Николай Карамзин
История государства Российского. От начала XVI до начала XVII в.
Между тем ужас и смятение господствовали в Казани, где не было ни двадцати тысяч воинов. Подданные изменяли ей, князья и мурзы тайно уходили к Шиг-Алею, а россияне опустошали ее ближайшие села и никого не пускали в город: от устья Суры до Камы и Вятки стояли наши отряды. На престоле казанском играл невинный, бессловесный младенец; вдовствующая царица Сююнбека то плакала над ним, то веселилась со своим любовником, крымским уланом Кощаком, ненавистным народу; граждане укоряли вельмож, вельможи друг друга. Казанские чиновники желали покориться Иоанну; крымские гнушались сим малодушием; ждали войска из Тавриды, из Астрахани, из ногайских улусов – и надменный Кощак, гремя саблею, обещал победу царице: пишут, что он думал жениться на ней, умертвить ее сына и быть царем. Но сделался бунт: крымцы, видя, что народ готов выдать их московским воеводам, бежали, числом более 300, князей и сановников. Они не могли спастись, везде находили россиян и положили свои головы на берегу Вятки; а гордый Кощак и 45 знатнейших его единоземцев были взяты в плен и казнены в Москве.
Тогда казанцы, немедленно заключив перемирие с нашими воеводами, отправили послов к Иоанну: молили, чтобы он снова дал им Шиг-Алея в цари; обязывались прислать к нему младенца Утемиш-Гирея, царицу Сююнбеку, жен и детей, оставленных у них крымцами; хотели также освободить всех российских пленников. Иоанн согласился, вспомнив осторожную политику своего деда, которая состояла в том, чтобы не доводить врага до крайности, изнурять в нем силы, губить его без спеха, но верно; зависеть от случая как можно менее, беречь людей как можно более и в неудачах войны оправдываться ее необходимостью. Но дед Иоаннов, наблюдая умеренность, наблюдал и другое правило: удерживать взятое. Послав Адашева к воеводам, чтобы исполнить условия мира и объявить Шиг-Алея царем казанским, он велел отдать ему единственно Луговую сторону, а Горную, завоеванную мечом России, приписать к Свияжску. Сия мысль – разделить владения Казани – огорчила и народ ее, и самого Шиг-Алея. «Что ж будет мое царство? – говорил он. – Могу ли требовать любви от подданных, уступив России знатную часть земли их?» Воеводы ответствовали, что так угодно Иоанну. Тщетно казанцы думали лукавствовать, отрицались от условий, не хотели выдать ни царицы, ни пленников. Воеводы сказали им решительно: «Или они будут в руках наших, или государь в начале осени будет здесь с огнем и мечом для истребления вероломных». Надлежало повиноваться, и казанцы известили Шиг-Алея, что царица с сыном уже едет в Свияжск.
Не только Сююнбека, но и вся Казань проливала слезы, узнав, что сию несчастную как пленницу выдают государю московскому. Не укоряя ни вельмож, ни граждан, Сююнбека жаловалась только на судьбу: в отчаянии лобызала гроб Сафа-Гиреева и завидовала его спокойствию. Народ печально безмолвствовал: вельможи утешали ее и говорили, что Иоанн милостив; что многие цари мусульманские служат ему; что он изберет ей достойного между ними супруга и даст владение. Весь город шел за нею до реки Казанки, где стояла богато украшенная ладья. Сююнбека тихо ехала в колеснице; пестуны несли ее сына. Бледная, слабая, она едва могла сойти на пристань и, входя в ладью, с умилением поклонилась народу, который пал ниц, горько плакал, желал счастия бывшей своей царице. Князь Оболенский встретил ее на берегу Волги, приветствовал именем государя и повез на судах в Москву с Утемиш-Гиреем и с семействами знатных крымцев.
Присяга русских. Рисунок из книги А. Олеария «Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию», XVII в.
