Николай Максимов
Улитка
Мана медленно, не желая приближаться, прошла несколько шагов. Быстро-быстро заморгала глазами, высушивая их, чтобы все увидеть.
Сжала их и распахнула.
Время слово побежало назад, окружающее пространство на мгновение покрылось мелкой рябью проскальзывающих секунд. Остановилось и пошло снова.
Мана видела. Отчетливо, словно это происходило прямо перед ее глазами.
Танга открывает холодильник, с нижней полки просыпаются замороженные ягоды. Раскатываются по полу. Пакет прорвался, когда кто-то доставал что-то в предыдущий раз. Не обращая на это внимания, сестренка набирает в тарелку немного остатков разной еды. Красиво и аккуратно их раскладывает. Любуясь тем, что получилось, Танга идет обратно в комнату. Держит тарелку двумя руками, чтобы донести в целости и сохранности. И, когда поскальзывается, думает прежде всего о ней. Крепко вцепляется обеими руками, чтобы не разбить.
Кухня небольшая, падать особо некуда, и Танга с размаху налетает головой на угол стола. Удар сильный и неудачный. Она замирает на полу, все же выронив тарелку и та разбивается, разметая драгоценную еду по плиткам. Следом за ней начинает растекаться кровь из рассеченной кожи…
Время возвращается на место. Мана медленно, совершенно не веря происходящему, и не придя с себя от неожиданного видения, подошла и присела рядом с сестрой. Неуверенно потрогала ее рукой за шею.
Пульс бился как-то мелко и нерешительно, но Мана чувствовала робкую жизнь под своими пальцами. Опустила руку чуть ниже, стараясь уловить дыхание сестры. Заметила, что оставляет на ее кожи следы. Все те же, бело-желто-коричнево-черти-какие разводы. Ей стало очень неловко, как же так, испачкать свою малышку… Она опять вытерла руку. На несколько секунд сосредоточилась, поняла, что грудная клетка сестры двигалась, наверное, даже равномерно, и снова взялась за телефон.
Отвернулась, стараясь не смотреть на Тангу. Словно, если этого не видеть, то все будет хорошо.
Приветливый казенный голос робота впился Мане в ухо.
– Добрый день, муниципальная служба чрезвычайных происшествий вас слушает. Какой у вас вопрос?
– Моя сестра упала и теперь не шевелится.
Чуть заметная пауза на том конце линии.
– Уточните, пожалуйста, с чем именно связано ваше обращение.
– Травма черепа, – Мана вспомнила, как их учили в школе. На уроках по обществознанию она не особо любила бывать, но этот материал прочитала. Все ее одноклассники его с интересом читали, рассуждая, кто кого должен тренировать – человек роботов или роботы человека? В жизни пока побеждала последняя версия.
Еще пауза. Сердце колотилось о ребра будто в надежде вырваться из душной клетки.
«Ну давай же, тупая железяка!»
– Потерпевший в сознании?
– Нет.
– Наблюдаются признаки жизни?
– Слабые.
Еще, еще вопросы.
«Что тебе надо, стальная дура?! Чего тебе не понятно…»
Мана невольно задумалась, что вообще робот не стальной. Конечно же. Пластик, кремний, медь, что там еще?
«Надо успокоиться. Танга жива, все будет хорошо.»
На телефон пришел вызов по второй линии. Мама.
«Черт, я же даже не прочитала…»
Мана замерла, не решаясь ни принять, ни сбросить вызов. Просто тупо уставилась в экран неподвижным взглядом.
– Охарактеризуйте характер повреждений.
Мана спохватилась и принялась отвечать дальше.
Наконец, вызов от матери пропал.
– Назовите адрес по которому необходимо…
– Мураве… – попыталась перебить Мана, но осеклась.
– … выслать бригаду скорой помощи, – неумолимо договорил автомат.
– Сектор Д12, улица Ильинская, дом 24, квартира 62.
– Пожалуйста, не пытайтесь переместить пострадавшего. Ваш запрос поставлен в очередь, состояние очереди вы сможете уточнить в приложении «Моя Москва» в личном кабинете пользователя, с чьего номера поступило обращение. Благодарим вас за сотрудничество!
