства полностью сняли. Даже сопротивление работнику милиции отменили. Осталось одно хулиганство.
– Из-под стражи подсудимого освободить немедленно, – звучал голос судьи.
Повезло Степанычу. Попадись ему женский пол в качестве судьи, ещё неизвестно, во что бы всё вылилось.
Конвой дождался выписки из приговора и отпустил бывшего арестованного. Редкий случай, однако не выдающийся. Бывает такое в жизни.
Районный суд помещался рядом с управлением внутренних дел. Степаныч вышел из суда, покосился на окна следственных кабинетов. Никогда бы не подумал, что возвращаться придется через столько месяцев. Дорога та же, зато окружение не то. Листвы нет. А под ногами теперь снег скрипит.
Денег в кармане не было ни копейки, поэтому в троллейбус он сесть не посмел. Это ничего. Вон и школа виднеется впереди…
Степаныч перевалил через порог. Сима задрала кверху брови, пустила слезу.
– Не плач, Сима. То ли еще будет…
Степаныч обнял супругу, а та оправдывалась: перепутала дни, поэтому в суд не явилась. Двое сидят за решёткой, какие уж тут мозги!
– Прости, Ваня…
Она снова прильнула к мужу. Еще бы сына вернуть, и можно жить не тужить. Но, кажется, крепко засел Олег. Дело уже два раза продлевали, а конца его всё не видно.
– Скидывай, Ваня, одежду – и в ванну. Пахнет от тебя…
– Тюрьмой…
– Как же нам дальше жить, Ваня? Ведь не за что посадили…
Степаныч молчал. Один раз он уже выступил, после чего залетел в следственный изолятор. Выходит, что пора привыкать к несправедливости… Или бороться, но по-другому…
– Что ж ты молчишь, Ваня. Скажи, что ты об этом думаешь?
Он бы сказал, но толком и сам не знал. Одно ясно: лишь холодный расчет способен привести к результату.
– Ну. Скажи, что ли…
– Что я тебе скажу. Поживем – увидим…
Глава 2
С утра раннего Степаныч был уже на ногах. Побрился, умылся и двинул в РУВД – засвидетельствовать почтение.
Начальник управления отсутствовал. Каракозов оказался на месте.
– А, Степаныч! Какими судьбами?!
«Притворился, подлец, непомнящим», – мелькнула у Степаныча мысль. А вслух прозвучало:
– Да вот. Откинулся недавно…
– Не понял юмора. Ты чо сидел, что ли? Серьезно? За что, если не секрет? Надеюсь, не за изнасилование?
– Одному хотел по рогам съездить, но промазал нечаянно. А жаль… Вчера из зала суда отпустили. Отмечаться теперь приходить буду. Кто у вас на этом сидит?
Оказывается, сидела всё та же Ольга Борисовна Ципкина. Нрава начальница была необузданного и жестокого. Особенно, если дело касалось «контингента». Степаныч был для нее теперь тоже «контингент».
– Сын у меня тоже сидит… Под следствием, – продолжал Степаныч. – Суда нет до сих пор…
– Это от нас не зависит.
– Понятно, что не от вас…
В отношении данного факта Каракозов оказался наслышан. Как же ему не быть в курсе, если он только тем и занимается, что руководит уголовным розыском. Он ползал глазами по столу: сказать нечего, но и выгнать – не выгонишь. Все-таки вместе «пахали» когда-то.
– В общем, к Ципкиной ступай, – выдавил Каракозов, притягивая к себе папку с документами и делая вид, что начальству некогда.
Ефремов вышел из кабинета. Перед Ципкиной дверью остановился и прочитал расписание работы. В неприёмный день угадал. На всякий случай толкнул дверь и вошёл внутрь – вот он, пришёл, здравствуйте!
– Ты, что ли, дядя Ваня? – рявкнула Ципкина.
– Он самый.
– Чо тебе?
– Осудили меня…
– Етит твою! Как ты попался-то?! А-а! Вспомнила. С этим у тебя… Ну, ясно… Как Серафима твоя? Работает всё? На пенсии? Это хорошо. А я думала, она в школе своей. Детишек учит. Давай документы.
Степаныч протянул копию приговора. Ципкина прочитала и вернула. Мог не приходить: приговор не вступил в законную силу. Через десять дней надо явиться.
– Я так пришел, – пояснил Степаныч. – К Каракозову зашел. Молодежь кругом одна. Никого не знаю…
– Да… Народ теперь у нас другой, – согласилась Ципкина. – Так что позже приходи, потом и поговорим. Иди, мне некогда.
Вот так. Быстро и без сантиментов. По крайней мере, понятно у подполковницы.
Ефремов вышел и побрёл коридором, щурясь на двери. Следственный отдел помещался в этом же здании. Степаныча туда не тянуло. Он не хотел встречаться с Бнатовым, хотя надо было узнать о сыне – слишком долго с ним разбираются. Серафима ездила недавно в СИЗО с передачей. Передачу вернули. Не хочет, сказали. Аппетит пропал.