Так исполнилось первое условие мира: воеводы требовали еще свободы наших пленников и присяги всех казанцев в верности к России; назначили день и встали у Казани, от Волги до Царева луга. Алей послал своих вельмож в город, чтобы очистить дворец, и ночевал в шатре. В следующее утро все сановники и граждане собрались на лугу: выслушали написанную для них клятвенную грамоту; благодарили Иоанна за данного им царя, но долго не хотели уступить Горной стороны. «И вы думаете, – сказали бояре, – что Иоанн подобно вам легкомыслен? Взгляните на устье Свияги: там город христианский! Жители окрестных земель торжественно поддалися нам и воевали Казань: могут ли снова принадлежать ей? Забудьте старое: оно не возвратится». Наконец шертные грамоты были утверждены печатью царскою и подписями всех знатных людей. Народ присягал три дня, толпа за толпою. Шиг-Алей въехал в столицу. Бояре, князь Юрий Булгаков и Хабаров, посадили его на трон – и двор царский наполнился российскими пленниками, из коих многие лет двадцать страдали в неволе. Алей объявил им свободу: они едва верили своему счастию; обливались слезами, воздевали руки к небу, славили Бога. «Иоанн царствует в России! – говорили им бояре. – Идите в отечество и впредь уже не бойтесь плена!» В Свияжске наделили их всем нужным, одеждою, съестными припасами и послали Волгою вверх числом 60 000, кроме жителей вятских и пермских, отправленных иным путем. «Никогда, – пишут современники, – Россия не видала приятнейшего зрелища: то был новый исход Израиля!» Освобождение столь многих людей, основание Свияжска, взятие знатной части казанских владений и воцарение Алея не стоили Иоанну ни одного человека: россияне везде гнали, били неприятелей в маловажных встречах на берегах Камы, Волги и только их кровью обагрялись. – Князь Булгаков поехал к государю со счастливою вестью. Боярин Данило Романович и князь Хилков также возвратились. Хабаров с пятьюстами московских стрельцов остался у Шиг-Алея, а князь Симеон Микулинский, муж известный умом и храбростью, в Свияжске.
Еще Казань тишиною и верностью к России могла бы продлить бытие свое в виде особенного мусульманского царства: но рок стремил ее к падению. Напрасно Иоанн изъявлял милость и ласку к ее царю и вельможам: дарил первого богатыми одеждами, сосудами, деньгами – также и царицу его, одну из бывших жен Сафа-Гиреевых; дарил и всех знатных казанцев, предостерегал их от гибельных следствий новой измены. Шиг-Алей непрестанно докучал ему о Горной стороне, желая, чтобы он возвратил хотя половину или часть ее, и, недовольный решительными отказами, равнодушно видел, что казанцы укрывают еще многих пленников российских, сажают в ямы, заключают в цепи; не хотел никого наказывать за то и говорил нашим сановникам: «Боюсь мятежа!» Но, сведав, что некоторые вельможи по старому обычаю втайне крамольствуют, пересылаются с ногаями, замышляют убить его и всех россиян, Алей не усомнился прибегнуть к жестоким мерам: дал пир во дворце и велел резать гостей, уличенных или только подозреваемых в измене; одних умертвили в его столовой комнате, других на дворе царском, всего 70 человек самых знатнейших; палачами служили собственные Алеевы князья и стрельцы московские. Два дня лилась кровь: народ оцепенел; виновные и невинные разбежались от страха.