Безадресный оптимизм и бравые интонации бесили. Мана подождала еще секунду, мобильник щелкнул и вызов прекратился.
«Это все? Я все сделала?!»
Она опустила взгляд и нежно провела рукой по волосам сестры.
– Сейчас все будет хорошо. Они приедут и все будет хорошо…
Коричнево-зеленые следы от прикосновения ее ладони вернули Ману к действительности. Она оглядела себя и бросилась в санузел. Встречать врачей в таком виде показалось совершенно неприличным.
Попросить их обработать рану? Еще начнут задавать вопросы…
Мана стянула худи, несколько раз выматерившись, когда заскорузлая ткань отлипала от раны.
Вид был странный. Не маленькая рана, которая образовалась бы от царапины на коже, пусть и глубокой. И это уже совсем не походило на прыщ, какими они казались вначале. Кожа лопнула в нескольких направлениях, обнажая приличный участок гнойного мяса.
Мана пробежалась глазами по животу. Гнойники напухли, кожа над ними словно истончилась, приобрела странный, песочный оттенок с какими-то зелеными размывами.
«Сука, даже мази никакой не дал…»
Мана открыла шкафчик над раковиной, в котором стояло большинство лекарств. Еще что-то было в родительской спальне, но там особые примочки для матери, наверное, ничего полезного.
Бинта было мало.
Может быть, надо как-то забинтовать Танге голову? Или что делать? Она подумала, что не посмотрела, идет ли еще у сестры кровь и вернулась на кухню.
Травма явно была с той стороны головы, которая лежала на полу. Трогать сестру Мана боялась, просто стояла и смотрела, не увеличивалась ли лужица крови. Вроде, нет. Или ей так только казалось?
Черт, черт, черт…
Она шагнула обратно в санузел.
В аптечке ей приглянулась только перекись водорода. Старое и надежное, как говорил отец. Всегда лучше использовать старое и надежное. Раньше она всегда смеялась над его нелюбовью к изменениям мира. Сейчас подумала, что начинает его понимать. Если бы у нее был не какой-то новый вирус… Или как там говорил Кастрат?
«Ты все равно не поймешь…» – ну, да, так и было.
«Если начнут лопаться, сразу приходи,» – она уставилась на свой живот, представляя, как опухоли еще разрастутся и потом начнут покрываться трещинами, взрывая кожу и выплескивая наружу свое содержимое…
Спину свело, между лопаток пробежала судорога. Мана передернула плечами, стряхивая наваждение.
«Ладно, решайся уже!» – она надавила на флакон и перекись тонкой струйкой брызнула на раненый участок, пенясь, стекая вниз уже темноватыми потоками, вымывая гной и что там еще было из раны.
«Блядь, ой, мамочка!» – слова закончились. Уже не было сил ни плакать, ни кричать. Она просто стискивала зубы, пока боль не начала превращаться во что-то приятное. Что-то, что заполняло ее, фиксируя в одном моменте, яркое, вымывавшее из головы все мысли…
Она уже хотела эту боль. Чтобы вместе с ней из Маны вышло все – зараза из раны, оправдание за все происходящее, отчаяние…
«Черт, надо же перезвонить маме, она убьет меня» – эта мысль вернула ее к происходящему.
Мана, как могла, обвязала бинт вокруг плеча и закрепила подвернувшимся пластырем. Выглядело криво и ненадежно, но ничего другого она придумать не смогла.
Бросив худи на стиральную машинку, Мана пошла в комнату одеваться. Почти сразу вернулась, глядя на вонючую одежду. Запихнула ее в машинку, и запустила стирку. Привычным, почти рефлекторным действием. Не думать было хорошо.
Потом, наконец, пошла одеваться. Даже звонить матери казалось уместным только в приличном виде. Мана надела самую просторную футболку, что у нее была, с принтом обложки одного из альбомов группы Morbid visions, любопытным парафразом Мунка и Босха одновременно. Отец особенно не любил эту ее одежду, всегда кривился, когда видел, как она выскакивает из квартиры в мешковатом, обвисающем балахоне. Так что дома она ее не носила. Но она была просторная и почти не касалась кожи.
