Николай Черкашин
Повседневная жизнь российских подводников. 1950–2000-е
Командир Б-130 капитан 3-го ранга Николай Шумков:
«Прорывались скрытно, каждая лодка в своей полосе, и связи между собой не имели. Когда время от времени всплывали для зарядки аккумуляторных батарей, то попадали в девятибалльный шторм. Вахтенные офицеры и сигнальщики наверху, в ограждении рубок, стояли пристегнутые пожарными поясами, чтобы не смыло в океан».
Командир подводной лодки Б-36 капитан 2-го ранга Алексей Дубивко:
«Нам здорово повезло с погодой. В октябре, как обычно в Северной Атлантике, – штормовой ветер и низкая сплошная облачность. Этим обстоятельством мы и воспользовались, развивая скорость 12,5 узла при попутном ветре. Для авиации противолодочной обороны – основного нашего противника – эта погода нелетная, в чем мы неоднократно убеждались по данным средств радиоразведки. Массированное развертывание противолодочных сил для перехвата советских подлодок наш вероятный противник проводил с большим опозданием. Очевидно, этим объясняется исключительно легкое преодоление лодками бригады противолодочных рубежей: остров Медвежий – мыс Нордкап; Исландия – Фарерские острова; Ньюфаундленд – Азорские острова».
Впрочем, не таким уж легким было продвижение вперед, к назначенной цели. В один из штормовых дней вахтенный офицер капитан-лейтенант Аслан Мухтаров ударом волны был прижат к ограждению рубки и сломал три ребра. Вместо него пришлось заступать на вахту замполиту капитану 3-го ранга Сапарову.
Вот что сообщал в своем отчете начальник штаба бригады капитан 1-го ранга Архипов, который шел на борту Б-36:
«На переходе до Багамских островов наиболее опасными для обнаружения подлодок были три противолодочных рубежа: Мыс Нордкап и остров Медвежий – это на стыке Баренцева и Норвежского морей, рубеж между Исландией и Фареро-Шетландскими островами, рубеж между островом Ньюфаундлендом и Азорскими островами… Сложность заключалась в том, что скорость хода лодкам была задана в два раза выше, чем та, которая обеспечивала скрытность.
На третьем рубеже, наименее изученным нашей стороной по его оборудованию и силам противолодочной обороны, наблюдалась повышенная работа радиолокационных станций и противолодочной авиации…»
Вахтенный офицер подводной лодки Б-36 старший лейтенант Евгений Шеховец:
«Наша лодка форсировала Фареро-Исландский противолодочный рубеж 7 октября… На оперативный простор Атлантики с востока можно проникнуть только двумя путями: Датским проливом или между Исландией и Фарерами. На случай войны командование НАТО предусмотрело развернуть здесь противолодочный рубеж глубиной миль триста. Это был такой “слоеный пирог” из противолодочной авиации, минных заграждений, противолодочных подводных лодок, надводных кораблей и стационарных гидроакустических станций. Но, слава богу, военное время еще не наступило, и рубеж контролировался лишь одним патрульным самолетом “WV-2”, который взлетал с авиабазы Кефлавик (Исландия). Маршрут самолета – ломаная линия, проходящая через контрольные точки. Пролетая точку, он докладывал об этом на берег своим, а заодно и нам. Потому что наша разведка добыла сведения о номерах точек, их координатах и радиочастотах, на которых осуществляется связь. Наши радиоразведчики из группы ОСНАЗ (особого назначения. – Н. Ч.), используя радиоперехват, сразу же докладывали в центральный пост, где находится самолет, а вахтенный командир со штурманом оценивали, как далеко находится самолет от нас и куда он может направиться дальше. Это очень способствовало скрытности перехода!»
С первых же походных дней подводные лодки комбрига Агафонова угодили в жестокий шторм осеннего океана.
