Николай Фёдорович Шахмагонов
Годы лейтенантские. Я родился на Советской Земле. Исповедь офицера.
Мёдсестра из медсанбата.
Служба моя в 32-й гвардейской мотострелковой Таманской Краснознамённой ордена Суворова второй степени дивизии, куда прибыл на должность командира мотострелкового взвода в ноябре 1970 года, подходила к концу, но я ещё не знал об этом.
А между тем, заключительные недели этой службы были озарены необыкновенным романом, именно не с мед… а мёдсестрой, романом ярким, стремительно развивающимся и можно даже сказать искромётным. Я не мог предположить, чем он завершится, но семейная моя жизнь оказалась под серьёзной угрозой.
Впрочем, обо всём по порядку.
В июне 1971 года прошли войсковые учения, которые завершили проверку развёртывания дивизии до полного штата, сколачивания подразделений и боевой готовности.
По итогам проверки состоялся приказ, в котором раздавались гостинцы в приказах, причём, весьма неприятные достались старшему звену, ну а младшему выпали даже очень радостный – многие командиры подразделений – взводные, ротные – получили повышение в должностях.
Я был назначен командиром мотострелковой роты, но роты – кадрированной.
Проверка завершилась, приписники распущены по домам, и у меня в подчинении не осталось ни единого человека из всего «любимого личного состава» – так говорили в шутку о подчинённых солдатах и сержантах. То есть в восьми из девяти мотострелковых ротах полка в мирное время были в строю только ротные командиры, а все остальные – в народном хозяйстве. Ёрничали по этому поводу. Говорили, мол, получил ты кадрированную пасеку – мёд есть, а пчёл – нет. Конечно, сравнение не слишком удачное, ибо мёду в службе мало. И не только потому, что нужно какие-то действия всё-таки предпринимать. Вести учёт личного состава, даже познакомиться с командирами взводов было рекомендовано. Найти их в городе, повидаться. Но это всё потом, потом, то есть, по сути, никогда, потому как всяких разных задач хоть отбавляй. А тем летом, в связи с нехваткой командиров взводов в единственной развёрнутой роте, предложили и командирам рот в добровольно-принудительном порядке ходить начальниками караулов.
Я выбрал караул по охране складов боеприпасов. Как командир роты, мог себе позволить выбирать. Этот караул был за чертой города, в лесу, на берегу Волги, недалеко до Путиловских лагерей. Хорош тем, что грибов, хоть косой коси, особенно на охраняемой территории, а время – грибное.
Впрочем, в Калинине весь мёд состоял в другом… Этот замечательный город на Волге можно назвать вторым после Иванова городом невест, поскольку и ткацкие фабрики, и разные другие комбинаты славились девушками. И мне довелось познакомиться с этими особенностями города, мало того, встретить настоящую мёдсестру, именно мёдсестру – тоже шутка такая ходила. Но сначала всё-таки о службе…
Что ожидало впереди? Загадка из загадок. Перевод в дивизионную газету либо Таманской мотострелковой, либо Кантемировской танковой дивизий, ради которого я с большим трудом ушёл из 1-й отдельной бригады охраны Министерства обороны СССР, то есть воинской части центрального подчинения, в Московский военный округ, ну никак не получался. Командование же кадрированной ротой для молодого офицера, который ещё и двух лет после выпуская из училища не отслужил, дело не очень хорошее. Опыт надо приобретать. А что же у меня получалось? 11 месяцев командования полнокровным взводом в 1-й отдельной бригаде охраны Министерства обороны. Затем два месяца за штатом. Трудно поверить, но в связи с большим набором двухгодичников в сентябре 1970 года во всем Московском военном округе не осталось ни одной вакантной должности командира мотострелкового взвода. И не было таковой в течении двух месяцев.
Ну а оказаться в Московском военном округе мне было просто необходимо, чтобы попасть в газету. Дело в том, что из соединения центрального подчинения, коим была бригада охраны, не могли меня взять в армейскую печать. Знакомые офицеры из окружной газеты «Красный воин» не раз говорили, переведись, мол, в Таманскую дивизию, тогда в лёгкую.