Так, задержалась в клинике, у нас все в порядке. Макароны!
«Сбегаю, как врачи уедут, только бы успеть!»
Мать взяла трубку после второго же гудка.
– Где тебя носит! Что вы все мне не отвечаете? Родила на свою голову, две вертихвостки, ни о чем не думаете никогда!
Мана зажмурилась, крепко-крепко, ожидая, когда можно будет вставить слово.
– Отец на работе допоздна, а я застряла! Эта чертова штука больше не двигается, стою уже битый час около лавки и не туда ни сюда! Что за бракоделы, подсовывают народу поди знай как сделано!
Весь заготовленный монолог улетучился у Маны из головы.
– Мама, что случилось?
– Вышла с работы, почти дошла до остановки и стою! Не могу двинутся, прям на ходу замерла, хорошо, не упала. И все, так и торчу тут, как дура.
– Идти не можешь?
– Вот я тебе что сейчас говорю? Протез этот заклинило.
– Ты на какой остановке стоишь?
– Ну на какой я могу стоять? На углу, у фабрики.
– Мамочка, я скоро приеду!
– Да уж, будь добра, сделай милость, явись ко мне. Не понимаю, что этой чертовой штуке надо.
Ехать Мане было чуть больше часа.
– Хорошо, хорошо, я сейчас поеду к тебе, не волнуйся, все будет хорошо! – ей очень захотелось вдруг самой, чтобы все стало хорошо. У нее, у Танги, у мамы… Чтобы все это вдруг… именно вдруг, нужно было – прям сейчас, сию секунду, вот она моргает, вот открывает снова глаза…
Что можно сделать для Танги или матери Мана не понимала. Она не врач и не мастер по ремонту экзопротезов. Она просто… Дальше Мана не могла придумать. Выходило, что просто непонятное никто. Чуть-чуть школьницы, немножко меломанки, капельку бестолковости. Ну и все.
И ей очень захотелось, чтобы все закончилось. Прям, вообще все. Она присела на колени около Танги и принялась нежно ее поглаживать по руке, следя за ее дыханием. Робким, еле заметным, но настойчиво пробивающимся в этот мир.
Мана шептала что-то бессмысленно однообразное: «Доктор сейчас приедет и все станет хорошо», просто чтобы не думать о времени.
Звонок раздался так неожиданно и громко, что она даже растерялась. Подбежала к двери и впустила внутрь пожилого врача, с выражением лица уставшим и совсем не профессиональным.
Он шагнул внутрь и повел носом, потом пожал плечами:
– Где тело?
«Тело?» – Ману передернуло.
– Она на кухне, – она повела рукой, показывая направление, но не решаясь идти впереди, чтобы не загородить дорогу.
Врач неспешно двинулся в нужную сторону.
Удивленно посмотрел на лужу еще не застывшей крови, присел на колени, вызывая у Мани флеш-бек о собственных действиях, нащупал пульс на шее Танги.
– Так она жива… – удивленно констатировал он.
– Да, вы же ей поможете?
– А воняет тогда что? Где родители?
Родители… Ману кольнуло воспоминание, что надо очень-очень спешить.
– На работе.
Врач встал и повернулся к Мане, одновременно выуживая из кармана рацию.
– Носилки в квартиру, – бросил он в микрофон.
Мана удивилась. Рация смотрелась очень анахронично, она не понимала, почему медслужба ими пользуется. Выражение ее лица было настолько растерянным, что доктор к полуулыбкой объяснил:
– Их не глушат, поэтому они удобнее, – он открыл принесенную с собой папку, явно готовясь что-то записать.
Ну, конечно же.
– Так откуда у тебя этот запах? – не глядя на нее, врач потянулся к авторучке в нагрудном кармане, осматриваясь в поисках места, где бы он мог присесть.
Не найдя ничего на кухне, он снова взглянул на Ману.
– И что мы молчим? – он шагнул к ней.
– У меня это… – она растерялась, чуть отступая, доктор придвигался к ней с выражением очень странным – усталости, раздражения и подозрительности одновременно.
