Николай Черкашин
Повседневная жизнь российских подводников. 1950–2000-е
Знали бы американцы, что они бесчинствуют над подлодкой, командование которой удержалось от великого искушения выпустить ядерную торпеду…
Из воспоминаний капитана 1-го ранга начальника штаба 69-й бригады Василия Архипова:
«Почему же подводные лодки не применяли оружие? В боевом распоряжении командиру приказано: “Оружие при переходе морем иметь в готовности к боевому использованию. Использование оружия – по приказанию главкома ВМФ или при вооруженном нападении на ПЛ”. Таким образом, применять или не применять оружие зависело от того, как считать: стрельба из авиационных пушек – это вооруженное нападение или нет?
А ведь события могли бы развиваться и так: с первым выстрелом пушки с самолета командир подлодки инстинктивно скомандовал бы “срочное погружение!”. После погружения выяснять, куда стрелял самолет – по подводной лодке или нарочито мимо, было бы бессмысленно. Это война! Однако самолеты за несколько секунд до стрельбы включали мощные прожекторы, и люди на мостике слепли до боли в глазах. Это был шок! И что-либо сообразить, а потом скомандовать командир не мог. Попробуй пойми, что самолет стрелял мимо лодки, а не по ней. Что это предупредительные очереди, а не стрельба на поражение.
В условиях, когда против них действовало 85 процентов противолодочных сил Атлантики США, когда постоянно их искали вертолеты, самолеты противовоздушной обороны с аэродромов на островах Бермудского треугольника, когда забрасывали противодиверсионными гранатами, у некоторых командиров подводных лодок могло сложиться впечатление, что начались боевые действия. При отсутствии связи с Москвой могли и применить ядерное оружие. Тогда бы ситуация вышла из-под контроля. Вот опасность Карибского кризиса была тогда такая, поскольку не было системы предупреждения несанкционированных действий. У кого-то могли не выдержать нервы. И было применено обычное оружие…»
Итак, вот еще один человек, который в октябре 1962 года решал судьбу мира на планете: быть или не быть – капитан 1-го ранга Василий Архипов, старший на борту подводной лодки Б-59. В самую критическую минуту именно к нему обратился командир лодки Валентин Савицкий:
– Еще минута-другая, и нам конец. Погибать, так с музыкой – разрешите уничтожить авианосец?
Архипов хорошо понимал, что уничтожить авианосец можно только атомной торпедой. А это значит – начало третьей мировой войны. От его «да» или «нет» зависела судьба мира… Возможно, через минуту-другую их и в самом деле потопят. Громко хлопнуть дверью на прощание? Но капитан 1-го ранга Василий Архипов твердо сказал: «Нет!» Мир мог облегченно вздохнуть. Но мир ничего об этом не знал.
Архипов, как и Шумков, на себе испытал, сколь беспощадна ядерная техника. Годом раньше на борту подводного крейсера К-19, того самого, который моряки прозвали «Хиросимой», он пережил первую в истории цивилизации радиационную аварию, получил дозу облучения… И он сказал свое твердое «Нет»![2]
Едва закончилась воздушно-огненная феерия, устроенная палубными штурмовиками, как к Б-59 ринулся американский эсминец «Бэрри». С кормы, справа и слева, подходили еще три его собрата, нацелив на беспомощную субмарину расчехленные орудийные автоматы, торпедные аппараты и бомбометы. Намерения у них были самые серьезные. Вот когда Савицкий искренне пожалел, что на «фокстроты» (лодки 641-го проекта) перестали ставить пушки. В ружейной пирамиде второго отсека хранилось лишь несколько карабинов для верхней вахты да с десяток офицерских пистолетов. Если бы с эсминцев перескочили на корпус абордажные группы, нечем было достойно их встретить.
– Чей корабль? Назовите номер! Застопорьте ход! – Запросы и команды, усиленные электромегафоном, неслись с «Бэрри» на русском языке.
По-русски отвечал и Савицкий, направив в сторону эсминца раструб видавшего виды «матюгальника»:
– Корабль принадлежит Советскому Союзу! Следую своим курсом. Ваши действия ведут к опасным последствиям!
