Николай Фёдорович Шахмагонов
Русские государи в любви и супружестве
© Шахмагонов Н.Ф., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Сайт издательства www.veche.ru
Дмитрий Донской и Евдокия Суздальская
«Мертвые срама не имут»
Прежде чем начать рассказ о любовных драмах и трагедиях русских государей – великих князей, царей и императоров, – хотелось бы хотя бы кратко остановиться на примере, достойном восхищения и подражания. Рассказать о семье одного из самых почитаемых и любимых наших великих предков, о Дмитрии Иоанновиче, получившем титул Донского за великую Куликовскую победу, и его супруге Евдокии Дмитриевне.
Начнем же с события, едва не ставшего трагичным для всей Руси, с испытания, которое выпало на то время, когда Дмитрий Иоаннович Донской уже оставил сей мир.
Лето 1395 года выдалось для Русской земли нелегким. Минуло шесть лет, как ушел в лучший мир святой благоверный князь Дмитрий Иоаннович, нареченный Донским. На долю его сына Василия Дмитриевича выпали тяжелейшие испытания – орда Тамерлана ворвалась в пределы нашего Отечества, захватила город Елец, достигла пределов Рязанского княжества и продолжила движение на Москву.
За пятнадцать лет, минувших с кровопролитной битвы с Мамаевой ордой, Русь еще не успела полностью восстановить свои силы, еще не подросли и не окрепли новые воины, ее защитники. Невелика была пока и дружина Московского князя. Берег Оки давно уже стал защитным рубежом Москвы, Коломна же – город, в котором венчались его родители – Дмитрий Иоаннович и Евдокия Дмитриевна.
Василий Дмитриевич и его воины решили стать насмерть на этом рубеже, чтобы враг если и смог бы пройти к Москве, то только тогда, когда не останется в живых ни одного русского витязя.
В эти дни великая княгиня Евдокия Дмитриевна поручила духовенству взять в Успенском Соборе города Владимира знаменитую икону Божией Матери, именуемую «Владимирская», и после молебна крестным ходом перенести ее в Москву для защиты стольного града.
Августа 26 числа, года 1395 от Рождества Христова, москвичи встретили икону на Кучковом поле, и когда вся Россия возносила свои молитвы к Пресвятой Богородице, возглашая: «Матерь Божия, спаси Землю Русскую», свершилось чудо.
В тот же самый день, как потом сообщили сакмагоны – пограничники, наблюдавшие за действиями Тамерлана, – все его огромное войско внезапно, словно по тревоге, снялось со своей очередной стоянки и побежало прочь из русских пределов, впервые не грабя, не сжигая селений, не уводя полон.
Впоследствии стало известно, что в тот самый момент, когда Владимирская икона достигла Кучкова поля, где ныне стоит Сретенский монастырь, Тамерлану, отдыхавшему в ханском шатре, было видение, от которого он пришел в трепет и после которого немедленно призвал к себе всех своих мудрецов. Он рассказал им, как только что видел, словно наяву, огромную гору, с которой шли прямо на него православные святители с золотыми жезлами, а над ними в лучезарном сиянии явилась Сама Царица Небесная, грозя ему и требуя покинуть пределы России.
Мудрецы пояснили, что явилась ему Пресвятая Богородица, великая защитница Русской земли, и что перечить ей никак нельзя. Тамерлан знал, что даже в Яссах Чингисхана – суровом законе, строго исполняемом не одним поколением ордынцев, – было записано требование повиноваться воле Православных Святителей и не трогать православную церковь. Русь была спасена.
«Единою душою в двух телах…»
Ну а теперь настала пора поведать о самой Евдокии Дмитриевне, о том, как стала она супругой великого князя Московского Дмитрия Иоанновича.