Паника накатила на Ману, лишая ее возможности что-то соврать. Единственная мысль, которая осталась у нее в голове, была о том, что нужно быстрее помочь матери. Все равно, хуже, чем ее скандалы, ничего случиться не сможет.
Мана подняла на животе футболку, показывая врачу странные фурункулы.
– Они, когда лопаются, неприятно пахнут…
Доктор машинально начал делать шаг назад, но прервал себя на половине движения. Качнулся, возвращаясь в исходное положение.
– Так, ты поедешь с нами, – он снова поднес рацию к губам.
Мир задрожал. Примерно, как в тот момент, когда она впервые увидела Тангу в крови на полу, только в этот раз стрелки побежали вперед, по целому лабиринту вариантов.
Удивляться Мане было некогда. Она просто предполагала разные варианты своих действий и смотрела, смотрела…
Она отшатывается, он хватает ее за руку.
Она просто стоит и это еще страшнее, потому что санитары с носилками уже входят в подъезд и к матери она не попадет.
Она отталкивает его, он хватает ее еще крепче.
Она бьет…
Не то, не так…
Сразу несколько ее отражений заполнили пространство. Она видела – как двигаются ее руки, ноги..
Наконец-то.
Мана чуть помедлила и ударила.
Ровно так, как видела это доли секунды назад – назад, сбоку в левое колено.
Пальцы на ноге дернуло болью, но врачу досталось сильнее – он с неловким криком на пол, в пародии на просительную позу, хватаясь руками за поврежденную ногу.
Мана развернулась и подхватила кроссовки. Распахивая дверь, обернулась назад:
– Вы должны ее спасти! Слышите? А то я вас всех разыщу!
Никакой другой угрозы она придумать не успела и зашлепала босыми ногами по лестничной площадке.
Лифт ей сегодня был явно не друг, она проскочила его и понеслась по лестнице, перепрыгивая ступени. Пятки, лишенные привычной внешней амортизации, тут же заболели.
«Всего лишь жалкая пародия на боль,» – пронеслось в голове у Маны, но через несколько этажей она остановилась и судорожно обулась.
Надо было взять куртку – зачем-то подумала она.
Мозг возвращался к привычной работе, подкидывая ее мысли, начавшие раскручиваться маховиком.
Успеть, чтобы не перехватили. В метро, а потом и не найдут.
Пока не найдут. Доедет до мамы…
Надо позвонить Регосу.
Она выскочила на площадку первого этажа. Двери лифта как раз закрывались, и Мана невольно бросила туда тревожный взгляд.
Синий халат, спина, звук какого-то неспешного разговора…
Она картинно перевела дух и первый раз за день широко улыбнулась. Несколько раз торжествующе бросила факи обеими руками в сторону лифта и заторопилась из подъезда.
Вздрогнула, увидев машину «Скорой помощи» прям у крыльца. Водитель беспечно курил, облокотившись о фургон, но Мана рефлекторно заторопилась, пряча взгляд.
«Почему люди всегда так делают?» – мелькнуло в голове, – «Когда думают остаться незамеченными, усиленно стараются не смотреть… Я не вижу, значит, меня не видят… Мы все страусы» – пришла она к смелому выводу, – «Хотя, вроде, страусы так не делают. Видимо, они поумнее нас».
Она повернула за угол дома и побежала. Сначала – к ближайшей станции, но, решив, что там ее скорее всего будут искать… Будут же? Блин, она изувечила врача, интересно, ее за это посадят? При исполнении, все такое…
Мысли путались, как и ее маршрут. Пешком можно было добраться только до двух станций метро и она, наконец, выбрала дальнюю.
На полпути свернула в один из дворов и набрала вызов в телефоне.
– Привет! – заторопилась она, как только гудки прервались и связь установилась.
– Ну, здравствуй, – голос Регоса, как всегда, немного пугал. Было в нем что-то, ну, не такое. Как и в самом Регосе. То есть, он был отличный, всегда выручал, знакомы уже тысячу лет, но Мана всегда чувствовала какой-то дискомфорт при общении с ним. Хотя они уже не один раз пили по вечерам в парке, влипали в пару историй, но что-то было в нем… чужое. Незнакомое и непонятное.
