Николай Гарин-Михайловский
Еврейский погром
Точно полз какой-то отвратительный, тысячеголовый гад, скрывая там где-то сзади своё туловище. И так противно всему естеству было это чудовище, так нагло было оно с налитыми глазами, открытой пастью, из которой нёсся вой, страшный вой апокрифического зверя, порвавшего свою цепь и почуявшего уже кровь.
А с многоэтажных домов с обеих сторон улицы летели вниз стёкла, посуда, вещи, мебель, рояли… Они падали и последний дикий аккорд издавали разом лопавшиеся струны.
Быстро сменяются впечатления.
Мы уже в этой толпе, общая картина исчезает и в каждом новом мгновении это что-то уже совсем другое.
Старик больной-еврей на кровати. Около него маленький гимназистик с револьвером.
– Я буду стрелять, если тронут дедушку! – кричит исступлённо мальчик.
Человек с чёрными налившимися глазами бросается на гимназистика, выхватывает у него револьвер, даёт ему затрещину и гимназистик летит на пол. Но всё этим и кончается и, ничего не тронув, толпа вываливается опять на улицу: мальчик спас своего деда!
– Ребята сюда! Го-го!!
И толпа вознаграждает себя и сильнее несётся непрерываемый лязг битых стёкол и дикий рёв.
И опять:
– Стой! Стой! Стой!
Кто-то кричит, что это дом какого-то доктора-еврея, очень популярного среди бедняков.
– Хороший человек, очень хороший!
– Хороший, хороший!
– А всё-таки жид?!
– Так как же?
Мёртвая тишина. И чей-то нерешительный голос:
– Разве для порядка одно стекло разбить ему?
Хохот, весёлые крики «ура» и маленький камень летит в стекло второго этажа. Дзинь! Удовлетворённая весёлая толпа идёт дальше, забыв уже своё дело, потеряв вдруг напряжение, энергию. Но из боковой улицы движется новая толпа и яростно воет.