С антенны Б-59 срывалась одна и та же шифровка, адресованная в Москву: «Вынужден всплыть… Подвергаюсь постоянным провокациям американских кораблей… Прошу дальнейших указаний». Шифровка уходила, но подтверждений о приеме – «квитанции» не было: в эфире вовсю работали «глушилки». Только с сорок восьмой (!) попытки Москва наконец услышала голос «Буки полста девятой»…
Малым ходом, ведя форсированную зарядку батареи, затравленная субмарина упрямо двигалась на запад. Весь день эсминцы-конвоиры мастерски давили на психику подводников: резали курс под самым форштевнем, заходили на таранный удар и в последнее мгновение резко отворачивали, обдавая лодку клубами выхлопных газов и потоками брани. Они сбрасывали глубинные бомбы, норовя положить их в такой близости, что от гидравлических ударов в отсеках лопались лампочки и осыпалась пробковая крошка с подволока. При этом американцы чувствовали себя в полной безопасности, так как находились в «мертвой» для лодочных торпед зоне. Но время работало на подводников, точнее, на их аккумуляторную батарею, чьи элементы с каждым часом зарядки наливались электрической силой. Наконец, механик доложил, что батарея заряжена полностью. Можно уходить. Но как? Б-59 шла в окружении четырех эскадренных миноносцев, которые перекрывали ей маневр по всем румбам. Единственное направление, которое они не могли преградить, это путь вниз – в глубину. Капитаны 2-го ранга Валентин Савицкий и Василий Архипов придумали замечательный фортель…
…С мостика «Бэрри» заметили, как два полуголых русских матроса вытащили на кормовую надстройку фанерный ящик, набитый бумагами. Подводники явно пытались избавиться от каких-то документов. Раскачав увесистый короб, они швырнули его в море. Увы, он не захотел тонуть – груз был слишком легок. Течение быстро отнесло ящик в сторону. И бдительный эсминец двинулся за добычей. Для этого ему пришлось совершить пологую циркуляцию. Когда дистанция между ним и лодкой выросла до пяти кабельтовых (чуть меньше километра), подводная лодка в мгновение ока исчезла с поверхности моря. Нетрудно представить, что изрек командир «Бэрри», вытаскивая из ящика размокшие газеты «На страже Заполярья», конспекты классиков марксизма-ленинизма и прочие «секретные документы».
Уйдя на глубину в четверть километра, Савицкий выстрелил из кормового торпедного аппарата имитатор шумов гребных винтов. Так ящерица сбрасывает хвост, отвлекая преследователя. Пока американские акустики гадали, где истинная цель, где ложная, Б-59 еще раз изменила курс и глубину, а потом, дав полный ход, навсегда исчезла из поля зрения своих недругов.
Неуловимая «четверка»
Только одна лодка из всего отряда – Б-4, та самая, на которой находился комбриг Агафонов, ни разу не показала свою рубку американцам. Конечно, ей тоже порядком досталось: и ее загоняли под воду на ночных зарядках самолеты, и по ее бортам хлестали взрывы глубинных гранат, и она металась, как зафлаженный волк, между отсекающими барьерами из гидроакустических буев. Но военная ли фортуна, а пуще – опыт двух подводных асов Виталия Агафонова и командира, капитана 2-го ранга Рюрика Кетова, уберегли ее от всплытия под конвоем.
…Агафонов листал справочник по иностранным флотам. Все американские противолодочные авианосцы были построены в годы прошлой войны для действий против немецких и японских субмарин. Возможно, командиры того же «Эссекса» или «Рэндолфа» воевали в 1945-м против японцев так же, как и лейтенант Агафонов. Теперь интриги политиков свели их в Саргассовом море как ярых врагов…
Близким взрывом глубинной гранаты выбило сальник в боевой рубке. Ударила мощная струя забортной воды. Прочную рубку перекрыли нижним люком и врубили для противодавления сжатый воздух. Заделать отверстие вызвался мичман Костенюк. Токсичность вредных газов под давлением резко возрастает, поэтому атмосфера в рубке была крайне ядовитой. Мичман Костенюк устранил течь на пределе человеческих сил и, надышавшись отравы, потерял сознание. Из рубки его вытащили в полуобморочном состоянии. А когда пришел в себя, вручили в награду банку консервированного компота. Это единственное, что принимали душа и тело в душном пекле отсеков.