Кадровик, который вёл моё дело, долго не мог понять, почему я переведён из бригады. Постоянно задавал вопрос, за что меня выгнали оттуда. Ну я и признался, в чём дело. Надо думать, что общевойсковому офицеру, коим был кадровик, манёвр мой не пришёлся по душе, и он намеренно направил меня в дивизию сокращённого состава, так называемую кадрированную, в которой не было по штатам мирного времени дивизионной газеты. Ну и оказалось, что перевод из бригады ничего не дал. Но это могло показаться лишь на первый взгляд. Дальше будет видно, что всё далеко не так просто.
В дивизии же я четыре месяца командовал махоньким взводом в 1-й роте 420-го гвардейского Севастопольского мотострелкового полка. Причём за эти четыре месяца – и помощником начальника штаба полка успел побыть, правда недолго совсем, и полмесяца в госпитале поваляться, и пару недель на съёмках кинофильма «Проверка на дорогах» поучаствовать. Съёмки были в Бологое. Ну а с середины марта отправили меня на сборы стрелковой команды дивизии, поскольку намечалось летом первенство Вооружённых Сил по пулевой стрельбе, а у меня был 1-разряд и за плечами участие в крупных соревнованиях, а в том числе и в Спартакиаде суворовских военных училищ.
То есть опыт командования взводом оказался невелик – всего год с небольшим. Сборы стрелковой команды были прерваны подъёмом по боевой тревоге и развёртыванием дивизии до полного штата. А там сразу вступил в командование ротой. Впрочем, я над этим всем особенно не задумывался. Встречи амурные летом в Калинине всё отодвигали на задний план. Чем-то это должно было закончиться? И однажды закончилось лихо…
В жаркий июльский день, особенно мне памятный, мы с приятелем отправились на обед в офицерскую столовую 83-го городка, что был на самой окраине, возле самого знаменитого в ту пору Мигаловского аэродрома, на который базировались ракетоносцы Ту-16. Теперь на том самом месте, где был автопарк дивизии, выросли комфортабельные корпуса Тверского суворовского военного училища, моего родного училища, которое я окончил в 1966 году. Тогда оно называлось Калининским СВУ.
В Калинине многие успевали в обеденный перерыв домой съездить, поскольку город был в ту пору невелик, да и о пробках никто понятия не имел. На календаре, напомню, 1971 год. На обед полагалось два часа, чтобы офицеры могли и до дому добраться, и пообедать, и вернуться на службу. Ну а тем, кто жил на съёмных квартирах или в общежитии, что делать? Ну разве что отправиться на берег искупаться. Летом, разумеется. Берега Волги в Калинине в ту пору практически не оборудовали нигде, кроме городского пляжа у цельнометаллического моста. Девственными оставались берега. Но и запретов на купанье, кроме нескольких мест, не было.
Пришли мы с приятелем, тоже лейтенантом, в столовую, встали в небольшую очередь, а перед нами две девушки, молоденькие, привлекательные. Как мы тут же выяснили, были они из медсанбата дивизии. Медсанбат дислоцировался в 83-м городке, то есть там же, где и три мотострелковых, танковый, артиллерийский полки и другие отдельные подразделения дивизии. Разговорились ещё в очереди. Сначала так, от нечего делать. Но одна из девушек мне очень понравилась.
Назвалась она Галиной. Я постарался поближе к ней держаться, ну а мой приятель, исключительно ради поддержания компании и содействия мне, к её подруге, имя которой я не запомнил.
Провезли мы свои подносы по «рельсам» раздачи, взяли что-то лёгкое, поскольку в жару есть не хотелось, ну и сели за соседний с девушками столик. К ним за столик садиться показалось не очень удобным. Да и мест в зале было предостаточно.
Продолжили разговор, положивший начало этакому ненавязчивому знакомству.