– Ты мне очень-очень-очень нужен! Прям очень позарез вообще. Ты сможешь приехать к фабрике?
– А в чем, собственно, дело?
Точнее, она даже не дала ему договорить эту фразу. Мана знала, что он спросит, и перебила примерно на середине.
Хотя прервать Регоса – дело нереальное. Просто они говорили одновременно, он – конец предложения, она – начало.
– У мамы протез сломался, она стоит в нем на остановке. Ее надо забрать. Ты же сможешь приехать?
– Ого. Не шутки. И куда мы ее и как?…
Мана нетерпеливо нарезала круги вокруг детской площадки. Она знала – это не к ней вопрос, сейчас он все решит, просто ему нужно время. Чертовски много времени!
– Он же порядочно весит, придется ее вынимать…
– Я в метро захожу, мне к ней надо. Приедешь, да, договорились?
– Хорошо, сейчас поеду, да. Дело важное.
Мана мгновенно сбросила вызов, торопясь продолжить путь, и тут же ей стало очень стыдно. Надо было хотя бы спасибо сказать… Вот она криворогая свинья. Надо будет много-много раз его поблагодарить, когда она его увидит. И извиниться. И… и еще куча каких-то обрывочных мыслей, как там Танга, как вообще сказать об этом матери, главное – когда?
Все же будет хорошо?
На входе в метро она привычно вытащила из кармана карту и замерла.
«Хорошенькое дело – путать следы и приложить на входе ученическую карту с моей фамилией… Черт!»
Мана воровато осмотрелась.
Скучающий охранник поглядывал, скорее, в свой смарфон, чем в мониторы, конечно, но камеры, вероятно, засекут движение, если она попытается проскочить за кем-то через турникет.
Мана потопала к кассам. Автоматы уже давно не принимали наличные, но вдруг повезет?
– Извините, пожалуйста… – на нее даже не смотрят.
– Извините, вы не могли бы… – еще одна голова отворачивается.
Мана повела взглядом по редкому потоку людей, заходящих в метро.
Нет.
Нет.
Вот. Молодой парень, она почти бросилась к нему.
– Извини, слушай, – он испугано остановился. – у меня только наличка, можешь мне билет купить?
Мана протянула в его сторону купюру.
– Даже сдачи не надо…
– Давай, – смущенно буркнул он и подошел к автомату. Потом протянул ей билет и так же в пол ответил, – не надо мне твоих денег.
– Да возьми, ну, – она нелепо тыркнула деньгами в его сторону.
Парень замотал головой.
– Берешь билет?
Мана растеряно приняла пластиковую карточку. И несколько секунд стояла, глядя на торопливо удалявшуюся спину.
– Спасибо, – почти шепотом бросила она вслед.
В вагоне метро она опять прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Бежать было некуда, заняться было нечем… и внутри, все нарастая, начал метаться какой-то не оформленный, бессловесный крик. Он зарождался в центре живота, бился о клетку кожи, отражаясь обратно, опять отскакивал, закручиваясь в спираль, поднимался выше, в голову, где звук становился звонче и громче, резонируя о череп. Какая-то неподвижная судорога пробегала внутри ее тела, и она совершенно не знала, что ей делать. Как от нее избавиться. Куда ее деть.
Она решила не бороться. Мана просто отдалась этим ощущениям, раскручивая их внутри, потом – воображая, как она вертится волчком внутри вагона и орет. Громко, бессвязно, болезненно…
«Выспись сегодня получше,» – так, вроде, ей велел Паук? Она усмехнулась вслух, маленькое представление для самой себя, смешок наигранного сарказма. Да уж, выспаться у нее получится непременно. Только этим и будет заниматься.
Паука, конечно, никто не звал Пауком. На работе они не использовали имен, при приеме им всем были назначены номера и велено было соблюдать строжайшую секретность. Они соблюдали. Для собственной же безопасности, подпольная экспериментальная клиника дело не шуточное, если их накроют…
Но по номерам они тоже друг другу не обращались. И кличек не давали.