Командир Б-4 Рюрик Кетов рассказывал автору этих строк:
«Мою лодку тоже обнаруживали, преследовали и бомбили. Но отрывался, везло. Как-то действительно чуть не подняли. Кому-то из мудрых штабистов пришла в голову идея назначить собирательный сеанс связи, в ходе которого дублировались все радиограммы в наш адрес за минувшие сутки на ноль-ноль московского времени. А в западном полушарии это как раз около четырех часов дня. При тамошней прозрачности воды, при той насыщенности противолодочными средствами, которыми обладали американцы, обнаружить нас было нетрудно. Так вот мне докладывают: “Товарищ командир, прямо по курсу опасный сигнал. Работает гидроакустический буй”. Значит, где-то над нами самолет. Даю команду уйти на глубину. А начальник связи вспоминает, что нужно всплывать для приема “собирательной” радиограммы…
Когда я слышу песню “Идет охота на волков”, думаю – это про нас…
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников, матерых и щенков…
Но щенками мы не были. Скорее стальными акулами».
Охота на русских стальных акул продолжалась больше месяца…
Хирург-подводник
Если севастопольский врач Николай Пирогов заложил основы военно-полевой хирургии, то белорусский врач Виктор Буйневич в свои 29 лет положил начало новой ветви военно-морской медицины – подводной хирургии… Это событие так и не занесли в книгу мировых достижений. Но в этой книге и без того немало белых пятен…
Итак, военный врач, капитан медицинской службы Виктор Иванович Буйневич, первым в мире сделал полостную операцию моряку на подводной лодке, шедшей на глубине 150 метров посреди Атлантического океана. Это произошло в октябре 1962 года, в разгар так называемого Карибского кризиса, когда США объявили о морской блокаде Кубы, а советские подводные лодки вышли на защиту наших танкеров и сухогрузов, шедших в кубинские порты. Пентагон стянул в Карибское и Саргассово моря почти весь свой огромный атлантический флот. СССР смог противопоставить ему четыре дизельные подводные лодки, вооруженные атомными торпедами. Мир повис на волоске. В этом вселенском предапокалипсисе, в дьявольской корриде авианосцев, фрегатов и подводных лодок повисла на волоске и жизнь всего одного человека – мичмана-акустика подводной лодки Б-36 Петра Панкова. Ему грозил перитонит, надо было срочно удалять воспалившийся отросток, а значит делать полостную операцию.
Впору было загадывать: если будет спасена эта одна человеческая жизнь, значит спасется жизнь всего человечества. Разумеется, никто тогда так не думал, и это уравнение можно вывести только умозрительно. Но есть два факта: жизнь Панкова была спасена, и жизнь всего человечества – тоже, термоядерную войну удалось предотвратить. И мичман Панков, и капитан медицинской службы Буйневич, равно как и командир Б-36 капитан 2-го ранга Алексей Дубивко, а также его коллеги, командиры трех остальных подводных лодок, оказались напрямую причастны к этому величайшему благодеянию… И вот как все было…
А было очень жарко, невыносимо жарко и влажно. В энергетических отсеках температура воздуха доходила до 60 градусов. В этой адской сауне вахтенные порой теряли сознание, и их, получивших тепловой удар, уносили в более «прохладные» концевые отсеки, где воздух был прогрет всего до 35–40 градусов. Истекая потом, подводники носили на шее полотенца, чтобы утирать мокрые лица. Глоток выпитой воды тут же испарялся через поры…
Операция на подводной лодке – это уже экстрим, и немалый. Но операция во враждебных водах, когда лодку ищут чужие корабли и гремят подводные взрывы сигнальных гранат, когда в отсеках смрад, зной, пот – и никакой антисептики… Это экстремально вдвойне.