[1552 г.] Сие ужасное происшествие открыло Иоанну необходимость искать новых способов для усмирения Казани. Он послал туда Адашева, который объявил Алею, что государь не может долее терпеть злодейств казанских; что время успокоить сие несчастное царство и Россию; что московские полки вступят в его столицу, защитят царя и народ, утвердят их и нашу безопасность. «Вижу сам, – ответствовал Алей с горестью, – что мне нельзя здесь царствовать: князья и народ ненавидят меня; но кто виною? Пусть Иоанн отдаст нам Горную сторону: тогда поручусь за верность Казани; иначе добровольно схожу со трона и еду к государю, не имея другого убежища в свете. Но я мусульманин и не введу сюда христиан; впрочем, могу оказать вам услугу, если государь удостоверит меня в своей милости: до отъезда моего из Казани погублю остальных злых вельмож, испорчу весь снаряд огнестрельный и приготовлю легкую для вас победу». С сим ответом Адашев возвратился в Москву, где находились послы казанские, Муралей князь, Костров, Алимердин, личные неприятели Шиг-Алея. Угадывая мысль государеву, они – или с общего согласия единоземцев своих, или сами собою – донесли Иоанну, что их царь есть кровожадный убийца и наглый грабитель; что Казань желает единственно избавиться от тирана и готова повиноваться наместнику московскому. «Если не исполнишь воли народа, – сказали послы, – то откроется бунт, неминуемо и скоро. Удали бедствие; удали ненавистного злодея. Пусть россияне займут нашу столицу: мы выедем в предместия или в села; хотим во всем зависеть от воли твоей; будем тебе усердными слугами; а если обманем, то наши головы да падут в Москве!» Не теряя времени, Иоанн снова послал Адашева в Казань, чтобы свести царя с престола в угодность народу; обещал Алею милость и жалованье, требуя, чтобы он без сопротивления впустил наше войско в город. Тут Алей вторично изъявил благородную твердость. «Не жалею о престоле, – говорил он Адашеву. – Я не мог или не умел быть на нем счастлив. Самая жизнь моя здесь в опасности. Повинуюсь государю: да не требует только, чтобы я изменил правоверию. Возьмите Казань, но без меня; возьмите силою или договором, но не из рук моих». Ни ласкою, ни угрозами Адашев не мог склонить его к тому, чтобы он сдал царство наместнику государеву. Тайно заколотив несколько пушек и пищали с порохом отправив в Свияжск, Алей выехал ловить рыбу на озеро со многими уланами и князьями; велел московским стрельцам окружить их и сказал сим изумленным чиновникам: «Вы думали убить меня, обносили в Москве, не хотели иметь царем и требовали наместников от Иоанна: станем же вместе пред его судилищем!» Алей приехал с ними в Свияжск.
Тогда князь Симеон Микулинский, назначенный управлять Казанью, дал знать ее жителям, что воля их исполнилась; что Алей сведен с царства и что они должны присягнуть государю московскому. Казанцы соглашались: желали только, чтобы Микулинский отпустил к ним двух свияжских князей, Чапкуна и Бурнаша, которые, будучи уже подданными России, могли бы успокоить народ своим ручательством в Иоанновой милости. Сии князья поехали туда с нашими чиновниками. Тишина царствовала в Казани. Вельможи, граждане и самые сельские жители дали клятву в верности; очистили дворы для наместника и войска; прислали в Свияжск жену Шиг-Алееву; звали князя Микулинского: встретили его на берегу Волги и били ему челом как усердные холопи государевы. Он шел с полками. Воеводы уже отправили легкий обоз в Казань и готовились с торжеством вступить в ее стены. Без важных усилий, без кровопролития Иоанн приобретал знаменитое царство: брался, так сказать, рукою за венец оного… Вдруг все переменилось.
Трое из вельмож казанских, отпущенные князем Микулинским в город к их семействам, возмутили народ ложною вестью, что россияне идут к ним с намерением истребить всех жителей. Распространился ужас, сделалось общее смятение; затворили крепость; начали вооружаться. Многие князья старались разуверить народ, представляя, что бояре Иоанновы торжественно клялись не трогать ни одного человека ни в городе, ни в селах: обещались властвовать по законам, без насилия; оставить все, как было. Их не слушали и кричали, что клятва бояр есть обман; что сам Алей за тайну сказывал то своим ближним людям. Узнав о сем волнении, князь Микулинский, Оболенский, Адашев оставили войско на Булаке и с малочисленною дружиною подъехали к городу: ворота Царские были заперты, а стены покрыты людьми вооруженными. Вышли некоторые чиновники, извиняли народ, обещались усмирить его, но не сдержали слова: граждане никак не хотели впустить россиян, захватили наш обоз, многих детей боярских и приказывали грубые речи к московским воеводам, которые узнали, что князь Чапкун, посланный ими в лице усердного слуги государева из Свияжска в Казань для успокоения жителей, обманул нас и сделался там главою мятежников. Воеводы ночевали в предместии. Видя, что все убеждения бесплодны, они могли бы обратить его в пепел и осадить город, но ждали государева указа; мирно отступили к Свияжску, заключили всех бывших с ними казанских сановников в темницу и немедленно отправили в Москву боярина Шереметева с донесением о сей новой измене. Она была последнею.
