Николай Гарин-Михайловский
Еврейский погром
Впереди толпы едет телега, в ней лежит человек, весь в крови, с бледным, как воск, лицом, бегающими, побелевшими глазами.
Эти глаза не могут ни на чём остановиться, ничего не видят. Этому человеку, очевидно, больше не нужна ни эта толпа, ни её работа, ничего больше не надо ему: он мучительно вытягивается и напряжение вдруг сразу сменяется полным покоем, он точно задумывается.
Смерть! на мгновение всё замирает с ним и опять вопли и крики.
Что? Почему? Как?
Масса рассказов. Он упал с верхнего этажа вместе с вещами. Может быть его столкнули? Солдаты ранили штыками? Еврей выстрелил?
– К генерал-губернатору. Пусть сам разбирает и смотрит.
И толпа идёт с мёртвым человеком на телеге впереди в оглушительном шуме от криков, от звона разбиваемых стёкол, мебели; под вопли попадающихся евреев, – их гонят, бьют, пока не исчезают они под ногами толпы.
И опять крики из боковой улицы.
– Сюда, сюда!
На углу Пушкинской разбивают синагогу. Толпа и телега поворачивают к синагоге.
Подъезжает генерал-губернатор.
Он сидит в коляске; маленький, худой старик в мундире, в орденах и кричит толпе:
– Смирно!
Хохот, крики «ура».
Появляется военный оркестр.
– Что-нибудь весёлое!
И оркестр начинает какой-то весёлый марш.
– Ура! Ура!
Хохот, крики, энергичнее летят камни в синагогу. Все стёкла выбиты, ломают двери.
– Ура!
– Смирно!
Но камни уже летят в коляску.
Пошёл!
Коляска мчится, за ней телега с мёртвым, сзади вся толпа с гиком и воплями:
– Стой! стой!
– Держи, держи! а-ту!
– Го-го-го!
На углу стоим мы, кучка гимназистов.
Только что разгромили бакалейную лавку.
Весёлые добродушные парни подмигивают нам.
– Эх, милый барин, – обращается к одному из нас молодой верзила, – дай-ка папироску?