Для врача на подводной лодке 641-го проекта (тип «фокстрот») не предусмотрено даже малой каютки. Единственное место, куда можно положить больного, – обеденный стол в офицерской кают-компании. Но прежде чем это сделать, Буйневич тщательно протер столешницу спиртом, а затем расстелил стерильную простыню. Спиртом обработали и все помещение, все переборки и нависающий полусферой подволок, прошлись по ним кварцевой лампой.
Уложили бедолагу мичмана, зафиксировали руки и ноги на случай внезапного крена или дифферента, да и чтобы сам не дернулся, если вдруг прервется действие наркоза. Тут новая беда: специально подготовленный матрос при виде выступившей из-под скальпеля крови потерял сознание. Подавать инструменты стало некому. К столу встал капитан-лейтенант Сапаров, замполит; он не знал точных названий хирургических инструментов, и Буйневич показывал взглядом – что ему подать. Чтобы не терять сознания, офицер подносил к носу пузырек с нашатырем, а ладони время от времени окунал в банку со спиртом.
До операции и Буйневич, и Сапаров ходили в одних трусах, разрезанных для прохлады на ленты. Теперь же им пришлось надеть белые халаты – ощущение такое, будто вошел в сауну в тулупе. Халаты насквозь мокры от пота… За бортом температура воды за 30 градусов. Под палубой жилого отсека, где развернута операционная, – аккумуляторная батарея, которая, разряжаясь, дает дурное тепло, но при этом еще и выделяет водород. А этот взрывоопасный газ сжигается в специальных электрических печках, которые тоже работают, добавляя в общий зной свои градусы.
– Второй, выключить батарейный автомат!
Это инженер-механик заботится о том, чтобы в «операционной» было чуть прохладнее. Электролит при разрядке нагревается, поэтому энергия на расход будет браться из аккумуляторной ямы четвертого отсека.
Панков уложен на столе, руки и ноги пристегнуты специальными ремнями, его уверяют, что это необходимо для штормового крепления.
– Свалишься, потом собирай тут тебя по частям, – с преувеличенной озабоченностью ворчит Буйневич. – На, выпей!
– Что это? – опасливо принюхивается мичман.
– Коко с соком!
– Спирт?
– Пей, чтобы «мама» не орал!
Помимо всех проблем возникла еще одна: у Панкова идиосинкразия к новокаину, то есть непереносимость препарата, а других средств обезболивания в аптечном арсенале врача нет. Придется резать под местной заморозкой. А это более чем чувствительно. Перед лицом мичмана вывешивают марлевую занавеску, чтобы не видел ничего лишнего.
Автору этих строк доводилось присутствовать при операции на такой же подводной лодке в качестве медбрата – подавать хирургу инструменты, промокать ему мокрый лоб. Я видел своими глазами, как все непросто: и сделать из кают-компании операционную, и зафиксировать больного, и сделать первый надрез… И как сложно унять собственное головокружение при виде обильно выступившей крови…
Из дневника хирурга:
«Сделал косой надрез по Волковичу – Дьяконову длиной сантиметров в семь. Тут же “запаял” электрокоагулятором перерезанный сосудик с двух сторон, чтобы не кровоточил. Убрал тампоном набежавшую кровь.
“Если больного хорошо зафиксировать, – как шутит наш флагманский врач, – то оперировать можно и без наркоза. По Малюте Скуратову”. И еще он поучает молодых хирургов: “Красненькое сшивается с красненьким, а беленькое – с беленьким”. Шутки шутками, но местное обезболивание при такой операции – это пытка. Как беззащитна человеческая плоть перед острым металлом… Как отчаянно сопротивляется кожа, как упираются фасции мышц. Но… Сталь сильнее.
Итак, кожа рассечена, а вместе с ней и подкожная жировая клетчатка. Доступ в полость живота открыт. Это как лаз в аккумуляторную яму… Сравнения с лодочной машинерией приходят на ум сами собой. Наверное, после довольно въедливого изучения “матчасти”.