Глава IV
Продолжение государствования Иоаннова (1552)
24 марта [1552 г.] узнал государь о происшествиях казанских: велел Шиг-Алею ехать в Касимов, а шурину своему Данилу Романовичу идти с пехотною дружиною в Свияжск, объявив в торжественном заседании Думы, что настало время сразить главу Казани. «Бог видит мое сердце, – говорил он, – хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать Всевышнему: се я и люди, Тобою мне данные, если не спасу их от свирепости вечных врагов России, с коими не может быть ни мира, ни отдохновения?» Бояре хвалили решительность Иоаннову, но советовали ему остаться в Москве и послать воевод на Казань: «ибо Россия имеет не одного врага: «Если крымцы, ногаи в отсутствие государя нападут на ее пределы, кто защитит оные?» Иоанн ответствовал, что возьмет меры для безопасности государства и пойдет на свое дело. Велели собираться войску из дальних мест в Коломне и Кашире, из ближайших в Муроме. Князья Александр Борисович Горбатый и Петр Иванович Шуйский должны были вести московские полки в Нижний Новгород, Михаил Глинский – расположиться станом на берегах Камы с детьми боярскими, стрельцами, казаками, устюжанами и вятчанами, а свияжские воеводы занять легкими отрядами перевозы на Волге и ждать Иоанна.
Готовясь к знаменитому подвигу, юный царь мог быть уверен в миролюбии западных держав соседственных. Швеция и Ливония не требовали ничего, кроме свободной у нас торговли. С королем польским мы спорили о титуле и землях себежских; грубили словами друг другу, но с обеих сторон удалялись от войны. Август оказал даже ласку Иоанну и, не хотев прежде за деньги освободить князя Михаила Булгакова-Голицу, освободил его даром; прислал в Москву вместе с другим сановником, князем Селеховским, и писал царю: «Думая, что мы обязаны уважать верность не только в своих, но и в чужих слугах, умирающих за государя, даю свободу великому воеводе отца твоего. Все иные знатные пленники московские, взятые нами в славной Оршинской битве, уже во гробе». Царь изъявил Августу искреннюю благодарность и с живейшею любовию принял старца Булгакова, 38 лет страдавшего в неволе; выслал ему богатую шубу, украсил его грудь золотою медалью, обнялся с ним как с другом. Изнуренный долговременным несчастием, утомленный дальним путем, старец не мог обедать с государем: плакал и благословлял милостивого державного сына Василиева.