Ну а когда с обедом покончили, надо было расставаться, а расставаться не хотелось не только нам, но, как мне показалось, и девушкам тоже. Тут я и предложил пойти на Волгу, искупаться, причём нашёл всеобщее понимание и довольно-таки живую поддержку нашего маленького коллектива.
– Пошли?! – предложили мы.
– Пошли! – согласились они. – Только нам бы в общежитие заскочить. Купальники взять.
Общежитие от городка через три-четыре остановки трамвая. А от общежития до берега – минут пять ходьбы. Городские кварталы заканчивались не на самом берегу. Асфальтовая дорога вдоль берега, окаймлявшая кварталы, представляла собой своеобразную их границу, а дальше к Волге вели извилистые тропки через поле, благоухающее разнотравьем, словно и не лежал позади областной город. Берег не очень крутой. Трава чуть не до самого уреза воды, и лишь у самой кромки песочек. Не совсем, конечно, пляжный, но главное, что и не камни, по которым ступать не очень приятно, и не чернозём, где ноги по щиколотку проваливаются. Место для купанья вполне комфортное для тех времён, когда не канючили ещё наши соотечественники, что и сервис у нас не тот, и пляжи не комфортабельны.
Сбросили наши девушки лёгкие платьица, глянул я на Галину и дух перехватило. То-что лицом красива ещё в столовой заметил, потому и познакомился, а тут и фигура оказалась на высоте – стройна, элегантна, словом, не то, что миски девяностых – губастые скелеты с футбольными мечами выше пояса, накаченными донельзя, да на спичках, хорошо ещё если не на извилистых. Даже мой приятель замер на мгновение, но потом вспомнил, что должен взять на себя Галину подругу, которая, кстати, тоже была получше тупых мисок будущего ельцинизма. Но тогда, конечно, о всех мерзостях времён грядущих никто не подозревал.
Накупались, правда, пока, плавая и безобидно озорничая на пионерском расстоянии, наговорились, насмеялись, а когда пришла пора отправляться на службу, я уже сгорал от нетерпения сократить до минимума это пионерское расстояние, а потому с некоторой робостью назначил Галине встречу.
Она посмотрела на меня пронзительным, чуть затуманенным, взглядом, задумалась. Мы как раз подходили к остановке трамвая, и я сделал следующий шаг:
– Буду здесь, на углу кинотеатра в восемнадцать тридцать.
Помялась и ответила без жеманство, тихо и как-то очень доверительно, мягко:
– В девятнадцать… Надо после службы в общежитие забежать.
Поскольку, как я уже упоминал, «любимого личного состава», теперь у меня не было, мог вполне рассчитывать на то, что покину военный городок в 18.00, и тоже забегу на съёмную квартиру, что была рядом. Правда переодеть мог разве что сапоги, и сменить брюки на так называемые в войсках, параллельные, поскольку сразу задумал пойти со своей новой знакомой в ресторан. А в полевой форме или даже в повседневной для строя не очень удобно. Вот зимой как-то хотел зайти на танцы в Дом офицеров, так не пустили в сапогах. Вежливо, но твёрдо. А у меня в Калинине и не было гражданской одежды, ведь каждый выходной в Москву ездил. Правда брюки на выпуск, именуемые в ту пору параллельными, и ботинки в Калинине у меня были.
Встретились в 19.00 на трамвайной остановке у кинотеатра, что недалеко от общежития, в котором устроились девушки, служащие в полковых медпунктах, медсанбате дивизии и ещё каких-то подразделениях, где были женские должности. В Калинине в ту пору трамвай был самым популярным видом транспорта. Его даже называли в шутку Калининским метро. На трамвае и отправились в центр. Я сразу пригласил в ресторан, и Галя не возражала.
В какой ресторан? Безусловно, в «Селигер», что был при гостинице с таким же названием. Сейчас бы либерасты сказали – бренд города. Таков либеральный словесный бред. В ту пору говорили, что это визитная карточка Калинина.
