Николай Лесков
Русское тайнобрачие
Глава четвертая
Самое трудное и, может быть, единственно опасное в брачных делах теперь оказывается имение и наследство, а самое досадительное для духовенства – это «возня с мелкотою», к которой рассказчик, очевидно, причислял и сшитого без узла брачною нитью литератора Z.
– О тайном венчании таких людей, – говорил он, – прежде и помина не было. Венчались тайно, бывало, помещики, или гусары, или вообще люди значительные, о которых всегда можно, что надо, разузнать в рассуждении родства и наследства; но потом, как все это с отъемом крестьян перепуталось, – тут разночинец стал входить в силу и тоже полез тайнобрачиться. Разумеется, всему этому женщины виною: сейчас, сороки этакие, из верхних слоев всякую моду перенимают. Иная прежде уже лет несколько в простоте с человеком без венца тихо обращалась, и нимало не смущалась, – а тут прослышала, что в больших кружках все венчаются, и сама стала приставать, чтобы и ей подзакониться. Ну, разумеется, чего баба захочет, того достигнет: человек терпит, терпит и, наконец, плюнет: «будь ты совсем неладна!» Пойдет и просит батюшку: «Так мол и так, – не могу бабу усмирить: повенчайте!» Духовенство по нынешнему времени начало и таковых венчать, и уже, разумеется, не по-старинному, за помещичью или гусарскую цену, а так, «что положат». И за две десятных певали, и даже менее, и, разумеется, уже в рассуждении справок стали обращаться с небрежью, потому что и хлопотать-то было не за что, а к тому же и трудно. Русский мужик дворник – ужасный ведь аристократ в душе, особенно если брюхо себе наест: он таким мелким народом, как разночинцы, не любит заниматься. Вот о жильце, начиная с чина статского советника, он любопытствует, из каких дошел, и какого роду и состояния, и из чьего имения ему мороженых индюшек присылают, ну а мелкотою он интересоваться не любит. Это уже его натура такая, – даже полиция его к этому приучить не может. Пристав наш мне не раз жаловался – говорит: «Хоть не спрашивай их, дураков, про подозрительных людей, – заведет такую катавасию: «Мы, мол, ваше скобродие, понимаем, что как эти люди малозначительные, так ими не антересуемся, а вот генерал у нас живут – это точно, и с своей экономкой они обращаются, из немок, а у той брат есть, при чужом грапе секлетарем служит». И пойдет, говорит, дурах, вверх все в аристократию лезть». И это справедливо: с этой стороны они нам неудобны, и это-то собственно и есть для браков небольших людей большое препятствие. А между тем, как вам докладываю, и эти в последнее время, по бабьему настоянию, всё туда же лезли, чтобы секретно венчаться, да еще и задешево, потому что и платить-то как следует они не могут. Тогда этот самый отец «венчальный батюшка» и выдумал фортеле, и такое фортеле, что долго его никак нельзя было понять, в чем оно заключается. Слышим только между собою, что он венчает и направо и налево и уже никаких справок не собирает. Да-с, и задешево: все прификсы сбил, а крутит за предложенную цену. Понять невозможно было, в чью это голову он содит и за что рискует, как вдруг оказывается, что он, плутяга, ничем и не рискует. И выплыло это дело самым нежданным манером, к которому я как раз могу подвести дело вашего тайнобрачного знакомца.
В летнее время семья моя на даче была, а я наезжал сюда чередное служение отбывать. На всю неделю для обеден я «раннего батюшку» за себя нанимал, а в субботу сам приезжал: служил всенощное и в воскресенье – позднюю. Только что выхожу я после всенощной, – пройтись по набережной хотел, – а ко мне подходит какой-то господин с дамочкой и объясняют, что они жених с невестою и хотят повенчаться. Я отвечаю: «доброе дело, доброе дело»; а сам на него смотрю инквизитерски, потому что он мне что-то фертоват показался.
– А документы, – говорю, – в порядке?
– Да, документы, – отвечают, – есть.
– Рассмотреть, – говорю, – надо. Благоволите оставить. Завтра ответ дам.
Он утром занес всю свою герольдию в одном пакетике. Поглядел я – все в порядке, а только легковесность какая-то: у него указишко об отставке и чинишко шаршавенький, – губернский секретарь, а она – вдова учителя. Кто их тут разберет, в какой они друг к другу позиции?