И. А. Бергк. Донские казаки
Не опасаясь ничего со стороны образованных держав европейских, Иоанн тем более занимался безопасностью наших юго-восточных пределов. Две вновь построенные крепости – Михайлов на Проне, Шатск на Цне – служили оградою для Рязани и Мещеры. Но важнейшим страшилищем для варваров и защитою для России между Азовским и Каспийским морями сделалась новая воинственная республика, составленная из людей, говорящих нашим языком, исповедующих нашу веру, а в лице своем представляющих смесь европейских с азиатскими чертами; людей неутомимых в ратном деле, природных конников и наездников, иногда упрямых, своевольных, хищных, но подвигами усердия и доблести изгладивших вины свои – говорим о славных донских казаках, выступивших тогда на театр истории. Нет сомнения, что они же назывались прежде азовскими, которые в течение XV века ужасали всех путешественников в пустынях харьковских, воронежских, в окрестностях Дона; грабили московских купцов на дороге в Азов, в Кафу; хватали людей, посылаемых нашими воеводами в степи для разведывания о ногаях или крымцах и беспокоили набегами Украйну. Происхождение их не весьма благородно: они считались российскими беглецами; искали дикой вольности и добычи в опустевших улусах Орды Батыевой, в местах ненаселенных, но плодоносных, где Волга сближается с Доном и где издавна был торговый путь из Азии в Северную Европу; утвердились в нынешней своей области; взяли город Ахас, назвали его, думаю, Черкасским, или Казачьим (ибо то и другое имя знаменовало одно); доставали себе жен, как вероятно, из земли Черкесской и могли сими браками сообщить детям нечто азиатское в наружности. Отец Иоаннов жаловался на них султану как государю Азовской земли; но казаки гнушались зависимостью от магометанского царства, признали над собою верховную власть России – и в 1549 году вождь их Сарыазман, именуясь подданным Иоанна, строил крепости на Дону: они завладели сею рекою до самого устья, требовали дани с Азова, воевали ногаев, Астрахань, Тавриду; не щадили и турков; обязывались служить вдали бдительною стражею для России, своего древнего отечества, и, водрузив знамение креста на пределах Оттоманской империи, поставили грань Иоанновой державы в виду у султана, который доселе мало занимался нами, но тут открыл глаза, увидел опасность и хотел быть деятельным покровителем северных владений магометанских. В Тавриде господствовал новый хан, Девлет-Гирей, племянник умершего или сверженного Саипа: он взялся спасти Казань. Послы Солимановы убеждали князей ногайских, Юсуфа и других, соединиться под хоругвию Магомета, чтобы обуздать наше властолюбие. «Отдаление, – писал им султан, – мешает мне помогать Азову и Казани. Заключите тесный союз с ханом крымским. Я велел ему отпустить всех астраханских жителей в их отечество, мною восстановляемое. Немедленно пришлю туда и царя; дам главу и Казани из рода Гиреев; а до того времени будьте ее защитниками». Но сии князья, находя выгоды в торговле с Россией, не хотели войны. Астрахань, важная, необходимая для купечества Западной Азии, возникала на развалинах: в ней властвовал Ямгурчей; он вызвался быть усердным слугою Иоанновым, и чиновник московский поехал к нему для договора. Царевич астраханский Кайбула, сын Аккубеков, женился в России на племяннице Шиг-Алея, дочери Еналеевой, получив город Юрьев во владение. Опасаясь единственно хана крымского, Иоанн ждал вестей о его движениях и, собирая войско, готовился иметь дело с двумя неприятелями: с Казанью и Тавридою.
Между тем мятежники казанские, послав искать себе царя в ногайских улусах, взволновали Горную сторону; к несчастию, открылась весною ужасная болезнь в Свияжске, цинга, от коей множество людей умирало. Воеводы были в унынии и в бездействии, а казанцы тем деятельнее: отчасти силою, отчасти убеждениями они заставили всех своих бывших подданных отложиться от России. Государь велел князьям Горбатому и Шуйскому спешить туда с полками из Нижнего Новгорода; но печальные вести одна за другою приходили в Москву: болезнь усиливалась в Свияжске; горные жители, действуя как неприятели, отгоняли наши табуны; казанцы побеждали россиян в легких сшибках, умертвив всех детей боярских и казаков, захваченных ими в плен. Воеводы знали, что астраханский царевич Едигер-Магмед едет из ногайских улусов с 500 воинов: стерегли и не умели схватить его на пути; он приехал в Казань и сел на ее престоле, дав клятву быть неумолимым врагом России.