Главный штаб задал явно нереальную скорость для скрытного подводного перехода – 9 узлов. Чтобы выдержать контрольные сроки, приходилось всплывать по ночам и наверстывать упущенное время под дизелями. Всплывать приходилось и для зарядки аккумуляторных батарей. Вот тут-то затяжной шторм уродовал корабли по-черному. Волны обрушивались с такой силой, что сдирали стальные листы легкого корпуса. Швыряло так, что в аккумуляторных ямах выплескивался электролит, спящих выбрасывало из коек, ломало ребра вахтенным офицерам о планширь, а сигнальщикам выбивало биноклями зубы, если вовремя не увертывались от водопадного удара. Верхняя вахта стояла в резиновых гидрокомбинезонах, приковав себя цепями к перископным тумбам, чтобы не смыло за борт. Но шли, точно минуя в положенные сроки контрольные точки маршрута.
Надвигался самый главный противолодочный рубеж – между островом Ньюфаундлендом и Азорским архипелагом… Прошли и его. Но отнюдь не скрытно. На этом рубеже американские противолодочники запоздало всполошились. Но русские лодки уже прорвались и от Азорских островов повернули на Багамы. Резко потеплело. Температура забортной воды поднялась до 27 градусов по Цельсию. Начиналось новое истязание – жарой, духотой, пеклом. У тех, кто еще ныне жив, до сих пор выступает на лбу испарина при слове «Саргассы». Да, это были тропики, и жара, несмотря на конец октября, стояла тропическая. Даже глубина не охлаждала перегретые корпуса лодок. Отсеки превратились в автоклавы, в которых плавились пайковый шоколад и пластилиновые печати. Механизмы исходили маслом, люди – потом, сосновые переборки в жилых отсеках – смолой.
Когда-то мореплаватели считали Саргассово море непроходимым из-за зарослей гигантских водорослей, цеплявшихся за днища кораблей. Американцы сделали этот миф явью, только вместо исполинских растений по морскому дну стелились тысячи километров кабелей, связывающих разбросанные по вершинам подводных гор гидрофоны-слухачи в единую оповестительную систему. Система «Цезарь» была приуготовлена на случай большой войны в океане, и случай этот, посчитали американцы, наступил: систему освещения подводной обстановки ввели в боевой режим. Операторы береговых станций сразу же засекли технические шумы на общем биофоне океана. Откуда Агафонов мог знать, что дальше его «букашки» подстерегает еще более мощная и разветвленная система подводного целеуказания СОСУС[1]? Подводники оказались в положении разведчиков, которые надеялись укрыться в лесу, а там под каждым кустом торчал микрофон, а из каждого дупла подглядывала видеокамера. Стоило только на минуту поднять перископ, как радиометрист тут же докладывал о работе американских радаров, обозревавших поверхность океана с противолодочных кораблей и патрульных самолетов. Ныряли, но проходило время, и уже гидроакустик тревожным голосом сообщал о шумах винтов приближающихся фрегатов. Лодки уклонялись от них, следуя новейшим тактическим разработкам. Тем не менее при повторных попытках глотнуть воздуха подвсплытие заканчивалось очередным пируэтом над бездной.
«Куда не уйдешь – всюду тебя поджидают! – рассказывает бывший помощник командира Б-36 Анатолий Андреев. – Мы даже стали думать, что в Главном штабе ВМФ засел шпион, который четко отслеживал все наши маневры».
Однако невидимый и неслышимый подводный соглядатай залег на дне Саргассова моря. Вот на его прозрачной во всех отношениях арене и разыгралась драма северофлотских подводных лодок. Драма, едва не ставшая трагедией…
Карибская коррида
Саргассово море, 25 октября 1962 года
Год 1962-й от Рождества Христова мог стать последним годом нашей эры… Два человека решали судьбу своих стран, судьбу каждого из нас, а в общем-то жизнь каждого сущего на планете: лидеры ядерных сверхдержав – Джон Кеннеди и Никита Хрущев. Каждый из них мог отдать приказ об атомном ударе. Но был и третий человек, который так же, как и они, решал для себя этот мучительный вопрос. Вопрос для разумения бога, а не простого смертного. Ему же тогда было столько, сколько и распятому Христу, – тридцать три года. О нем не знал ни Кеннеди, ни Хрущев. О нем и сейчас никто ничего толком не знает… Но он был, и он жив в отличие от своих высокопоставленных однодумцев, и я еду к нему домой – на северную окраину столицы: в Медведково. Человек этот – капитан 1-го ранга в отставке Николай Александрович Шумков. В той дьявольской корриде американских кораблей и советских подводных лодок он был единственным командиром, который имел опыт стрельбы ядерными торпедами…
Когда командир большой океанской подводной лодки Б-130 капитан 3-го ранга Шумков получил из Москвы распоряжение – «Перейти на непрерывный сеанс связи», – он понял, что до войны с Америкой, до новой мировой – термоядерной – войны остались считаные часы, если не минуты. Непрерывный сеанс связи – это значит, что вот-вот поступит приказ «применить спецоружие» по кораблям противника. За противником далеко ходить не надо – американские эсминцы и фрегаты галсируют прямо над головой. Главная цель – противолодочный вертолетоносец «Эссекс» – тоже неподалеку, в пределах досягаемости дальноходной торпеды с ядерным боевым зарядовым отделением.