Четырёхэтажная гостиница «Селигер», серого серьёзного такого, даже чем-то сурового, цвета, и ныне находится в центре города, на Советской улице. Вход с массивными дверьми, со швейцаром. В вестибюле – прямо администратор, а направо дверь в ресторан, из которого к нашему приходу даже музыка уже доносилась, хотя ещё никто не танцевал.
Галя была кротка и скромна. В вестибюль ступила с робостью. Сразу заметно, совсем не избалована. Да, собственно, и я ещё самостоятельно по этаким заведениям не хаживал, хотя с отцом в детстве бывал в самых, самых в ту пору престижных этаких заведениях и Москвы, и даже Ленинграда, где снимался фильм по его сценарию, написанному на знаменитую Шолоховскую «Поднятую целину».
Удивительно, что свободных мест оказалось много, и устроились мы очень неплохо – одни за маленьким столиком возле окна. В тот жаркий день сближение происходило на удивление стремительно. Всего-то ведь общение в столовой, купание, да дорога до центра города.
К вечеру жара спала, да и в старом здании ресторана прохлада радовала. Впрочем, всё, всё мелочи, когда рядом такая прелестная барышня.
Заказали, как и в столовой, что-то лёгкое, ну и, конечно, шампанское, а, едва ансамбль заиграл что-то для нас подходящее, пошли танцевать. Скачки, стремительно входившие в моду, не годились. Мне предстояло и пионерское расстояние сократить, и поговорить. Танцы медленные, позволяют ощутить то, волшебное существо, с которым танцуешь.
В ресторане сохранялась какая-то особенная для тех времён чопорность.
Серьёзных планов я на продолжение вечера не строил. Но, конечно, постоянно вертелось в голове: отчего бы не попробовать продолжить начатое. Небольшую съёмную комнатку в квартире, что неподалёку и от городка военного, и от общежития, в котором жила Галина, я к тому времени уже опробовал.
Когда вышли из ресторана в полумрак, окутавший город, ощутили приятную вечернюю свежесть. Опускалась чарующая летняя ночь. Ну как в такую ночь расставаться?! Решил я всё же сделать попытку пригласить барышню к себе. Первая встреча, первый день знакомства?! Ну и что же? Прежние встречи вообще начинались и завершались одним днём.
Шампанское в жару не сильно, но всё же вскружило голову. Галина охмелела, а может просто делала вид, что немного охмелела.
Мы пошли по улице Советской в сторону Мигаловского микрорайона, который располагался он совсем не близко. И я стал ловить такси, но делал это специально не слишком рьяно. То запаздывал рукой махнуть, то голосовал, когда машина уже проезжала.
Галя разгадала уловку и от души смеялась.
– Не хочется расставаться, – пояснил я. – Ох как не хочется.
– Мне тоже, – призналась она. – Но надо. Ведь поздно уже.
– Тогда приглашаю к себе!
– Это неудобно.
– Хозяев нет. Они все в деревне. А вот шампанское есть. Всё… Решено. Едем.
И сразу поймал такси. Галя не успела толком отреагировать, как оказалась рядом со мной на заднем сиденье, ну а при шофёре, какие споры?
Минут через десять мы уже остановились перед подъездом пятиэтажки, и стали подниматься по лестнице. Вот и нужный этаж. Я открыл дверь и пропустил её в небольшой, даже просто крохотный холл, из которого были двери в три комнаты, в том числе и мою, даже не комнату, а комнатку.
Шампанское, действительно взятое на всякий пожарный случай, лежало в чемодане, а потому бутылка была тёплой и много нам не досталось – открыть в жару этот напиток без потерь практически невозможно.
Выпили на брудершафт и стали целоваться. Так вот за поцелуями я незаметно и привёл Галину в свою комнатку и усадил на кровать. Одежды в такую жару слишком мало, чтобы она могла составлять серьёзную преграду, а потому мы уже через пару минут оказались в горизонтальном положении, предаваясь нежным объятиям.