Монах Варнава (Санин) писал о Дмитрии Московском: «Скажем несколько слов о молодом князе. У его отца было прозвище – нет, не Московский, а Красный, т. е. Красивый. Скорее всего, и Димитрий тоже был красив. Согласно «Житию Димитрия Донского», был молодой князь крепок, высок, плечист и даже грузен, имел черные волосы и бороду. То же Житие описывает и характер князя: «Еще юн был он годами, но духовным предавался делам, праздных бесед не вел, непристойных слов не любил и злонравных людей избегал, а с добродетельными всегда беседовал»…
В качестве же основной личной черты автор Жития называет необыкновенную любовь князя к Богу – был Дмитрий «с Богом все творящий и за Него борющийся».
Говорится в Житии и о том, что был князь человеком крайне активным и в то же время практичным. Уже с 13 лет Дмитрий возглавлял военные походы – но при этом проявлял милосердие к побежденному врагу. Известно, что его наставником с детства был митрополит Алексий – энергичный деятель, опытный политик и дипломат. Князь советовался с ним по всем важным вопросам. Родители и единственный брат князя умерли, когда тот был еще подростком.
И конечно, он всегда слушал советов и наставлений отца Сергия Радонежского, великого молитвенника и заступника Русской земли.
Именно Сергий дал добрый совет Дмитрию Иоанновичу просить руки Евдокии Дмитриевны, дочери Суздальского князя Дмитрия Константиновича.
Мой отец Федор Шахмагонов, посвятивший многие годы изучению эпохи Дмитрия Донского, исследовал практически все документы того времени и издал в 1981 году роман «Ликуя и скорбя», в котором реставрировал те давние события. В откровенной духовной беседе отец Сергий сказал молодому князю:
«– Браки у князей по любви на небесах свершаются, а на нашей земле ради упрочения царства земного. Верной спутницей твоему отцу была мать… До свадьбы они и не видели друг друга, но с той поры брянские князья всегда с Москвой. Дед твой, Юрий Данилович, взял в жены сестру хана Узбека. Хан Узбек позволил Москве обуздать Тверь.
‹…›
Дмитрий поднял голову, опять его черные глаза впились в лицо Сергия. Сергий спокойно выдержал горячечный их блеск.
– А кого ты мне посватаешь?
– Есть невесты у литовского Ольгерда. И сестры, и дочери… Но не смирить тебе жадность литовского князя, не любо будет ему возвышение Москвы. Есть у тверских князей невесты, но тебе Тверь надо под Москву подводить, и тут тебе не подмога сватовство. Сперся ты о княжении с Дмитрием Суздальским. Первый раз ты побил его, вдругу рядь он сам от ярлыка отказался. Есть у него дочь Евдокия… Здесь сватовство скрепит, что ты силой ставил! Суздаль да Москва, ровно, что Москва и Владимир. Сомкнутся Москва с Нижним Новгородом через Суздаль, Белоозеро с Москвой то ж через Суздаль! Научись делать из врагов друзей – и неодолим будешь…»
Факт остается фактом – на всю жизнь научил отец Сергий князя Московского Дмитрия не спешить обнажать меч против соотечественников, а стремиться из врагов друзей делать.
«Не Суздаль главный враг – враг Орда, не дай хан Амурат ярлыка, в Суздаль и не посмели бы надеяться сесть на стол во Владимире и Москве. Суздальца, его сыновей да брата нет труда повергнуть в прах. Можно со стола согнать, можно и что похуже сделать. Делано! Все бывало. Князь князя убивал, ослеплял… Но суздальцы и нижегородцы затаят обиду и месть, а готовится час, когда с ними заодно против Орды идти. Имел Дмитрий и весточку от Сергия, что говорено с Суздальцем о сватовстве».