«Непрерывный сеанс» – это значит, что лодка постоянно должна находиться с выставленными над водой антенной и перископом. И это в прозрачнейшей воде Саргассова моря, и это в скопище противолодочных кораблей, которые вовсю ищут шумковскую лодку и уж наверняка не упустят случая «нечаянно» пройтись килем по ее рубке, как только заметят белый бурун перископа. Но приказ есть приказ, и Шумков держался на 12-метровой глубине, разрезая волну поднятой антенной и обоими перископами – зенитным и командирским.
Нет худа без добра – лодочный «осназовец» (радиоразведчик) подключился к антенне и тщательно прослушивал эфир. Он-то и принес в центральный пост последний радиоперехват:
– Товарищ командир, с авиабазы «Рузвельтрост» вылетел противолодочный самолет «Нептун». Он получил распоряжение иметь бортовое оружие в готовности к применению.
Час от часу не легче… Слово, которое второй месяц билось в мозгу как больная жилка, становилось реальностью: война! Два носовых аппарата были заряжены атомными торпедами. Как они взрываются, Шумков знал лучше, чем кто-либо. Год назад он стрелял ими в бухте Черной на Новой Земле.
Новая Земля, октябрь 1961 года
Этот морской полигон простирался в самом безлюдном, самом глухом углу архипелага Новая Земля…
Сначала был залп для надводного взрыва атомного БЗО (боевого зарядного отделения). Шумков наблюдал за ним в перископ, надев сильно затемненные очки. Но и сквозь них пронзительная вспышка света больно резанула по глазам. А дальше – как на учебном плакате: над Черной бухтой встал дымный грибовидный смерч…
Вторую атомную торпеду он выпустил три дня спустя. Она вышла с заглублением в 30 метров и пока неслась в назначенный квадрат, Шумков успел увести свою Б-130 за скалу. Но и там он ощутил, как вздрогнул океан – словно раненый кит… Огромный водяной горб вспучился посреди бухты. Гидродинамический удар встряхнул подводный корабль. Хорошо, что успели выключить гидроакустическую аппаратуру…
За те испытательные взрывы китель молодого офицера украсил орден Ленина. Именно поэтому Шумкова, как единственного командира, имевшего реальный опыт стрельбы атомными торпедами, и направили к берегам Кубы – под Америку. Да и экипаж Б-130 был под стать командиру – сплаванный, сбитый, обученный, матросы по четвертому году служили, с такими хоть к черту на рога, хоть на прорыв американской блокады…
Саргассово море, октябрь 1962 года
Мир качался на краю бездны. Это чувствовали все – от русского командира до американского президента. Джон Кеннеди на встрече с журналистами вдруг стал читать наизусть стихи:
Бой быков. Горлопаны толпою
Собрались на огромной арене,
Но один лишь из них все знает,
Он один лишь с быком сразится…
Коррида в Саргассовом море становилась все ожесточеннее. Тем временем один из советских офицеров, ничего не зная о поэтическом дневнике американского президента, вел свой поэтический дневник:
Когда поймем – нет никаких надежд,
И все-таки надежды не утратим, —
Прорвем противолодочный рубеж
И будем в срок в назначенном квадрате!