Я велел своему доке-сторожу адрес их заметить и справиться, – справка вышла пустая. Приходит мой вестовщик и говорит:
– Так и так, – говорит, – живут они вместе третий год на одной квартире, и девочка маленькая у них есть, а прислугу одну держат и в мелочной берут на книжку, а мясник не дает в долг. Впрочем, – говорит, – пить не пьют, но знакомцев окромя писателев никого из достойных лиц у них не бывает, и ничего про них знать нельзя. Мое, – говорит, – такое мнение, что не надо их венчать, – что-то опасно. Пусть к своему приходскому батюшке идут.
А я ему в тонких делах верил, да и мне самому показалось, что это опасно. У нас, знаете, уж свой нюх на это есть. Дела по делам будто ничего, а своим верхним чутьем поведешь – и другое слышишь. Так и тут: бумажонки тощие, и людцы маленькие, и что-то не порядком отдает, да опять, самое главное, и дворник не ручается.
Подумал я, подумал: есть что-то сомнительное, а они еще и заплатить-то как следует не могут, и отказал. Свернул бумажки в его же конверт, подлепил клейком и отдал сторожу.
– Как придет, – говорю, – этот господин, – скажи ему, что, мол, батюшка уехали, и бумаги отдай. А вперед, мол, просили не приходить.
Так и сделалось, тот его отправил и еще в полезном разговоре узнал, что и авантаж от него мы потеряли самый незначительный: тридцатью рублями всего хотел осчастливить. Я рукою на это махнул и позабыл. Но господин этот, жених, был мстив и, встретивши раз где-то моего сторожа, как бы в веселии объявляет: «Вот, твой батюшка не хотел меня перевенчать, а отец такой-то (называет венчального батюшку) нас, – говорит, – перевенчал». Тот мне это передает, и даже с неудовольствием, как будто я лишил его доли от тридцати сребреников, а через малое время говорит, что он и сам желает перейти к тому венчальному батюшке на «соответственную должность».
– На какую это? – спрашиваю.
– В певцы.
– Да ты петь не умеешь.
– Что ж такое, – говорит, – и не умевши поют.
– Да у тебя и голоса нет.
– Божественное, – отвечает, – можно петь и без голоса.
– Нет, ты, – говорю, – откройся: чем мальчик Гришка мачехою недоволен?
– Да что, – говорит, – батюшка, откровенно сказать, вы еще по старине: всё справляетесь. Теперь это надо оставить. – Там смелее крутят, и через то служить авантажнее.
– Ну, смотри, мол, не попадись с большим авантажем-то.
– Нет, – отвечает, – там придумана механика умная.
Я и полюбопытствовал, что́ это за механика и как он про нее проведал.
– А я, – говорит, – от этого же барина все проведал.
– Да у тебя, мол, какие же с ним сношения?
– За советами он ко мне приходил.
– А ты что за юрист-консульт такой, что к тебе за советами ходят?
– Нет, – отвечает, – я хотя не консул, а когда человека хорошенько нажгут, так он ко всякому лезет.
– Да, мол, если глуп, так лезет.
– Однако, – отвечает, – и у вас, как в прошлом году зубы хорошенько разболелись, так и вы вот, хоть не глупы, а тоже на Моховую к цирюльнику заговаривать пошли.
– Да, – говорю, – это правда, – ходил.
– А вот то-то, – говорит, – и есть. А ведь он, этот цирюльник, ничего не знает: что-то пошепчет да обрывок человеку, как теленку, нацепит и велит не скидывать. И вам небось то самое вешал.
– Вешал – только с молитвою.
– Ну да, и вы, пожалуй, так и служили в обрывке?
– Служил, – только ведь это с молитвою же.
– Ну так это и я бы вам мог нацепить с молитвою, да стыд только не позволял. А баринок этот ко мне первый раз с весельем заговорил, чтобы через меня вас подзадорить, а потом, вчера, – гляжу, нарочно идет, и лица на нем нет.
«Что, – говорю, – вам такое?»
«Ужасная, – говорит, – неприятность: мне надо еще раз перевенчаться».
Я гляжу на него и думаю: не помешался ли он?
«Да ведь вы же, – говорю, – сказывали мне, что вас обвенчали».