И вот решено. Быть свадьбе, да вот где играть ее? Необычна невеста. Князь Суздальский силен достаточно. Да был бит, но ведь и от ярлыка на княжение в пользу Москвы сам отказался. Понял, что Москва становится центром земель Русских – не мешать, а помогать надо. Ехать для венчания в Суздаль негоже Московскому князю, не по рангу это, но и в Москве венчание проводить тоже не дело. В обиду это Дмитрию Константиновичу. И выбрали Коломну… До сей поры коломчане помнят о том величайшем событии древности. Любой покажет, где то место, на котором свершилось венчание. Неподалеку оно от слияния двух рек российских, Оки и Москвы-реки. Москва-река впадает там в Оку.
И снова обратимся к роману «Ликуя и скорбя»: «Порешили венчаться в Коломне, в дальней крепости, что стоит на стороже от Орды. От Коломны недалек двор великого князя рязанского Олега. На свадьбу зван, да скорее всего не приедет, не забыто, что князь Иван Данилович оттягал Коломну у Рязани. Пусть не едет, но услышит, что съехались в Коломну князья со всех земель, пусть узрит силу, обороняющую Москву. Не грозит сбор в Коломне и тверскому князю Михаилу, выходцу из князей микулинских. Вражда с Тверью давно завязана, неповинен в ней Дмитрий, а не забыта. Дед терзал Тверь, внуку отвечать ли?
Владыку коломенского, епископа Герасима, привязать, его рука простирается на рязанцев. А он ревнив к Москве, одним глазом на Москву смотрит, другим – на Рязань, так пусть он венчает московского князя и оба глаза к Москве обратит. Коломна встретила князя Дмитрия колокольным звоном».
Сохранились летописные свидетельства о том, как проходила 31 января 1366 года свадьба, и о том, какое впечатление произвели друг на друга Дмитрий Иоаннович и Евдокия Дмитриевна. В романе «Ликуя и скорбя» не литературный вымысел, там – перевод древних текстов на современный художественный язык. Ну разве что слова молодоженов подобраны под то, что произошло на самом деле.
«Евдокия еще не отведала власти, но краем глаза успевала замечать, что юный ее князь говорит твердо, слушают его покорно, склоняются головы и князей и бояр, хоть и безбород князь, а бояре и князья бородаты.
Прятали невесту до часа, пока в храм приехали, в храм вошла в свадебном облачении. Сверкнули радостно глаза жениха, понравилась. Обжег взглядом – любить будет, а то самое страшное, коли не по сердцу жена, тогда мука, тогда тоска, тогда монастырь в конце…
Оковал их пальцы золотыми кольцами коломенский владыка Герасим. Из церкви ехали рядом, в одном возке. На улицах толпы, падает хмель, падает серебро инея на возок.
Князь гладил ее пальцы своей нежной рукой и шептал:
– Какая ты красивая! Люб я тебе?
Князь поцеловал ее ладонь, поцеловал пальцы и вдруг, охватив за плечи, прижал к себе и выпил слезы с глаз поцелуями…
Гридница в хоромах коломенского тысяцкого Тимофея Вельяминова не вместила гостей. За большим столом великий князь и великая княгиня. По правую руку от Дмитрия ближние его родичи, а за ними воевода большой и старшие бояре.
По левую руку от Евдокии – ее родичи, отец, мать, братья, суздальские князья да бояре.
А на том, на другом конце стола, самые почетные гости, два великих князя: тверской Михаил и рязанский Олег».
Вот и первые результаты мудрого решения молодого, даже можно сказать юного, Московского князя Дмитрия. Приехали-таки на свадьбу и князь Олег Рязанский, и князь Михаил Тверской. Первый шаг к союзу с ними, хотя и долог, очень долог путь к прочному единству.
«…За полночь пир начал утихать. Старшие бояре, что следили за обычаем, объявили, что пора вести молодых в опочивальню.
Закрылась тяжелая дубовая дверь, окованная медью. Князь заложил засов. В красном углу горела ярким языком лампада, освещая темный лик Спаса, каким видела его Евдокия на черном стяге московского князя, когда он встретил ее у ворот Коломны. В кованом подсвечнике горели три свечи. Мягкие медвежьи шкуры скрадывали шаги, печь дышала жаром. Голубой полог над ложем расшит звездами. Дмитрий скинул с плеч горностаевую приволоку, взял со столика подсвечник с горящими свечами.