Мир втиснут в сумрак боевых постов.
Мы тыщу лет на солнце не глядели…
«Центральный! Слева… Справа… шум винтов!» —
Акустик побледнел, считая цели.
Припали операторы к планшетам.
Меняем скорость, курс и глубину, —
Не может быть, чтоб наша песня спета!
…Шумков не стал ждать, когда прилетит противолодочный самолет, имевший приказ о применении бортового оружия, и велел погружаться. Однако американцы уже засекли подвсплывшую на сеанс связи субмарину. Их корабли неслись на всех парах с явным намерением таранить русскую лодку. От удара по корпусу спасли сорок секунд запоздания ближайшего эсминца и двадцать метров уже набранной глубины. Вой рубящих воду винтов пронесся над головами подводников… А если бы меч форштевня все же врезал по рубке субмарины? Пятикилометровая глубина надежно скрыла бы братскую могилу семидесяти восьми моряков. И никаких проблем с международной ответственностью. Сгинула лодка в Бермудском треугольнике так же безвестно, как пропала С-80 в Баренцевом море или дизельный ракетоносец К-129 в районе Гавайских островов, – никаких нот, никаких протестов. Кому, за что? Кто видел? Кто докажет? Воистину: концы в воду…
Американцы считали, что у них есть моральное право уничтожить хотя бы одну из советских подводных лодок. Почему? Потому что 27 октября над Кубой был сбит разведывательный самолет U-2. Летчик, лейтенант Андерсен, погиб. Это была первая кровь, пролитая в Карибском кризисе, и пролили ее, как считали американцы, советские зенитчики. Значит, нужен был реванш. Кровь за кровь! Но командиры подводных лодок не знали, кто из них обречен на заклание.
Что толку переживать о собственной участи, когда на кону стояла судьба планеты – быть или не быть? Больше всего Шумкова сейчас тревожило одно: успеет он с ответным ударом или его отправят в пучину ни за понюшку табаку.
А за бортом уже рвались глубинные бомбы: громыхнуло слева… громыхнуло справа… Шумков хорошо помнил последнее напутствие начальника штаба Северного флота адмирала Рассохо: «Оружие применять только по приказу из Москвы. Но если ударят по правой щеке – левую не подставлять!»
Рвануло так, что погасли плафоны.
– Центральный! Взрыв на носовой надстройке! – прокричал динамик голосом командира первого отсека.
– Осмотреться в отсеках! – Это было все, что мог ответить первому Шумков.
– Нас бомбят! – мрачно уточнил кто-то ситуацию.
Врубили аварийное освещение, и Шумков сразу же ощутил на себе с полдюжины взыскующих взглядов. Они мешали сосредоточиться и понять: это что – тебя уже ударили по правой щеке? надо отвечать?
И тут его осенило (а если бы не осенило?!): это не бомбежка. Это американцы швыряют в воду сигнальные гранаты: три взрыва – это по международному коду приказ немедленно всплыть. Но Б-130 стремительно погружалась. Третья граната упала прямо на корпус, и ее взрыв заклинил носовые рули глубины.
Глубиномер показывал 160 метров. Это до поверхности моря. До предельной глубины погружения еще меньше. А до грунта – аж пять с половиной километров. Эх, недаром древние пили за живых, за мертвых и за тех, кто в море. Помяните и нас там, в Полярном! «Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами…» Похоже – амба!
– Центральный! Шестой топит!.. – вскрикнул динамик межотсечной связи и нехорошо замолчал.
В шестом – гудят гребные электромоторы, там ходовые станции под напряжением… Туда соленой воды плеснуть – все равно что бензином тлеющие угли окатить. Вот только пожара до полной беды не хватало! «Господи, спаси и сохрани!» – сама собой припомнилась молитва бабушки, сибирской казачки…
– Центральный! Течь ликвидирована! Шестой…
– Есть, шестой!
Ладонь Шумкова стерла со лба холодный пот. Холодный! Это в сорокаградусном-то пекле.