– Не больно? – спрашиваю у пациента.
– Да кромсай, док, как надо. Потерпим…
Путь к отростку преграждали фасции косой мышцы, и я перерезал их ножницами, затем раздвинул ткани, они легко разошлись в стороны, открываю путь в глубину. Теперь надо рассечь брюшину между зажимами, но так, чтобы не задеть оболочку кишки. Она очень тонкая, прорежешь, начнется истечение кала… Господи, пронеси! Не задел, кажись… Так… Спаек и сращений нет, тело еще молодое… Теперь можно и слепую кишку на свет божий вытянуть… Осторожнее, осторожнее… До чего же организм похож на механизм – ну просто трубопровод какой-то, только живой и очень чувствительный…
– Больно?
– Больно, – честно признается мичман из-за занавески.
– Надо еще чуть-чуть потерпеть. Я уже до отростка добрался…
– Смотри, док, отростки не перепутай!
– Не боись, не перепутаю. Чукча знает, где какой отросток…
– А можно я буду петь?
– Пой.
– Врачу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает.
Я осторожно вытягиваю петлю кишки наружу. Вот и воспаленный отросток. Сейчас мы тебя, гада, ушьем, а потом отсечем. Червеобразный отросток шмякается в подставленную посудину. О, в ране уже скопилась воспалительная жидкость! Это как в трюмах лодки скапливается конденсат. Осушим электроотсосом. Любимое наставление нашего старпома – “трюма должны быть сухими под ветошь”.
Так, полдела сделано… Заправляем культю в слепую кишку и осторожно возвращаем в утробу, то бишь в полость брюшины… Теперь швы… На брыжейку – шелковую нить, на основание отростка – кетгут, брюшную стенку послойно – кетгутом, кожу зашиваем шелком. В пятом классе я научился вышивать болгарским крестом. Сколько раз пригождался мне тот детский навык работы с иглой, ниткой и тканью. Теперь последний мазок – тампон с антисептиком».
Панков лежит на койке кока, отгороженный простыней. Лицо его в крупных каплях пота, ассистент Сапаров то и дело промокает его салфеткой.
– Потерпи, Петя… Уже недолго осталось…
– Больно! – выдыхает Панков. Каждое слово дается ему с трудом.
– Терпи…
– Больно! – морщится мичман. – Больно!
Он повторяет это слово методически и почти без эмоций, как акустик твердит свое извечное «горизонт чист».
От боли рот его кривится, глаза полны слез. Но ни стона, ни вскрика. Только тихий хрип: «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”»…
Старинная моряцкая песня-молитва худо-бедно, но помогает…
Наконец Панкова уносят и осторожно укладывают на нижнюю койку в офицерской каюте-четырехместке. Теперь самое главное – правильное выхаживание. Но попробуй выходи больного в условиях грязных тропиков!
Помощник командира подводной лодки капитан-лейтенант А. Андреев вспоминал:
«От жары, пота, грязи у всех пошли по коже гнойнички. Доктор Буйневич смазывает их зеленкой. Ходим раскрашенные, как индейцы. Я перешел на “тропический рацион”: в обед – только стакан компота. На ужин какую-нибудь молочную кашу и компот. Вечерний чай – только стакан долгожданной влаги. Никакая еда в рот не лезет.