– Дай я тебя разгляжу! – сказал он, улыбаясь.
Евдокия закрыла лицо руками, князь отвел ее руки и усадил в кресло. Сел у ее ног, поставив подсвечник на пол.
– Как жить будем, сероглазочка? Как муж с женой или как князь с княгиней? Я полюблю тебя, ты красивая! Не знал я, что ты такая! Для Москвы, для княжества сватали, но надеялся, что так по сердцу придешься!»
Полюбилась князю Дмитрию юная Евдокия, и она ответила на его любовь искренне. Брак, хоть и выгоден обеим сторонам, оказался, тем не менее, заключен не по расчету, а по любви. И вся дальнейшая жизнь супругов стала тому подтверждением. Современник, кстати, написал о Дмитрии и Евдокии такие слова: «Оба жили единою душою в двух телах; оба жили единою добродетелию, как златоперистый голубь и сладкоглаголивая ластовица, с умилением смотряся в чистое зеркальце совести».
Составитель Жития князя Димитрия пишет, что бракосочетание юных князя и княгини «преисполнило радостию сердца русских».
И далее продолжает: «Евдокия, несмотря на совсем юный возраст (а ей было всего 13 лет), сразу же проявила себя по отношению к народу по-матерински: помогала погорельцам отстраивать дома, на свои деньги хоронила умерших от чумы». Летописцы отмечали, что она тогда «много милости сотворила убогим».
Димитрий и Евдокия искренне полюбили друг друга.
«Любящего душа в теле любимого. И я не стыжусь сказать, что двое таких носят в двух телах единую душу и одна у обоих добродетельная жизнь. Так же и Димитрий любил жену, и жили они в целомудрии…» – так говорится о князе и княгине в летописях…
Евдокия Дмитриевна, по воле которой была перенесена в Москву святая икона, еще раз напомнила своим соотечественникам, что «Не в силе Бог, а в Правде».
В «Житии…» далее говорится: «В 1370 г. Евдокия родила первого сына Даниила (он не прожил долго), в 1371 г. – второго, Василия. Так и повелось: каждые полтора года – по ребенку: 8 мальчиков и 4 девочки за 22 года семейной жизни. Князь же бывал в Москве наездами – в перерывах между военными кампаниями.
Следует сказать, что вся жизнь великокняжеской четы проходила под духовным руководством и благословением великих святых земли Русской: святителя Алексия и преподобного Сергия Радонежского, а также ученика преподобного святого Феодора, игумена Московского Симонова монастыря (впоследствии архиепископа Ростовского), который был духовником Евдокии. А преподобный Сергий, кстати, крестил самого Димитрия и двоих из его детей…»
Надо отдать Дмитрию должное: человек христианских взглядов, он сначала действовал мягко.
Преподобный Сергий Радонежский по просьбе Дмитрия или митрополита Алексея не раз уговаривал других князей примириться и встать под знамена Москвы. И только когда все мирные методы были исчерпаны, московский князь выступал с позиции силы.
Укрепление Москвы обозлило Орду, и поход татар на Русь стал только вопросом времени. Обе стороны стягивали войска.
Решающие схватки с Мамаем
В 1378 году Мамая отправил на Русь тумен темника Бегича. Тумен – 10 000 воинов. Сила по тем временам очень большая. Ведь для того, чтобы собрать равную дружину, время нужно. Нельзя держать в строю такое количество воинов постоянно – работать нужно людям, иначе не поднять земли Русской.
О жестокой битве на реке Воже как-то не любят у нас вспоминать. Историки из ордена русской интеллигенции любят другие сражения, такие, где у нас хоть какая-то, но неудача. Битва на Воже – битва особая.