А корпус лодки звенел, будто по нему хлестали бичами. Хлестали, конечно, не бичами, а импульсами гидролокаторов. Эсминцы, нащупав ультразвуковыми лучами стальную акулу, взяли ее в плотную «коробочку». Шумков попытался вырваться из нее на жалких остатках энергозапаса. Дергался вправо, влево, менял глубины – куда там! Что-что, а электроника у американцев классная. Сталь стонала под ударами посылок. Виски от них ныли… А тут еще в центральном посту возникла фигура мичмана-радиоразведчика.
– Товарищ командир, прошу прощения – ошибочка вышла. В радиограмме было не «оружие приготовить», а поисковую аппаратуру.
У Шумкова уже не было сил послать его подальше… Чтобы хватило электричества на рывок, командир приказал выключить электроплиты камбуза и сократить до предела освещение в отсеках. В душной жаркой полутьме застыли у приборов и экранов тени раздетых до трусов людей с полотенцами на шеях. Больше всего берегли акустиков – «глаза» подводной лодки.
«Чтобы у нас не было теплового удара, – вспоминает флагманский специалист бригады, ныне контр-адмирал в отставке В. Сенин, – нам на получасовую вахту выдавали пол-литра воды, по температуре и вкусу похожей на мочу. Несмотря на это, гидроакустическая вахта неслась непрерывно, положение преследовавших нас эсминцев постоянно фиксировалось в вахтенном аппаратном журнале, хотя он и был обильно залит нашим потом».
Капитан 1-го ранга Николай Шумков:
«Удивить – победить! Удивить американцев мы могли только одним: развернуться на циркуляции и рвануть в сторону Америки. Что мы и сделали…
Эсминцы-охотники и в самом деле этого не ожидали. Полуживая рыбина вырвалась из сети гидролокаторных лучей и на пределе сил вышла из зоны слежения. Б-130 уходила от преследователей со скоростью… пешехода. Старая и порядком истощенная батарея, которую не успели сменить перед походом, выжимала из своих пластин последние ампер-часы. Забрезжившая было надежда на успешный исход поединка снова стала меркнуть, едва акустик бросил в микрофон упавшим голосом:
– По пеленгу… слышу работу гидролокатора».
Шумков сник: сейчас снова накроют. Знать бы ему тогда, какой переполох вызвал его четырехчасовой отрыв на противолодочном авианосце «Эссекс», в группировку которого входили незадачливые эсминцы. В воздух были подняты все палубные самолеты и вертолеты. Эсминцы строем бороздили квадрат за квадратом. Искали всей мощью поисковой радиоэлектроники – под водой и над водой.
А скорость Б-130 упала до полутора узлов. Дряхлый старец тащится быстрее. Батарея разрядилась, как доложил механик, почти «до воды». Если замрет самый слабосильный мотор экономхода, то лодку просто не удержать на глубине – начнет тонуть. Что делать, всплывать?
Шумков оглядел мокрые изможденные лица своих людей, заросшие черной щетиной. Четвертые сутки они дышали не воздухом, а чудовищной смесью из паров соляра, гидравлики, серной кислоты, сурьмянистого водорода и прочих аккумуляторных газов. Эта адская взвесь разъедала не то что легкие – поролоновые обрезки, которыми были набиты подушки. Шумков не сомневался, что его экипаж дышал бы этим ядом и пятые, и шестые, и седьмые сутки, если бы позволял запас энергии для подводного хода. Но он иссяк раньше, чем человеческие силы.
– По местам стоять! К всплытию!
Американские вертолетчики, зависнув над морем, с замиранием сердца следили, как в прозрачной синеве водной толщи смутно забрезжило длинное тело черного чудища. Первыми вынырнули змееголовый нос и бок узколобой глазастой рубки. Б-130 – по американской классификации лодка типа «фокстрот» – всплыла в позиционное положение. Без дизелей подводники не могли даже продуть остаток балласта.
Эсминцы немедленно взяли лодку в тесное кольцо. Так конвоиры держат пойманного беглеца. Сгрудившись у лееров, американские моряки в белых тропических шортах и панамах бросали в рот попкорн и с интересом разглядывали полуголых, в синих разводах людей, которые жадно хватали ртами свежий воздух. Откуда им было знать после своих настуженных кондиционерами кают и кубриков, из какого пекла вырвались эти доходяги? И уж вовсе не могли догадаться о том, что синий цвет их телам придавали линючие синие трусы и майки фасона «родина дала, родина и смеется».