Только у Дворецкого было прозвище. Потому что он был нелепым, вульгарным и не просто большим там или полным, нет, совершенно запущенно жирным человеком. Его часто поминали в разговорах. Скажи Дворецкому. Попрошу Дворецкого… Кто придумал эту кличку – Паук не знал. Но все пользовались ей очень охотно, находя весьма ироничной. Если бы Паук узнал, что Мана называет Дворецкого Слизняком, то с удовольствием бы согласился.
А друг друга персонал называл просто – ты, и, конечно же, Смотри или Слушай. Самые универсальные и популярные имена.
По номерам их называло только незримое начальство. В звонках, сообщениях.
– Девятый, вам следует…
Речи всегда было вычурно-формальные, как будто кому-то доставляло удовольствие общаться таким не живым, сложно-составленным языком. Кому именно – Паук не знал. Он не имел ни малейшего представления, на кого и зачем работает. Старался делать вид, что его это не интересовало. Конечно, это было вранье. Весьма интересовало, но только в качестве абстрактного вопроса. Да и платили так себе, честно говоря, никаких мифических золотых гор при работе на мафию. Может, это и не была мафия. Как бы то ни было, работу по специальности найти было очень сложно. У Паука так и не получилось.
К тому же, в клинике было много плюсов. Никто не лез в дела другого. Приходилось делать что-то вместе, что-то знали о работе друг друга, но – только прикасаясь по краешку, не особо стараясь погружаться. Вопросы задавать или не хотели, или ленились.
И, конечно же, все двери кабинетов запирались. В любое время и на любое время. Что Паука очень устраивало.
Вначале он охотно, и даже с энтузиазмом, пользуясь этими условиями, насиловал пациенток, что были в отключке. Были они часто, даже если в этом не было особой необходимости, препаратами их снабжали в достатке. Потом все реже.
Потом его это вообще начало, скорее, раздражать. Безвольность голого тела, которое не очень-то просто ворочать на кушетке или в кресле. Хуже, чем у куклы, потому что тяжелее, суставы слишком гибкие, тела слишком аморфные.
Это неудобно – признался себе, наконец, Паук. Ему приелось. Уже были молодые и не очень, худые, полные. Скучно.
Но совсем не пользоваться безнаказанностью положения он не мог. Новая игра была вычурнее. Он раздевал их. Кого-то – частично, кого-то полностью, разглядывал, рассматривал, и – запоминал. В день он выбирал одну пациентку. Или – клиентку. Или кто они тут, безропотные подопытные существа, за скромную сумму денег позволявшие непонятно кому испытывать на них неизвестно что.
Он старательно запоминал ее формы, изгибы, впадины, иногда – старательно ощупывал. И вечером мастурбировал, сочиняя себе новую историю. Где они были: в постели, на пляже, в машине… Как она ему отдавалась: страстно или испуганно. Охотно – или наоборот. Но, главное было – наполнить эту историю теми эмоциями, которых совершенно не давали их безвольные тела в реальности.
Это был его самый надежный наркотик. Хотя доступ к подобным препаратам у него был в избытке. Старые, новые… еще не попавшие на рынок или веками проверенная классика.
Но о них он избегал даже думать. Глупая химия. Черт, да он даже пить почти бросил, насмотревшись на некоторые результаты.
Его привлекал мир тех чувств, которыми он сам управлял. Вечерами. И вместо непонятных веществ были просто тела.
Вообще, Мана была не совсем в его вкусе. Слишком мелкая, слишком хрупкая и угловатая. И пахла, как коренная обитательница помойки. Но время близилось к вечеру и никого лучше могло сегодня и не быть.
Паук отключил запись показаний, тем более, что они последние двадцать минут были совершенно стабильные, и подошел к Мане, обмякшей в кресле. Снял датчики, притянул ее к себе – она упала лбом на пряжку его ремня и начал задирать худи вверх.
Пальцы его правой руки скользнули по чему-то липкому, он на секунду замер от неожиданности, потом увидел свежую повязку на ее спине. Машинально обтер правую руку о халат, потом стянул с Мани худи и расположил на кресле.