Галина с удовольствием целовалась, с удовольствием принимала ласки и даже отвечала на них, но… до определённого предела. Она позволила снять с неё всё, кроме последней защиты, которую с самого начала оберегала особенно тщательно и никак не объясняла своего упорства. В открытое окно, завешенное обычной марлей от комаров, проникал прохладный ароматный речной воздух. Он освежал, иначе бы мы просто погибли от зноя столь трудной и напряжённой борьбы.
Она измучила меня и измучилась сама. Я был в ту пору ещё не слишком опытен в действиях по достижению победы в подобной борьбе. Интересное, в этом плане, было время. Теперь всё яснее и проще. Либо да… И хоть ложкой хлебай, либо нет, так нет решительное.
Галина же не говорила нет, и не прогоняла резко и дерзко. Такое впечатление, что ей было приятно изнурять себя и меня такими вот ласками. Я уж стал подумывать, а было ли у неё что-то с кем-то и когда-то? Может быть, нет? Тогда понятны стойкость и твёрдость.
Но под утро, когда уже и сил почти не оставалось, я сделал последний натиск, и она, слабо охнув, крепко обняла меня, прижавшись так плотно, что и плотнее быть не могло. А потом вдруг, осыпая меня горячими поцелуями, стала просить прощения за то, что так долго изнуряла и мучила.
Уже позже она рассказала, что у неё была большая любовь, что она уже собиралась замуж, но её жених умер от серьёзной болезни, причём умер почти у неё на руках. На ней ещё лежала печать трагедии, она нет-нет да вспоминала, как он «уходил». Ну а близость с ним, хоть и была, но, как видно, весьма и весьма недолгой. То есть никакого почти опыта в этом вопросе Галина не приобрела. Что же касается дивизионных флиртов, то от них сначала уберегала любовь к жениху, а потом, едва она оправилась от потрясения, появился на её пути я.
Она часто вспоминала жениха. Говорила, что вот мол, он бы сказал так или этак, сделал так или этак. Это не очень здорово, когда женщина вспоминает свои бывшие увлечения и связи, ровно, как совсем не здорово, когда это делает мужчина. Но тут случай совершенно особый. Была настоящая любовь, которая, несомненно, окончилась бы замужеством. И всё оборвала смерть, причём развитие болезни, судя по её упоминаниям, произошло стремительно, и она до сих пор ещё не могла отойти от потрясения. Призналась, что, по сути, впервые после этой трагедии пошла на контакт, поскольку приглянулся я ей чем-то, сама даже не отдавала себе отчёта чем. Ясно одно, в ней зарождались новые чувства, взамен убитых горем, причём чувства совершенно бескорыстные. Выйти замуж такой красавице, как она, ничего не стоило. Сколько вокруг холостяков в офицерских званиях! А вот на отношения несерьёзные, она бы не пошла. А тут вдруг такой случай. Приятная беседа, купанье в Волге – всё весело, всё беззаботно и всё без сальных намёков. Ну какая же причина отказаться от похода в ресторан, тем более развлечение в ту пору редкое, а для неё и вовсе едва ли не первое.
Ну а после прекрасного вечера, конечно же, не хотелось расставаться. Расслабилась и оказалась в крепких моих объятиях надолго, вряд ли надеясь, что навсегда.
Мне было хорошо с Галиной, и о жене старался уже не думать. Мало понимал, как сложно, совсем не оперившись, идти на какие-то решительные поступки. Это было советское время. Разводы не приветствовались.