В Москву полетела неслыханная, немыслимая, убийственная шифрограмма: «Вынужден всплыть. Широта… Долгота… Окружен четырьмя эсминцами США. Имею неисправные дизели и полностью разряженную батарею. Пытаюсь отремонтировать один из дизелей. Жду указаний. Командир ПЛ Б-130».
Этот текст радиотелеграфисты выбрасывали в эфир 17 раз. Американцы забивали канал связи помехами. Понадобилось шесть часов, чтобы Москва узнала о беде «стотридцатки»…
«Все инструкции предписывали всплывать только в темное время суток, – вспоминает ныне Шумков, – я же вопреки им тянул со всплытием до рассвета. Почему? Да потому что в темноте им было бы легче скрыть факт тарана. На свету же увидели бы многие…
Эсминец “Бэрри” (бортовой номер DD 933) ринулся на нас, нацелив форштевень на середину лодки. Мы же лежали в дрейфе – ни отвернуть, ни уклониться. Я стоял на мостике. Метров за тридцать корабль резко отвернул в сторону – нас обдало отбойной волной. Я немедленно передал семафор на флагманский корабль “Блэнди”: “Дайте указание командиру эсминца прекратить хулиганство”.
“Бэрри” застопорил ход. Он покачивался от нас в полста метрах. Я хорошо видел его командира – рыжего, в отглаженной белой рубашке, с трубкой в руке. Он смотрел на меня сверху вниз – мостик эсминца выше лодочной рубки. Поодаль стоял здоровенный матрос-негр – он весьма выразительно показывал нам на носовой бомбомет “Хеджихог” – мол, вот чем мы вас накроем, если попытаетесь нырнуть… Это можно было пережить. Вале Савицкому было еще хуже. Когда подняли его Б-59, американский оркестр сыграл в его честь насмешливый “Фар де дудль”, что-то вроде нашего ”Чижика-пыжика”».
Среди тех, кто разглядывал с борта «Бэрри» русскую субмарину, был молодой лейтенант Петер Хухтхаузен. Пройдут годы, и он станет военно-морским атташе США в СССР. Я познакомился с ним в Америке – во флотском «академгородке» Аннаполисе. Он хорошо помнил те дни:
«Разумеется, мы смотрели на русские субмарины как на незваных гостей. Ведь всего каких-то двадцать лет назад в этих же самых водах действовали германские подводные лодки. Однако никакой ненависти к вашим морякам мы не испытывали. Все понимали, что это продолжение большой политики иными средствами. Никто не хотел большой войны, да еще с русскими».
Русские тоже не хотели термоядерного побоища, несмотря на обещания советского лидера «показать кузькину мать». В самые пиковые дни Карибского кризиса Хрущев направил Кеннеди необычное послание – грампластинку с записью песни «Хотят ли русские войны?». Такая же грампластинка была и на лодке Шумкова. Никто не хотел воевать… «Спросите вы у тишины…»
Если бы офицеры в ту пору были верующими, то любой командир-дизелист ежеутренне и ежевечерне возносил бы Богу одну-единственную молитву: «Господи, не попусти потерять ход в океане! Спаси и сохрани наши дизеля! А о душах мы сами позаботимся…»
На больших океанских подводных лодках 641-го проекта стояли три дизеля, три линии вала, три винта. Один скиснет, есть еще два, в крайнем случае и на одном управиться можно. Но на «сто тридцатке» вышли из строя сразу все три довольно новых форсированных двигателя. Это было много больше, чем пресловутый «закон подлости». Тут попахивало мистикой Бермудского треугольника, на южных границах которого и крейсировала Б-130. А точнее, халтурой рабочих Коломенского завода, по вине которых треснули приводные шестерни. Запасные детали такого рода в бортовой комплект не входили. Их даже не оказалось потом на складах Северного флота. Вышедшие из строя дизели подлежали только заводскому ремонту. Для капитана 2-го ранга Шумкова это был приговор. Из Москвы пришел приказ: возвращаться домой, идти в точку встречи с буксиром.