Вид ее тела порадовал Паука не больше, чем Слизняка. Но по гораздо более широкому набору причин. Конечно же, впечатлений на вечер тут не наберешься…
Он наклонился, завороженно разглядывая раздувшиеся фурункулы. Вот откуда запах… Паук аккуратно потрогал одно из образований у Маны на левой руке – огромный фурункул несколько сантиметров в диаметре. Вздувшаяся плоть зеленоватого оттенка мягко поддалась под его прикосновением. Пауку показалось, что кожа в этом месте очень сильно истончилась и только и ждет подходящего момента, чтобы лопнуть, выплевывая наружу накопившийся гной.
Интересно, когда Шестнадцатый говорил, что, ей, возможно, все равно – какую причину он имел ввиду? Эти странные нарывы? От чего они?
Ему стало на мгновение жаль девчонку. Совсем молоденькая, худенькая, какая-то беззащитная…
Конечно, ее никто не заставлял идти в клинику, сама захотела заработать легких деньжат. Всегда так было – даже вечная проституция тоже имела свои обратные стороны и риски. Что лучше, и что выбрать?
Но, непонятно же, для чего ей деньги. Быстро заработать, потом пробухать с друзьями, потом опять быстро заработать.
Или родители какие-нибудь алкаши. И она просто вынуждена содержать себя.
Или и то и другое.
Но все равно почему-то Пауку было интересно.
Ему вдруг стало смешно – да, ему хотелось понять, что творится у нее в мозгах. Особенно после того, как там должны были начаться изменения. Поэтому, что ее сюда привело – на самом деле, не столь важно. Важно, к чему это теперь приведет ее.
Ладно, решил Паук, и принялся водворять худи обратно на Ману. Не его дело, пора вернуться к работе. Дурацкий день, но хоть что-то сделать надо.
Паук снова закрепил датчики и вставил Мане в вену бабочку для инъекций.
Антон Павлович никак не мог избавиться от навязчивой жвачки в голове. Не спасали даже мысли о том, что при исполнении, все лечение будет бесплатное, ему даже какие-то деньги положены… Все улетучивалось под напором монотонного потока: «Ну, какая сучка! Мелкая и порвала сухожилие мне, чашечку выбила! Откуда столько сил у этой доходяги? Дрянь подзаборная. Наплодят бомжей всяких. Ну, сука, ты подумай, а?! От горшка два вершка, воняет, как из помойки, а как дала! Чтобы она себе все пальцы переломала на ноге своей чертовой! И детей бы у нее никогда не было, суки такой!»
Он был незатейлив в своих мыслях и выражениях, дальше «суки» размышления не продвигались. Зато отчет о происшествии был более, чем красочный. Написал он быстро, вдохновенно, остановившись в конце концов на «подозрении на штамм сибирской язвы KR001, необходима изоляция». Пусть ловят, наплачется еще.
Как бы узнать, куда ее определят? Он бы этой дряни в глаза-то плюнул. Сучка подзаборная…
Сестру ее на носилки укладывали санитары, и ехал Антон Павлович в кабине, несмотря на протесты со стороны ноги. А то тоже, может, заразная, тем более, что там за дрянь у них в Муравейнике появилась, врачу знать не хотелось. Хотя лежать ему долго, операция, потом реабилитация, так что успеет все успокоиться. Наверное. Ну, сука какая, а!…
Метро постепенно пустело, наплыв людей, возвращающихся с работы, сошел на нет, и Мана спокойно выбралась на поверхность. Идти было три остановки, и никаких сил ждать автобуса у нее не было – уже в вагоне поезда она очень хотела начать мерить его шагами, может быть, перебежать в следующий… И сейчас очень спешным шагом, почти бегом, она направилась на встречу к своей матери. Та, конечно же, даже не писала ей больше, копит силы для массы упреков в том, что Мана добиралась слишком долго. И макароны же, точно.
О том, как сказать матери про Тангу, Мана думать просто не хотела. Не было ни слов, ни подходящего момента. Лишь только мысли сворачивали на эту тему, как тут же сами в испуге отшатывались. И как узнать, где она?
Неожиданно громко зазвонил мобильник. Странный короткий номер, буквально три цифры, но какое-то непонятное сочетание.
Она чуть задумалась, но все же приняла вызов.