«Да, – отвечает, – обвенчать-то обвенчали, да очень легко сделали: надо еще раз где-нибудь обвенчаться основательнее».
«Что же это за дело такое? Вы, – говорю, – если хотите от меня помощи, так в подробности объясните, потому что без этого и лекарь не лечит».
Он и стал объяснять.
«Батюшка, – говорит, – нас обвенчал, велел поцеловаться и благословил, а потом я пошел за свидетельством, – дома его не застал. И еще через день пошел, и опять не застал, и опять через неделю пошел, и тоже не сподобился видеть. И так ходил, ходил, и счет ходинкам потерял, а тем временем жена родила и надо крестить; брачное свидетельство уже необходимо».
Тут этот супруг уже не с коротким полез звониться, и дозвонился хоть не до самого батюшки, так до его причетника, и сообщил ему свою нужду и неудовольствие. А причетник проговорил:
«Что, господин, напрасно ходите и себя и нас напрасно затрудняете: никакого вам свидетельства не будет».
Барин вскипятился: как не будет?
«Что, – грозит, – вы думаете – я церковных порядков, что ли, не знаю! Я юрист – у нас на лекциях всё это преподавали, я сейчас к благочинному, да в консисторию, или к самому владыке?»
А дьячок-то у них очень умный. – Все чернило и марки у него на руках.{1} Он этому барину и отвечает:
«Не пужайте, господин, что вы так страшно пужаете? Идите не только к владыке, а хоть к самому господу богу, так мы стоим во всех делах чисты, – и никого не боимся».
«Да ведь я же, – говорит, – венчался».
«Спору нет, что венчались, – отвечает дьячок, – мало ли кто венчался, но не всякий же берет свидетельство. Вот наши мужички православные и знать этих пустяков никогда не знают. А нам совсем неизвестно: кому нужно такое свидетельство, а кому оно не нужно. Если вы венчались для уважения таинства, то и будет с вас, и оставайтесь тем довольны».
Барин вскипел:
«Что вы, разбойники, что ли, – говорит, – на что мне таинство!»
А дьячок свой шаг спокойно держит.
«Нет, – говорит, – мы не разбойники, а вы, господин, про таинство потише, да не ругайтесь, а то я сейчас и дверь захлопну, чтобы таких слов не слыхать, за кои к ответу потянуть могут. А вы тогда оставайтесь на улице и идите, куда вам угодно жаловаться».
Тут баринок видит, что имеет дело с человеком крепким: перестал пылить и говорит:
«Да нет, вы, милый друг, сами посудите… я этого себе даже уяснить не могу: в каком же я теперь положении?» – да при этом рублевый билетик ему в руку и сунул.
Тогда, разумеется, и дьячок к нему переменился.
«Давно бы, – говорит, – господин, вы этак… честью всегда все скорее узнаете. Вы к батюшке на дом больше не докучайте, потому что они дома никаких объяснений по неприятным делам не дают, а пожалуйста завтра, в воскресенье, за литургию и по отслужении вы в алтарь взойдете, – там и объяснитесь».
Тот спрашивает: ловко ли это в алтаре объясняться?
«Да уж где же, – отвечает, – еще ловче? Они всегда, если что-нибудь касающее сумнительного, только в алтаре и объясняют, потому что там их царство. Они у престола, в своей должности, от всякой неприятности закрыты. Знаете, у нас за престол как строго!..»
Тот так и учинил: пошел к обедне с пылом в сердце; за обеднею постоял, немножко поуморился и отмяк, а дождавшись времени, входит в алтарь и говорит:
«Так и так, до вас, батюшка, дело имею».
«Какое?»
«Свидетельство мне позвольте».
«В каком смысле?»
«Что я вами обвенчан с моею женою».
«А как ваша фамилия?»
«Так-то».
«Не помню. А когда я вас венчал?»
«Да вот месяца два тому назад».
«Месяца два назад… не помню. Но что же вы так долго не брали свидетельство?»
«Я, – говорит, – несколько раз приходил, да все дома вас не мог застать».
«Ничего не слыхал, а дома меня, точно, трудно застать, – у меня много уроков, закон божий в двух училищах и в домах преподаю. Впрочем, я сейчас здесь справлюсь».
Оборачивается к дьячку и говорит: «Покажи мне, как их обыск записан».
Тот посмотрел на них на обоих и из алтаря вышел.