Степаныч опустился на первый этаж и сел на скамейку рядом с просторным окном. Стекла смотрели во двор. На заснеженной площади стоял милицейский транспорт. Во двор заезжали и выезжали гражданские машины, ходили в штатском и в форме люди – в основном, мужского пола. Никого из них Степаныч не знал. Сказано, молодёжь одна собралась. А те, кого и знал молодыми, теперь вряд ли признают в Степаныче прежнего Ваню.
Вот остановилась иномарка. Дверь отворилась, и на свет божий вылупился полковник Прахов.
Ефремов внимательно посмотрел на государственный номер. Он не имел специальных признаков. Обычный общегражданский номер, выдаваемый для остальных смертных граждан. Выходит, это его собственность.
Бороздя взглядом по задней части машины, Степаныч несколько раз повторил номер и запомнил, после чего отвернулся. Начальник торопился внутрь здания. Надо было с ним хотя бы поздороваться, а в лучшем случае – поговорить. Долгое сидение в коридоре ничего не даст. Надо встать.
Он поднялся. Дверь грохнула.
– Здравия желаю, Николай Николаевич!
Полковник кивнул и, не сбавляя темпа, кинулся на лестничную площадку. За ним словно гнались.
– Вот и поздоровались, – кинул вслед Иван Степанович, потихоньку соображая. Ему никто теперь не имеет права сказать, что он не может здесь сидеть. Теперь он под наблюдением органов и может сюда приходить хоть каждый день. Узнать бы, на чём ездят здесь остальные чины. Ципкина, помнится, любила ходить пешком.
Через секунду с лестницы сбежала Ципкина.
– Чо ты стоишь? – бросила та на ходу.
– Начальника жду…
– Он же только что приехал!
Топая сапожками на тонких каблуках, Ципкина бросилась к выходу. Степаныч всерьез удивился: как могут тонкие каблуки держать такую кобылу?!
«Кобыла» на ходу достала из сумки ключи, подошла к «Ауди». Ошибся Степаныч, не ходит она теперь пешком.
Вот и Каракозов проскочил мимо. Видать, вызвали куда-то. Возможно, в областное УВД на ковер. Полковник подошёл к стоящему напротив окон «Мерседесу». Тот откликнулся на зов хозяина, мигнув огнями и подав звуковой сигнал. Он бы, может, даже завелся, прикажи ему Каракозов.
Дождавшись, пока Каракозов отъедет, Степаныч вышел из здания и направился домой пешком. Зимой он не ездил на машине. Та доживала свой век в бетонном гараже.
Не успел он миновать ворота, как его едва не сшиб Бнатов – тот летел на машине из-за угла, словно с цепи сорвался. По тормозам ударил, а машина прёт по льду. Осторожнее надо быть, господин майор!
А ведь собирался же Степаныч пройти калиткой. Но нет, потянуло воротами: пробираться через засыпанные снегом воротца не захотелось. Так и трупом недолго стать. Тебя же и обвинят потом. Скажут, шёл с раскрытой «варежкой».
Старший следователь ездил тоже на иномарке. Темно-синий «Фольксваген» у него. Новехонький.
Степаныч качал головой. Так отстать от жизни мог только он. Ушёл из одной милиции, а пришёл в другую. Контраст очевиден. Но не мог он слоняться, как некоторые. Да и другие теперь тоже не каждый день приходят. Раньше можно было «пузыря» раздавить, запершись в кабинете, поговорить по душам. Теперь нет. Бутылку с тобой разопьют, но говорить по душам не станут.
Ефремов вернулся домой. Полдня потратил. И всё для того, чтобы понять: не по средствам живут ребята.
– Иди обедать, Ваня, – позвала Серафима.
– Иду, – ответил он, но с места не сдвинулся. Результаты наблюдения оказались потрясающими.
– Идешь, что ли?! – повысила голос Серафима.
Третьего раза дожидаться Степанычу не следовало. Он двинул на кухню, однако не дошел: в дверь позвонили.
Степаныч приблизился к выходу и посмотрел в глазок. За дверью стоял какой-то мужик. Физиономия, как у японца. Из тех, что занимаются борьбой сумо. Глаза от жира заплыли. Не видно даже, как моргает. Откроешь дверь, потом думай, как закрывать.
Степаныч положил в карман сапожные клещи, лежавшие в прихожей на тумбочке, накинул цепочку, отворил дверь.
– Не узнал, что ли?
– Японский Царь!
– То-то же!.. Меня вообще теперь никто не узнает…
– Заходи, Саня. Очень рад…
Это был Царев. Он вошел, заняв собой всю прихожую, и продолжил:
– Я тут краем уха услышал… Говорят, накатили на вас. Рассказывай.
– Садись обедать. Потом расскажу.
Царев снял куртку и остался в одной футболке. Не брал его мороз.
– Помнишь, Сима, Саню Царева? – радовался Степаныч. – Борьбой вольной занимался…
Супруга, естественно, помнила. Она открыла холодильник и вынула оттуда бутылку водки.
– У меня своя с собой! – вспомнил Саня и вскочил из-за стола.
Лучше бы он этого не делал. Чуть стол не опрокинул.