…С грехом пополам мотористы Шумкова наладили один дизель и медленно двинулись на норд-ост – на встречу с высланным спасательным судном СС-20. Эсминцы сопровождали коварный «фокстрот» до точки рандеву, пока не убедились, что подводную лодку взяли на буксир и никаких фокусов она больше не выкинет.
Командир Б-130 Николай Шумков:
«Американцы проводили нас до 60-го меридиана, который Кеннеди определил как “рубеж выдворения” советских подводников. На прощание с “Бэрри” просемафорили почему-то по-украински: “до побачення!” Однако через год я снова туда вернулся – на атомном ракетоносце К-90. А потом еще… Холодная война на морях еще только разворачивалась».
Николай Александрович Шумков, капитан 1-го ранга в отставке, жил в однокомнатной квартире вдвоем с женой. На книжной полке – модель подводной лодки. На настенном ковре – икона Николая Чудотворца, покровителя моряков.
– Наверное, только он и удержал меня от рокового шага… Сегодня с высоты своих лет ясно вижу, по краю какой бездны мы ходили! Конечно, я мог уничтожить своей ядерной торпедой американский авианосец. Но что бы потом стало с Россией? С Америкой? Со всем миром? Никола Морской не попустил!
Когда убили Джона Кеннеди, моя бабушка, тверская крестьянка, пережившая две мировые войны, заплакала. Ей было жалко его – такого молодого и красивого. По Биллу Клинтону она плакать бы не стала. Как, впрочем, не плакала и по Хрущеву.
«Мы зароем вас!» Эта опрометчивая фраза, брошенная американцам Хрущевым сорок лет назад, обошлась заокеанским налогоплательщикам (да и нашим тоже) в миллиарды долларов. Никто не хотел быть «зарытым», и потому обе сверхдержавы бешено вооружались на суше, море, в небе и под водой. Хрущев выкрикнул эти слова, ставшие девизом холодной войны, в эйфории от самого мощного за всю историю цивилизации взрыва, который произвели советские специалисты. Тогда, 30 октября 1961 года, над Новой Землей вспыхнуло на полторы минуты Новое Солнце – термоядерное, мощностью в 50 мегатонн тротилового эквивалента. Мог ли подумать тогда лидер мирового коммунизма, что его сын станет гражданином именно той страны, которую его отец, отчаявшись догнать «по молоку, мясу и маслу», пообещал зарыть с помощью сахаровской супербомбы?
Этот факт можно было бы считать красноречивым итогом холодной войны, если бы в тот год, когда Хрущев-младший давал свою клятву на верность Соединенным Штатам Америки, полторы сотни молодых его бывших соотечественников ни отправились в калужские леса на поиски обломков самолета, в котором погиб в войну старший лейтенант Леонид Хрущев – старший брат новоиспеченного американца. Я видел обрывок его шлемофона, который вместе с осколками пилотского фонаря принес в редакцию поисковик Вадим Чернобров. По иронии судьбы останки Леонида Хрущева опознали именно по шлемофону, сделанному в США из превосходного американского шеврета. «Леонид ради шика носил ленд-лизовский шлемофон», – сообщили поисковикам его родственники. Когда Вадим приложил к пулевой пробоине в «плексе» правой форточки продырявленный справа обрывок шлемофона – оба отверстия фатально совпали.
Братья Хрущевы… Братья Кеннеди… Выпущенные пули. Невыпущенные торпеды. Карибская коррида, в которой, по счастью, не пролилась кровь ни быков, ни матадоров, ни зрителей поневоле.