– Гражданин, – раздался в трубке хорошо поставленный властный женский голос. – Ваше перемещение по городу может представлять опасность для эпидемиологической ситуации в столице. Оставайтесь на связи и прекратите перемещение, к вам уже направлена машина санитарно-эпидемиологической службы.
Мана неожиданно для себя побежала в ближайший двор. Не раздумывая, просто ноги сами ускорились, сворачивая с прямой дороги. Мобильник стал каким-то совершенно чужим посторонним элементом в ее жизни, тяжело оттягивая руку.
Скрыться с дороги, добежать до помойки… Она взяла смартфон обеими руками и со всей силы опустила на край мусорного бака, переламывая конструкцию. Еще раз, пока он не развалился надвое. Стекло стало матовым от покрывших его трещин, и от этого Мане стало очень грустно. Словно какая-то жизнь угасла в ее руках. Ее прошлая жизнь, тихая и понятная. Она чуть помедлила и кинула остатки техники в мешанину бытовых отходов.
Потянула руки накинуть на голову капюшон, в надежде скрыться от вездесущих камер, но худи осталось в стиральной машинке. Блиииин… Чего будет, если оно мокрое пролежит там так долго? Выветрился ли запах? Или ее уже теперь и открыть будет нельзя? Да, пофиг, это даже не проблема на фоне всего остального, вдруг решила она.
Опустив голову вниз, сунула руки в карманы джинсов. В кино так всегда передвигаются те, кто хочет спрятаться, и это оказалось очень удобным. Словно защитный панцирь окружил ее, создавая иллюзию безопасности. Очень хотелось стать еще меньше, сложиться куда-то внутрь себя, вобрать все, чего касался окружающий воздух, внутрь, потом еще раз и еще, пока на какой-то итерации от нее не останется ничего кроме незаметного черного пятнышка.
Не как у художника. Еще дальше и глубже – минимум смысла при минимуме форме. Просто проекция тени улитки, закрученная против часовой стрелки внутрь себя. До момента их первой встречи, подумала Мана. До момента, когда она вдруг узнала Улитку. До… Когда это было?
Это отвлекло ее от размышлений о предстоящей встрече. Она с удовольствием просто вспоминала.
Как Слизняк, нетерпеливо пожирая ее глазами, первый раз приказал раздеться. В приемной было еще несколько людей, это не напоминало какое-то интимное действие, но его взгляд упорно говорил иное.
Ну, да, полгода потребовалось, чтобы Мана поняла, что Улитка спряталась на плитке. Всего лишь? Не так уж и много времени для того, чтобы полностью переменить свою жизнь.
Мана вынырнула из дворов и воспоминаний и сразу же увидела свою мать.
В том, как она стояла, было что-то неестественное, какое-то начатое, едва намеченное движение, подавленное в самом зародыше, легкий полунамек, требующий развития и продолжения, глаза отказывались воспринимать эту статику.
Регос, видимо, сам недавно приехал, хотя Мана не слышала, что он говорил, но стоял он как-то немного виновато, совершенно по-идиотски держа перед собой рюкзак – обеими руками, словно иллюстрация в толковом словаре к фразе «без вины виноватый». Мать умела производить на людей такое впечатление.
– Ну ты пешком, что ли, от дома шла, я не понимаю?
Спираль внутри Маны вдруг раскрутилась, раз, два, три оборота, стрелки побежали в положенную им сторону.
Неожиданно для себя она просто проигнорировала свою мать.
– Привет, Регос, слушай, спасибо тебе огромное, что приехал, я прям очень… – она не нашла следующего слова и продолжила другим предложением. – Не знаю, что бы я без тебя делала.
На лице Регоса, сквозь чуть понуро-виноватое выражение принялась пробиваться улыбка, но ее оборвали.
– Так, голубки, вы будете миловаться и мне тут и дальше стоять, как статуе?! Может, сделаете чего-то уже, наконец?
Мимика Регоса опять изменилась – словно пробежала незаметная рябь. Он опустил глаза.
– Светлана Андреевна, – он очень отчетливо выговорил ее имя и отчество, словно недоверчиво примеряя – точно ли подходит? – мне нужно посмотреть, в порядке ли питание скелета.