В лодке страшная жара, в самом “прохладном” – носовом – отсеке +35 °C. Изнываем от жары, пота и грязи. Сейчас ночь, стали под РДП, то есть заряжаем батареи в полуподводном положении через поднятую воздухозаборную шахту. Чуть повеяло свежим воздухом. Люди хватают его как рыбы в зимний мор – широко открытыми ртами. Бедный доктор Буйневич! Он даже не может измерить температуру больного. В отсеках нет места, где температура была бы ниже +38 °C. Термометры зашкаливают. Глаза “лезут из орбит”. От духоты раскалывается голова. Прошел по отсекам – никого, кроме вахтенных, которые еще держатся. Все в носовом или кормовом, где чуть прохладнее. Но и в этих отсеках надышали так, что углекислоты выше всяких норм. Никто не уходит. Лег и я в обнимку с торпедой. Ее железо чуть холодит. Свободные от вахт сидят, не шевелясь, уставившись в одну точку. На вахту уже не идут, а ползут. Температура в концевых отсеках превысила +50 °C, а в дизельном, электромоторном и двух аккумуляторных отсеках – за +60 °C. Вахтенные падают в обморок… Сегодня упали от теплового удара еще трое матросов. Многие покрываются пятнами и струпьями… Трудно писать. На бумагу постоянно и обильно падают капли пота, вытирать пот совсем нечем – использованы все полотенца, рубашки, простыни и даже, пардон… кальсоны».
Из воспоминаний штурмана Б-36 старшего лейтенанта В. Наумова:
«Вот один из наших эпизодов: осназовец (радиоразведчик) капитан-лейтенант Анин вваливается в центральный пост через кормовую переборку. В это время лодка держала глубину без хода, поэтому все, что можно, было выключено и остановлено. В ЦП было почти темно, жарко и сыро. Вахта вместе со старпомом сидела в расслабленных позах, свесив головы на грудь.
– Там, там люди гибнут! – сказал осназовец, показывая рукой в корму. – Где командир? Надо всплывать и дать бой!
Старпом капитан 3-го ранга Копейкин с трудом поднял голову, у него еще хватило юмора:
– Ничего, Анин, дадим бой, может быть, некоторые и спасутся.
– Да? – полувопросил воинственный каплей и ушел в корму.
Через пять минут из 7-го отсека попросили прислать доктора. Выяснилось: Анин пришел в отсек, взял с поддона машинки клапана вентиляции кружку и жадно выпил то, что в ней было, а это оказалась жидкость из гидравлики. Первый вопрос прибывшему врачу:
– Доктор, я умру?
– Нет, – сказал Виктор Буйневич. – Считай, что тебе повезло: обойдешься без запора, который грозит нам всем.
Дело в том, что к этому времени мы перестали мочиться, так как излишки влаги выходили с потом. В гальюн не ходили – незачем. Во рту пересыхало, и жалкие крохи пищи, которые мы в себя запихивали, проходили только с глотком сухого вина. Нам полагалось не более 50 граммов, и каждый глоток вина был на вес золота».
Врач на подводной лодке – это целая поликлиника: он и хирург, и терапевт, и уролог, и гигиенист, и диетолог, и травматолог и даже дантист. И еще: на лодке доктор не только лекарь, но и офицер, да еще подводник. Един в трех лицах – военно-морской врач. По лодочному расписанию он, помимо всего прочего, – командир второго отсека. По боевой тревоге он остается старшим во втором отсеке и выполняет все приказания центрального поста, возглавляет борьбу за живучесть в случае пожара или затопления. Для этого надо знать отсек, изучить его сверху донизу: где какие кабельные трассы проходят, где какие «пакетники» стоят, как врубаются или вырубаются батарейные автоматы, как включается система пожаротушения и многое другое. Но есть еще и высший «докторский пилотаж». Это не входит в прямые обязанности начальника медслужбы. Но если он сдал зачеты на самостоятельное несение якорной вахты, а также вахты на якорной бочке или на швартовых, не говоря уже про дежурство по кораблю, то есть взял на себя часть служебной рутины, подставил свое плечо под общую лямку, тогда его будут не просто уважать, а дорожить и гордиться им. Вот тогда ты в доску свой парень, полноправный член офицерского братства.
Пациент Буйневича через несколько дней встал на ноги. Хирургическая рана зажила, и мичман вернулся в рубку акустиков. К тому времени Б-36 попала в острейшую ситуацию: неотступное слежение американских кораблей привело к тому, что ни разу не удалось всплыть на зарядку аккумуляторных батарей. Теперь же, после доклада механика, что «электролит разрядился до воды», надо было всплывать. Всплыли и попали в плотное окружение фрегатов и эсминцев Атлантического флота США. Ближе всех находился фрегат «Сесил».