В то же время Иоанн к прискорбию своему узнал, что не одна телесная, но и душевная зараза господствует в Свияжске, наполненном людьми военными, которые думали, что они вне России, следственно, и вне закона, и среди ужасов смерти предавались необузданному, самому гнусному любострастью. Исполняя волю Иоаннову, митрополит послал туда умного архангельского протоиерея Тимофея со святою водою, с наставлениями словесным и письменным к начальникам и ко всем воинам. «Милостию Божиею, мудростию нашего царя и вашим мужеством, – писал он, – твердыня христианская поставлена в земле враждебной. Господь дал нам и Казань без кровопролития. Мы благоденствуем и славимся. Литва, Германия ищут нашего дружества. Чем же можем изъявить признательность Всевышнему? Исполнением Его заповедей. А вы исполняете ли их? Молва народная тревожит сердца государево и мое. Уверяют, что некоторые из вас, забыв страх Божий, утопают в грехах Содома и Гоморры; что многие благообразные девы и жены, освобожденные пленницы казанские, оскверняются развратом между вами; что вы, угождая им, кладете бритву на брады свои и в постыдной неге стыдитесь быть мужами. Верю сему, ибо Господь казнит вас не только болезнию, но и срамом. Где ваша слава? Быв ужасом врагов, ныне служите для них посмешищем. Оружие тупо, когда нет добродетели в сердце; крепкие слабеют от пороков. Злодейство восстало; измена явилась, и вы уклоняете щит пред ними! Бог, Иоанн и церковь призывают вас к раскаянию. Исправьтесь, или увидите гнев царя, услышите клятву церковную».
С. В. Иванов. Смотр служилых людей
Государь то присутствовал в Думе, то смотрел полки и снаряд огнестрельный, изъявляя нетерпение выступить в поле. Боярин князь Иван Федорович Мстиславский и князь Михаил Иванович Воротынский, названный тогда в знак особенной к нему милости Иоанновой слугою государевым, пошли с главною ратью в Коломну. Передовую дружину вели князья Иван Пронский-Турунтай и Дмитрий Хилков, правую руку – боярин князь Петр Щенятев и князь Андрей Михайлович Курбский, левую – князь Дмитрий Микулинский и Плещеев, стражу – князь Василий Оболенский-Серебряный и Симеон Шереметев, а собственную царскую дружину – князь Владимир Воротынский и боярин Иван Шереметев. Уже полки стояли от Каширы до Мурома; Окою, Волгою плыли суда с запасами и пушками к Нижнему Новгороду: но в царском совете было еще несогласие: многие думали, что лучше идти на Казань зимою, нежели летом; так в особенности мыслил Шиг-Алей: Иоанн призвал его из Касимова в Москву, осыпал милостями, дал ему несколько сел в Мещере и дозволил жениться на вдове Сафа-Гиреевой, царице Сююнбеке. Будучи не способен к ратному делу ни духом слабым, ни телом черезмерно тучным, Алей славился умом основательным. «Казань, – говорил он, – заграждена лесами, озерами и болотами: зима будет вам мостом». Иоанн не хотел ждать и, сказав: «Войско готово, запасы отправлены, и с Божиею помощию найдем путь к доброй цели», решился ехать немедленно в стан коломенский.
Июня 16-го государь простился с супругою. Она была беременна: плакала, упала к нему в объятия. Он казался твердым; утешал ее; говорил, что исполняет долг царя и не боится смерти за отечество; поручил Анастасию Богу, а ей – всех бедных и несчастных; сказал: «Милуй и благотвори без меня; даю тебе волю царскую; отворяй темницы; снимай опалу с самых виновных по твоему усмотрению, и Всевышний наградит меня за мужество, тебя за благость». Анастасия стала на колени и вслух молилась о здравии, о победе, о славе супруга; укрепилась душою и в последнем нежном целовании явила пример необыкновенного в юной жене великодушия. Государь пошел в церковь Успения: долго молился; просил митрополита и епископов быть ревностными ходатаями за Россию пред Богом, утешителями Анастасии и советниками брата его Юрия, который оставался главою Москвы. Святители, бояре, народ, проливая слезы, обнимали государя. Вышедши из церкви, он сел на коня и с дружиною царскою поехал в Коломенское, где обедал с боярами и воеводами; был весел, ласков; хотел ночевать в любимом селе своем Острове и на сем пути встретил гонца с вестью из Путивля, что крымцы густыми толпами идут от Малого Дона Северского к нашей Украйне. Не знали, кто предводительствует ими: хан или сын его. Государь не оказал ни малейшего беспокойства; ободрял всех бывших с ним чиновников и говорил им: «Мы не трогали хана; но если он вздумал поглотить христианство, то станем за отечество: у нас есть Бог!» Иоанн спешил в Коломну, взяв с собою князя Владимира Андреевича, коего он хотел было отпустить назад в Москву из Острова.
