Николай Лесков
Разбойник
– Отчего?
– От праздника, – тем же нервным голосом ответил внезапно вошедший с фонарем и с уздою в руках муж принявшей нас бабы.
Никто не отвечал. Всем было очень неприятно.
– Едут как оглашенные, – продолжал, ни к кому не обращаясь, мужик. – Говоришь: обожди, повремени: где тебе! слушать не хотят, а там тягают нашего брата да волочат.
– Да чего ж тягают? – спросил приказчик.
– Спроси их чего.
– Ну, не видал ли? не слыхал ли чего? спрашивают, – проговорил ласково старик.
– Что ж! сказал, да и к стороне.
– Чего не к стороне.
– Все пытают тебя и так и этак, – прибавил старик, – все добиваются того, чего, може, и не видал.
– Ну и скажи.
– Что сказать-то? – спросил опять молодой.
– Правду.
– Правду! правда-то нонче, брат, босиком ходит да брюхо под спиной носит.
Баба вынесла большую чашку с квасом, в котором что-то плавало, поставила ее около нас на конце стола, положила три деревянные ложки и краюшку хлеба. Оба мужика и баба перекрестились на дверь, в которую глядел кусок темного неба, и начали ужин; старик присел около купца, а молодой и баба ели стоя. Гвоздиков опрокинул чашку и пошел на смену желтоглазому. Вошел желтоглазый, сел, налил чашку, откусил сахару и, перекрестившись двумя перстами, начал похлебывать.
– А ехать теперь не годится, – сказал он, допив первую чашку и протягивая руку к чайнику.
– Чего так? – спросили мы почти все. Хозяева продолжали ужинать и, по-видимому, не обращали на наш разговор ни малейшего внимания.
– Говорят, очень уж шалят по ночам.
– Нас пятеро.
– Так вас и побоялись, пятерых-то, – вставил крестьянин.
– А ты-то шестой будешь.
– А я что? Мне неш видно? Мое дело знай гляди дорогу.
– Ямщику где, батюшка, ваше степенство? – говорил старик. – Ямщик порой что и видит, так не видит.
– Отчего ж так?
– Да так.
– Да отчего же не крикнуть седокам-то?
– А как назад-то поеду, тогда кому крикну? – спросил опять молодой.
– А тогда чего кричать?
– Да того ж самого.
– И-и, – нельзя, купцы честные, – сказал старик. – Вас-то сдашь, надо вертаться, а он те тут где-нибудь со слягой и караулит, да, гляди, с товарищем. Животов отнимет, а то и веку решит!
– Ну, вздор!
– Чего вздорить-то. Неш не бывальщина? – встрел опять молодой.
– Нельзя, родной, никак нельзя нам ничего с ними поделать, – сказал старик.
– Храбрые вы уж такие, видно.
– Вот те и храбрые. Храбрись не храбрись, а храбрее мира не будешь, – опять заметил молодой.
– Да миру-то что?
– Миру-то?
– Да.
– Ловко рассуждаешь! Што миру? Он теперича по злобе мой двор зажжет да всю деревню спалит. Миру што?
– Ну, так, гляди, и спалит!
– Да неш тебе говорят небывальщину, што ли!
– Ну, а казаки?
– А казаки што? Они свое дело знают: кур ловят да за бабами гоняются; а може и сами тут же.
– С ворами-то?
Молодой не ответил.
– Кто ж их ведает? – сказал вместо него старик. – Болтают, а мы – господи их знает. Про то знает начальство, каких оно людей приставляет.
– Ночевать, видно, господа! – обратился к нам приказчик.