Помню, как мой отец Федор Шахмагонов реставрировал эти события, сколько литературы перевернул, чтобы понять, каким образом Дмитрию Иоанновичу Московскому удалось наголову разбить врага и победить практически без потерь. То, что описано в романе, вовсе не вымысел – точный расчет, составленные планы и схемы, чуть не сказал, что даже карточки огня приведены – но это уже из нашего времени… Тем не менее очень и очень часто расспрашивал он о современной тактике, поскольку есть некоторые принципы ведения боя, которые не меняются даже по мере изменения средств поражения.
В специальных работах, вышедших еще до издания романа, Федор Шахмагонов доказал, что на Руси в преддверии решающей схватки с ордой было развернуто производство ручных и станковых самострелов – в Европе-то они уже активно применялись во многих известных в то время битвах. Описание битвы на Воже сделано на строгой документальной основе.
Вот как происходило это первое победное столкновение с Ордой за долгие, очень долгие годы.
«Развернули перед шатром черное знамя московского войска с белым шитьем Нерукотворного Спаса. Выстроились тумены Бегича. Ударили бубны, посылая ордынцев в бой, снялись первые тысячи. Первые тысячи повел в бой эмир Ковергуй. У него под началом пять тысяч всадников. Его пять рядов должны проломить копья пеших. Он был уверен, что от крика, от конского топа, от конского храпа побегут русы.
Луки готовы пустить стрелы. Ближе и ближе проклятый строй копейщиков. Шевельнулись длинные копья и наклонились встречь лаве всадников. Ковергуй ждал этого, он был уверен, что стрелы достанут русов, копья не защищают от летучей смерти. Тысяча шагов осталась до русов. Почему же их конные не идут навстречу? Стоят, как и пешие. Стоят, а конным стоя принимать удар конных – это гибель.
Никогда еще Боброк не видел и не слышал залпа из четырех тысяч самострелов, не видел и Дмитрий, не видел князь Андрей Ольгердович, не видел Тимофей Васильевич, московский окольничий, ничего не ведали о силе залпа из самострелов князь Олег, Даниил Пронский и рязанский боярин Назар Кучаков.
Звон пружин, опустивших тетиву, заглушил конский топот и визг ордынцев, полет четырех тысяч стрел рванул воздух как громом, удар стрел о цель отозвался горным обвалом. В первую тысячу всадников пришло четыре тысячи железных стрел. Второй ряд ворвался в мятущихся коней, перескочил через павших всадников. Вторая тысяча ордынцев получила еще две тысячи стрел.
И этот ряд Ковергуя был повержен, пал, пронзенный насквозь железной стрелой, и сам Ковергуй.
Третья тысяча всадников вырвалась из смертной полосы, потеряв стройность. Ей дали выровняться, ордынцы успели пустить стрелы, но стрелы были встречены колыханием длинных копий с повязанными у наконечников конскими хвостами и потеряли убойную силу. На расстоянии в пятьсот шагов в тысячу всадников третьей линии пришло еще две тысячи железных стрел.
Остановились бы и четвертый и пятый ряды тумена Ковергуя, да жали на них задние ряды. Четыре тысячи железных стрел в грудь двум тысячам всадников. Залп не по цели, залп по сплошной стене всадников.
Мешая строй, не лавой, а тучей, перекатились еще две тысячи всадников через убитых. Метались кони, бились на земле, топтали раненых. Не шелохнулся строй пеших воинов, стальная дуга наклонилась в напряжении. Достать до копейщиков, другого и нет в мыслях у ордынцев, ярость и отчаяние, отчаяние и ярость. Два залпа один за другим, четыре тысячи железных стрел в упор, с расстояния в двадцать пять шагов. Этот удар не стрел, что удар копий.
Между всадниками тумена Бегича и строем копейщиков не осталось ни одного ряда. Бегич вел своих нукеров, Бегич рвался к пешему строю, Хазибей и Корабалук рвались к конным русам.