В Коломне ожидали [19 июня] государя новые вести: крымцы шли к Рязани. Иоанн немедленно сделал распоряжение: велел стать большому полку у Колычева, передовому у Мстиславля, а левой руке близ Голутвина; советовался с Шиг-Алеем: отправил его в Касимов; вместе с князем Владимиром Андреевичем осмотрел войско на берегах Оки; говорил речи сановникам и рядовым; восхищал их своею милостью, одушевлял бодростью и везде слышал восклицания: «Мы готовы умереть за веру и за тебя, царя добродетельного!» Избрав место для битвы, он возвратился в Коломну и написал в Москву царице и митрополиту, что ждет хана без ужаса, надеясь на благость Всевышнего, на их молитву и на мужество войска; что храмы в Москве должны быть отверсты, а сердца спокойны.
Июня 21-го получили в Коломне известие, что крымцы явились близ Тулы. Воеводы князья Щенятев, Курбский, Турунтай, Хилков, Воротынский спешили к сему городу; но узнали, что неприятель был там в малых силах, ограбил несколько деревень и скрылся. 23 июня, когда Иоанн сидел за обедом, прискакал гонец от князя Григория Темкина, наместника тульского, писавшего царю: «Хан здесь – осаждает город – имеет много пушек и янычар султанских». Иоанн в ту же минуту велел царской дружине выступить из Коломны, а главной рати переправляться за Оку; отслушал молебен в церкви Успения, принял благословение от епископа Феодосия и выехал на коне в поле, где войско в необозримых рядах блистало, гремело оружием – двинулось вперед с радостным кликом и шло на битву как на потеху. Летописцы не сказывают числа, говоря только, что вся Россия казалась там ополченною, хотя в Свияжске, в Муроме находилось еще другое, сильное войско, а коломенское состояло единственно из дворян, жильцов или отборных детей боярских, из новгородцев и прочих северных жителей. Ввечеру уже многие полки были за Окою, и сам Иоанн приближался к Кашире. Тут новый гонец от князя Темкина донес ему, что Тула спасена. 22 июня в первом часу дня хан приступил к городу, стреляя из пушек огненными ядрами: дома загорелись, и янычары кинулись на стены. Тула для защиты своей не имела воинов, отправив их всех на службу государеву; но имела бодрого начальника и великодушных граждан: одни тушили огонь, другие бились мужественно, и янычары не могли взять крепости. Хан отложил приступ до следующего утра, а ночью удалился, сведав, что сильные полки идут от Каширы. Граждане тульские стояли на стенах всю ночь: при свете зари увидели бегство татар; увидели с другой стороны пыль столбом и, воскликнув: «Государь, государь спешит к нам!» – устремились вслед за неприятелем; взяли его снаряд огнестрельный; убили многих людей и шурина ханского князя Камбирдея; самые жены и дети помогали им. Тогда пришли воеводы князья Щенятев, Курбский и стали на том месте, где были шатры ханские. Обрадованный сим успехом, Иоанн дал отдохнуть войску и ночевал под Каширою.
Иоанн Грозный собирает войска на Казань и утверждает свой поход. Миниатюра из Лицевого летописного свода, XVI в.
На другой день он получил еще приятнейшую весть: Щенятев и Курбский, имея только 15 000 воинов, разбили 30 000 или более неприятелей, которые злодействовали в окрестностях Тулы, не знали о бегстве хана, шли к нему и встретили россиян. В сей жестокой битве князь Андрей Курбский, вождь юноша, ознаменовался славными ранами: ему иссекли голову и плечи. Воеводы гнали татар и, на берегах речки Шевороны одержав новую победу над ними, освободили множество россиян. Хан оставил нам в добычу обоз и целые табуны вельблюдов; а пленники объявили, что он шел на Москву, считая государя под Казанью: узнав же о сильном Иоанновом ополчении, хотел по крайней мере взять Тулу, чтобы с меньшим стыдом бежать восвояси. Легкие отряды наши топтали крымцев до самых степей.
