Николай Гарин-Михайловский
Зора
Гарри. Тем охотнее я беру его.
Старик. Благодарю вас. Но кто просил за меня, чтоб, увидев, я знал, за кого буду молиться в своих молитвах?
Мэри (показывая на Маргариту). Вот…
Старик. О, за такую девушку легко мне будет молиться. Если она не погнушается дать мне свою руку, я был бы счастлив пожать ее.
Маргарита (весело). Вот она!
Гарри (Маргарите). Глядя на старика, я буду теперь часто вспоминать о вас.
Маргарита (быстро целуя старика). Так напоминайте же своему господину почаще обо мне.
Последний звонок.
Гарри. Вперед, старик. Пора.
Мэри (в сторону). Еще несколько минут – и, кто знает, они успели бы, быть может, договориться. (Вздыхает).
Гарри стоит на пароходе.
Может быть, и я, Гарри, приеду на твой маскарад.
Пароход отходит. Матросы поют свою песню. Крики провожающих.
Маргарита (отворачивается к Мэри). О, Мэри, как я люблю его. Смотрите, какой стоит он, – сколько благородства.
Занавес
Действие первое
Картина I
Вдали видна деревня, речка с прудом. Солнце. Кругом нарядные, в зелени и цветах, поля. Толпа девушек и парней в национальных костюмах. Девушки ведут хороводы, парни стоят, столпившись, в стороне.
Старик-жрец, отец Зоры; Зора, жених ее Зораим.
Жрец. Веселее, детушки, веселее, чтоб великий бог наш Тура не сердился, что не в коня нам его корм, его веселый месяц май. Ну, дружно.
Хор.
Кто умеет хорошо работать, тот и веселиться умеет.
Ай, люли, ай, люли!
И кто думает о веселье, тот лучше работает.
Ай, люли, ай, люли!
И плохой работник всегда кислая баба в веселье.
Ай, люли, ай, люли!
Один из парней пускается вприсядку.
Жрец. Так, детушки, так. Так и деды наши веселились. Богиньку нашу не забудьте тоже в веселый месяц май. Это ей бог великий Тура подарил веселый месяц май. (Лукаво подмигивает.) Зораим, может быть, споешь ты нам свою песенку?
Хор. Вот, вот – послушаем и мы.
Зораим. Что ж? Я спою. Кто пришел на землю, всякий поет свою песню любви – так велел великий Тура, и куда уйти живущему от его повеления? И мне велел он. Я пахал мою землю, и солнце светило, и пар шел от нее, потому что была весна, было веселое утро и табуны бежали в поле. Тогда громко звал теленок свою мать, и птицы пели свою песню любви, а Зора шла к своему отцу. И сердце сказало мне: «Вот кого я люблю и буду любить, пока бьется мое сердце».
Хор. О-го! Молодец!
Жрец. А Зора что скажет нам в семнадцатую свою весну?
Зора. Зора ничего не скажет. Зора спит без снов. Не надоели ей ласки матери и отца, спокойно живется ей в избушке на берегу пруда. Так живет Зора и ни о какой другой жизни не думает она. А когда надоест ей, она позовет тогда Зораима.
Жрец. Ну и дай ей еще год, Зораим.
Зора. А пока будь мне другом, Зораим.
Зораим. Не того хотел я. Но что же делать? Хорошо, я буду ждать год, а пока буду тебе другом, верным другом, Зора.
Жрец. Вот так! А теперь не будем терять наше время…
Входят незаметно Гарри со стариком и останавливаются в стороне.
Хор.
Кто умеет хорошо работать, тот и веселиться умеет.
Ай, люли! Ай, люли! и т. д.
Один из парней пускается вприсядку.
Гарри (выходит вперед), Скажите, добрые люди, отчего вы не пашете вашу землю, как это делают все другие, а пляшете здесь?
Жрец. Праздник Уяв у нас теперь: великий Тура, бог наш, велел нам праздновать его.
Гарри. Великий Тура?
Жрец. Бог наш…
Гарри. Язычники… Из страны на высшей ступени культуры я попадаю сразу на первую ступень… Но как же уцелели вы? Откуда вы узнали о вашем Боге?
Жрец. Мы – бедные чуваши – без книг, со слов отцов обычай предков строго держим. Великий Тура – бог наш добрый, а Ирик[2] злой и на глаза болезнь пускает. Богинюшка ж, дочь молодая Тура, нам свадьбы правит, и так живем мы. Мы пашем землю и круглый год работаем, а в веселый месяц май мы веселимся. Мы любим Туру, богинюшку нашу и мать земли. Мы знаем голос ее и, слушая его, мы знаем, какому хлебу будет урожай; такой и сеем хлеб. И, глядя на нас, и все тот хлеб сеют. Никому от нас обиды нет. Мы весело работаем, весело празднуем свой праздник, а когда смерть приходит – умираем, и друзья веселятся на нашей тризне. Теперь ты знаешь, как живем мы, бедные чуваши. Если хочешь, мы споем тебе наши песни.
Гарри. Да, да, хочу, старик.
Девушки тихо, без слов поют. Гарри смотрит задумчиво.
Быть может, предок мой таким же чужестранным гостем стоял, как я стою теперь, и в честь его так же пели. Странное волнение я ощущаю. Словно отдернул вдруг я волшебную занавеску и сам стою над своею собственной колыбелью… (Стоит в пол-оборота и молча смотрит.)
Девушки громче поют без слов и медленно движутся в хороводе. Они делают шаг, останавливаются, делают следующий.
Что они поют?
Жрец. Они ничего не поют. Они изображают, как после смерти они будут подходить к своему богу Туре. Тогда они будут смотреть ему прямо в глаза. У них не будет тогда слов. Ему не надо слов: он все знает. Ах, грешен человек! Так грешен, что слова не помогут больше ему.
Гарри. Как торжественно и прекрасно это пение. В нем сохранился аромат веков, веков промчавшихся. Завеса вдруг раскрылась, ум, потонувший в бездне знаний, замолчал, а сердце радостно трепещет и рвется к утру жизни. О, сердце, узнало, может быть, ты эту песню? А эта девушка? Какая необыкновенная красота! Это сочетанье молодого, почти детского лица с суровым головным убором воина… И из-под кольчуги еще нежней румянец щек. А взгляд? Какая сила и огонь!.. Весталки[3] взгляд. Ты кто, старик?
Жрец. Я жрец. Будь гостем нашим.
Гарри (радостно). Охотно. Как старость манит к себе юность, так и меня влечет неотразимо туда, назад, к колыбели народов.
Старик (тихо Гарри). Вы приказали исполнить работу и ждать вас?
Гарри. К черту работу. Вы видите эту девушку (показывает на Зору). Узнайте осторожно, кто она, из какой избы, кто ее отец?
Старик (угрюмо). Перед отъездом нашим…
Гарри (нетерпеливо). Довольно…
Старик бессильно разводит руками и, недовольный, скрывается в толпе. Пение кончается, девушки, держась за руки, останавливаются в пол-оборота.
Гарри. Прекрасно, чудно! (Смотрит восторженно на Зору.)
Жрец. Скажи теперь и ты нам: откуда и кто ты?