Никто не поднимал лука, загородились щитами от смертоносных стрел, должны они иссякнуть. Бегич не поверил своим глазам. Он слышал, что трубы русов подали какой-то сигнал. Он даже не понял, что случилось, ему сначала показалось, что его конь убыстрил бег. Нет! Конь шел мелкой рысью, пеший строй русов перешагнул через мертвые ряды ордынцев и шел навстречу, выставив копья. Пешие шли на конных, нигде не изломав линии строя длинной в поприще. Так пахари, так ремесленники не ходят, так могли ходить только воины Александра Двурогого. Подумалось было, вот о чем надо упредить Мамая! Орде конец! Подумалось, и пал Бегич, пронзенный стрелой. Стрела пробила щит, пробила стальное зерцало арабской работы и вышла из спины Бегича. Падая, он видел, что валится небо на его воинов.
Вновь затрубили трубы в стане русов. Дмитрий подал знак к удару конным полкам».
И важный итог, прозвучавший в романе после описания полного поражения врага, настолько полного, что и бежать от русских было почти уже некому. Тысячи полегли в бою, практически не сумев нанести вреда русскому войску.
«Первым заговорил Андрей Ольгердович.
– Видел я, брат мой старейший, много битв… Бился с немецкими рыцарями, ходил на Орду, водил полки с отцом. Скажу, закатилась звезда Орды! С твоим войском готов идти в любые страны, нет силы, способной его остановить, как не было силы, что могла бы остановить войско Александра Македонского.
– Слова твои, брат мой Андрей, радуют мое сердце, – ответил Дмитрий. – Я никуда не собираюсь вести это войско. Создано оно лишениями и смертным трудом, дабы отстоять родную землю. Не для завоеваний оно создано, а оберечь труд наш, землю нашу, детей наших, чтоб не погасла свеча и не пресекся род русский».
Наступил 1380 год. Хан Мамай, взбешенный поражением темника Бегича, два года готовился к тому, чтобы окончательно стереть с лица земли непокорную Русь. По разным оценкам, он собрал войско, превышающее 200 тысяч человек. Дмитрий Иоаннович и его двоюродный брат Владимир Серпуховской смогли собрать не более ста тысяч. Ждали орду… Ждали нашествия, быть может, равного Батыеву. Приходили данные из орды – разведка работала. Ждали сообщений от сакмагонов – так именовалась пограничная стража Древней Руси. «Сакма» по-татарски след – след гнать, то есть обозначать следы ордынские дымами от подожженных копен сена, заранее сложенных вдоль границ на большую глубину.
Дмитрий Иоаннович ездил к преподобному Сергию за благословением. В «Житиях преподобного Сергия Радонежского» говорится:
«Он пришел к святому Сергию, потому что великую веру имел в старца, и спросил его, прикажет ли святой ему против безбожных выступить: ведь он знал, что Сергий – муж добродетельный и даром пророческим обладает…»
А в «Житии Дмитрия Донского, благоверного Великого князя Московского» говорится: «Воздав здесь свое смиренное поклонение Господу Сил, великий князь сказал святому игумену: “Ты уже знаешь, отче, какое великое горе сокрушает меня, да и не меня одного, а всех православных: ордынский князь Мамай двинул всю орду безбожных татар. И вот они идут на мою отчизну, на Русскую землю, разорять святые церкви и губить христианский народ… Помолись же, отче, чтобы Бог избавил нас от этой беды!”
Святой же, когда услышал об этом от великого князя, благословил его, молитвой вооружил и сказал: “Следует тебе, господин, заботиться о порученном тебе Богом славном христианском стаде. Иди против безбожных, и если Бог поможет тебе, ты победишь и невредимым в свое отечество с великой честью вернешься”.
Великий же князь ответил: “Если мне Бог поможет, отче, поставлю монастырь в честь пречистой Богоматери!”