Командир Б-36 капитан 2-го ранга А. Дубивко вспоминал:
«Во время зарядки батареи мы продумывали различные варианты отрыва от противолодочных сил. Я вызвал начальника радиотехнической службы старшего лейтенанта Жукова и старшину гидроакустиков мичмана Панкова и сказал им: “Для вас, ребята, задача особая – настроить гидроакустическую станцию ‘Свияга’ на частоту работы ГАС ‘Сесила’. Когда дам команду на отрыв, включите станцию на круговое излучение, чтобы забить работу гидроакустики ‘Сесила’, а мы будем уходить на предельную глубину погружения”.
Гидроакустики справились с этой задачей. Отрыв решили выполнить в дневное время, используя фактор внезапности. И вот настал момент истины: очередная группа вертолетов улетела от лодки на дозаправку, другая же еще не прилетела. “Ну, – думаю, – была не была. Надо показать американцам, что мы даже в этих нечеловеческих условиях способны противодействовать их наглым провокациям в международных водах”. Командую: “Срочное погружение!” Спустя несколько секунд на глазах оторопевших американцев Б-36 скрылась в пучине Саргассова моря. Даю полный ход электромоторами и погружаюсь на глубину 200 метров, поднырнув под противолодочный корабль “Сесил”. В это время наши гидроакустики несколько раз по 5−6 секунд забивали работу гидролокатора американского корабля круговым излучением своей станцией “Свияга”. Эти акустические “выбросы” и большая глубина погружения обеспечили успешный отрыв от противолодочных сил. Изменив свой курс на 180 градусов, мы окончательно ушли от преследования. А вдалеке метались американские эсминцы, так и не оправдав ожидания своего президента “держать русскую лодку всеми силами и средствами”».
Вот так пригодился спасенный доктором Буйневичем пациент – мастер военного дела мичман Петр Панков!
Любовь – не компот
Капитан 1-го ранга Виктор Паршин, бывший инженер-механик Б-130:
«Трудно представить в железном пространстве 70 градусов, это же не на улице 70 градусов, а в стальном отсеке, раскаленном, как печь-духовка. Все были покрыты фурункулами, у всех была совершенно жуткая потница.
Жара и жажда… В центральном посту 49°. Я спал в боевой рубке. Там подтекали сальники и слегка струилась водичка – хоть немного прохлады. В дизельном отсеке мотористы сидели в трюме, заполненном замасленной водой, как бегемоты в болоте, и несли вахту.
Ходили мы в одних трусах, изрезанных лентами, бахромой, чтобы хоть как-то охлаждаться. Есть ничего не ели. Если только вместе с вином запихнешь в себя кусочек хлеба. В гальюн не ходили – нечем. Лишняя влага испарялась через поры. Иногда удавалось по блату выпить кружку пресной воды у трюмного центрального поста. Там был свой неприкосновенный запас. Выпьешь, и тут же вода закипает в порах. Аж кожа шевелится. Капельки вытер рукой и снова сухой, как вобла.
Все палубы в какой-то слякоти. Все-таки сильное отпотевание шло, и вот, когда при всплытии сравняли давление с атмосферным, вдруг поднялся сиреневый туман. “Сиреневый туман над нами проплывает…” Почему именно сиреневый – никто объяснить не может. Всплыли, первым делом стали выбрасывать протухшее мясо».
Самые изнурительные вахты несли мотористы. В их раскаленных дизельных отсеках температура поднималась выше 60 градусов. От тепловых ударов падали даже крепкие сибирские парни. Один из них, бывший старшина 2-й статьи Колобов, рассказывает:
«Для поддержания сил нам выдавали одну банку компота на четверых. Ничего иного душа не принимала… И ничего вкуснее, чем эти кисловатые вишни в собственном соку, казалось, в мире нет и быть не может. Цедишь из кружки по капельке и думаешь, если вернусь домой живым, куплю ящик таких банок и буду пить каждый день, пока пупок не развяжется. Нет, еще лучше сделаю: приеду на этот самый – посмотрел на этикетку – Ейский плодоконсервный комбинат и женюсь там на самой красивой девушке, и буду каждый день пить с ней вишневый компот, и рассказывать, как умирали мы от жары в этом треклятом Саргассовом море.