Иоанн возвратился в Коломну, известил царицу, брата, митрополита о славном изгнании врага и послал в Москву трофеи: пушки неприятельские, верблюдов, пленников, чтобы обрадовать столицу свидетельством нашей победы; а сам распорядил поход к Казани двумя путями, объявив, что дружина царская, левая рука и запасный полк должны идти с ним на Владимир и Муром, главные же воеводы – на Рязань и Мещеру, чтобы сойтись с государем в поле за Алатырем. В войске сделался ропот: новгородцы, дети боярские, жаловались, что царь не дает им отдохновения; что они уже несколько месяцев на службе и в трудах; что им невозможно вынести дальнего похода, для коего не имеют ни сил, ни денег. Иоанн весьма огорчился; но, скрыв досаду, велел переписать воинов усердных, желающих служить отечеству, и тех, которые по лености или неспособности отказываются от славы участвовать в великом подвиге. «Первые, – говорил он, – будут мне любезны как дети; хочу знать их нужды и все разделю с ними. Другие же могут остаться: мне не надобно малодушных!» Сии слова произвели удивительное действие. Все сказали в один голос: «Идем, куда угодно государю, а после он увидит нашу службу и не оставит бедных». Самые беспоместные дети боярские молчали о своих недостатках в надежде на будущую милость государеву.
Третьего июля тронулось все войско. Иоанн с отменным усердием молился пред иконою Богоматери, которая была с Димитрием Донским в Мамаевой битве и стояла в коломенском храме Успения. На пути он с умилением лобызал гроб древнего героя России Александра Невского и благословил память святых муромских угодников, князя Петра и княгини Февронии. Во Владимире донесли ему из Свияжска, что болезнь там прекратилась; что войско одушевлено ревностию; что князья Микулинский, Серебряный и боярин Данило Романович ходили на мятежников Горной стороны, смирили многих и новою клятвою обязали быть верными подданными России. В Муроме уведомили государя из Москвы, что супруга его тверда и спокойна надеждою на Провидение; что духовенство и народ непрестанно молят Всевышнего о здравии царя и воинства. Митрополит писал Иоанну с ласкою друга и с ревностию церковного учителя. «Будь чист и целомудрен душою, – говорил он, – смиряйся в славе и бодрствуй в печали. Добродетели царя спасительны для царства». И государь, и воеводы читали сию грамоту с любовию. «Благодарим тебя, – ответствовал Иоанн митрополиту, – за пастырское учение, вписанное у меня в сердце. Помогай нам всегда наставлением и молитвою. Идем далее. Да сподобит нас Господь возвратиться с миром для христиан!» Он не терял ни часа в бездействии: пеший и на коне смотрел полки, людей, оружие; велел расписать детей боярских на сотни и выбрать начальника для каждой из воинов, знатнейших родом; отпустил Шиг-Алея в судах к Казани с князем Петром Булгаковым и стрельцами; послал дружину яртоульную наводить мосты, и 20 июля, вслед за войском переехав Оку, ночевал в Саканском лесу, на реке Велетеме, в 30 верстах от Мурома. Второй стан был на Шилекше, третий под Саканским городищем. Князья касимовские и темниковский присоединились к войску со своими дружинами, татарами и мордвою. Августа 1-го государь святил воду на реке Мяне. В следующий день войско переправилось за Алатырь и 4 августа с радостью увидело на берегах Суры полки князей Мстиславского, Щенятева, Курбского, Хилкова. Обе многочисленные рати шли дремучими лесами и пустынями, питаясь ловлею, ягодами и плодами. «Мы не имели запасов с собою, – пишут очевидцы, – везде природа до наступления поста готовила для нас изобильную трапезу. Лоси являлись стадами, рыбы толпились в реках, птицы сами падали на землю пред нами».