«Фокстрот» в «акульей клетке»
«Остановить нас могла только гибель!» Не склонный к пафосу и патетике Агафонов вывел эти слова в своих записках о походе «по плану Кама» так же просто и буднично, как замечания о запасах топлива или температуре забортной воды. Тем убедительнее они звучат…
Через несколько суток участь шумковской лодки разделила и Б-36, которой командовал бывалый подводник капитан 2-го ранга Алексей Дубивко. Б-36 почти что прорвалась в Карибское море. Она уже вошла в пролив Кайкос – главные ворота в гряде Багамских островов, разделяющих Саргассово и Карибское моря. Однако неожиданное распоряжение Главного штаба заставило ее выйти из пролива и занять позицию поодаль. Этот, до сих пор непонятный Дубивко, приказ навлек на «тридцатьшестерку» позор принудительного всплытия. Все было почти так, как у Шумкова. После двухсуточного поединка с кораблями-охотниками, разрядив батарею «до воды», Б-36 всплыла, на радость супостату.
«Нужна ли помощь?» – запросил по светосемафору флагманский эсминец «Чарлз Сесил», не сводя с лодки наведенных орудий.
– Пожалел волк кобылу! – усмехнулся Дубивко, но на запрос велел передать: «Благодарю. В помощи не нуждаюсь. Прошу не мешать моим действиям».
Но именно для этого и собрались вокруг всплывшего «фокстрота» американские эсминцы. Именно для этого маячил невдалеке железный айсберг авианосца, с которого то и дело взлетали вертолеты, чтобы эскортировать русскую подлодку с воздуха. Причина такой сверхплотной опеки скоро выяснилась: радиоразведчик принес командиру бланк с расшифровкой перехвата. Это было личное распоряжение президента Кеннеди командиру поисковой авианосной группы: «Всплывшую русскую субмарину держать всеми силами и средствами».
Тем временем все три дизеля исправно били зарядку разряженных аккумуляторов. Ненормально высокая температура электролита – 65 градусов! – затягивала эту и без того длительную процедуру. Нет худа без добра: зато успели отремонтировать то, что нельзя было починить под водой, а главное – разработать маневр отрыва. После «совета в Филях», проведенного в офицерской кают-компании, капитан 2-го ранга Дубивко, человек умный, составил окончательный план действий. Главная роль в нем отводилась гидроакустикам. В нужный момент, настроившись на частоту посылок «Чарлза Сесила», они должны были забить приемный тракт его гидролокатора своими импульсами. А пока, развернув нос лодки в направлении Кубы, Дубивко выжидал. Выжидал очередной смены воздушных конвоиров. Когда дежурная пара «Си Кингов» – «Морских королей» – улетела заправляться на авианосец, а их сменщики еще раскручивали на палубе винты, Дубивко скомандовал «срочное погружение». Никогда еще лодки не погружались столь стремительно. Уйдя за считаные секунды на глубину, Дубивко круто изменил курс и поднырнул под флагманский эсминец. Затем спикировал на двести метров вниз и на полном ходу, описав полукруг, лег на обратный курс – прочь от Кубы. Все это время гидроакустики, включив излучатели на предельную мощь, слепили экраны своих коллег-противников на эсминце. Так и ушли, вырвавшись из «акульей клетки».
– Ну, теперь Кеннеди задаст им жару! – радовались в отсеках.
Видимо, и в самом деле задал, потому что американские противолодочники, озверев от выходок русских подводников, отыгрались на третьей «поднятой» субмарине – Б-59. Ею командовал капитан 2-го ранга Валентин Савицкий, а старшим на борту был начальник походного штаба бригады капитан 2-го ранга Архипов.
«Буки полста девять»,
или Ангелы нашего времени
Загнанная Б-59 всплыла посреди поискового ордера в миле от авианосца «Рэндолф», стоявшего в охранении дюжины крейсеров, эсминцев и фрегатов. В предрассветной мгле на лодку спикировал палубный штурмовик «Трекер». Душераздирающий рев моторов оглушил, а снопы света от мощных прожекторов ослепили всех, кто стоял на мостике. В следующую секунду из-под крыльев самолета вырвались огненные трассы, которые вспороли море по курсу Б-59. Не успели опасть фонтаны поднятой снарядами воды, как с правого борта пронесся на высоте поднятого перископа второй штурмовик, подкрепив прожекторную атаку пушечной очередью по гребням волн. За ним немедля пролетел третий «Трекер», разрядив свои пушки вдоль борта беспомощной субмарины. Потом – четвертый, пятый… Седьмой… Десятый… Двенадцатый…