Жизнь и служба в Калинине приобрели для меня совершенно новый оттенок. Мы встречались каждый день. Я перестал ездить в Москву. Уж слишком долгими и утомительными были эти поездки летом, ведь жена была на даче. Предстояло добраться на поезде до Ленинградского вокзала, затем перебраться на Курский и снова сесть в электричку, в которой больше часа пилить до дачи. Надолго выбираться не удавалось. Вырвешься в субботу после обеда, а в понедельник уже надо быть на утреннем разводе на занятия. До дачи удавалось добраться разве что часам к десяти вечера. Ну а назад? Назад вообще проблемы. Как успеть к первой электричке на Калинин? Приходилось ехать поздно вечером в Москву, перебираться, иногда даже пешком, до Ленинградского вокзала, потому что метро уже не работало, и садиться на дальний поезд, чтобы к утру – и не слишком рано, и не слишком поздно быть в Калинине. Съездил раз, съездил другой, да и прекратил эти мытарства.
Зато выходные в Калинине стали просто необыкновенными. Когда хозяева квартиры вернулись из деревни, ничего не изменилось. Галина им понравилась и даже какую-то медицинскую помощь оказывала старенькой бабушке – матери хозяйки.
Но мы частенько в выходные перебирались к Галине в общежитие. У неё там была своя комнатка, размером даже побольше моей, съёмной. Чистенькая, светленькая. Она была за холлом, который, видимо, когда-то служил чем-то вроде красного уголка или ленинской комнаты.
Галина быстро привыкла ко мне. Обычно в ночь на воскресенье мы не размыкали объятий, и в воскресенье оставались в постели, совсем не широкой, чуть ли ни солдатской, размеров которой нам вполне хватало.
Если ей надо было зачем-то встать, она поднималась, ничего на себя не накидывая, ходила передо мной без стеснения, да и что стесняться, если фигура её была не просто привлекательной, не просто красивой, а поистине волшебной.
В выходные никто не мешал. Общежитие пустело. Но однажды в воскресенье, среди дня, когда мы наслаждались этим своим уединением, в деверь резко постучали.
Мы замерли. Стук был этаким настойчивым, даже властным. Подобным образом стучат те, кто имеет права так стучать. Начальство…
Мы быстро ликвидировали явные доказательства того, чем занимались только что. Я сел на стул у окна, а Галина открыла дверь и вошёл подполковник, заместитель командира полка по тылу. В этой сложной системе кадрированных частей, каждый полк отвечал за что-то, кроме непосредственно полковых учреждений. Наш полк курировал общежитие, ну и заместитель командира по тылу решил в выходной проверить порядок.
Я, конечно, вскочил со стула, вытянулся, с тревогой ожидая реакции. Но реакция оказалась очень даже благодушной.
– А-а-а, здесь, оказывается гость. Ну-ну, не буду вам мешать. Да, я вот зачем пришёл… Какие-то вопросы, просьбы есть? – обратился он к Галине.
– Нет, нет. Всё хорошо, спасибо.
– Ну а ты сиди, сиди, – сказал мне: – Что вскочил? Занимайтесь по плану!
Подполковник отреагировал совершенно спокойно, хотя я ожидал любой реакции, ведь в ту пору казалось, что все начальники этакие суровые дядя, которым всё человеческое чуждо. Правда, быть может, он вспомнил один факт. Минувшей зимой я специально отпросился у командира полка, чтобы привезти жену в Калинин. Привёз. Но одно дело, если бы привёз в свою квартиру. Трудно с грудным ребёнком, но такие трудности многим выпадали, и никто не ныл. А тут на съёмную. В клетушку. А дочке полгодика всего. И в такой момент вырвать из Москвы, из просторной благоустроенной квартиры, наконец, от мамы, которая помогала. Разве это разумно? К тому же служба моя такова, что не так уж много давала времени для общения – наверное, даже лучше, когда вырывался еженедельно в Москву, где ничто не отрывало от семьи. Если не случалось учений, то фактически удавалось ездить каждую неделю. Ну а ежели попадал в суточный наряд, скажем, с субботы на воскресенье, давали отгул в понедельник, и опять же можно было после наряда выехать и, сев на проходящий поезд, уже через два часа быть в Москве.