После службы уехал в родной Барнаул. Конечно же, забыл о своих компотных грезах. Да только как сглазил кто: незаладилась личная жизнь, и все тут! Невеста не дождалась, с другой подругой тоже ничего не вышло… И тут как-то выпала из военного билета этикетка того самого вишневого компота. На память ее тогда с лодки прихватил…
Эх, была не была! Нарядился я в свою дембельскую форму, бушлат накинул, чуб из-под бескозырки выпустил и махнул в город Ейск. Прихожу в дирекцию плодоконсервного комбината и говорю, так мол и так, прибыл с Северного флота, чтобы поблагодарить от имени геройских подводников ваш комбинат за отличную продукцию. Прошу собрать трудовой коллектив. Собрали всех работниц в клубе – одни женщины. Как глаза ни разбегались, а одну симпатичную дивчину высмотрел… Выхожу на трибуну и давай рассказывать страсти-мордасти про тропическую жару и как мы все вишневым компотом спасались. Спасибо вам, дорогие труженицы! Тут аплодисменты и все такое прочее… А теперь, говорю, я должен сказать главное… Но сначала прошу поднять руки тех, кто не замужем. Лес рук. Смотрю, и моя подняла… И вот тут я признался о своем обете жениться на самой красивой девушке комбината. Спускаюсь с трибуны в зал, подхожу к своей черноокой красавице и предлагаю ей руку и сердце. В зале буря восторга: “Галька, соглашайся! Выходи за него! Мы вам такую свадьбу отгрохаем!”
Девушка, понятное дело, смущается, молчит… Беру я ее за руку, вывожу на сцену и понимаю – моя!
Свадьбу сыграли в столовой комбината на средства профкома. Мне ящик вишневого компота подарили. С тех пор мы с Галиной Степановной вот уже серебряную свадьбу отметили. А мне все компоты дарят. Правду говорят – любовь не картошка!»
Возвращение
26 октября президент Джон Кеннеди получил послание от советского лидера Никиты Хрущева, в котором тот сообщил, что его правительство уберет свои наступательные ракеты и уничтожит их пусковые установки на Кубе, если США снимут блокаду и дадут обязательство не вторгаться на Кубу, а также уберут свои ракеты с территории Турции. Это послание было передано по частям в американское посольство в Москве незадолго до десяти часов утра по вашингтонскому времени, из Москвы оно было отправлено телеграфом в Государственный департамент…
Было девять часов вечера, когда Государственный департамент получил ту часть письма, в которой Хрущев призвал американского президента «проявить государственную мудрость» и дать гарантию не вторгаться на Кубу в обмен на вывод советских ракет.
Отбой боевой тревоги! Отбой всем тревогам! Мир устоял… «Бери шинель, пошли домой». Но дом за тысячи миль. А как их пройти, если у тебя заклинило все три дизеля?
Капитан 1-го ранга Виктор Паршин, инженер-механик Б-130:
«У меня из трех главных двигателей два вышли из строя… Потому что когда лодку качало, то корма поднималась из воды и винты вращались в воздухе, двигатель без нагрузки шел вразнос, вся лодка дрожала. Именно в шторм и поломались шестерни в двух главных двигателях. Главные шестерни, которые приводят в движение фактически воздуходувку, работу всего двигателя организовывает. Поломались зубья, а шестерни огромные – больше метра… И сломанные зубья, когда оголялись винты, начали застревать между другими зубьями шестерни, и полетели шестерни переднего фронта всех трех дизелей. Заводской брак.
Это была катастрофа! После поломки и третьего дизеля мы всплыли в надводное положение и семнадцать раз посылали радиодонесение в Москву о состоянии лодки. Наконец пришел ответ. Нам обещали выслать на помощь спасательное судно СС-20, которое должно было взять Б-130 на буксир».