Долго, долго он где-то с этою справкою возился и, наконец, идет с обыскною книгою в руках и кладет ее перед батюшкой.
«Что же? – спрашивает тот, – на которой странице?»
«Ни на которой нет», – отвечает дьячок.
«Как так нет?»
Дьячок молчит.
«Должно быть, если венчали?»
«Не знаю», – отвечает дьячок, а сам налево кругом за двери.
А батюшка вручает книгу супругу и говорит:
«Вот вам, милостивый государь, самому книги в руки, отыщите вашу запись, пока я кончу, – и с этими словами становится к жертвеннику».
Супруг ищет, ищет и, разумеется, ничего не находит.
«Нет, здесь, – говорит, – не записано».
«Вот тебе и раз», – отвечает батюшка и начал сам листки перекидывать.
«Что же это может значить?»
«Значит: нет».
«Но ведь, помилуйте, – говорит, – я сам расписывался в такой книге».
«Но где же эта ваша роспись?»
«Да нет ее здесь».
«А нет, так и суда нет».
Да с этим хлоп – книгу закрыл и в шкаф запер.
Супруг взвыл не своим голосом.
«Что же это такое? У вас, верно, другая похожая книга есть?»
А батюшка говорит:
«Тс, милостивый государь, потише. Здесь церковь, а не окружный суд, что вы кричите, да еще не забудьте, что вы в алтаре, где мирянину и не место находиться. Не угодно ли попросить вас о выходе, а то ведь вы помните, – здесь за всякое неуместное слово ответственность по закону усугубляется».
Господин и спекся – милосердия запросил.
«Батюшка, – говорит, – помилуйте, ведь это же не может быть; ведь вы же, конечно, помните, что я к вам приходил, и вы меня венчали, и я вам, что было условлено, вперед заплатил».
«Еще бы, – говорит, – это уже такое правило – вперед отдавать».
«Ну так что же, – говорит, – за что же вы меня так обижаете?»
«Чем-с?»
«Да как же, помилуйте, я ведь это все не для себя, а для жены да для детей только и делал, а теперь не могу даже разобрать: в каких мы все отношениях? Это хуже, чем было».
«Напрасно вы так говорите, – отвечает батюшка, – чем же хуже? Ничего вы хуже не наделали. Во всяком случае, если вы взяли благословение в церкви, это безвредно и для супруги вашей хорошо – женщина должна быть религиозна. А в рассуждении прислуги от этого в доме гораздо спокойнее – прислуги закон брачный уважают и венчанную барыню лучше слушают. Что же тут худо?»
«Но мне не это нужно… мне свидетельство нужно!»
«Свидетельство-о-о?»
«Да!»
«А я вам разве его обещал?»
«М… н… то есть… мы об этом не говорили».
«Надеюсь, что не говорили. Вы пришли ко мне и просили вас повенчать и представили документики какие-то ледащенькие, темные, и говорите, что других достать не можете, и к тому же вы человек небогатый и заплатить много не в состоянии. Так это или нет?»
«Так-с».
«Ну что же, разве я вас обидел или притеснил? Ничуть не бывало: я вам, напротив, во-первых, добрый совет дал, я вам сказал: если вы человек незначительный, так для чего вам обо всем этом хлопотать! Вы ни граф, ни князь, ни полковник, – и живите себе, как жили. Но вы на своем стояли, что вам это нужно, – что она «пристает», что «надо от этого отвязаться». Что же – я и тут вас не огорчил: вас никто бы не стал венчать, а я вас пожалел. Я знаю, что барыни охочи венчаться, и вам на ваше слово поверил и обвенчал вас для ее утешения, и всего тридцать рублей за это взял, ничего более с вас не вымогал. А если бы вы мне тогда сказали, что вам не только венчание, а и свидетельство нужно, так я бы понял, что это уже не для женской потехи, а для чего-то иного-прочего, и за это бы с вас трехсот рублей не взял. Да-с, не взял бы, и не возьму, потому что у меня и своя жена и свои дети есть. Прощайте».
«Но… позвольте… как же… где же я и жена, в какую книгу мы себя записали?»
«А это, я вам скажу, не ваше дело».
«Нет, это мое дело: верно, у вас другая книга есть».
«Да, для таких супругов, как вы, есть другая книга».
«Но это не может быть».