А тут ещё и неделя выпала неудачная. В понедельник ночные стрельбы, во вторник – караул. В четверг разгрузка угля для дивизии, а мой взвод оказался дежурным. Словом, дома-то и не был почти. Жена взбунтовалась. Пришлось снова отпрашиваться, чтобы отвезти их с дочкой в Москву. Ход вполне разумный, но, повторяю, со стороны-то как? Я весь из себя пушистый, а она – Москву, видите ли, покидать не хочет.
Кстати, командир полка несколько раз предлагал квартиру. Но для этого надо было выписываться из Москвы. Я был прописан у своей бабушке на Покровском бульваре, правда в коммуналке, но дом старый и перспектива была… Жена так и осталась пока прописанной у своих родителей.
Но вернёмся в маленькую светлую комнатку общежития. Едва подполковник ушёл, пожелав нам всех благ, мы долго смеялись как дети, смеялись над своим испугом, ожиданием нагоняя и радовались, что всё так обошлось. Напряжение тут же спало. Стало легко и весело. А через минуту мы снова оказались в столь стремительно заправленной постели, чтобы продолжить волшебный выходной.
В следующее воскресенье мы снова были вместе, причём поехали небольшой компанией на Тверцу купаться. Поехали на электричке в сторону Вышнего Волочка, Бологое, одним словом, в направление Ленинграда. Думал ли я, что вскоре придётся тем же маршрутом ехать к новому месту службы!? Нет, конечно, даже предположить не мог.
С нами отправилась ещё одна пара – подруга Галины со своим приятелем. Тоже какая-то мутная история. Он вроде как женат. Сбежал на выходной от жены. Впрочем, эти темы были у нас под запретом.
Набрали «Фетяски» – было популярно этакое лёгкое сухое вино. Я всё менее любил выпивоны. Минувшей зимой попал в госпиталь с острым энтероколитом, ну и после того стал ощущать неудобства от дел питейных. Но в тот день всё прошло как по маслу. Устроились на берегу неподалёку от железнодорожного моста. Периодически проносились мимо составы.
Барышни наши были в отличном настроении, но нет-нет, да туманилось чело то у одной, то у другой. Женщине нужна стабильность, необходима уверенность. А тут какие уж стабильность и уверенность?! Что бы там ни говорили, о чём бы ни мечтали, а всё же в душе каждая понимала, что кавалеры их несвободны. Я-то ещё хорохорился, я-то ещё нет-нет да заговаривал о том, что вот-вот решусь на разрыв с женой. Не выдумывал, не лгал. Так действительно мне казалось. Тем более, уже и смысла не было лгать, поскольку все вопросы решены. И Галина ничего не требовала от меня.
Я к тому времени ещё и не понял, что такое семья, ещё не привык к тому, что являюсь семейным человеком. Всего-то был в семье с середины января до середины ноября 70-го года, а потом Калинин, и встречи только в выходные. День прошёл славно. Славной была и ночь в общежитии у Галины, как и все волшебные ночи, проведённые с ней. Утром снова служба. Потом караул, из которого вернулся с самыми лучшими белыми грибами. Грибы – железный повод для встречи уже в квартире, где снимал комнату.
Безмятежные дни… Но что могло ожидать наши отношения? Какое ещё время они могли продолжаться? Жизнь так устроена, что мы оказываемся в плену событий, которые представляются случайными. Неожиданно командир полка приказал явиться в штаб дивизии для получения и доставки в штаб округа секретных документов. Явился, как и приказали, рано утром, но… оказалось, что нужно было прибыть вооружённым. Вернулся в полк за пистолетом. Выдали пистолет, но патронов не выдали – строго было в отношении оружия, а тут одному поездом в Москву. Снова прибыл в секретный отдел дивизии. Пистолет, кобура – всё на месте.
– Достаньте пистолет, – потребовал офицер штаба. – Выньте обойму…
Я достал из кобуры свой «ПМ».
– Покажите магазин.
Показал. А он без патронов.
– Это что за шутки? Я же сказал прибыть вооружённым. А пистолет без патронов просто кусок металла, даже хуже… Приманка для бандитов.