И, сказав это и получив благословение, ушел из монастыря и быстро отправился в путь…»
В «Сказаниях о мамаевом побоище» повествуется о начале великого похода Дмитрия Московского против ордынцев: «20 августа 1380 года ясным утром князь с княгиней и детьми молился в соборном Успенском храме, обращался к Пречистой, припадал к раке святого Петра, просил его помощи, а потом перешел в Архангельский собор, где поклонился гробам родителя и деда. Княгиня же великая Евдокия Дмитриевна, и Владимирова княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и простых воинов жены провожали их и от слез и рыданий не могли вымолвить и слова, в последний раз целуя мужей своих. Князь же великий и сам едва удерживался от слез, не стал плакать при людях, но в сердце своем весьма прослезился. И, утешая княгиню свою, так сказал: “Жена! Если Бог за нас, то кто против нас?”
И сел на любимого коня своего, и все князья и воеводы сели на коней своих и выступили из города. Великая же княгиня Евдокия со своею невесткою, Владимировой княгиней Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо в последний раз видит она великого князя, слезы проливая, словно речной поток…»
В канун битвы прискакал от Сергия Радонежского гонец с грамоткой, в которой говорилось: «Без всякого сомнения, господин, смело вступай в бой со свирепостью их, нисколько не устрашаясь, – обязательно поможет тебе Бог».
Тогда князь великий Дмитрий и все войско его, от этого послания великой решимости исполнившись, пошли против поганых, и промолвил князь: «Боже великий, сотворивший небо и землю! Помощником мне будь в битве с противниками святого твоего имени».
«Так началось сражение, и многие пали, но помог Бог великому победоносному Дмитрию, и побеждены были поганые татары, и полному разгрому подверглись: ведь видели окаянные против себя посланный Богом гнев и Божье негодование, и все обратились в бегство. Крестоносная хоругвь долго гнала врагов. Великий князь Дмитрий, славную победу одержав, пришел к Сергию, благодарность принеся за добрый совет. Бога славил и вклад большой в монастырь дал».
Евдокия ждала супруга своего в Москве, ждала в тревоге и надежде. Она занималась детьми, подбадривала княгинь и боярынь, чьи мужья вышли в битву с Мамаем.
В «Сказании о Мамаевом побоище» упоминается ее обращение перед битвой к «княгиням, боярыням, женам воеводским и женам служних».
«Господи, Боже мой, Всевышний Творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, господи, своей твердой рукой победить вышедших на него поганых половцев. И не допусти, Господи, того, что за много лет прежде сего было, когда страшная битва была у русских князей на Калке с погаными половцами, с агарянами; и теперь избавь, Господи, от подобной беды, и спаси, и помилуй! Не дай же, Господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя Твое святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне уныла Русская земля, и нет уже у нее надежды ни на кого, но только на Тебя, Всемилостивого Бога, ибо Ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь две отрасли малых, князя Василия и князя Юрия: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет к западу – ни того, ни другого не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, Господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать».
То был не традиционный для русских княгинь «плач», а призыв «победить противных супостатов».
Куликовская битва прогремела 8 сентября 1380 года и окончилась полной победой русского воинства. Потери были велики. Преподобный Сергий, предрекал Дмитрию Иоанновичу, что будет «кровопролитие ужасное», но предрек он и победу. Предсказал он также «смерть многих героев православных, но спасение великого князя».
Историк Сергей Михайлович Соловьев отметил: «Летописцы говорят, что такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси; от подобных битв давно уже отвыкла Европа… Куликовская победа была из числа тех побед, которые близко граничат с тяжким поражением. Когда, говорит предание, великий князь велел счесть, сколько осталось в живых после битвы, то боярин Михайла Александрович донес ему, что осталось всего сорок тысяч человек… В этой ужасающей сече был ранен и князь Димитрий. Его долго искали по всему полю, усеянному трупами, и, наконец, двое ратников, уклонившись в сторону, нашли великого князя, едва дышащего, под ветвями недавно срубленного дерева».