– Не надо, Саня! – молила Сима. Однако Саня был непреклонен.
– Вам же потом страдать… Вы же не успокоитесь. Начнете вспоминать…
Сима всхлипнула. Думы о сыне не давали покоя.
– Разберёмся, не плачь, – тронул ее за плечо Степаныч.
– Ага, разберёмся. Сам только вышел…
– Всё равно разберёмся.
Ефремов разлил по рюмкам.
Они выпили. Саня громко крякнул.
– Они ведь и мне подкинули, когда связали, – говорил Степаныч. – Может, в наше время было всё так же… Может, мы позабыли?
– Да что ты, Иван!
Царев уставился на него.
– Чтоб на иномарках ездить, никакой зарплаты не хватит, – продолжал Степаныч.
– Живут, будто завтра потоп, а им об этом точно известно – вот и наслаждаются… Кому пакетик, кому пистолетик… Попробуй, отвертись… А прокуратура молчит!
– Хлещут из одного стакана…
Сослуживцы умолкли. Что тут скажешь?
– Беднякова помнишь? – спросил Саня.
Как можно о нём забыть?! Иван помнил командира отделения.
– Умер, – произнес Саня. – Давно дело было. По осени.
Саня лишь констатировал факт.
– А Мишу Волкова?
Ефремов молчал, ожидающе глядя.
– Тоже ушел. С неделю назад… Так что от нашего дивизиона остаются рожки да ножки.
– Да-а…
Царев и Ефремов служили когда-то в оперативном дивизионе, подчиненном областному УВД. Позже именно дивизион оказался базой, на основе которой был создан ОМОН. Все они выходцы из ОМОНа. Степаныч был там позже на командной должности, командиром взвода, затем начальником штаба. За восемь лет до ухода на пенсию перешел Степаныч на «территорию», переведясь в следственный аппарат. Везде были свои трудности, однако не подличал человек в мундире.
Степаныч рассказал о событиях последнего времени, упомянув фамилию следователя.
– Ему надо морду набить, – решил Царев. – Где он ходит?
Степаныч пожал плечами. Караулить Бнатова не входило в его планы. Под горячую руку – куда ни шло, но чтобы специально – это уж слишком. До сих пор тухлая камера снится.
– Вот я и говорю, – мечтал Саня. – Сезон мордобития… По снегу да по пороше оно как раз будет…
Саня набычил голову, шевельнул плечами.
Серафима сидела ни жива ни мертва. На войну собрались. Ладно Царев. Случаем упадёт на кого – насмерть задавит. А этот куда?
– Машина понадобится, – говорил Степаныч, наполняя рюмки.
– Адреса! Чтобы ни один гад не выскользнул!
Степаныч сжал губы на манер сковородника. Он пока что не знал, кого в точности следовало отнести к виноватым.
– Но это же проще простого! – удивлялся Царев. – Всё, что нажито сверх оклада, есть доказательство преступного обогащения…
У Сани от выпитого – ни в одном глазу. Ничего странного: алкоголь распространяется на килограмм веса. А килограммов у Сани… Молодец, что пришел. Умница, что не забыл, что говорит сейчас с Иваном и даже готов пойти в одной упряжке.
– Кроме того, – планировал Саня, – потребуются еще три человека. Или четыре…
Размахнулся! Но чем больше людей, тем меньше гарантия, что всё будет шито-крыто.
– Таких же, как и мы, – пояснил Саня. – Один такой уже есть. Обиженный. Ему летом медаль вручали. Двести лет МВД. Пригласили по телефону в отдел кадров: зайди на днях, мол, вручим. Приходит – в кадрах дура одна возьми и скажи: «Год цельный обзваниваем, а вы всё не чешетесь!.. Чо тянете?!» Да, знаешь, с надрывом так, будто он ей мужем приходится. Этот возьми и скажи: «А не пошла бы ты козе в трещину! На передках в рай въехали – и туда же, в критику!» Короче, он любитель крепкого выражения и за словом в карман не полезет – что думает, то и лепит… Скандал возник грандиозный. Пятнадцать суток схлопотал – веришь ты или нет?!
– Верю… У нас теперь как в Греции – все есть…
Ефремов взял со стола бутылку.
– Мать, ты меня не жури. Я сегодня как из разведки вернулся.
Сима не противилась. Мужики правы. Их достали за живое – вот они и задумались. Завтра они протрезвеют, и старческий пыл, подогретый алкоголем, улетучится.
– Я полностью согласен, – говорит Степаныч. – Мне эта жизнь вот где. – Он чиркнул себя ладонью по горлу. – И времени у меня теперь достаточно. Свободен, как ворона на суку. Меня же с работы уволили. Какой я теперь охранник? Ведь там оружие, а я с «кичи» откинулся, бывший зэк.
– Короче, у того мужика машина подходящая. «Уазик»… – Японский Царь разрабатывал тактику. – По бездорожью в самый раз будет. Плюс твоя машина. У меня тоже таратайка на ходу. Будем транспорт менять, чтобы нас не заметили раньше времени…