– Сказали, так езжай! – пояснил я.
– Возвращайтесь в полк. Я туда позвоню.
На следующий день, наконец, предъявил заряженный пистолет, получил документы и отправился на вокзал.
В Москву ехал, особого внимания к себе не привлекая. Было жарко, и я китель надевать не стал. Кобуру надел на брючный ремень. Командировка, конечно, глупейшая. Потом я уже узнал, что по положению мне должны были выделить автомобиль с охраной. Но время было спокойное. Что зря машину гонять? Упрощений делалось много…
Документы сдал быстро. Можно, конечно, даже нужно сразу ехать на вокзал и назад, в Калинин. Но я заглянул домой. Жена была на даче, а вот тёща оказалась дома. Ну и началось:
– Нужно отвезти на дачу продукты.
– Мне завтра в восемь утра быть в строю!
Не стал пояснять, что уже сегодня обязан сдать пистолет и доложить о выполнении задачи. Решил посмотреть на реакцию.
– Ничего… Успеешь. А что жена и дочь есть будут? Езжай на дачу.
Тут не выдержал:
– Да заберите вы свою дочь. У меня в Калинине другая женщина есть.
Глупо? Безусловно, глупо, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
Я вышел из квартиры и отправился к бабушке. Потом уже на вокзал. В результате к Калинину подъезжал поздненько. Народу в электричке мало. Забавляло то, что пассажиры, приметив, что едет вооружённый офицер, старались группироваться поближе, на соседних сиденьях.
Интересно, что в то время опаснее было, наверное, демонстрировать пистолет, нежели его прятать от посторонних глаз. Ведь оружие бандитам доставать было ой как трудно. Чай не демократия!!! Да и мог ли я применять оружие? Хотя, наверное, в то время это применение было бы оправдано. Секретность превыше всего, хотя зачастую секретность заключалась лишь в том, что в документе указывались номер дивизии и номер полка. Теперь номера соединений на параде диктор называет, а в ту пору из-за них документы засекречивали. Но эти секретные номера знали в Калинине даже девчата весёлого поведения, досаждавшие звонками караулы. Так и спрашивали, ты мол, из четыреста шестнадцатого или четыреста двадцатого полка. И порой сами поправлялись: «Ой, забыла, сегодня же четыреста восемнадцатый в наряде».
Да… командировка мудрейшая. Демонстрация пистолета во времена, когда оружие достать невозможно! Даже фильм, помнится, был, как выследили милиционера с пистолетом в кобуре, и убили, правда, пистолет оказался игрушечный, ибо боевой он сдал после дежурства, а игрушечный сделал для сына или племянника.
У меня всё обошлось благополучно. На следующий день, уже в обеденный перерыв встретился с Галей. Чувствовалось, что она переживала, зная о моей поездке в Москву, переживала, что увижусь с женой – впервые после нашего знакомства могла произойти такая встреча.
Но я рассказал, как ответил тёще. И тут Галина возмутилась:
– Слышать не хочу о такой дерзости… Зачем же издеваться над пожилой женщиной?
Попытался успокоить, но удалось это сделать лишь ночью…
Мы не знали, что нас ждёт. На что-то надеялись. Думали, что ситуация разрулится как-то сама собой. Кто знает, как бы она разрулилась, если бы не то, что вскоре произошло.
День, который перевернул всё в моей службе, а точнее канун того дня, решившего мою офицерскую судьбу на несколько ближайших лет, начался обычно. Я проводил показное занятие по огневой подготовке для офицеров полка. Это стало уже привычным. С того самого пасмурного ноябрьского дня минувшего года, когда переступил порог кабинета заместителя командира дивизии полковника Цирипиди, задачи подобного рода получал очень часто.
Едва доложил о прибытии, как услышал вопрос:
– Какое училище окончили?
– Окончил с отличием Московское высшее общевойсковое командное имени Верховного Совета РСФСР.