В Житии отмечено, что любовь и молитва жены оберегали, спасали и – помогли выжить князю.
Итак, победа была одержана, но не окончились беды для Русской земли, ослабленной большими потерями воинов. Этим воспользовался хан Тохтамыш, который предпринял поход в 1382 году. Как только разведка сообщила о начале нашествия, Дмитрий Донской отправился в Волок Ламский собирать войско. Евдокия Дмитриевна осталась в Москве с малыми детьми, да еще и в ожидании рождения девятого ребенка. Сразу после родов выехала к мужу.
В Москве было неспокойно. Ждали нашествия татар, ждали новых напастей, возможно даже погибели. Все понимали, что ордынцы не простят того, что Русь вырвалась из-под ига и расправляла крылья.
Чудом удалось вырваться из города, который вскоре был осажден. Стойко держались москвичи, и вскоре Тохтамышу стало ясно, что не взять ему Москвы до подхода Дмитрия Донского, которого он после разгрома Мамая побаивался.
И тогда он пошел на хитрость. Прибывшие под стены Москвы новгородские князья целовали крест в том, что Тохтамыш не тронет никого. Только войдет в Кремль и сразу отправится назад. Разумеется, обещаний ордынцы выполнять не собирались. Едва были открыты ворота и знать, оставшаяся в городе вышла навстречу Тохтамышу, как тут же ордынцы сделали нападение и порубились всех до единого. Москва была разграблена и сожжена. В Кремле горело все, что могло сгореть. Были уничтожены древние книги, берестяные грамоты, перебито 24 тысячи жителей. Уцелело не более 6 тысяч.
Бесчинства продолжались недолго. Узнав, что войско Дмитрия Донского приближается к Москве со стороны Волока Ламского, Тохтамыш поспешно бежал.
Нелегкими были и последующие годы. В 1383 году умер отец Евдокии Дмитриевны князь Дмитрий Константинович. А тут еще пришло время получать ярлык на княжение у нового ордынского хана. Победа на Куликовом поле явилась пока лишь началом освобождения из-под ига. Поездка за ярлыком была крайне опасной. Совершенно очевидно, что Дмитрию Донскому живым из Орды не вернуться. Решили послать старшего сына Василия Дмитриевича, которому едва исполнилось 13 лет. Снова горе для Евдокии Дмитриевны – только оплакала отца, а тут разлука с сыном, да какая. Что ожидало его в Орде?
Хан оставил у себя Василия, потребовав невероятный выкуп – не было таких средств в Москве, еще не оправившейся после Куликовской битвы и нашествия Тохтамыша.
Лишь в 1386 году Василию был устроен побег. Но взято обещание, что за помощь в организации побега он женится на дочери наместника Литвы Витовта.
Раны, полученные на Куликовом поле, не прошли для Дмитрия Иоанновича даром. Здоровье пошатнулось, и в 1389 году ему стало совсем плохо.
Трогательным было прощание князя с женой и детьми. Княжеский стол он завещал старшему сыну, 18-летнему Василию Дмитриевичу, предупредив, однако, чтобы во всем беспрекословно слушался матери.
В духовном завещании написал: «Приказываю детям своим и своей княгине. А вы, дети мои, живите за один, а матери своей слушайтесь во всем; если кто из сыновей моих умрет, то княгиня моя поделит его удел на остальных сыновей моих: кому что даст, то тому и есть, а дети мои из ее воли не выйдут… А который сын мой не станет слушаться своей матери, на том не будет моего благословения».
Сердце Дмитрия Донского остановилось в мае 1389 года. Ему не исполнилось и 39 лет.
Погребен победитель Мамая в Архангельском соборе Московского Кремля. С тех пор Архангельский собор Кремля стал общей семейной усыпальницей великокняжеских и царских семей Российского государства…
